Текст книги "В добрый час! Гнездо глухаря"

Входит Наталья Гавриловна.

Знакомьтесь, моя жена Наталья Судакова, бывший боец Советской Армии, медсестра. Там мы и встретились. Теперь она у нас главный каптенармус дома.

Юлия. Signora Natalia Sudakova. На partecipata alia Grande Guerra Patriottica. Loro si sono stati conosciuti durante la guerra.

Дзирелли встал, поздоровался с Натальей Гавриловной.

(Наталье Гавриловне). Господин Дзирелли попросил разрешения побывать у вас дома. Он здесь по служебным делам и все время в учреждениях. Ему хотелось посмотреть быт русской семьи.

Судаков (смеясь). Ну что ж, пусть посмотрит, как живут простые советские люди. Извинитесь, Юлия, за наш маленький беспорядок. Наташа, сделай нам кофе.

Наталья Гавриловна ушла. Судаков достал из маленького бара бутылку коньяка, рюмки.

Юлия. II signore Sudakov. La prega di scusargli se il suo appartamento è un po’in disordine.

Дзирелли. No, tutto e bellissimo. II disordine significa che in casa ci sono non soltanto gli oggetti ma esistono anche gli esseri umani.

Юлия. Он говорит, беспорядок – это хорошо, чувствуется, что здесь живут люди, а не вещи. (От себя.) Он что-то сострил, я не очень поняла.

Судаков. Это не важно. (К Дзирелли.) Разрешите вас познакомить: члены моей семьи. (Зовет.) Георгий, Искра, Пров!

Все постепенно появляются.

Мой сын, ученик девятого класса английской спецшколы. Как и прочие современные подростки, крайне самоуверен и думает, что знает о жизни гораздо больше, чем все остальные.

Юлия. II figlio del signore Sudakov – Prov – studia nella scuola inglese. II signore Sudakov scherza che suo figlio e molti altri giovani credono di conoscere la vita meglio degli adulti.

Дзирелли. I giovani sanno molto meno di noi ma intuiscono meglio e più giustamente.

Юлия. Господин Дзирелли говорит, что молодежь всегда знает меньше взрослых, но интуитивно чувствует жизнь правильнее.

Судаков. Не знаю, Юлия, как вы это переведете, но скажите ему, что это еще бабушка надвое сказала…

Юлия. Il signore Sudakov non è molto d’accordo con Lei.

Судаков. Моя дочь Искра. Когда она родилась, я ей дал это очень революционное имя, но она оказалась девочкой тихой, и я хочу переименовать ее в Акулину. (Сам засмеялся.)

Юлия. Iskra. La figlia del signore. Игра слов, Степан Алексеевич, к сожалению, непереводимая.

Судаков. Шут с ней!.. Ее муж Ясюнин Георгий, по-русски Егор, сын рязанского мужика-колхозника, теперь работает в нашем учреждении. Думаю, не ошибусь, если скажу: человек незаурядных способностей. Люблю как сына. Впрочем, сына иногда не люблю: дерзит… Вот и все мое небольшое, но и не маленькое семейство.

Юлия. II marito della figlia lavora insieme con lui. II signore Sudakov lo stima molto.

Дзирелли. Molto lieto.

Наталья Гавриловна (которая принесла кофе, разливает его по чашкам). А у вас есть дети, господин Дзирелли?

Юлия. Signora domanda se Lei ha dei figli?

Дзирелли. Ne ho nove.

Юлия. Да, он говорит, у него девять детей.

Общее удивление, восхищение.

Судаков. Квартира у нас просторная, шесть комнат.

Пров. А сколько у вас комнат, господин Дзирелли? Юлия. II figlio di Sudakov domanda quante camere ha il Suo appartamento?

Дзирелли. Dove?

Юлия. Nell’appartamento della Sua casa. Дзирелли. Quale casa?

Юлия. Dove Lei abita.

Дзирелли. Non me lo ricordo. Non ho mai contato. I’ho case, una a Siena, due a Milano e in Cortina d’Ampezzo. Non prendo in considerazione il mio ufficio a Roma. Юлия. Он не помнит.

