Текст книги "Виктор Розов. Свидетель века"

Глава седьмая
ПОСЛЕДНИЕ СТРАНИЦЫ. НЕСМОТРЯ НА РОКОВУЮ БОЛЕЗНЬ…

Всегда считал и считаю, что социализм – наиболее человечный путь развития. В конечном счете он не делит людей на классы, не распродает всеобщее богатство, данное им свыше. Землю, например…

Какой клич кликнуть? Какое магическое слово произнести, чтобы подействовать на совесть, на нравственную сторону жизни людей?

Виктор Розов

О его болезни, ставшей роковой, я услышал впервые не от него и совершенно случайно. Весной 2000 года был у академика Валерия Ивановича Чиссова, директора Института онкологии имени Герцена, показал по ходу разговора номер «Правды», где оказался портрет Розова, а хирург вдруг говорит:

– Наш больной…

– Как?!

Он стал что-то пояснять.

А я думал: да что же Виктор Сергеевич даже словом не обмолвился про такое…

Но этой темы он избегал и в дальнейшем. Когда я звонил ему по телефону или приезжал в больницу, домой, потом в хоспис, меньше всего речь шла о болезни. Спрашивал его, конечно, как он себя чувствует, и получал неизменно короткий ответ: «Да ничего». И тут же он переходил к проблемам, которые беспокоили его больше всего.

Получалось, как будто мы с ним продолжаем давний разговор, начатый более десяти лет назад: что происходит и что будет с нашей страной?

– Жаль, писать не могу, – обронил однажды. – Раньше, бывало, вроде ни с того ни с сего, а пьеса вдруг в голову влетела. Сейчас не влетает.

Когда же я спросил его, о чем все-таки могла бы сегодня быть новая пьеса Виктора Розова, ответил:

– Интересно было бы написать о семье, в которой дети знают, что отец богатеет нечестным путем. И что в душах у них творится…

Он, начинавший когда-то как автор Центрального детского театра, в эти последние месяцы своей жизни особенно много думал о детях, о молодежи. Ведь они – будущее страны. А какие они?

Его потряс сюжет, показанный по телевизору: пятнадцатилетние подростки убили своего товарища. Фактически ни за что: прорвалась какая-то накопленная жестокость. И ведь сколько подобных сюжетов!.. Я тогда приехал к нему, чтобы поговорить о первых лауреатах премии «Хрустальная роза Виктора Розова», поразмышлять вместе с ним, поможет ли такая премия лучшим силам в нашей литературе и искусстве. Но на вопрос об этом, занятый в мыслях совсем другим, он сказал:

– Не знаю. Честно говоря, меня сегодня интересует не столько литература, сколько жизнь. Сегодняшняя жизнь. Какая она стала.

И трагедия убийства пятнадцатилетнего мальчика, о которой узнал он накануне, буквально не могла его отпустить, определив все содержание нашего разговора.

– Откуда у молодежи такая жестокость?.. Откуда же родилась эта гидра уголовщины? Ужасная гидра! По телевизору только и слышишь: преступление за преступлением.

Тут же начинает говорить о том, что показывают молодым на телеэкране.

– Телевизор, извините, стал какой-то дрянной! Не имеет как будто цели и установки, к чему он зовет, чего хочет. Всякую гадкую всячину несет.

Вот теперь минуло еще больше десятка лет, а телевизор продолжает нести ту же «всякую гадкую всячину». Ах, Виктор Сергеевич, мало что меняется к лучшему!..

Он, впрочем, не хотел, чтобы его негативные высказывания о современной жизни «наводили тоску». Видел и хорошее в молодежи. Радовался, например, как воспринимают молодые его пьесы, поставленные в театре Татьяны Дорониной. Стремился поддержать талантливого юного художника Святослава Гуляева, о котором говорила с ним моя коллега по «Правде».

С Виктором Кожемяко. Одно из последних интервью газете «Правда»

А мне представлялось необходимым снова и снова напоминать со страниц моей газеты о великом подвиге военного поколения. И когда приближалась 60-я годовщина начала Великой Отечественной, поехал к Виктору Сергеевичу в больницу, чтобы вспомнить те дни. Был у меня при этом один вопрос, который давно хотел задать ему. Очень важный: почему он и другие, такие же, как он, имевшие право по состоянию здоровья не пойти на войну, все-таки пошли?

