Текст книги "Кольцо с сердечком (сборник)"

* * *

– Андрей Палыч, а Вы можете допустить, что Борис Михеев, точнее, Дорохов, не подозревал о планах своей возлюбленной в отношении собственной матери? – спросил Сергей, вернувшись со двора, куда проводил гостей.

– Вероятность такую исключить нельзя, хотя она и весьма ничтожна. Впрочем, мозг учёного мужа – штука загадочная. Кто знает, какие мысли и идеи владеют им в данный момент!

– А если допустить, что догадывался – почему не помешал?

– Видишь ли, Серёжа, во второй половине прошлого века был научно подтвержден тот факт, что в возрасте пяти-шести месяцев человеческий эмбрион уже сформирован как высокоразвитый организм. Следовательно, он способен исключительно чутко откликаться на любые изменения окружающей женщину на сносях обстановки. Весьма авторитетные медики полагают, что на тех, кому удалось выжить, потуги искусственного прерывания беременности оказывают стрессовое влияние. То есть плод, переживший попытку несостоявшегося аборта, сознаёт, что его появления на свет не желают, и само его существование находится в смертельной опасности. Одним словом, эмбрион переживает свое почти имевшее место убийство, и при этом с поразительной точностью испытывает ужас смерти.

Постоянным спутником в жизни Бориса Михеева наверняка было острое чувство отверженности. Такова участь тех, кто пережил подобный кошмар.

Ну и как он, по-твоему, зная всё об обстоятельствах своего рождения, должен был относиться к своей биологической матери-убийце?

– Так что же мы будем теперь делать, шеф?

– Честно отчитаемся в проделанной работе перед клиентом. Единственно что, надеюсь, понимаешь, по какой причине, не станем делиться с ним нашими сомнениями в части осведомлённости Бориса в планах Марии.

– И как, Вы полагаете, поступит Хлустов?

– Я почему-то совершенно убеждён, что он не станет, предавая дело огласке, губить свою единственную племянницу. Тем более что кроме него никто не усомнился в естественных причинах смерти Анны Дороховой. Кстати, в том пакетике, что ты принёс из коттеджного посёлка, находилось лишь ничтожное количество засохшего мыла, которое самым естественным образом в ходе моего спонтанного эксперимента растворилось и слилось в трубу. Совершенно ничего не осталось.

А вообще-то, мне давно пора спать…

Чужая

– Знаешь, Серёжа, дело это обычное. Мы, пожилые люди, сплошь и рядом демонстрируем такие проявления, которые молодёжь, вроде тебя, иначе как странностями и не называет. И это будет, пожалуй, самым мягким определением!

– Ну что это Вы, Андрей Палыч, себя-то к пожилым причисляете. Рановато! Я так считаю: человек не состарится, пока дух его молод.

– Вот-вот! Все мы так полагаем. До поры. А там глядишь, дух-то молод, а силы уже не те. Горько сознавать, но возраст своё берёт, и никуда от этого не деться! Так что, давай-ка, прекращай тешить моё самолюбие. А соседку свою, о которой рассказал, приводи, пообщаемся.

Эта беседа частного детектива Смыслова с помощником состоялась дождливым сентябрьским утром, а уже после полудня в том же кабинете они принимали старую женщину, соседку Сергея по лестничной клетке, облик которой свидетельствовал о многих отданных нелёгкому труду годах, да и сейчас явно не пребывающей в праздности.

– Вы по-свойски поделились с моим помощником о посещающих в последнее время тягостных воспоминаниях. Какая-то мысль, связанная с прошлым, тревожит и не даёт покоя? Знаете, Клавдия Егоровна, иногда бывает достаточно лишь рассказать всё в подробностях доброжелательному собеседнику, как на душе сразу делается легче. Давайте попробуем! Поверьте, мы с Сергеем внимательные слушатели, а глядишь, и добрым советом поможем. Понятно, что детство Ваше пришлось не на самые благодатные годы, что-то из тех, давних воспоминаний будоражит сознание?

Гостья задумалась, подбирая нужные слова. Находясь в помещении, совершенно отличном от привычных кабинетов районной поликлиники, которые она нет-нет да посещала, Клавдия Егоровна, не избалованная вниманием, тем не менее, ощущала себя пациентом, оттого робела и тушевалась.

