Текст книги "ОПЕР, или В городе нашенском"

Костя названивает начальству, через полчаса все закончено. За фээсбэшниками и Сливко приехала машина, микрик с тонированными окнами. Я и понятые свободны. Еду домой, но на душе вчерашней радости нет. Как-то спокойно, до унылости. Сегодня родители дома, а Вика ответила в трубку дрожащим от слёз голосом, говорит, что поругалась с отцом. Сегодня она какая-то никакая. И если я подъеду, она выбежит на минутку, просто посидеть рядом со мной в машине. Я припарковался у торца дома, где было малолюдно. Мы пересели на заднее сиденье. Девушка прилегла, положив голову мне на колени. Закрыла глаза, из которых постоянно катились слёзы. Я вытирал их платочком и целовал мокрые щёки, отчего Вика начинала плакать сильнее. Так просидели до полной темноты, молча и тихо. Как мне не хотелось расставаться, как хотелось, чтобы моя женщина улыбнулась. Но она ушла вся в слезах, и я совсем не догадывался, что их причина – я сам, собственной персоной.

Новая работа

Через два дня, во время совещания Надежда Петровна сообщила, что меня переводят в другое отделение. И мне надо немедленно явиться в отдел кадров ГУВД для оформления. Никто не выразил ни радости, ни сожаления. Всё правильно, я так и не стал своим в этом милицейском коллективе. Интересно, какое это другое назначение уготовано мне отделом кадров? Наступил, кажется, момент решить судьбу кардинально. Не удержался, спросил на прощание:

– Вы про дело о двойном убийстве что-нибудь знаете?

– Без деталей. Мне вчера звонили из ФСБ. Сказали, что оно раскрыто, – и, догадавшись, что меня интересует, добавила, – о тебе речи не вели.

Не вели так не вели. Не скажу, что не очень-то и хотелось, но чего-то подобного я ожидал. Система, которую я слегка узнал, работала по своим проверенным правилам. Кланяйся старшим, дави младших. И положительным результатом старайся при возможности не делиться. Вспоминается повесть Карпова о фронтовой разведке. Там лейтенант со своим взводом на передовой захватил немецких разведчиков. Действовал грамотно, смело и решительно. Так вот, пока сводка шла до самого верха, к ней примазались все, кому не лень. Большинство наградили. Вот главное действующее лицо этой операции, наградили не орденом, а медалью. И, наверное, не удивлюсь, если Костя мне больше не позвонит, не предложит накатить по стопочке за удачно проведенное расследование. Так что я появился в Управе не в очень хорошем настроении: не психовал, не дергался, конечно, но полное безразличие к своей судьбе меня самого пугало. И когда я предстал перед кадровиком подполковником, безразличие уже понемногу сменилось обидой и злостью. Кадровик, сверкая линзами очков, листал и вчитывался в моё личное дело, до безобразия тонкое. Непонятно, что он хочет отыскать в этой тонкой папочке. Но видимо отыскал, так как разразился очень гневной речью.

– Вот куда прикажешь тебя направить? На службе без году неделя, и никто с тобой не хочет работать. Объясни, какого чёрта тебя из отделения выперли?

– А они не написали в этих бумагах?

– Нет, к сожалению, не объяснили. Просто не хотят с тобой работать.

– Я тоже не хочу работать с тупицами, бездарями и просто непорядочными людьми. А таких в этой системе большинство.

– Что ты сказал? Ну-ка повтори!

– А вы плохо слышите?

В этот момент я уже принял решение, и мне было плевать на очкастого подполковника и на всю милицию нашего города.

Подполковник закаменел лицом, быстро поднялся и вышел. А куда, представить сосем не трудно: доложить по начальству, что раскрыл врага в самом сердце родного управления. Для них оно, конечно, родное. Через десять минут я стоял уже перед полковником, одним из замов ГУВД. Тот приказал немедленно написать объяснительную о моем хамском поведении. Изобразив на лице покорность и раскаяние, я робким голосом спросил, не могу ли я прямо тут сочинить эту бумагу. На что полковник, налился кровью и молча показал на дверь.