– Наверное, у всех было по-разному и вместе с тем в чем-то одинаково. Что касается лично меня, то на ваш вопрос я ответил в той же пьесе «Вечно живые». Там ведь моего героя тоже спрашивают, зачем он идет, зачем ему это. А он отвечает: «Я должен быть там, где всего труднее». Так он понимает долг.

Точно так же понимал свой долг будущий автор пьесы, вложивший в уста героя свое ощущение, свое понимание. И мне показалось не просто интересным, а замечательным дальнейшее размышление Виктора Сергеевича по этому поводу:

– Меня, конечно, за такие слова, произносимые в пьесе, нигде не ругали, но, думаю, некоторые критики все же косо посматривали: ишь, чего написал. Мол, легко сказать, а пошел бы сам?.. Однако совесть моя была чиста. А вот если бы не пошел, то не знаю, смог ли бы тогда жить.

Жизнь по совести, поступки по совести, творчество по совести… Бывая с ним долгими часами в те месяцы, которым суждено было составить последние, завершающие страницы его жизни, я думал: наверное, удивительные выдержка и спокойствие, которые меня в нем поражают перед лицом смертельной болезни, крепятся прежде всего сознанием чистой совести.

А рядом с ним все время видел еще одного удивительно красивого душой человека – его жену. Их совместная жизнь приближалась тогда к шестидесяти годам. Их любовь прошла испытание войной, временем, множеством невзгод. И, став свидетелем, как самоотверженно помогает Надежда Варфоломеевна Розова мужу своему в дни и ночи тяжелейших страданий, я не мог не сказать о ней благодарное слово в газете. Под рубрикой «Красивый человек».

Они поистине были достойны друг друга, Виктор Сергеевич и Надежда Варфоломеевна…

Я ДОЛЖЕН БЫТЬ ТАМ, ГДЕ ВСЕГО ТРУДНЕЕ

За окном больничной палаты – яркая зелень июня. А пришел я сюда, чтобы услышать воспоминания о другом июне, который был в 1941-м, шестьдесят лет назад. Всем в нашей стране, кому довелось его пережить, он врезался в память навсегда.

Вот и Виктор Сергеевич Розов, я знаю, живет с этой памятью. Она дает о себе знать невыносимыми подчас болями в ноге – последствием тяжелого ранения. Она – в самой знаменитой пьесе замечательного драматурга «Вечно живые», в прославленном фильме «Летят журавли». И в беседах, бывавших у нас на разные темы и по разным поводам, нет-нет да обращался он к тем дням.

Теперь, накануне 60-летия начала Великой Отечественной, я прошу его подробнее вспомнить, как все начиналось для него. Вспомнить и сказать о каких-то уроках тогдашнего времени для нашего нынешнего. Итак, включаю диктофон. Слово – Виктору Розову.

– Московский театр Революции, где я работал актером, в июне 1941-го был на гастролях в Кисловодске. Божественные места! Я получал необыкновенное наслаждение дивностью дивной той природы, которая с течением тысячелетий ваяла эти скалы, эти пропасти, эти горные вершины. Само пребывание здесь наполняло твой дух какой-то романтикой, создавало у тебя прямо-таки сказочное ощущение: ты живешь в некотором царстве, в некотором государстве. Вот так мне было хорошо.

Проснулся я 22 июня в приподнятом, чудесном настроении. Было воскресенье, и были планы, намеченные с вечера: идти на рынок куда-то в горы. Такой рынок-барахолка, рынок-развал с местными товарами, мы там еще ни разу не были, но надо посмотреть – говорят, очень интересно.

Выхожу я из номера гостиничного и вдруг чувствую: что-то все не так. В воздухе как бы все находится в непонятно другой ауре. Спрашиваю товарища, идущего по коридору:

– Происходит что-то? Что случилось?

– А ты не слыхал?

– Да нет, проснулся только.

– Война началась!

– Да брось ты…

– Я тебе говорю!

– А у кого разузнать-то получше?

– Да никого нет, все с утра разошлись.

Спешим на улицу. Смотрю, люди ходят какие-то растерянные. И тут репродуктор со столба все мне подтвердил.