Общее недоумение.

У господина Дзирелли один дом в Сиене, два в Милане, вилла в Кортина д’Ампеццо и деловая контора в Риме. Он не может вспомнить, сколько там комнат, никогда их не считал.

Судаков (всем). Господин Дзирелли очень богат, он живет не так, как живут простые итальянцы.

Юлия. Il signore Sudakov dice che molti italiani sono poveri.

Дзирелли. Abbiamo molta gente che sta male. Come da voi anche da noi non c’è uguaglianza.

Юлия. Господин Дзирелли говорит, что у них очень много бедных и совсем нет равенства.

Наталья Гавриловна разлила кофе. Видно, что для нее это привычный ритуал.

Дзирелли. Il signore è religioso?

Юлия. Господин Дзирелли спрашивает: у вас много икон, вы религиозны?

Судаков (смеясь). Нет, я атеист.

Юлия. Il signore è ateo.

Дзирелли. Ма esiste nella famiglia almeno uno che crede? Chi ё tra di loro credente?

Юлия (переводя). Кто-нибудь в семье верующий?

Судаков. Нет-нет, у нас свобода религии, но ни я, ни моя жена, ни дети не религиозны.

Юлия. Nella famiglia del signor Sudakov non ci sono credenti.

Дзирелли. Anche l’ltalia pian-piano diventa un paese ateo. Forse sono cattivo, ma sono cattolico.

Юлия. У них тоже все больше становится безбожников, но лично он верит в Бога.

Судаков. Скажите, что мы уважаем чужие взгляды и верования. (Показав на иконы.) Это небольшая коллекция древних икон.

Юлия. È la collezione del signore.

Дзирелли.È una ricca collezione. Le icone sono molto preziose, costano molto caro.

Юлия. Он говорит, что они дорого стоят.

Судаков. Мы ценим их как художественные изделия древних мастеров.

Юлия. Al signore, gli piace molto raccoglierle come un’opera d’arte.

Дзирелли. Tutto il mondo sa che voi sovietici siete materialisti soltanto dal punto di vista filosofico, ma nella vita, no. È una bellissima collezione. Va bene…

Юлия. Он говорит, что знает, что вы материалисты в философии, но не материалисты в жизни.

Судаков. Не смею возражать.

Дзирелли. Da voi in Russia esiste anche la povera gente?

Юлия. Ему очень нравится у вас в стране, и он спрашивает: у вас совсем нет бедных?

Судаков. Нет, бедных у нас нет, хотя не все живут одинаково. Принцип распределения материальных благ: от каждого по способности, каждому по его труду.

Юлия. Pressappoco da noi tutti stanno egualmente. Secondo il nostro principio e da ciascuno secondo le sue capacita e per ciascuno secondo il suo lavoro.

Дзирелли. Per cio tutti lavorano con piacere. Il lavoro e molto onorato. (Кивает головой.)

Юлия. Он говорит, поэтому труд у вас в таком почете и все очень любят трудиться.

Судаков. Следующий этап будет выше: от каждого по его способности, каждому по его потребностям.

Юлия (нехотя). II signore dice che tra un po’di tempo da noi tutti avranno secondo la loro capacita e secondo il loro bisogno.

Дзирелли.È una cosa terribile.

Юлия. Он спрашивает: вы не боитесь?

Судаков. Чего?

Юлия. II signore Sudakov domanda di che cosa Lei ha paura?

Дзирелли. Secondo la loro indole, gli esseri umani sono pigri e feroci.

Юлия. Человек по природе ленивое и хищное животное.

Судаков. Мы придерживаемся иной точки зрения.

Юлия. Noi abbiamo un altro punto di vista.

Дзирелли. È molto poetico! Tanti auguri. Rousseau sosteneva che l’uomo nasce pulito come un pezzettino di carta sulla quale e possibile scriver tutto.

Юлия. Это очень возвышенно, и он желает вам удачи. (От себя.) Он сейчас начнет нести сплошную чепуху. Советую перевести разговор на другую тему.