На первом этаже у окошка дежурного на столе, за которым обычно пишут заявления потерпевшие, я в пять минут накатал слова, которые просто выплеснулись из меня. Писал сознательно, чтобы уже никогда не было соблазна вернуться в эту систему. Так сказать, сжёг мосфты. И снова предстал перед грозным начальником, который сурово забрал у меня листок и хмуро провёл по нему взглядом. Через секунду он сел по стойке смирно и налился красным цветом, что помидор. Я злорадствовал, я совсем не зависим от этого полковника и ему подобных. А написанное вряд ли кому из них могло понравиться. Я просил уволить меня из славных рядов милиции по собственному желанию, так как не могу работать вместе с бездарями, тупицами, которые и ведут себя подобно проституткам. В скобках добавил «образно». А то еще подумают, что Надежда Петровна «выдаёт» за деньги. И вообще, я зря приплёл про проституток, наверное, это не совсем обоснованно. Ну да ладно, для красного словца сойдёт.

Полковник со своим гневом справился, ведь я уже не его подчиненный. Размашисто, как и положено большому начальнику расписался, завизировал, так сказать документ, а зря. Надо бы порвать эту бумажку и на словах приказать уволить меня. Мою заяву прочитают в отделе кадров, и она станет достоянием многих. А эти самые многие, мусоля такую, в их понимании, наглую ложь, донесут всё до самых широких милицейских масс. И когда через пару месяцев случится очередной висяк, начальник уголовного розыска города на совещании вспомнит моё сочинение. Посетует во весь голос, как прав был опер сопливый, с какими бездарями приходится работать. Но мне от его оценки будет ни жарко, ни холодно. Я уже буду гражданским человеком, отвечающим исключительно за себя, за свои поступки.

На следующий день я сдал оружие, форму и удостоверение. После чего получил расчётные. За неполный месяц мне начислили три тысячи семьсот рублей. Я поставил машину на стоянку и не поленился на автобусе поехать на Набережную в шашлычную.

Обмывая свое увольнение, я не знал, что последняя точка в моей ментовской жизни еще не поставлена. Восемнадцатого февраля мне позвонит Костя и сообщит сногсшибательную новость. Сливко то ни при чем, не убивал он подружку-любовницу. Он на ней жениться планировал, но не получилось. Мы встретились с капитаном ФСБ, и он мне поведал, что пришлось к мужичку применить спецсредства, после которых он рассказал правду и ничего, кроме правды. Вот только эти самые спецсредства на Сливко плохо повлияли, у него сердце чуть не отказало, а с виду таким здоровяком казался. Так что дело снова перешло в разряд «висяков», и надо снова шустрить с опросом.

– А ты не в курсе, что я свободный человек? Я уже расчетные получил и даже обмыл.

Для Кости эта новость была не очень хорошей. Он лишился подчиненного, хотя и из другой системы.

– Не думал, что ты так скоренько отвалишь.

– А чего тянуть-то, если работа не в жилу?

– Понимаю. Слушай, а ты не мог бы недельку на меня потрудиться, этот самый повторный опрос жильцов закончить. Я понимаю, предложение мое из разряда диких, но у меня другого выхода нет

– А ты на что? Вот сам и проверни эту работу.

– Не вопрос, но у меня и без этого дел невпроворот. Можно сказать, разрываюсь, – чекист врал, и врал нагло. Не хочет черновой работой заниматься, вот и мудрит. Но плевать на такие мелочи, мне сейчас вспомнился Сливко. Представляю, что мужик испытал, в какой-то мере и по моей милости.

– А Сливко-то сейчас дома?

– Да нет еще, в нашей больничке отлеживается, – сказал Костя и отвел глаза. Не хило, видно, человека прессанули.

– Я могу, конечно, с этим опросом подсуетиться, но в каком качестве? Не частного же детектива. Мне нужен официальный статус. Что я людям предъявлю? На каком основании я их допрашиваю? Кто я такой?

– Я бумагу сделаю, что ты выполняешь наше задание. Липа, конечно, полная, но с телефонами и фамилиями людей, которые подтвердят и, в случае чего, прикроют. Да и я рядом всегда буду.

Хоть я и оправдываюсь перед собой, что хочу помочь Сливко, а сам-то уже завибрировал: снова подперло чувство, что разгадка совсем близко.

– Хорошо, делай бумагу. Завтра продолжу работу. У тебя ничего нового не появилось?

– Откуда?

– От верблюда, вы из мужика разве ничего не выжали?

– Все, что выжали, все несущественно. Да и не до конца, если честно сказать. Он же чуть не кончился.