– Вот какая оказия: мне под старость на ум пришло, что чужой была я в семье своих родителей. Не родная я им. Нет, не сегодняшняя это мысль. Прежде тоже иногда задумывалась об этом, но дела всякие отвлекали, не до глупостей было. Теперь – другое дело! На пенсии пребываю, когда только и поразмышлять вволю! Чудится почему-то, будто отец привёз меня перед войной из Ленинграда, забрав от настоящих родителей.

– А почему именно оттуда? Что-то связано в памяти с этим городом? Кстати, бывали ли Вы там позже, во взрослой жизни?

– Никаких воспоминаний с ранних лет не осталось. Уже работая, несколько раз на экскурсиях была. Посещала в основном центр города и окрестности – Петродворец, Пушкино. Пешком много ходила по улицам. Внимательно всё разглядывала, однако никакого отклика в душе не случилось. Но, всё-таки, почему-то кажется, будто я тамошняя. Духом, что ли, родным веяло!

– Расскажите немного о доме, в котором Вы выросли. Где проживали, чем занимались взрослые, были ли ещё в семье дети кроме Вас. Спрашиваю не из праздного любопытства. Нам важна всякая мелочь. Незначительный на первый взгляд штрих порой способствует увидеть то, что без него находилось как бы в тумане. Итак, мы внимательно Вас слушаем.

Смыслов, настроившись на длительное повествование, отодвинул кресло в угол, так, чтобы находясь в полутени, не смущать рассказчицу. Сергей, расположившийся вне её поля зрения, незаметно включил видеозапись. Гостья собралась с мыслями и заговорила.

– Даже не знаю, с чего начать. Жили мы своим домом в селе Новоархангельское, что когда-то находилось на Дмитровском шоссе подле станции Марк. Отца звали Егор Семёнович, он был местным жителем, родом из небольшой деревни Заболотье, в которой, по его рассказам, находился женский монастырь. В юности он повредил ногу и заметно прихрамывал. По этой причине отца не взяли на фронт. До конца своей жизни, а умер он рано, в возрасте пятидесяти шести лет, работал в свиноводческом отделении совхоза «Марк». Говорили, что этот совхоз считался «режимным» объектом и числился по ведомству госбезопасности.

В 1960 году, когда строилась Московская кольцевая автодорога, село, где мы проживали, вошло в состав Москвы, а совхоз остался в области. В тот год как раз умер мой старший брат Шура. Ему исполнилось всего двадцать семь. Когда он был ещё совсем маленьким мальчиком, пьяный сосед, показывая отцу новую берданку, вдруг неожиданно пальнул рядом с ними в воздух. У Шурика лопнули барабанные перепонки, и он на время совершенно оглох. Постепенно слышать он стал, но плохо, а раны совсем так и не зажили, поэтому часто возникали воспаления среднего уха. В конце концов, от развившейся инфекции его не смогли спасти.

А в следующем году умер и отец. Он много выпивал последнее время и вся жизнь в нашем доме шла наперекосяк. Беды нашей семьи начались на третьем году после окончания войны. Тогда только родился мой младший братик, Толюня. Папа почему-то был очень недоволен новому рту, вероятно, трудно стало прокормить такую большую семью. Вот он и загулял, запил. Но только дома, по вечерам и в выходные. Возвращаясь с работы, к семье не торопился, приставал к какой-нибудь компании. С мамой стал грубым, часто распускал руки.

Мама всё сносила молча. Только от переживаний исхудала сильно. Её звали Серафима. Родом она с Украины, а с отцом познакомилась в 1932 году, когда приехала в Подмосковье, убегая от голодной жизни. Она была стройная, высокая, смуглолицая, с длинной чёрной косой. Даже и не знаю, что разглядела она в худом, хромоногом мужичке, какие такие достоинства выискала – наверное, просто страшно сделалось одной на чужбине. Вот и пригрелась возле первого встречного. Только об этом мама молчала и никогда на судьбу не жалилась.

Работала она в кассе на железной дороге и после смены прирабатывала, убирая станционные помещения. Когда появился на свет Толюня, я вынуждена была помогать маме, по вечерам мыла за неё полы на станции.