Судаков. Спросите, как ему понравилась Москва.

Дзирелли. Ма tutta la storia del genere umano e il contrario di questa concezione. L’inizio divino e diabolico esiste sempre in contrasto nella natura.

Юлия. Un momento, signor Zirelli. Le e piaciuta Mosca?

Дзирелли. Molto. Il Cremlino, Rublev, panteon, balletto, Taganca, Mosca e una citta molto pulita.

Юлия. Очень понравилась. Кремль, Андроньевский монастырь, Пантеон – он подразумевает, очевидно, Новодевичье кладбище, Большой балет, Театр на Таганке, Москва очень-очень чистый город.

Судаков. Может быть, господину Дзирелли будет неприятно, но я бывал в Риме и удивлен, что в таком великом и прекрасном городе столько мусора на улицах. Горожане бросают на тротуар окурки, бумажные стаканчики из-под воды и мороженого, пустые пачки сигарет, даже целые газеты.

Юлия. Il signore Sudakov visito Italia e dice che e rimasto stupito per tanta sporcizia sui marciapiedi.

Дзирелли. Purtroppo e la verita. Da noi non c’e la disciplina.

Юлия. Он с вами соглашается и говорит, что это оттого, что у них нет дисциплины. (От себя.) Закругляйте его, Степан Алексеевич. Он двужильный. Вы, я вижу, устали, и у меня язык уже не ворочается, я с ним с утра мотаюсь.

Судаков. Разрешите вам подарить на память маленький сувенир.

Юлия. II signore Sudakov desidera di regalarle un souvenir.

Дзирелли (после перевода Юлии, по-русски). Матрешка? Матрешка?

Судаков. Нет, не матрешка, но тоже наше исконно русское. Наташа, у нас, по-моему, где-то есть лишний самовар. Подарим его господину Дзирелли.

Наталья Гавриловна достает стоящий наготове самовар, передает его мужу. Тот преподносит его Дзирелли.

Дзирелли. Grazie, grazie. Anch’io voglio fare un regalo al signore Sudakov. II simbolo di Siena. Io sono nato li.

Юлия. Он вам тоже хочет что-то преподнести.

Дзирелли роется в карманах, достает значок и передает Судакову.

Он вам дарит значок его родного города Сиены. Судаков. Грациа, грациа.

Дзирелли говорит что-то на ухо Юлии.

Юлия. Господин Дзирелли просит его извинить, но он хочет пройти в туалет.

Судаков. О, пожалуйста, пожалуйста. Егор, проводи господина Дзирелли.

Егор и Дзирелли уходят. Юлия в продолжение следующего разговора спокойно пьет кофе и ест печенье.

Искра. Ну, представление окончено?

Судаков. Не будь дурой.

Пров. Зачем ты ему подарил самовар? Он что, сегодня именинник?

Судаков. А затем, что пусть знает наших. Мы не они, копеечники! (Со злостью швырнул на стол значок.) Пров. Но это нехорошо.

Судаков. Почему это?

Пров. По-моему, даже глупо и противно.

Судаков. Объясни мне, темному: тебе что, самовара жалко?

Пров. Плевал я на твой самовар. Неужели ты не чувствуешь, что в этом есть что-то подхалимское.

Судаков. А это уж не тебе, умнику, судить. Я уж как-нибудь лучше твоего знаю, как с ними обращаться. Не учи ученого. Скажи лучше, как у тебя в школе.

Пров. Отлично.

Судаков (передразнивает). «Отлично»! Мать вчера показывала твой дневник. Ты колченогий, что ли?

Пров. А что? Все в порядке.

Судаков. Три, два, пять… два, четыре, три, два, три.

Пров. Неужели ты всю эту муть всерьез принимаешь?

Судаков. Не всерьез, а все-таки.

Пров. К концу года причешу.

Судаков. В аттестат дрянной балл влепят – забегаешь.

Пров. А чего мне бегать? Это тебе бегать. Будешь выполнять свой родительский долг.

Судаков. И не стыдно?