Итак, моя ментовская деятельность продолжается. Сегодня вечером просчитаю всех опрошенных в первый раз, и начну с самых перспективных. Многие врут, что совсем не знакомы с убитой. Надо копать глубже и жестче. Ставлю себе задачу: дать результат, как можно быстрее. Ведь только закончу повторный опрос – и конец моей миссии. Скоро мужской праздник, вот к нему и надо со всем развязаться. Весна уже на носу, хотя этой зимой ни больших морозов не было, ни больших снегопадов. Может, зима плавно перейдет в лето. Но это уже от меня не зависит, случится снегопад – меня не спросит.

С утра я снова был у дома, перед жильцами которого, наверное, уже примелькался. Многие здороваются, как со старым знакомым. Начинаю с обхода второго подъезда, по нему у меня самый ничтожный результат. Именно в нем все твердили: не знаем, не видели, не слышали. И снова этот подъезд подтверждает свою никчемную репутацию. Дома нет двух третей жильцов. И вот когда я с раздражением позвонил в дверь квартиры 23, я уже абсолютно ни на что уже не рассчитывал.

Дома оказались оба супруга. Правда, супругами по паспорту они не были. По словам соседей, не были и в гражданском браке. Седоватый и вальяжный мужчина с манерами то ли министра, то ли банкира, был обыкновенным приживалой. Или по-иностранному – жиголо. Он исполнял исключительно роль временного друга. И затеянный нынешней сожительницей ремонт был для него кошмаром. А всего-то надо убрать из комнаты мебель, чтобы маляры-штукатуры могли начать работу. За дополнительную плату они все сделали бы сами, но хозяйка, яркая чернобровая женщина со слегка расплывшейся фигурой, решила на этом сэкономить. Зря она, конечно, так поступила. Потери могли быть значительными. Любовник не выдержит таких экстремальных нагрузок и, скорее всего, слиняет в более комфортные условия. А женщине в сорок с большим гаком найти равноценную замену довольно сложно. Вот и борются в ней два желания – сэкономить копеечку и не потерять мужчину. От этого она и нервничает. Хотя чего ей экономить на пустяках – по свидетельству тех же соседей, она очень состоятельная дама, владелица то ли магазинов, то ли ресторана.

Лезть с вопросами к женщине в таком состоянии равносильно самоубийству. И я делаю самое разумное – предлагаю помощь, времени-то у меня до вечера все равно много. И основная работа начнется после восемнадцати. Помощь моя охотно принимается, так как надо вынести из зала мощную полустенку из натурального дерева, на которой просто написано, какая она тяжелая. На деле все получается намного проще. Под углы этого монстра подкладываются мокрые тряпки, пол обильно увлажнятся мыльной пеной, и стенка потихоньку, полегоньку уезжает в дальний угол коридора. Остальная мебель по сравнению с предыдущей кажется совсем легкой и покидает комнату всего то за тридцать минут. Настроение хозяев намного улучшается. Хозяйка может вызывать маляров, красавец-мужчина с облегчением вздохнуть: на сегодня поспешный отъезд из уютного и сытного гнездышка отменяется. По традиции мне предлагают кофе, и я, конечно, не отказываюсь. И вот под чашечку самого настоящего заварного кофе разговор непринужденно склоняется к интересующей меня теме.

– Роза Абрамовна, а кто ремонт делал в квартире у убитой Марины?

– Все, кому не лень.

– Простите, не понял.

– А чего тут непонятного. Кому даст, тот и делал, – этими словами дама раскрывает свою торгашескую сущность. Что думает, то и говорит, и ей плевать, что об этом подумают окружающие. Все правильно, она хозяйка жизни, и ведет себя соответственно.

– Вот тот, которого вы арестовали, обои старые срывал. Видела, как он их в мусорку относил. Проводку ей всю поменял. Я его тоже хотела поднапрячь, но он оглядел меня внимательно и отказался. Окна менял ее сосед. Такой, всегда угрюмый. Он, кстати, окнами занимается. Кто белил, красил – не знаю, это мимо меня прошло.

– А вот тот, который на окнах… Как вы узнали, что именно он в этом участвовал? Вы видели его в Марининой квартире?