Окончив школу, я нанялась санитаркой в местную больницу и поступила на вечернее отделение института. Но получить диплом не вышло – Толюня часто болел, и мне вместо занятий приходилось подменять маму по вечерам, иначе семья лишилась бы тех денег, что ей доплачивали за уборку. После смерти старшего брата и отца я совсем забросила институт, хотя училась уже на последнем курсе, и устроилась дежурной в гостиницу «Алтай», которую несколько лет тому назад построили к Фестивалю молодёжи и студентов. Туда было легко добираться – всего три перегона на электропоезде. Там до пенсии и проработала.

Распространяться о личной жизни не хочу. К делу это не относится. Конечно, было и хорошее, и плохое. Скажу только, что родила сына, вырастила его. Но так получилось, что разошлись наши дорожки, слишком уж не похожи мы во взглядах на жизнь. Видимся редко, может быть, это и к лучшему! – женщина умолкла, опустив взгляд.

Выждав небольшую паузу, Смыслов дал ей совладать с собой и спросил:

– Какие отношения складывались у Вас с родителями, братьями?

– Нормальные. В целом. Я плохо помню годы детства. Мне представляется, что отец был груб со всеми нами. Кажется, был такой случай, кто-то рассказывал мне об этом, как однажды зимой он выронил меня из саночек возле полотна железной дороги и даже не заметил этого. К счастью по тропинке шла наша соседка и крикнула, чтобы тот оглянулся. Если бы не эта женщина, меня, может быть, задавил бы поезд. Во всяком случае, я помню только, как лежала, стукнувшись затылком о рельс. А больше ничего. Ни до, ни после. Возможно, отец сделал это нарочно, чтобы от меня избавиться?

А вот ещё. Когда хоронили старшего брата, кто-то из родни бросил фразу в том смысле, что жаль парня, уж лучше бы неродное дитя отошло. Наверное, имелась в виду я? Дословно сказанного не помню, так же как и личности произнёсшего. Простите уж.

И чего я совершенно не сохранила в памяти, так это материнской ласки. Вот Толюню мама любила без памяти. Отдавала ему всё свободное время. Я тоже, чтобы угодить ей, стала заботиться о младшеньком. Постепенно так сильно к нему привязалась, что вовремя не заметила, каким чёрствым и эгоистичным он вырос. Поняла это только после скоропостижной смерти матери, в чём виню, прежде всего, брата.

Последние годы жизни мама недоедала, потому что сынок отбирал у неё всё, даже пенсию, вынуждая старого человека бродить по окрестным дворам и собирать пустые бутылки, добывая тем средства на хлеб и молоко. В то время мы проживали в разных районах города и я, занятая своими проблемами – работой, хлопотами о сыне, ничего подобного не могла и предположить.

Однажды наша знакомая позвонила мне и с возмущением начала упрекать в бездушии. Оказывается, она случайно застала маму, копавшуюся в мусорном баке возле той станции, где она когда-то работала. Я примчалась туда, нашла маму в невменяемом состоянии. Та ничего не могла объяснить толком, почему оказалась в этом районе, так далеко от дома. По-моему, даже меня она не сразу признала. Мы поехали на такси к ней домой. Там обнаружилось, что в квартире нет никакой еды. Сходила в магазин, приготовила обед, накормила маму. Более-менее она пришла в себя и рассказала, что не видела сыночка уже более недели, так как тот живёт у какой-то очередной подружки. Строго запретив матери выходить за порог, я уехала к себе, а на следующий день, отработав, вернулась, чтобы накормить её. Так продолжалось несколько дней. В очередной свой приезд нашла маму лежащей на полу без признаков жизни. Судя по отсутствию многого из тех продуктов, которые я загрузила в холодильник, стало понятно, что в доме побывал Толюня…

Схоронив маму, я зареклась когда-либо встречаться с братом. С той поры мы больше не виделись.

Что же касается старшего брата, смутно припоминаю, что мы были дружны. Он заботился обо мне, в меру сил защищал. Вот, собственно, и всё.

– Но было что-то такое в жизни, какое-то поворотное событие, что навело Вас на мысль, будто Вы чужая в семье? На пустом месте такого не бывает!

