Текст книги "Виктор Розов. Свидетель века"

ОБ ИСТОКАХ, КОРНЯХ, ЖИЗНЕННОЙ ОСНОВЕ

B.К.: Давайте, Сергей Викторович, перейдем сейчас к тому, что весьма важно для читателей. Я имею в виду, как сложилась жизнь писателя Розова и сформировалась вот такая уникальная его личность, о которой мы с вами говорим. Можно начать с истоков и корней биографии?

C.Р.: Всем порекомендовал бы книгу отца, которую он назвал «Путешествие в разные стороны». Там, правда, нет последовательного изложения биографии. Это какие-то, на первый взгляд, обрывочные воспоминания, эссе, зарисовки, новеллы из жизни, но все вместе складывается в очень искреннюю исповедь.

B.К.: Там есть важнейшая, на мой взгляд, глава под названием «Я счастливый человек». Можно сказать, квинтэссенция Розова. Казалось бы, жизнь-то в большой ее части очень нелегкая, а человек называет себя счастливым. Другие (ох, сколько их!) брюзжат по гораздо меньшим поводам так, что становится тошно. А тут какой-то генетический оптимист…

C.Р.: Что ж, начнем, как вы сказали, с истоков и корней. Когда он родился, семья жила в Ярославле. Мать воспитывала детей, была домохозяйкой. Отец, то есть мой дед, работал бухгалтером. Во время Первой мировой войны он попал под газы, оказался в плену, и психика у него была несколько нарушена.

А в 1918-м, во время эсеровского мятежа, их дом был разрушен, и они переехали в Ветлугу. Там поблизости брат дедушки, двоюродный мой дед, которого в семье называли дядей Шурой и который по профессии был врачом, основал больницу в селе Одоевском. Она цела до сих пор. Позапрошлым летом мы с двоюродным братом туда съездили. Открываем дверь в это деревянное старое здание – и видим портрет дяди Шуры…

Потом дядю перевели в Кострому, и семья отца потянулась за ним. Как вы знаете, Кострома для отца стала второй родиной. Очень любил этот город на Волге. Здесь он пошел в школу, затем в техникум легкой промышленности, который окончили многие известные костромичи. Но у него интересы были другие: увлекся театром.

B.К.: Как это произошло?

C.Р.: По-моему, любовь к театру родилась у него через любовь к литературе. Чувство слова и чувство сцены развивались параллельно. В семье все пели. У дяди Шуры был роскошный голос. А у отца ни голоса, ни слуха не было. Но, видимо, атмосфера семейная тоже способствовала любви к искусству.

Так появился в его жизни TPAM – театр рабочей молодежи. Тогда, в 20-х годах, много было таких театров для рабочих. Костромской, судя по всему, входил в число лучших. Например, там работал будущий великий режиссер Алексей Дмитриевич Попов. Сейчас в этом здании Театр кукол, и есть памятная доска с именем А.Д. Попова.

Родная Кострома

B.К.: Насколько я помню из книги Виктора Сергеевича, он познакомился с этим выдающимся режиссером уже в Москве?

C.Р.: Да, некоторое время даже жил у него дома как у земляка. Это когда поехал поступать в театральную школу. ТРАМ определил его судьбу. Дело в том, что отец был здесь не только исполнителем, но и проявил свои лидерские, режиссерские наклонности, начал что-то для сцены сочинять.

А поступил он в столице в школу Театра Революции. Курс вела великая Мария Бабанова, он сразу стал старостой, и после окончания школы его оставили в этом театре, правда, во вспомогательном составе.

Вообще нельзя сказать, что актерская его карьера складывалась очень успешно. К тому же, как назло, он влюбился в маму, и любовь эта поначалу долго была безответной. Маме было тогда всего 16 лет, и она приписала себе годы, чтобы поступить в театральную студию Хмелева. Волю, конечно, он проявлял незаурядную, когда ухаживал за ней. Она была хороша собой, и кавалеры у нее были гораздо выгоднее и красивее, нежели он. Однако их предложения она тоже не принимала.

B.К.: Провожала его на фронт, как Вероника провожает Бориса в пьесе «Вечно живые» и фильме «Летят журавли»?