– В квартире не видела. Но в тот день, когда ей окна сменили, я вернулась домой очень поздно и с этим товарищем столкнулась у подъезда, он просто стоял и курил. Холодно было, а он в одном легком свитере. А коли столкнулась нос к носу, то попытку сделала привлечь его на свои окна. И он, гад, посмотрел на меня точно таким же взглядом, как и тот электрик долбаный. Видите ли, сравнивали меня с этой сучкой.

– Простите, что перебиваю. Но откуда вы узнали, что он у Марины окна делал?

– А очень просто. От него французскими духами перло за версту. А эти духи могла позволить себе только одна особа в нашем доме. У меня тоже есть флакончик этого «Кристиана Диора», но не представляете, какой он мизерный. Я ими пользуюсь в исключительных случаях. Может, раз в полгода, а может, и реже. А эта красавица лила их на себя, как из ведра. Полдома потом принюхивалось. Такие духи поступают исключительно из Франции. Один миллиграмм – двести долларов.

– Выходит, он тогда только покинул квартиру убитой.

– Выходит, так. И я думаю, что она его щедро одарила нежностью и лаской. Ей проще подставить, чем деньги отдать. Опять же, духи все это подтверждают.

Я благодарю женщину, сочувственно подмигиваю жиголо, нагруженного не своей работой.

Спешу посетить Сергея Васильевича Золотарева, который в прошлый раз так правдиво, но односложно отвечал на мои вопросы. Звоню, за дверью тишина, значит, придется ждать, как и в прошлый раз, почти до десяти вечера. Ставлю машину напротив подъезда, чтобы не пропустить подозреваемого, и включаю музыку.

Золотарев появился с работы, как все нормальные люди, в половине седьмого вечера, когда я уже одурел от ожидания. Его плотную фигуру я заметил издалека, так что у подъезда мы столкнулись, как говорится, нос к носу. Я играю роль сурового опера, которому все ясно и понятно. Холодок не очень хорошего предчувствия заставляет немного волноваться.

– Гражданин Золотарев, у меня к вам появились вопросы, – мужик явно не ожидал меня увидеть, а тем более, беседовать. Он не испугался, нет, но что-то в его облике изменилось. То ли сразу сгорбился, то ли как-то обмяк, я не уловил деталей. Он не выглядел ни несчастным, ни тем более обреченным. Но это уже был совсем не тот человек, который минуту назад встретился мне.

– Придется проехать в отделение, – эта фраза, тоже своего рода тест на испуг.

– Я только с работы, весь день запахивал. Перекушу, вот тогда и все остальное. И почему именно в отделение, почему в моей квартире нельзя задать эти вопросы? – он грамотно разрулил ситуацию и нисколько не испугался поездки в милицию.

– Можно и в квартире, но думаю, нам все равно без следственного кабинета не обойтись, – леплю явную чушь.

Мужчина открывает дверь с двумя замками, проходит в квартиру. Я иду следом, не дожидаясь приглашения. Следующие полчаса я не спускаю с него глаз, слепив на лице, как мне кажется, выражение всезнающего и проницательного опера. Ужин холостяка состоит из магазинных пельменей и вонючего корейского салата, от запаха которого сразу хочется кушать. К этой провокационной закуске появляется начатая бутылка водки. Золотарев и мне делает приглашающий жест.

– А вы не могли бы без спиртного обойтись, вам еще на вопросы отвечать.

– Так задавай свои вопросы. Вдруг что не так, ты меня арестуешь, а я даже на посошок не выпью, водка пропадет, – он опрокидывает сто грамм из хрустального бокальчика и очень аппетитно закусывает. Я терпеливо ожидаю конца трапезы, пусть делает так, как ему кажется правильней, не буду вмешиваться. Водки в бутылке граммов триста с лишним, думаю, она его не свалит, а мне поможет разговорить.

Ужин растянулся минут на сорок, подозреваемый заправлялся основательно, водка была допита. Не думаю, что ежедневная норма этого человека триста грамм спиртного. Значит, точно к чему-то готовится. А к чему – к отсидке разумеется.

Первый вопрос я задал, когда мы расположились в зале у журнального столика в мягких, удобных креслах. И Сливко, и он не женаты, а в доме у обоих почти идеальный порядок и уют. Вот только пельмени на ужин магазинные. Явно холостяцкое блюдо, которое у нас в доме под запретом. Мама не переносит никаких полуфабрикатов, считая себя идеальной хозяйкой.

– Вы обманули меня, сказав, что не знали убитую. Зачем?