Пров. Стыдно было в ваше время. Мы приучены.

Судаков. Кем же это? Любопытно.

Пров. Вы же и приучили.

Судаков. Но ты должен понять: легче устроить человека, у которого приличная фотография. МИМО – это тебе не педагогический, не автотранспортный. Туда таких, как ты, знаешь сколько толкают!

Пров. Зачем в МИМО? Тебе хочется, чтобы у тебя сын был персона?

Судаков. Да, хочется.

Пров. Так это тебе хочется, не мне. Не должен же я реализовать твои детские желания, у меня свои есть.

Судаков. Куда же ты навострил?

Пров. Реально – не определил. Возможно, на философский.

Судаков. Ишь ты!.. Твое дело. Иди хоть в ассенизаторы.

Пров. А что! Они, наверное, неплохо зарабатывают.

Наталья Гавриловна. Степа, ты ужинать будешь?

Судаков. Какой ужин! У меня и без ужина брюхо лопнет.

Возвращаются Дзирелли и Егор. Все прощаются с Дзирелли и Юлией.

Дзирелли. La ringrazio molto. Sono molto commosso. Non voglio piu darle fastidio. Bellissime icone… Bellissime icone…

Юлия (вяло, монотонно). Он благодарит вас за радушный прием. Очарован вашими детьми, женой, обстановкой. (Забирает самовар и уходит вместе с Дзирелли.)

Судаков. Ух, устал… Егор, дай тапочки.

Все, кроме Прова, расходятся.

Пров. Папа, ты достал в вашей аптеке лекарство?

Судаков. Какое еще лекарство?

Пров. Сердечное. Помнишь, я тебя просил, рецепт дал?

Судаков. Когда?

Пров. Уж больше недели прошло.

Судаков. Не загружайте меня всякой ерундой! И так от меня дым идет… Забыл. Напомни завтра, возьму.

Пров. Ты хоть завяжи узелок на галстуке.

Судаков. Вот ты добрый, отзывчивый. Только чужими руками.

Пров. Егор уже просвещал: надо учиться отказывать.

Егор вносит тапочки, бросает к ногам Судакова.

Судаков. Спасибо, Егор! (Переобувается. Сыну.) Нельзя быть таким раздрызганным. Вон спроси Егора, почем ему каждый день жизни доставался. А он как проклятый через все ломил. Зато школа – золотая медаль. Институт – диплом с отличием. Кандидатская – ни одного черного шарика. В Историко-архивном уже лекции читает. Он и доктора получит, и профессора, и академика. Да-да, потому что ломит как проклятый. А ты?

Пров. Я, видимо, еще не проклятый.

Судаков. Все хаханьки…

Пров. От отчаяния. Слабая защитная реакция. Я понял, делать жизнь с кого – с Егора твоего.

Судаков. Ну, выставляйся, выставляйся. Язык у всех у вас – как у фокусников, а человека, милый мой, судят по поступкам, а не по болтовне.

Пров. Как! Я макулатуру со второго класса таскал, по домам побирался, металлолом на горбу возил, на субботниках вкалывал!

Егор. Он не виноват, Степан Алексеевич. Бытие определяет. А какое у него бытие? Рай. И мышление у него райское.

Судаков. Да, в этой жирной жизни есть что-то опасное. Расслабляет, топит. (Снял пиджак.) Садись, Егор, новостей куча.

Егор. И у меня кое-что есть.

Входит Наталья Гавриловна, убирает посуду.

Судаков. Ты слышал, какая история у Хабалкина?

Егор. Нет. Меня к двум вызвали в главк, потом просидел в Библиотеке иностранной литературы.

Судаков. Страх сказать: сын удавился.

Наталья Гавриловна. Какой ужас!

Егор. У-тю-тю-тю-тю… Вот уж беда так беда… Его же только что хотели на место Костоглотова.

Наталья Гавриловна. Кого?

Судаков. Не сына же, конечно.

Егор. Ну все, теперь Андрей Никанорович горит!

Судаков. Хороший мужик, жаль.