C.Р.: Наверное, было похоже. В отличие от Бориса, он выживет, но вернется инвалидом на всю оставшуюся жизнь. И все-таки они поженятся. Через десять лет после знакомства!

B.К.: Мама ваша, Надежда Варфоломеевна, тоже была во многих отношениях удивительным человеком. Стихи писала, дневник в стихах…

C.Р.: Она была талантливая актриса – любимица Хмелева в Театре имени Ермоловой. На конкурсе молодых актеров Москвы – по-моему, это был 1949 год – заняла первое место. А потом оставила театр. Ради семьи, детей, ради отца, которому полностью себя посвятила.

B.К.: Они ведь поженились сразу после войны?

C.Р.: Да. Еще где-то в 1944-м договорились жить вместе и расписаться, как только кончится война. И вот интересно получилось. Война кончилась 9 мая, а 15-го у мамы день рождения. Он говорит: «Ну давай в твой день рождения». Явились в ЗАГС, а он на замке: оказалось – выходной. На следующий день пришлось повторить…

B.К.: Эту историю и Виктор Сергеевич, и Надежда Варфоломеевна мне рассказывали. Я думаю, об их любви можно было бы написать хорошую пьесу или снять фильм.

C.Р.: В самом деле, непридуманная и очень трогательная драма из жизни. Ведь среди всех своих многочисленных и престижных ухажеров, поклонников мама в конце концов предпочитает его. С кем связывает жизнь? С раненым, обреченным на инвалидность человеком. Абсолютно неимущим. И полная неясность, что будет. Понятно, к своей профессии актера он уже не вернется, а получится ли из него режиссер или сценарист – колоссальный вопрос.

Живут буквально впроголодь, снимают эту келью крошечную в бывшем Зачатьевском монастыре – они называли его «Зачмон». Но тем не менее мама сделала именно такой выбор. И оба они счастливы.

Это, кстати, на заметку нынешним девушкам, ищущим выгоды. Кроме того, что у родителей моих любовь оказалась на всю жизнь, совершенно непредвиденно, и уже скоро отец становится весьма обеспеченным человеком. Свадьба в 45-м, а в 49-м – первая пьеса его начинает идти по всей стране. И через десять лет у них четырехкомнатная квартира, дача, машина ЗИМ…

B.К.: Крутой поворот, ничего не скажешь. Награда судьбы?

C.Р.: Победа таланта. И труда. Отец больше всего ценил в людях талант и труд.

B.К.: Вы родились, затем ваша сестра. Тоже семейное счастье Розовых. С кем еще из родных отец поддерживал отношения?

C.Р.: Своих дедушку и бабушку по линии отца я уже не застал. Но он очень трепетно относился ко всем родственникам. Помогал, если надо. А особенно тесно был связан со своим старшим братом Борисом и с двоюродным братом, Александром Александровичем.

Оба были военные. Александра Александровича я знал уже полковником. Он работал на крупном военном заводе в Москве, стал потом парторгом этого предприятия. Ну а Бориса Сергеевича военная судьба бросала по стране. Помню, мы ездили к нему в Петрозаводск, в другие города. А когда пенсию оформил, вернулся в Кострому. Отец очень его любил и страшно переживал, когда он умер. Так получилось, что отец тогда был в Америке, и после возвращения маме пришлось с этим горем встречать его в аэропорту…

СЧАСТЬЕ В ТОМ, ЧТО ОН ОСУЩЕСТВИЛ СВОЕ ПРИЗВАНИЕ

B.К.: Главным делом жизни Виктора Розова стала литература для театра – драматургия. Расскажите, пожалуйста, как он к этому пришел.

C.Р.: Я уже сказал вскользь, что сочинять он начал еще в Театре Рабочей молодежи, а затем это продолжилось в школе Театра Революции. Сочинения были, конечно, не очень серьезные: скетчи, интермедии, всяческие капустники.

За большую работу неожиданно взялся, когда, вернувшись с того света, вышел из казанского госпиталя и приехал в Кострому. Здесь он более или менее оклемался, осмотрелся и… начал писать пьесу. Это и будут «Вечно живые», а тогда пьеса называлась «Семья Серебрянских».

Когда закончил, понес цензору. Это был, как я понимаю, старый большевик. Говорит: «Ну, я завален работой, у меня сверхсрочные материалы для армии. Скоро не прочту. Ты не дергайся: когда надо будет, я найду тебя сам».