– Как зачем? Кто захочет, чтобы его по ментовкам таскали. Пример есть, товарищ из соседнего подъезда. Кстати, как он? Не покалечили, не убили?

– Не знаю, им ФСБ занимается. Вы скрыли от следствия, что ставили окна в квартире убитой. А также, что были любовником этой женщины. Подтверждаете эти факты?

– Ну, окна ставил, не отрицаю. А вот что был любовником у соплячки, вы мне просто льстите. Она мне в дочери годится. Можно спросить, а почему вы не записываете, протокол не ведете?

– Это на данный момент лишнее. Вами будет ФСБ заниматься.

– А вы меня уже в виновные определили?

– Убийство очень громкое. А у вас сплошные нестыковочки. Расспросят вас тамошние товарищи при помощи новейших методик и технологий и скажут, виновны вы или нет. Так вы утверждаете, что не были любовником убитой Марины Зелинской?

– Конечно, не был.

– Вас видели выходящим из ее квартиры в очень позднее время. Кстати, не один раз, – вру я напропалую, в надежде на алкогольную затуманенность оппонента. И, кажется, пролезло. Не оставляю ему времени на раздумья.

– Это не голословное утверждение, свидетели письменно подтвердили свои показания.

Золотарев молчит, сказать ему нечего, а мне уже все равно. Минут через десять отзвонюсь Косте и прости-прощай, последний аккорд моей оперативной работы. Завтра я полностью свободный человек. В предвкушении этого завтра и свободы у меня прямо настроение поднялось.

– В общем, так, через десять минут я вызываю сюда опергруппу ФСБ. Они обыск проведут и тебя оформят в обвиняемые, потому что ты и есть тот самый убийца.

Мужик никак не реагирует на мои слова. А я и правда так думаю. Если я верил Максиму Привалову и его однокласснику, то я и не засветил их в деле, хотя не имел права это делать. А вот вам, господин Золотарев, я не верю. И еще я очень хочу, чтобы нашли и наказали убийцу красивой девушки. Это я так думаю, а вслух говорю совсем другое:

– У вас есть маленький шансик. Вы делаете добровольное признание, а я вызываю не ФСБ, а милицию. Милиция – это плюс огромный. В ФСБ тебе вколят в вену транквилизатор какой-нибудь, и ты взахлеб им все расскажешь. Правда после этого, когда отходняк начнется, сердце твое может не выдержать. Так, вроде, со Сливко и случилось. Зато выяснилось по ходу нечеловеческой пытки, что он ни при чем. Вот так-то, – но мой монолог, кажется, не произвел на подозреваемого никакого впечатления. Не поднимая глаз, он достал из кармана брюк сотовый телефон и сделал короткий звонок.

– Света, приезжай срочно, я в тюрьму отбываю, – и выключил телефон. – Слушай, начальник, пошли на кухню, я еще стопец накачу. С жизнью попрощаюсь, ведь ты так правдиво описал все, что со мной будет.

– А водка-то осталась?

– Коньяк не допитый в столе стоит. Грамм двести.

Мы снова прошли в кухню, в шкафчике отыскалась бутылка хорошего армянского коньяка. Я не видел, сколько в ней. Черное стекло скрывало содержимое. Но, наверное, было столько, сколько и сказал подозреваемый. Он выпил содержимое прямо из горлышка. Аккуратно поставил пустую бутылку на стол.

– Вот и все, я готов. А, еще одно дело, отлить надо.

Я прошел с ним к туалету:

– Дверь не закрывай.

– Как скажешь, начальник.

Я стоял у открытой двери туалета, отвернувшись. Зря я демонстрировал человеческую деликатность. Услышав слив воды, я повернулся, и мой взгляд уперся в черный глаз пистолета. Напугаться я не успел, как и не смог ничего предпринять – между нами расстояние в два метра. Сейчас грянет выстрел, а я во все глаза смотрю на марку пистолета. И мне совсем не легче от того самого, нестандартного, ствола в руке Золотарева. Отступаю шаг за шагом, и совсем не знаю, что мне делать. Как ни странно, страха совсем нет. И совсем не верится, что все сейчас кончится, и кончится именно для меня.

– Влип, опер. Видишь, как жизнь быстро меняется. Через минуту будешь на небе. Там и встретимся.

Я молчу.

– Ну-ка, карманы выверни на предмет оружия, и курточку снимай.