– Да, Вы правы. У меня появились фото каких-то незнакомых мне людей. А произошло это так. Уже после маминой смерти я навестила её старшую сестру, Галину. Та лежала парализованной и в состоянии была произносить лишь отдельные слова, да и те невнятно. Тем не менее, тётка сильно разволновалась и пыталась мне рассказать что-то очень важное. Я совсем не понимала, чего она добивается, но помогла внучка, медицинская сестра, что постоянно проживала с Галиной и ухаживала за ней. Она сообразила, проследив за взглядом больной, указывавшим на этажерку, взять лежащий там альбом со старыми фотографиями и велела мне перебирать карточки и показывать больной. Вид двух фотографий привели тётю в особо возбуждённое состояние. Она силилась что-то мне объяснить, но я смогла понять одно: что должна забрать эти фото себе, так как изображённые на них мужчина в военной форме и белокурая женщина – «это они». Больше я ничего не поняла из её несвязного бормотания. Вскоре тётки Галины не стало.

Эти фотографии я храню, часто всматриваюсь в лица, изображённых на них людей, пытаюсь обнаружить знакомые черты. Иногда мне кажется, что женщина с фотографии немного напоминает меня в молодости. А вот на маму и младшего брата – они нисколечко не похожи! К сожалению, у меня не сохранилось фотопортретов отца и старшего брата.

– А что, эти таинственные фотографии Вы захватили с собой?

Женщина молча кивнула и, порывшись в сумочке, достала большой серый довольно потёртый конверт:

– Вот они, здесь, посмотрите, – протянула она конверт Смыслову.

Внимательно рассмотрев старые фотографии с лицевой и оборотной сторон, Смыслов передал их помощнику, после чего продолжил расспрашивать посетительницу:

– А кроме младшего братца остались у Вас ещё близкие родственники?

– Близкие? Да нет, пожалуй. Разве что только двоюродная сестра Мария, дочь моей тётки. Но та рано вышла замуж и переехала к мужу в Ленинград. Пока тётка была жива, мы изредка встречались у неё дома, когда Мария приезжала навестить мать. Но последнее время никаких отношений между нами не сохранилось.

– И по поводу фотографий никакого разговора между Вами и сестрой не было?

– Нет! Последний раз мы виделись на похоронах тёти Гали, а там, сами понимаете, подобные расспросы были бы не к месту.

– Да, конечно. – Смыслов поднялся из-за стола и в задумчивости прошёлся по кабинету. – Скажите, Клавдия Егоровна, насколько важно Вам, человеку немолодому, прожившему большую, судя по всему, не лёгкую жизнь получить подтверждение зародившимся у Вас сомнениям или, напротив, опровергнуть их? Как бы то ни было, в прошлое не вернёшься, ничего в миновавшем не скорректируешь! Так, может быть, правильнее забыть о беспокоящих подозрениях, дожить отпущенный век без лишних тревог и волнений? У нас, специалистов, имеются надёжные, проверенные методики устранения тревожных состояний. Хотите, попробуем применить их в Вашем случае?

По всему чувствовалось, в женщине происходила внутренняя борьба. Она опустила голову, беззвучно шевелила губами. Узловатые пальцы теребили ткань юбки на коленях.

– Спасибо Вам, Андрей Павлович, и Вам, Сергей, за внимание к моим проблемам. Я не считаю себя больной, во всяком случае, в такой мере, чтобы мне требовалась помощь психиатра. Те странные на Ваш взгляд мысли, что посещают меня в последнее время всё чаще и чаще, не так уж сильно мешают мне жить. Глаза у меня ослабли настолько, что читать я практически не в состоянии. Глядеть телевизионные передачи нет никакого желания, настолько они пусты, и содержание их оторвано от реальных проблем большинства людей. На досуге, а его у меня теперь, как Вы понимаете, предостаточно, остаётся только мечтать, размышлять, чем я и занимаюсь. А что касается прошлого, то, по-моему, в любом возрасте не лишне фантазировать, воображать, даже если в результате и не получится узнать о себе что-то ранее неизвестное, хотя бы потому, что это вносит какое-никакое разнообразие, уж больно монотонна жизнь одинокого человека! – выговорившись, женщина, сама поражённая своей смелостью, виновато сникла. – Извините меня, наболтала тут глупостей…

– Ну что Вы, я с самого начала обещал Вам, что мы с помощником готовы выслушать и при малейшей возможности помочь. Подумаем на досуге, что в наших силах для Вас сделать. И вот ещё момент, Клавдия Егоровна, Вы разрешите нам скопировать снимки? Возможно, в них действительно содержится ключ к разгадке всей Вашей истории. Посмотрим!..