А на следующий день просит зайти. «Ну и пьесу ты, Розов, написал, – говорит. – Я вечером начал читать, плакал всю ночь, не заснул… Запрещаю».

B.К.: Вот это да! Удар под дых начинающему автору?

C.Р.: Отец так не воспринял. Он особых иллюзий не питал, просто писал как пишется, понимая в глубине души: пьеса, где невеста изменяет жениху, сражающемуся на фронте, в любой стране во время войны вряд ли может быть поставлена. И он ее отложил.

B.К.: Но такое понимание, можно сказать, государственное, далеко не каждому пишущему свойственно.

C.Р.: У отца оно было. Проявлялось по-разному, а замечал я это много раз. Например, начиная с «перестройки», и до сих пор усиленно спекулируют на теме «бессмысленных жертв» во время войны. Отец возмущался такой спекуляцией.

Какой-нибудь Пивоваров делает телефильм о Ржевской операции, где изображает ее всю как бессмысленную. Бред какой-то несет! А ведь известно же, что это были отвлекающие действия, чтобы не дать возможности немцам перебросить дополнительные войска к Сталинграду.

B.К.: То есть Виктор Сергеевич понимал сложность большой войны?

C.Р.: Да, война есть война, кровавое и сложное дело, упрощать которое задним числом недопустимо. Он, например, с черноватым юмором рассказывал, как их выстроили после прорыва немцев под Вязьмой. Командир сказал примерно так: теперь наша задача – завалить врага трупами. Если, дескать, он потом сутки потратит, чтобы путь от нас расчистить, значит, мы свою боевую задачу выполнили. И никакого пивоваровского кошмара, никакой паники не было, потому что, говорил отец, все понимали, насколько тяжела ситуация…

B.К.: Вернемся к первой его пьесе. Как потом с ней сложилось?

C.Р.: Она сохранилась каким-то чудом. Ведь все свои документы и все первые юношеские литературные опыты – скетчи, рассказы, стихи – он в войну потерял. А эта пьеса уцелела. И когда через 13 лет (!) рождавшийся новый театр – «Современник» насел на него: «Дайте пьесу!», он про нее вспомнил. «Есть, – говорит, – у меня одна военная пьеса, но ее даже показывать неудобно: на амбарной книге, на обороте страниц написана…»

А в «Современнике» прочитали – и сразу было решено: открываться они будут этой пьесой. Конечно, он многое переделал, переписал, но в основе было произведение 1943 года…

B.К.: Чтобы на него, на Розова, к 1956 году так настойчиво «насел» новый театр, необходимы были известность и репутация.

C.Р.: Было уже и то, и другое. В 1949 году Центральный детский театр поставил пьесу Виктора Розова «Ее друзья». И никому до тех пор не известное имя автора стало известно всей стране: десятки театров, один за другим, ставят эту пьесу. Центральным детским руководили тогда выдающиеся театральные деятели Пыжова и Бибиков, в спектакле были заняты замечательные актеры, в том числе и Олег Ефремов. Потом с Ефремовым и с режиссером Анатолием Эфросом будут связаны следующие пьесы отца – «Страница жизни», «В добрый час!», «В поисках радости»…

B.К.: Полвека спустя «Ее друзья», первую розовскую пьесу, увидевшую сцену, поставил МХАТ имени М. Горького под руководством Татьяны Дорониной. С огромным успехом! И ведь продолжает идти почти два десятка лет. А как эта пьеса родилась?

C.Р.: О, тут интересная история. Несколько поправив в Костроме свое здоровье, отец начинает работать в разъездных фронтовых театрах. Пишет для них, ставит, ведет концерты. Однажды выступали они на строительстве Рыбинской ГЭС, и зрителями оказались строители-заключенные. Так вот, после выступления выходит эффектная женщина – в тюремной робе, но такое впечатление, что она царица. Властным голосом вопрошает: «Кто это все писал и ставил?»

Отец робко представляется. И что же слышит? «Я – Наталья Сац. Освобождаюсь в 44 году, а в 45-м открываю театр для детей в Алма-Ате, мне уже выделено здание. Приглашаю вас к себе на работу».

B.К.: Ничего себе сюрприз. А он знал к тому времени, кто такая Наталья Сац?