А что я могу сказать, сделать, когда пистолетный ствол гипнотизирует тебя своим черным глазом, из которого вот-вот вырвется смерть. Мне не страшно, но тела своего я не чувствую, не смогу сделать рывок, ударить, если противник окажется вдруг совсем рядом. Какая-то вялость в мышцах и полная апатия к происходящему, хотя я все прекрасно понимаю, все отлично осознаю. Противник делает ко мне шаг, я отступаю. Почему он не стреляет, покуражиться хочет? Шаг за шагом мы оказываемся в комнате.

– Разверни кресло и садись лицом к окну. Что же ты без оружия на дело ходишь? Повезло тебе, прямо везунчик.

Почему повезло, почему везунчик, не понимаю. Медленно, не делая резких движений, разворачиваю кресло и сажусь. Теперь я не вижу противника, хочется сползти на пол, закрыть затылок, голову спинкой кресла.

Выстрел ударил очень тихо, я не сразу понял, что произошло. Не вставая, набрал ноль два и сообщил дежурному о самоубийстве. Доложил также, что самоубийца причастен к громкому двойному убийству. Косте ничего не сообщил, не фиг примазываться к чужому расследованию.

Дверь в ванную закрыта, я к ней не притронулся. Вышел на площадку. Оставаться в квартире не было сил. Взгляд постоянно упирался в эту долбаную дверь, как будто оттуда мог выйти Золотарев.

Первой приехала сестра самоубийцы и все поняла без слов. Стояла рядом со мной на площадке и тихо плакала. Я смотрел на эту простую женщину в возрасте и понимал, что на нее свалилось очень большое горе. Видно, что она любила брата.

Потом приехала следственно-оперативная группа, и все закрутилось на два часа. Единственное, о чем я попросил оперативников, внимательно искать ключи от квартиры, где произошло двойное убийство. И Сливко, и Золотарев – ушлые ребята, сходу обзавелись дубликатами ключей от жилья любовницы. То, что и у Золотарева найдут чужие ключи, я не сомневался.

Подпись под протоколом допроса я поставил около полуночи и сразу уехал, моя миссия закончена. Вопросы ко мне закончились, когда я отдал бумагу, написанную Костей. От следователя я узнал, что в пистолете самоубийцы был всего один патрон. Вот тогда мне стало просто жутко.

Почему я позвонил любовнице, а не Виктории, я не знаю. Она не спала, она ждала. Я только слегка стукнул в дверь, и та открылась. Увидел маленькую, уютную женщину в шелковом кимоно на голое тело, опустился на пол прямо в прихожей и чуть не заплакал, этого у меня могло и не быть. В чувство меня привел фужер коньяка. Опытная женщина знала, как привести любовника в чувство.

Увольнение из органов, с точки зрения многих – совсем нелогичный поступок, в шок родителей не вверг. Явное удовлетворение светилось в глазах папы. А мама, когда я все ей рассказал без прикрас и в деталях, посетовала, что в этой жизни надо быть гибче. И совсем не стоит показывать окружающим как свое превосходство, так и свое не очень умное поведение. Все сводилось к тому, что не стоит плевать в колодец, вдруг придется из него напиться. А так все силовые конторы и ведомства для меня закрыты навсегда. Вика не только не огорчилась, а очень даже обрадовалась. И тут же пригласила к себе домой познакомиться с родителями. Мол, они очень сильно переживают, не зная, с кем это их единственная дочка встречается. Значит, смотрины, и в самый неподходящий момент, когда находишься не при делах, в каком-то подвешенном состоянии. Чувствую себя не очень уверенно. Тем более, что я совсем не представляю себя в роли жениха, а к этому все, кажется, и идет. По крайней мере, Вика не сводит с меня восторженных глаз, что совсем не похоже на нее. Неужели мое увольнение из милиции так повлияло на девушку? Встречаемся теперь чаще, и я уже не представляю себе жизни без своей любимой. Когда она рядом, про любовницу и не вспоминаю.