Мысли смешанные были у меня. Накануне, 21-го, мы играли в Пятигорске, и по дороге туда из Кисловодска я поспорил с заведующим нашей музыкальной труппой, что война на носу, война будет не сегодня-завтра. Тот уверяет: нет, не будет, это исключено, ни в коем случае. А я разгорячился и говорю:

– Да война будет завтра!

Конечно, я не в прямом смысле это сказал, а получилось…

Потом этот человек, Иван Михайлович, уже много лет спустя спрашивал меня:

– Розов, откуда вы знали, что начнется война?

А я не знал, я чувствовал. Наверное, как и многие другие. Потому что все время предвоенное так было накалено, так густо начинено порохом, что война должна была разразиться. И ощущение мое было: вот-вот…

Дальше такие у меня воспоминания лирические. Мы опять играли спектакль в этот вечер в Пятигорске, «Собаку на сене» Лопе де Вега, а я весь трепещу, как жилочка. Не пропустить бы чего-нибудь! Ведь началась война, и первый раз в жизни ты увидишь настоящую войну. Не в кино, не в театре, а настоящую. Пусть сейчас ты за тысячу километров, идет война где-то далеко, но ты непременно будешь там.

А пока подглядываю в дырочку в занавесе сбоку: что творится со зрительным залом, как он отреагировал на войну? Обыкновенно на наших спектаклях, особенно где участвовала Бабанова, в зале было битком набито и всегда толпа перед входом. На этот раз смотрю – не все места заняты, свободных кресел много. Через какое-то время смотрю опять – нет, не полон зал! И это уже заставляет мой пульс биться учащенно. Значит, нечто неведомое охватывает людей.

Кончился спектакль. И, оказывается, на улицах погашен всюду свет! Не знаю, мера эта была действительно необходимая или, что называется, на всякий случай, но оставались кое-где лишь какие-то контрольные лампочки. А темнота такая! Темень южной ночи. И мы идем, держась за руки, перекликаясь: «Вася!.. Митя!.. Дальше куда?.. Думаю, направо…» Кругом мрак.

Короче говоря, кое-как добрались до вокзала. Поехали в Кисловодск. А на следующий день услышал я уже и некоторые звуки войны. Мы репетируем, а в это время за окном раздается марш. Боевой марш. Это идет колонна призывников. Мы бросаем репетицию и бежим смотреть, как идут эти люди. Они шагают, а сбоку бегут женщины, что-то крича…

Прервались наши репетиции. Прервались тут же и гастроли. Нас грузят в вагоны, и мы едем в Москву.

Замечаю, отменены гудки сигнальные к отходу и приходу поездов. Или это показалось мне тогда? Вообще мне казалось, что сразу как-то меньше стало звуков. Все в напряжении. Едем в этом напряжении по другой уже в чем-то стране…

А в голове вопрос: что делать? Я себе ответил так: идти в военкомат. По приезде в Москву первым делом узнал, где он находится, поскольку до этого там не бывал – на то были причины, о которых сейчас скажу. Ну вот, разыскал. Подаю свою книжечку – по-моему, коричнево-зеленого цвета. Мне служащий, который сидит в окошке, говорит:

– Чего ты пришел? У тебя полное освобождение от военной службы. У тебя же глаз правый не видит на девяносто процентов.

И разговор наш закончился.

Тогда мы с Митей Вуросом, он был мой товарищ, тоже актер Театра Революции, решили идти в народное ополчение. Как вскоре выяснилось, далеко не мы одни…

Узнали адрес: 2-я Звенигородская улица. Туда собирались люди с Красной Пресни, и собралось очень много народу. Во дворе школы шла запись.

Некоторые мои впечатления. Когда построились, военный говорит:

– У кого есть освобождение от армии – шаг вперед!

Ни один не сделал шага вперед, хотя я, например, видел, что у некоторых, в том числе у моего соседа по строю, очки больше похожи на телескоп…

На следующий день мы пришли в этот же двор уже с рюкзачочками. И пошли на войну. Другими словами не могу это определить. Народ, состоящий из студентов консерватории, Московского университета, музыкального училища, студентов и молодых актеров Театра Революции… Хороший был народ! Но, конечно, сугубо штатский.

Пошли под вечер. Идем. Тишина. И раздается только топот ног – этот, можно сказать, знаменитый топот ног, который потом повторится в фонограммах многих фильмов. Шлеп, шлеп, шлеп…

Вдруг – голос пожилой женщины из стоящих на краю тротуара:

– Возвращайтесь живыми!