Заперев за гостьей дверь, Сергей вернулся в кабинет к шефу и молча, не задавая вопросов, обратил на него выжидательный взгляд.

– Даже и не знаю, что сказать! – как было заведено, Смыслов подвёл итоги встречи с очередным клиентом. – Рассуждает твоя соседка, со скидками на возраст, вполне здраво. А вот с памятью у неё, я отметил, не всё в порядке. Однако, это вполне естественно. Не исключаю, когда-то случилось нечто настолько неприятное, связанное с родителями, о чём она заставила себя забыть. Вытравила из памяти страшный эпизод, а вместе с ним выпал весь пласт воспоминаний о детских годах.

Помнится, ты говорил, что планируешь в ближайшее время навестить своего питерского братца? Вот и прекрасно! Поезжай-ка немедля, совместишь, как говорится, приятное с полезным.

Просмотри внимательно сделанную сегодня запись и выбери всё, связанное с ленинградской родственницей Клавдии Егоровны. Думаю, по имеющимся данным разыскать её не составит труда.

Давай доведём это дело до конца, так сказать, на общественных началах, хорошо? Надеюсь, ты не против?

* * *

На третий день после отъезда в Санкт-Петербург помощник позвонил Смыслову и уведомил о намеченной на вечер встрече с родственницей Клавдии Егоровны, адрес и номер телефона которой он раздобыл, используя знакомства вездесущих сослуживцев. А чтобы не томить шефа в неведении, сразу же по возвращении в квартиру брата составил и отправил электронной почтой подробный отчёт о беседе.

В целом то, что узнал Сергей о жизни семьи Клавдии Егоровны, мало удивило Смыслова, так как вполне укладывалось в рамки сделанных им выводов. Интересными были лишь детали, характерные особенности конкретной судьбы, угадать суть которых при досужем размышлении просто невозможно.

К счастью, Мария, двоюродная сестра Клавдии Егоровны, оказалась человеком открытым и доброжелательным. Она искренне озаботилась угнетённым состоянием московской родственницы и охотно рассказала всё, что сама помнила о совместно проведённых годах детства или слышала от своей матери. А хранилось в её памяти, надо сказать, немало любопытного.

Мария родилась в Ленинграде, куда её мать уехала из родного дома вслед за старшей сестрой Серафимой. Почему Галина оказалась не в Москве, объяснялось просто: девушка сумела сесть именно на тот поезд, который шёл в Северную столицу. Так получилось, ведь денег на билет у неё не было, и факт оказаться в общем вагоне сам по себе явился большим везением. Замуж Галина вышла более удачно, чем старшая сестра – за военного. Вскоре у них родилась дочь.

Отец Марии, Пётр Разломов, участник Финской кампании, ощущая приближение большой войны, попросил свояка Егора забрать своих жену и дочь в Москву, полагая, что там они окажутся в большей безопасности. Вот тогда-то, по какой-то причине взяв с собой дочь, и отправился Егор Семёнович в Ленинград. Таким образом, нашло объяснение таинственное пребывание в Ленинграде трёхлетней Клавдии, почему-то сохранившей в памяти лишь обратную дорогу в Москву.

Галина, окончившая к тому времени бухгалтерские курсы, устроилась работать на один из кирпичных заводов возле станции Бескудниково. Первое время они с дочерью проживали в доме родственников, а вскоре переехали в свою комнату на верхнем этаже двухэтажного деревянного барака.

Разломов воевал. В середине июля 1941 года под Каменец-Подольском попал в плен и был отправлен в первичный лагерь Хомород. Позже был переведён другой лагерь, Лун-Камуфлен, что в районе Крайова. Чудом выжил в неволе, где до начала 1943 года военнопленные содержались в жутких условиях. Голодали, гибли от инфекций, массовых расстрелов. Кое-что изменилось лишь после Сталинградской битвы. Тогда лагерь посетил какой-то большой чин из Ватикана. После его визита условия сделались более-менее сносными. Так продолжалось до освобождения нашими войсками.