Время летит незаметно. Проскочил наш мужской праздник, к которому я пообещал себе раскрыть преступление и стать свободным человеком, что, кстати, и выполнил. Вот уже прошел праздник весны, любви и женщин, который мы с Викой отметили, как и двадцать третье, в ночном клубе. К работе присматриваюсь, но пока ничего стоящего не нашел. И потихоньку подрабатываю извозом, подбирая всех желающих срочно уехать. Худо-бедно, а на бензин и карманные расходы вполне хватает. Большой плюс, конечно, что моя «Королка» очень экономична, в городе, в пробках «съедает» не больше семи литров, так что жить пока можно. Да и зима, с ее морозами и вечным гололедом, практически позади. И конечно готовлюсь, больше морально, к знакомству с Викиными родителями. Это знаменательное событие назначено на субботу, пятнадцатое марта. Очень насыщенное событиями время предстоит. И когда, наконец, настает этот день, я все никак не могу решить простую задачку. Впялившись в костюм, в белую рубашку и галстук, я становлюсь таким официальным, что по мне читается заявка на жениховство. А ведь на деле – это просто знакомство. Мы с Викторией на эту тему еще и словом не перемолвились. Хотя в душе верим, что созданы друг для друга и будем всегда вместе. Так что не буду делать из этого события торжественного мероприятия. Все просто, все обыденно – зашел, познакомился, ушел, а там будет видно. В интуицию я верю, она меня всегда выручает, я всегда к ней прислушиваюсь, ведь и в последнем расследовании она мне постоянно подсказывала, что истина лежит на поверхности. Она и сейчас подсказывает не делать события из этого знакомства. Так что галстук отметается решительно. Одеваюсь, как обычно: джинсы, рубашка, пуловер.

Викины родители совсем не простые люди. Главную скрипку играет папочка, он в крутом бизнесе. Люди они очень состоятельные. Один дом, в котором они живут, чего стоит: в центре, монументально-величественный, построенный еще в пятидесятые. Посмотрим друг на друга, познакомимся, определимся. Если все сложится, то ее папочка и с трудоустройством поможет. Это совсем не плохо, когда кто-то может замолвить за тебя словечко. Кстати, я до сих пор катился именно по этому пути. То мама подсуетится, то наставники по спорту. Когда хорошие стартовые условия, то и по жизни двигаться намного легче. На фиг нужны жизненные испытания, и без них вполне можно обойтись. Ловлю себя на мысли, что вот еще одна не очень хорошая черта характера всплыла. Готов легко воспользоваться помощью, даже, кажется, жду ее.

Субботний вечер пятнадцатого марта стал для меня глобально значимым. Хотя начался он и продолжался не вполне комфортно, выражаясь высоким литературным слогом. Я чувствовал себя совсем не в своей тарелке, но, наверное, так и должно было быть. Все же знакомство с родителями любимой. Я появился в шикарной квартире ровно в шесть вечера и был встречен нарядной Викой и ее мамой, красивой молодой женщиной. Она была похожа на старшую сестру Вики, а не на маму. Меня проводили на кухню, шикарное помещение на двадцать квадратов, обставленное по последнему писку моды. Когда я был здесь, просто не обращал ни на что внимания, не до этого было. Да и сегодня чувствую, что кроме кухни и коридора, ничего не увижу. Стол и вся кухонная мебель из натурального дуба, высший класс. Может, я и не прав, но для меня кухня и есть кухня, как бы роскошно она ни выглядела. Моя любимая, кажется, удручена, так мне показалось. Улыбалась она немножко напряженно. Нина Сергеевна пригласила к столу, накрытому без всяких изысков: печенье, конфеты и кофе. Она извинилась, что муж, как обычно, задерживается, но обещал обязательно подъехать. Не знаю почему, но с каждой минутой я чувствовал себя все скованней и напряженней. Представляю, если бы я приперся сюда в костюме и галстуке, выглядел бы чучело чучелом. И, слава Богу, что мои туфли совсем недавно куплены, а этом доме не принято снимать обувь. Выходит, что с одеждой я угадал. А судя по накрытому столу, мое появление в этом доме – событие совсем не значимое. Еще не допил кофе, очень вкусный, как появился Викин папа. Он был такой, каким я его приблизительно и представлял. Мужик моего роста, но потяжелее килограмм на пятнадцать, с подчеркнуто спортивной фигурой, никакого животика. Короткая стрижка, светлые волосы совсем без седины и залысин. Лицо свежее, гладкое, да и возраст, наверное, немногим за сорок. А вот взгляд его мне совсем не понравился, жесткий, как у противника на ринге перед боем. Хоть и встретились мы глазами единожды, когда при знакомстве пожали руки. Глянул, на секунду задержал взгляд, и больше мы взглядами не пересекались. Он все время смотрел или на жену, или на дочь. Я понял, мужик просчитал меня, сделал для себя какие-то выводы. И кажется, не в мою пользу. Просидел он за столом ровно пять минут. Выпил миниатюрную чашечку кофе и удалился, сказав на прощание, что очень занят, у него много неоконченных дел. Вот это уже очень сильно расстроило Викторию. Она просто побледнела. Я быстренько пришел ей на помощь, отодвинул чашечку с недопитым кофе, сказал, что очень был рад познакомиться, и откланялся. Как и предполагал, Нина Сергеевна не стала меня задерживать, и уже через минуту я прощался на площадке с Викторией. Она была так сильно удручена, что не задержалась в моих объятиях. Дежурный поцелуй, легкий и мимолетный. Выйдя на улицу, я обнаружил, что очень даже сильно хочу есть. Ведь что скрывать, рассчитывал на приличный гостевой ужин, а не две миниатюрные чашечки кофе с каким-то безвкусным печеньем, наподобие галет. А так как, рассчитывая на рюмку-другую, был без машины и почти в самом Центре города, то ноги сами меня понесли на Набережную, в кавказскую шашлычную. Домой идти совсем не хотелось. Ведь еще так рано, и так не хочется оставаться со своими невеселыми мыслями наедине.