C.Р.: Конечно, знал. Ей ведь до войны в Москве для детского театра было отдано здание 2-й студии МХАТ… Но это приглашение – от заключенной! – всерьез он не воспринял.

Далее продолжает разъездную работу во фронтовых театрах, берут его режиссером в театр Центрального Дома культуры железнодорожников, которым руководила известнейшая Мария Осиповна Кнебель. Начались уже послевоенные годы. Они с мамой живут в коммуналке, в том самом «Зачмоне». И вот однажды крик на весь коридор: «Розов здесь живет? Вам правительственная телеграмма!»

Оказалось, от ЦК Компартии Казахстана: «Согласно договоренности, вы приглашаетесь на постановку спектакля «Снежная королева» для открытия Алма-Атинского театра для детей и юношества».

B.К.: Теперь уже сюрприз настоящий!

C.Р.: Действительно, неожиданность. Он едет и ставит спектакль – по всем отзывам, очень хороший. Мне, например, с восторгом рассказывала о нем Роксана, дочь Натальи Сац. Когда же отец прощался с Натальей Ильиничной, она ему говорит: «Вы ведь еще и пишете. Сделайте пьесу для нашего театра. О школе, о сегодняшней молодежи». Он отвечает неуверенно, что попробует, а она – требовательно, в своем стиле: «Нет, вы обязательно напишите! Дайте мне слово и получите аванс».

Он аванс взял, обязавшись написать в течение полугода. Но в Москве его закрутили другие дела. И вот проходит время – в коридоре снова голос: «Розов, вам правительственная телеграмма!» Читает: «В связи с неисполнением вами срока написания пьесы, передаем дело в суд и вычитаем с вас полученный аванс, если вы в течение месяца не представите пьесу».

Тогда он садится и пишет «Ее друзья».

Наталья Ильинична Сац

B.К.: Мне Виктор Сергеевич рассказывал, что в основу этой пьесы была положена реальная история.

C.Р.: Да, он как раз прочитал в газете о девочке-школьнице, которая потеряла зрение, но благодаря друзьям ей удалось сдать выпускные экзамены в школе, а затем и зрение восстановилось. Можно было бы отнестись к этому как к советской сказке, но ведь врачи знают, как действительно велика при лечении роль положительных эмоций, как много значит создание душевно благоприятной среды.

В общем отца эта тема – верной дружбы, бескорыстного товарищества – очень взволновала и увлекла. И пьеса, вроде бы бесхитростная, чуть ли не наивная, как видим, продолжает жить. С нее началась сценическая биография более двадцати пьес Розова, в которых реализовалось его драматургическое призвание. И тогда же, в 1949-м, он начинает свою жизнь как профессиональный драматург. Даже поступает в Литературный институт, заканчивает его, почти сразу становится здесь преподавателем…

ПРИНЦИПЫ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ У НЕГО БЫЛИ ЕДИНЫ

B.К.: Надо нам теперь несколько подробнее поговорить о творчестве Виктора Сергеевича. И давайте все-таки задержимся на «Ее друзьях» – той его пьесе, которая как говорится, первой увидела свет рампы. Вот вы сказали: чуть ли не наивная. Сам он тоже подчеркивал, что это был первый его опыт, во многом несовершенный. Все так. Однако почти через полвека, в 1997-м, на просьбу Татьяны Васильевны Дорониной дать что-нибудь для руководимого ею МХАТа имени М. Горького он предлагает именно «Ее друзья». А Доронина, прочитав пьесу, сразу же принимает ее, позвав для постановки талантливого кинорежиссера Валерия Ускова. Он с невероятной увлеченностью – я сам был свидетелем! – ставит этот спектакль, премьера которого, как и в 1949-м, имеет феноменальный успех. Как объяснить?

C.Р.: Может быть, и тогда, вскоре после тяжелейшей войны, и в нынешнее жестокое время пьеса эта особенно ответила потребностям людей в добрых чувствах, дефицит которых они остро испытывают.