* * *

Очень остро он это запомнил – женский возглас в мертвой, как ему казалось, тишине. И спустя годы даже включил в свою пьесу «Вечно живые».

– Но вернулись, конечно, не все. Мы покидали матушку-Москву надолго, а многие навсегда…

Из предыдущих бесед с Виктором Сергеевичем и его книги «Путешествие в разные стороны» я уже знаю, что будет для него дальше. Рытье противотанкового рва на историческом Бородинском поле, когда руки сбивались в кровавые мозоли. Страшный бой с утра до вечера, где он вместе с товарищами в расчете легкой 76-миллиметровой пушки отражал атаки намного превосходящих вражеских сил. Прорыв из окружения. Тяжелейшее ранение и палата смертников. Чудо возвращения к жизни, а потом, после многомесячного лечения в госпиталях, – инвалидность.

В Театре имени Маяковского (бывший Революции) есть мемориал в память погибших, куда Виктор Розов каждый год 9 мая приносит цветы. Здесь имена тех, кто уходил на войну одновременно и вместе с ним, так что чувства его тут мне понятны. Но есть один вопрос, очень важный, который давно хотел задать, и вот задаю сегодня.

Это вопрос о том, почему он и другие, такие же, как он, которые могли не пойти на войну (имели право не пойти!), все-таки пошли.

– Наверное, у всех было по-разному и вместе с тем в чем-то одинаково. Что касается лично меня, то на ваш вопрос я ответил в той же пьесе «Вечно живые». Там ведь моего героя тоже спрашивают, зачем он идет, зачем ему это. А он отвечает: «Я должен быть там, где всего труднее». Так он понимает долг.

– Значит, вы вложили в уста Бориса свое ощущение и свое понимание?

Борис Бороздин – Алексей Баталов герой фильма «Летят журавли»

– Абсолютно верно. Меня, конечно, за такие слова, произносимые в пьесе, нигде не ругали, но, думаю, некоторые критики все же косо посматривали: ишь, чего написал. Мол, легко сказать, а пошел бы ты сам?.. Однако совесть моя была чиста. А вот если бы не пошел, то не знаю, смог ли бы тогда жить.

Он говорит, что вопрос, как себя вести во время войны, каждым решался индивидуально. Напоминает, что немало было и таких, которые, наоборот, старались избежать, то есть от фронта любыми способами уйти.

Вот, может быть, знаете – было такое понятие: самострел. Война показала ему свое лицо, частичку этого беспощадного, ужасного лица, и он с отчаяния и от страха выстрелил в себя. Только чтобы больше не идти. Я, когда увидел первый раз войну, увидел раненых – эти перебинтованные головы, оторванные руки, ноги, совершенно отсутствующие и полные боли глаза, когда услышал эти стоны, во мне тоже что-то перевернулось. Может, одно время держался даже где-то на грани срыва. Но держался. Ну а когда война началась и я ехал из Кисловодска в Москву, мне уже было ясно: я должен принять в этом участие! Потому что мне в голову сразу влетела мысль отца, которую я не раз от него слышал: «Человек должен быть там, где всего труднее».

– Так это завет вашего отца?

– Вы правильно сказали: у меня были заветы. И мне хотелось, чтобы в пьесе моей это прозвучало именно как завет. Это главное!

– А как вы думаете, возможно ли до нынешней молодежи такое донести?

– До всех – нет. До всех и никогда это не дойдет. Тут вопрос серьезный! Из семьи, из дома твоего собственного, где дверная ручка, которую ты однажды починил, вот из этого дома что ты выносишь? В жизнь всеобщую. В общество. Дома тебя должны наполнить, грубо говоря – напичкать непременными, непреложными заповедями, которым ты призван следовать всю жизнь. Из дома надо выйти чистым и вернуться туда еще более очищенным, поскольку ты что-то еще познал.

– Я согласен с вами. Дом, семья – это чрезвычайно важно. Однако они тоже разрушаются сегодня. Многие устои разрушаются! И молодой человек оказывается на семи ветрах, обуян всякими злыми стихиями – уличными, телевизионными, проклятого этого порнографического шоу-бизнеса. Да еще алкоголь, наркотики… Все разлагает. А ведь самому себя, одному, в такой атмосфере трудно воспитать. Далеко не каждый может.