В дешевой забегаловке, пропахшей табаком и перегорелым мясом, я проторчу, не знаю сколько. Может, бутылка сухого вина и два приличных шашлыка поднимут настроение, которое, кстати сказать, совсем ни к черту. Я не понравился родителям девушки – это факт, и никуда от этого не деться. И по простой житейской логике, родители, скорее всего, убедят дочку, что я совсем ей не пара. А коли так все пойдет, то прости-прощай. И мы вполне можем больше не увидеться, к чему я совсем не готов. Это для меня самое плохое, почти нокаут, который я испытал два года назад на первенстве Сибири и Дальнего Востока. Я тогда пропустил на встречном движении удар точно в подбородок, и свет померк в моих очах. На мое счастье, это случилось за пять секунд до удара гонга, так что добить меня противник не успел. Я был подхвачен тренером, посажен на табурет. Нашатырь привел в чувство, по крайней мере, снял пелену с глаз. И это все в первом раунде. Мой противник, парнишка из Братска, кинулся добивать, ведь победа была совсем рядом. В предвкушении близкой развязки, он молотил, не останавливаясь ни на секунду, обрушив на меня град ударов. Они шли в основном в плечи и перчатки, в мою глухую защиту. Но противника это не смущало, один, да дойдет до цели, то бишь до моего подбородка. Вот в том втором раунде мое состояние было сродни сегодняшнему. Мне тогда хотелось сбросить перчатки и лечь на пол ринга. Забыться, уйти от всего. Проклятое чувство безнадеги или, как его сейчас называют, депрессия. Как и тогда, забыть бы все, отвлечься, выдавить из души непонятное чувство вины и поражения. Но вряд ли получится. Тогда-то получилось. Я выстоял второй раунд, самый страшный. Очередная порция нашытыря снова привела меня в чувства. Третий раунд я провел более осмысленно, двигался, уходил, стараясь избежать ближнего боя. Противник так и не понял, что в конце третьего раунда я просто корчил из себя мешок для спарринга. А в четвертом он, наверное, успел удивиться, когда нарвался на мой встречный левой в правый бок, точно в печень. Этот раунд зеркальное отражение первого, только ролями мы поменялись, и у парня не было никаких шансов, до гонга было больше одной минуты. Он сначала присел, держась за бок, потом лег на пол ринга. Судья отсчитал время. А я больше потом гордился не победой, не чистым нокаутом, не значком мастера спорта, а тем, что выстоял под градом ударов, когда все сознание твердило: брось, отойди, сдайся. Сейчас все совсем не так, все гораздо сложнее. Кстати, а чего это я так дергаюсь, ведь ничего еще не кончено, и причем тут родители, что мне, с ними жить, что ли. Доел мясо, в бутылке осталось немного вина. Я еще раздумывал, то ли домой отправляться, то ли еще посидеть, повторить, как тихонько тренькнул сотик и через секунду залился веселым звоном. Я не верил себе – звонила Вика. Совсем не думал, что чуть не задохнусь от счастья.