B.К.: Согласен. «Ее друзья» (впрочем, как и другие пьесы Виктора Сергеевича) – произведение очень доброе. Недаром статью о спектакле в театре Т.В. Дорониной я назвал «Свет и тепло доброты». В самом деле, на этих спектаклях, что я неоднократно чувствовал, люди согреваются душой и выходят из зрительного зала как бы озаренными…

C.Р.: А между тем я вам сообщу забавный факт, о котором рассказывал сам отец. Пьеса после Центрального детского пошла, наверное, более чем в ста театрах страны, и во многих местных газетах тогда писали примерно так: «Какой молодец наш театр – из такой слабой пьесы сделал такой замечательный спектакль». Но если в ста театрах это получилось, значит, все-таки в пьесе что-то есть?

B.К.: Да, оценки и пророчества бывают, что называется, пальцем в небо. Вы, наверное, читали в свое время злобную статью журналиста Льва Колодного в «Московской правде» после того, как «Правда» опубликовала мою беседу с Виктором Сергеевичем под заголовком «Сеются зубы дракона». Очень хотелось Колодному побольнее ударить и посильнее принизить советского драматурга Розова, которому предсказал он немедленное и полное забвение. Дескать, пьесам его теперь, после уничтожения Советской власти, – конец, никто их ставить и смотреть не будет. Как сильно ошибся! Он писал такое в начале 1994-го, а в 1997-м появляется этот спектакль у Дорониной. Потом в ее же театре ставят «В день свадьбы», «В поисках радости»…

C.Р.: И когда Колодный писал свою статью, пьесы Розова продолжали идти. А затем, с годами, их ставили не меньше, а все больше. Сегодня только в Москве в пяти театрах идут пять его пьес. Всего же, по имеющимся у меня данным, на май 2013 года, в репертуаре разных театров пятнадцать розовских спектаклей.

В.К.: В общем плохим предсказателем оказался Лев Ефимович Колодный. Сопоставляя ернически Розова с Шекспиром, он ехидничал: «Неужели пьесам Виктора Сергеевича суждена такая же участь и поколениям зрителей предстоит на спектаклях, поставленных режиссерами будущего, страдать, любить, плакать и смеяться, духовно очищаясь и обогащаясь? Не уверен». Это было написано почти двадцать лет назад. И что же? Процитирую беседу с молодой актрисой Алисой Гребенщиковой, дочерью известного музыканта, опубликованную в газете «Московский комсомолец» 27 апреля 2013 года: «Когда я училась на третьем курсе, посмотрела там (во МХАТе имени М. Горького. – В.К.) спектакль по пьесе Виктора Розова «Ее друзья». Я была «насмотренный» к тому времени человек. Но это единственный спектакль в моей жизни, когда я в первом акте заплакала, а весь второй акт прорыдала, не останавливаясь». Каково признание и что вы на это скажете?

С.Р.: Да, выходит, зря Колодный сомневался, что будут плакать, страдать и смеяться на спектаклях по пьесам Розова.

B.К.: Совсем зря! Кстати, Алиса Борисовна далее в том интервью подчеркивает: «Я далеко не самый доброжелательный зритель, весьма пристрастный. Не люблю неискренние спектакли, особенно для детей, не выношу фальши». От себя могу сказать: когда я думаю, в чем секрет притягательности розовских пьес, искренность среди их достоинств для меня на одном из первых мест. Вот вы говорили, что отец не был в жизни человеком с двойным дном. Важно, что и в творчестве он таким не был. Это очень чувствуется и, безусловно, покоряет зрителей – в ситуациях его пьес, в интонациях, в какой-то особенной розовской обаятельности и проникновенности.

C.Р.: Искренность в литературе и в театре для него была очень важна. Фальши не терпел в других и старался не допускать у себя.

Не раз слышал я от него и такое двустишие (автора не помню): «Правда, сказанная злобно, лжи бессовестной подобна». Он разделял понятие «злость», которая непродуктивна, которая убивает человека, а тем более – художника, и гнев, негодование, даже ярость. Я хочу сделать лучше, очень сильно хочу, так сильно, что невольно начинаю яриться…

B.К.: Расскажите, пожалуйста, какие еще творческие принципы вы наблюдали в его работе. Что двигало им как художником? К чему стремился? Что он любил, а чего категорически не принимал?

C.Р.: Знаете, его автобиографическая книга «Путешествия в разные стороны» имеет еще второй заголовок – «Удивление перед жизнью». Вот это удивление перед жизнью, насколько она интересна и разнообразна, удивление перед людьми, как они интересны, многомерны, глубоки, по-моему, и было его главным творческим двигателем. Именно это ему хотелось раскрыть в своих пьесах.