– Мы с вами снова, в который раз, приходим к этому сложному делу – воспитанию. Мне хочется напомнить мысль английского философа Локка, которой открывается в его книге глава «О сущности человека». Приведу, кажется, дословно: здоровый дух в здоровом теле – вот истинный предел человеческого счастья, возможного в этом мире. Начало этой формулы в свое время мы часто повторяли, однако как утверждение звучало: в здоровом теле обязательно здоровый дух. Но ведь не так! В здоровом теле может быть такой дух, что не дай Бог… Разве вы не знаете?

– Болен сегодня дух, нездорова, и очень, духовная жизнь нашего общества.

– Да. И не представляю, когда же тут произойдут целительные перемены, которые крайне нужны. Очень далеко заходит! Так далеко уже все зашло…

Разговор наш длился долго, и могу лишь пожалеть, что газетная тесная площадь не дает возможности воспроизвести его полностью. Но, прослушивая несколько раз запись, я обратил внимание, как настойчиво мой собеседник возвращается к одному и тому же вопросу: а насколько сильны мы сегодня? Насколько реально сильна теперь наша страна?

– Я очень не люблю, – сказал он, – казенный оптимизм. И, по-моему, сейчас очень много лжи. Иногда у меня такое впечатление, что мы ничего, ничего не знаем… А какие испытания ждут нас впереди? С чем придется столкнуться, может быть, уже и в недалеком будущем?..

Старый писатель, человек, много переживший на своем веку, и настоящий патриот, душой болеющий за судьбу Родины, он с большой тревогой воспринимает происходящее в нынешнем раздробленном и деформированном мире. Считает: опасность велика и многолика для человечества в целом и для нашей страны в особенности (хотя оговаривался все время, что никого не хочет пугать).

…А что же мы будем делать, если не останется у нас людей, исповедующих принцип: «Я должен быть там, где всего труднее»?

Виктор Кожемяко

В СТАЮ ПОПАЛ – ХВОСТОМ ВИЛЯЙ?

А об этой встрече с Виктором Сергеевичем, когда он уже был безнадежно болен, рассказывает моя коллега по «Правде» Татьяна Витальевна Морозова, которая теперь тоже ушла от нас. Поводом для встречи стал портрет писателя, представленный на художественной выставке.

Молодой художник Святослав Гуляев, лауреат первой премии конкурса «Пушкин и Москва», особенно ярко заявил о себе в год 200-летия А.С. Пушкина. В музее Пушкина была развернута его выставка, посвященная поэту. Литературные темы переплелись с историческими сюжетами, в частности, поражала картина «Пир Петра Великого», посвященная 300-летию Российского флота. А недавно в Центральном Доме литераторов состоялась седьмая персональная выставка двадцатидвухлетнего студента Суриковского института. Со стен булгаковского дома из картинных рам на зрителей смотрели Виктор Розов, Наталия Дурова, Геннадий Печников, Людмила Касаткина, Сергей Колосов, Светлана Коркошко. Судя по тому, что они пришли на открытие выставки и говорили много восторженных слов в адрес художника, портреты им пришлись по душе.

Виктор Кожемяко

В тот день из-за болезни не смог прийти только Виктор Сергеевич Розов, который и был одним из инициаторов, покровителем этой выставки. С патриархом отечественной литературы и Святославом Гуляевым мы встретились спустя несколько дней в рабочем кабинете писателя. За окнами уже буйствовала весна, на солнечном асфальте грелась бабочка, трехлетний малыш норовил шагнуть на зеленый газон. Виктор Сергеевич сидел в кресле, подперев голову рукой, совсем как изобразил его на портрете Святослав Гуляев. Втроем мы беседовали о том, как живется в искусстве молодым талантам, и главное – как сберечь данное Природой дарование, как распорядиться им. Я подумала, что Святославу несказанно повезло – иметь такого наставника.

– Почему я согласился позировать Святославу? – говорит Виктор Сергеевич. – Меня захлестнули его энтузиазм, его увлеченность. Я видел многие его работы. Они показались мне интересными, перспективными для художника, который только-только заявляет о себе.