Фронт быстро приближался к лагерю. Узники, опасаясь расправы со стороны немцев, готовящихся к отступлению, подняли восстание. Перебили охрану, вооружились и группой до полутысячи бойцов ушли навстречу наступающим советским частям в сторону Дуная. С боями вышли на соединение с нашими танкистами.

Отец Марии, как нарочно, не в состоянии был принять участие в бунте и встретил советских бойцов больной малярией. Его, как и прочих, оставшихся в бараках, поместили для проверки в фильтрационный лагерь для выяснения обстоятельств попадания в плен. Некоторых после дознания под конвоем отправили на Восток. Разломов был определён в штурмовой полк, воевавший в составе 53-й армии Второго Украинского фронта. В мае 1944 года Галина получила извещение о гибели мужа в районе села Жеврены.

Надо же было такому случиться, что допрашивал Петра в фильтрационном лагере его двоюродный брат Иван, служивший во фронтовой контрразведке. После окончания войны тот сам рассказал родне о трагической встрече с Петром в Румынии. С тех пор Галина, убеждённая в виновности Ивана, погубившего по её мнению мужа, возненавидела родича и всю его семью. Именно Иван с женой Лизой оказались запечатлёнными на тех фото, которые тётка перед смертью передала Клавдии. Бог весть, что имела она в виду. Вероятно, сама не нашедшая возможности отомстить, ощущая последние часы жизни, пыталась передать эту миссию находившейся подле неё племяннице. Теперь уже того не узнать…

Так разрешилась другая загадка. Но оставалось ещё несколько неразгаданных головоломок, которые, как не странно также легко раскрылись с помощью Марии.

Злодеяние отца, вывалившего дочку из саночек на полотно железной дороги, оказалось игрой воображения. Точнее сказать, имело место и происшествие подле железнодорожных путей, и падение с санок в снег. Но оба этих случая были разнесены как во времени, так и в пространстве. Да и виновниками происшествий явились разные лица. Но – обо всём по порядку.

Действительно, однажды зимой Егор, гуляя с дочерью, резко передёрнул верёвку, привязанную к дужке самодельных санок. Возок накренился, перевернулся, и девчурка оказалась в сугробе. Сконфуженный от собственной неловкости, Егор, отряхивая пальтишко дочери, выбивая попавший в варежки снег, попросил не рассказывать дома об оказии.

Что же касается удара затылком о рельс, то это была, в самом деле, страшная история, которая лишь по счастливой случайности не завершилась трагически.

Шура, старший брат Клавы, мечтал о собственном мотоцикле. Страсть к технике сблизила его с соседом, владевшим вожделенным транспортным средством. Юноша упросил того научить вождению. Однажды летом, посчитав себя опытным гонщиком, Шура тайком вывел из соседского сарая мотоцикл, посадил на пассажирское сидение десятилетнюю Клаву и выехал со двора. Гонять по дорогам он пока не решался, поэтому выбрал путь по тропинке, что тянулась по насыпи, параллельно железнодорожным путям. Юноша страдал тугоухостью, поэтому не услышал шума приближавшегося сзади состава. Внезапный громкий гудок локомотива за спиной напугал мотоциклиста. Тот крутанул руль и не удержал равновесия. Мотоцикл опрокинулся. Упавшая с него Клава оказалась настолько близко к колее, что скрежетавшими у самого её затылка колёсами отрезало одну из длинных кос, случайно попавшую на рельс. Трудно сказать, кто напугался больше: сестра или брат. В первый момент Клава не осознала, насколько близко находилась она от гибели. Её страшила предстоящая перспектива появиться перед родителями в таком непотребном виде. Девочка не нашла ничего лучшего, как по дороге домой зайти к подружке и ножницами избавить себя от второй косы. Так, наивно полагала она, нагляднее объяснить домашним свой новый облик желанием носить короткую стрижку.

Серафима отнеслась к чудачеству дочери довольно равнодушно, а вот Егор, напротив, был сильно раздосадован и впервые отругал Клаву. Вот, собственно, что случилось в действительности.

Однако самая большая тайна семьи Клавдии Егоровны была связана с появлением на свет младшего из детей – Толюни.