И у других авторов он очень ценил, когда речь идет об интересных личностях. Причем совсем не обязательно это должны быть люди выдающиеся, великие, хотя таковыми искренне восхищался. Считал, что каждый человек – это целый мир. По-своему интересен каждый, даже из самых, что называется, простых и неприметных. Умел это рассмотреть. А нарочитого принижения человека терпеть не мог.

В этом смысле он полностью согласен был с Горьким, который, если помните, критиковал Чаплина за то, что своей маской он «маленького» человека еще более принижает. Было у отца на определенном этапе и расхождение с Алексеем Николаевичем Арбузовым, вокруг которого в так называемой арбузовской студии стали группироваться молодые драматурги, увлеченные тем, что впоследствии назвали «чернухой». Маленького человека эти авторы показывали не с сочувствием и желанием, чтобы он стал большим, а с неким любованием, что он духовно так мал и узок, так жалок и пошл.

Вот этого отец не любил. Он говорил так: «Ну зачем я пойду в театр и три часа проведу с людьми, которые мне неинтересны, когда в жизни масса интересных людей?»

B.К.: Ныне все чаще и великих опошляют. Например, какой-нибудь «клубничкой». Якобы таким образом делают их «интереснее» для зрителей. Между тем смотришь подобный спектакль или сериал и думаешь: да чем же велик-то этот человек?

C.Р.: Отец очень переживал, когда жизнь великих людей изображали как череду мелких измен и бытовых пороков. Он возмущался: «Что же это происходит? Люди вместо того, чтобы тянуться к высокому уровню выдающегося человека, или по крайней мере понимать его масштаб, радуются, что и я такой же. Дескать, вот он изменял жене – и я изменяю…»

Часто вспоминал в связи с этим известное письмо Пушкина Вяземскому по поводу дневников Байрона. Мол, толпа радуется, что он низок и подл, как я, а Пушкин восклицает: врете, подлецы, он и низок не так, как вы!..

B.К.: Сейчас то, что огорчало Виктора Сергеевича, буквально наводнило телеэкран, кино, сцену. Да еще это повальное уродование классики! Наверное, он в ужас пришел бы от постановок какого-нибудь Кирилла Серебренникова…

C.Р.: Конечно, не в восторг. Но, знаете, вряд ли он был бы этим удивлен. Всякого насмотрелся на своем веку. И вот что подчеркну: никогда не боялся говорить то, что шло совершенно вразрез как бы с общественным мнением.

Например, он не принимал Мейерхольда. Он застал его спектакли, видел и прямо говорил, что ощущение у него было скверное. И от «Горя уму», и от «Ревизора», и от других. Кроме одного, который он считал божественным и относил к вершинам театра. Это «Дама с камелиями», поставленная в конце жизни Мейерхольда в совсем иной эстетике.

Даже в любимом Художественном театре очень не понравился отцу спектакль «Горячее сердце», и он говорил: «Гротеск они не умеют играть». Не принимал на сцене Художественного и постановки пьес Шекспира, каждый раз повторяя: «Это не Шекспир». А если что-то ему не нравилось, свернуть, сбить его было невозможно, о чем я уже говорил.

Впрочем, если нравилось, тоже был тверд, несмотря ни на что. Скажем, где-то в середине 90-х его резко настраивали против фильма «Сочинение ко Дню Победы» Сергея Урсуляка, тогда еще начинающего режиссера: дескать, в неприглядном виде показаны ветераны войны. А потом повели этот фильм смотреть. На последующем обсуждении, где решалась судьба картины, то есть дать ей широкую дорогу или нет, он вдруг выступил совсем не так, как от него ожидали: «Замечательный фильм! Не могу его ругать. Я согласен с позицией авторов».

Мне приятно, что позднее Урсуляк, снявший уже «Ликвидацию» и другие весьма заметные фильмы, этот факт в интервью вспомнил. С большой благодарностью отцу. Сказал, что от Виктора Сергеевича тогда очень многое зависело, а сам он мысленно решил: если Розов отрицательно отзовется, уйду из профессии. К счастью, получилось иначе.