– Наше время отличается тем, что некогда известные, маститые художники, писатели, актеры стали невостребованными, находятся в творческом простое. И поэтому особенно отрадно, что в свои двадцать два года Святослав имеет возможность работать, проводить выставки. Какое напутствие вы дали бы молодым художникам?

– Не обольщаться первыми успехами первых выставок. У начинающих художников, как правило, еще нет своего искусства. Есть лишь его предчувствие. Если художник хочет в будущем чего-то достичь, совершенствовать свой талант, ему предстоит долгая, упорная, вдумчивая, я бы сказал, келейная работа. Творческому человеку необходимо уединяться в каком-нибудь «художественном монастыре». Я бы советовал Святославу и всем молодым, кто только начинает творческий путь, быть крайне осторожными в стремлении поскорее занять определенное место в современной суете. Не терять самостоятельности, остаться вне стаи, пусть даже очень влиятельной. Для настоящего творца это во все времена было презираемо.

– Тем не менее, после уничтожения Советского Союза значительная часть российской интеллигенции оказалась в той самой стае, о которой говорят: «В стаю попал – лай не лай, а хвостом виляй». И голоса многих наших актеров, писателей, поэтов, которые в социалистической стране звучали действительно самобытно, красиво, пробирая, как говорится, до мурашек, теперь слились в глумливое повизгивание. Из их творческого кредо напрочь изъяты такие понятия, как нравственность, долг, совесть. Есть ли объяснение тем метаморфозам, что претерпели наша интеллигенция, наши идеологи?

– Даже странно в современных деятелях усматривать понятие совести. Даже тени ее я у них не вижу. Нашу интеллигенцию я бы разделил на три группы. Одна из них, как метко это подметили в какой-то газете, уже на брюхе поползла к новому президенту. Другая часть, когда в России свершилась контрреволюция, оказалась во власти бессознательных ошибок. И третья (их, к сожалению, меньшинство) осталась верной идеалам, которые всегда превозносила наша великая русская культура.

– Почему же все-таки именно интеллигенция, ползущая на брюхе к восседающим на троне, оказывает столь сильное, хотя и пагубное, влияние на умы и души людей? Сомневаюсь, чтоб эти служители муз не ведали, что творят…

– В семи кругах ада, описанного Данте, есть такой круг, где помещены злые советодатели. Вот и у нас в стране, как только переменился строй, сразу появилось слишком много злых советодателей – как своих, так и зарубежных. Объединившись, они сыграли и продолжают играть страшную роль в дальнейшей судьбе России.

– Виктор Сергеевич, одна из телепередач «Кофе со сливками» на ТВ-6 была посвящена вашей жизни, творчеству. Но когда вы сказали, что являетесь сторонником социалистического пути развития, и попытались объяснить его преимущества перед капитализмом, ведущий беспардонно перевел разговор на другую тему… Перепугался. Не могли бы вы сейчас закончить прерванную мысль?

– Всегда считал и считаю, что социализм – наиболее человечный путь развития. В конечном итоге он не делит людей на классы, не распродает всеобщее богатство, данное нам свыше. Землю, например. Давно уже дискутируют – приватизировать ее или нет? Но чудовищна даже сама постановка вопроса! Земля принадлежит человечеству не только в смысле, что все мы найдем в ней свое успокоение. Это основа жизни всей планеты. Если же земля будет принадлежать отдельным капиталистам, они станут смотреть на нее только как на средство добычи денег и будут к ней безжалостны. Земля перестанет рожать, превратится в пустыню.

Вопрос о земле – это и вопрос огромной политической важности: ведь страна и так почти вся уже продана. В результате значительная часть народного богатства оказалась во власти небольшой группы людей. Большинство же живет в нищете или крайне скромно. Да, при социализме мы тоже жили не слишком богато, но были уверены, что впереди у нас, у страны есть будущее, более обеспеченное. К сожалению, случилось так, что иные партбилетчики стали главными капиталистами. И при их участии осуществляются мечты главным образом Соединенных Штатов – освоить в собственных интересах бескрайние просторы России. А мы, русские, им не нужны. Нас они считают неполноценными людьми. Но в этом-то и есть их самая страшная ошибка, на которой они и прогорят. Мы – великая страна. Духовно весь мир живет Россией.

Беседовала Татьяна Морозова

С журналисткой газеты «Правда» Татьяной Морозовой и Сергеем Михалковым