Статная черноокая красавица Серафима всегда привлекала внимание мужчин. Что греха таить, дело-то прошлое – знала младшая сестра о том, что та нет-нет, да и погуливала на стороне. До Егора сплетни не доходили, а, может быть, так сильно доверял он жене, что пропускал слухи мимо ушей. Но когда родился рыженький малец, нисколько не похожий ни на кого из близких, наверное, и муж впал в сомнения. А тут и соседи непременули доложить, с кем именно прижила неверная сыночка. В тот день Егор впервые крепко выпил по пути с работы. Придя домой взял из чулана топор и с твёрдым намерением одним махом покончить и с позором семьи, и с пересудами земляков, направился к детской кроватке.

Серафимы в тот час дома не было, за младенчиком присматривала Клава. Вид всклокоченного нетрезвого отца с топором в руках сильно напугал девочку, а когда она сообразила, что тот задумал – упала перед ним на колени, обхватила слабыми ручонками его ноги и истошно завопила, зовя на помощь. Такую картину и застали соседки, прибежавшие на крик девочки. Они обезоружили буяна, увели его на кухню и, как смогли, привели в чувство.

После того случая напивался Егор регулярно. Случалось, что по пьяному делу и поколачивал супругу, но от попыток расправиться с младшим сыном, по всей видимости, отказался. Просто до самой своей смерти не замечал его присутствия. Отношение к дочери также изменилось. Будучи трезвым, он никак не выражал более тёплых чувств к ней, был ровным и бесстрастным. Но часто пуская пьяную слезу, с упрёком обзывал обидным тоном «пособницей» и «защитницей» – видимо так и не смог простить Клавдии того, что она удержала его от рокового акта возмездия.

Серафима же всю свою заботу направила на младшего сына, опекала его и оберегала точно наседка, часто в ущерб радению о других членах семьи и свойственным хозяйке домашним хлопотам. Постепенно повседневные домашние дела всё в большей мере перекладывались на плечи подрастающей дочери.

А вот в тот вечер, когда близкие поминали Шуру, проводив того в последний путь, действительно была произнесена фраза, созвучная по смыслу той, что застряла в памяти Клавдии Егоровны. Только направленность её была совсем иной. Один из родственников Егора Семёновича, указав на тихого, затаившегося в углу Толюню, с горечью посетовал на то, как несправедлива судьба: нет бы вместо родного прибрать приблуду!

Так что никакого отношения к Клавдии Егоровне сказанное не имело, и совершенно напрасно было принято ею на свой счёт…

* * *

Спустя неделю, не заходя домой после утреннего поезда, в квартире Смыслова появился Сергей:

– А я не с пустыми руками, Андрей Палыч, – объявил он с порога. – Памятуя о пристрастии шефа к сладким блюдам, прихватил с собой из кондитерской «Онтромэ», что на набережной канала Грибоедова, несколько замечательных пирожных. Думаю, что они придутся весьма кстати за утренним кофе!

– Ну, спасибо, помощник, уважил. Правда, не жалеешь ты шефа, куда мне с моим диабетом сладостями услаждаться!

– Да не придумывайте Вы себе болезни, не зря ведь говорят, что сказанное вслух может и материализоваться!

– Полно, Серёжа! Уж нельзя старику и пококетничать малость. Ладно, завтрак завтраком, но давай постепенно переходить к нашим делам. Вот уж несколько дней терзаюсь мыслями, как нам поступить с соседкой твоей, Клавдией Егоровной.

Обрушить на голову бедной женщины всю ту информацию, что ты добыл, посетив её кузину, на мой взгляд, было бы бесчеловечным. Не помнит она многого – ну так и, слава Богу! Коли напомним – от того её жизнь легче не сделается.

Полагаю, будет правильным дозировано изложить ей лишь те, нейтральные фрагменты воспоминаний Марии, которые вряд ли причинят душевную боль. Не будет лишним, например, оживить в памяти женщины поездку с отцом в Ленинград и обратно с благородной целью помочь родственникам. Это многое объясняет, а главное – сама собой отпадает версия о мифических ленинградских родителях. Ещё одним убедительным сюжетом послужит история фотографий, которую также скрывать не стоит. Ведь в данной ситуации цель наша – сформировать в сознании пациентки приятные представления, заместив ими все негативные. Иными словами, сделать женщину счастливее хотя бы в грёзах. А чем же ещё-то помочь ей?

Ну что, приняли? Вот и отлично! Тогда пригласи-ка Клавдию Егоровну к нам, скажем завтра на послеобеденное время, лады?!