Наталья Гавриловна. Почему? Что случилось?

Егор. А потому, Наталья Гавриловна, что у нас так устроено: не сумел собственным сыном управлять, какой же ты начальник. Под тобой же люди.

Наталья Гавриловна. Глупо!

Судаков. Не глупо, милая. А чтоб была мораль.

Наталья Гавриловна. Я не об этом спросила. Почему мальчик над собой такое сделал?

Судаков. Говорят, обычное: какая-то девчонка не полюбила.

Егор. Не может быть. В наше время из-за барышни!.. Это надо быть каким-то недоделанным. Нет-нет, что-нибудь другое, они теперь какие-то с вывертами.

Судаков. Вот уж действительно не ждешь, откуда грянет. (Сыну.) Вы в одном классе, кажется?

Пров. Да.

Судаков (Прову). Что же ты не говорил?

Пров. Чего?

Егор. Про это.

Пров. А зачем? В порядке любопытной информации?

Судаков. Что там, не слыхал?

Пров. Я не знаю.

Судаков. Теперь в школу таскать будут. Вот тебе наука, Пров. И парня нет. Какой-никакой, а человек был. И отцу ноги переломаны. (Егору.) Может, и на пенсию выведут?

Егор. Всего вероятнее.

Наталья Гавриловна (сыну). Пойди, в конце концов, поужинай, и Искра еще не ела. (Погладила сына по голове и вместе с ним ушла.)

Егор. Шуму у нас много?

Судаков. Не без этого.

Егор. Сейчас передвижка будет. Кого же теперь на место Хабалкина?

Судаков. Сазонтьева, может быть?

Егор. Нет, Сазонтьев неудачно конференцию провел. Там – морщились. Степан Алексеевич, а может, вас? А?

Судаков. Что ты!

Егор. Вас. Точно. Вас любят. У вас и опыт и натура подходит – широкая, чисто русская, радостная. О вас всегда хорошо говорят. Всегда.

Судаков. Брось ты, брось… Нос у меня не дорос.

Егор. Слушайте, я эту идейку завтра же в ход пущу. За вас многие будут. Ваш оптимизм…

Судаков. Перестань, говорю. У меня уже возраст.

Егор. Какой возраст, какой? Шестьдесят два! Нет, лучше вашей кандидатуры не найдут, хоть все отделы перешарь.

Судаков. Со стороны могут взять.

Егор. Со стороны не будут: слишком долгая перетряска.

Судаков. Боюсь, не справлюсь. Уставать стал. Почему так устроено: когда возможности появляются, уже пользуешься ими чуть не через силу, а когда силы были, возможностей не было. Глупо природа организовала. Конечно, напоследок еще бы слегка приподняться.

Егор. Я позондирую…

Судаков. Похороны завтра, надо пойти. Жаль Андрея Никаноровича.

Егор. Конечно. Но, может быть, и не обязательно идти.

Судаков. Неудобно. Коллега, лет десять рядом.

Егор. Но не друг детства. Я бы на вашем месте избежал.

Судаков. Думаешь?

Егор. Пусть Наталья Гавриловна сходит. Это и прилично, и…

Судаков. Считаешь?

Егор. Безусловно. Да и Пров, наверное, проводит товарища.

Судаков. Голова у тебя!

Егор. Какая там голова… Я к вам за советом.

Судаков. Выкладывай.

Егор. Какой-то гадкий слушок возник: будто Коромыслов меня к себе забрать хочет.

Судаков. Быть не может!

Егор. Я сам ахнул.

Судаков. Так ты откажись наотрез.

Егор. Конечно. Но если приказным порядком? Вот чего боюсь.

Судаков. Ой-ой-ой… Я без тебя просто уже не могу.

Егор. А я? Я же с вами как за каменной…

Судаков. Конечно, против Коромыслова не попрешь.

Егор. Посоветуйте, как вывернуться, если…

Судаков. Ой-ой-ой… (Задумался.) В общем-то лестно! Коромыслов заметил, к себе берет. Это, Егор, большое движение. Нет, ты не расстраивайся. Тут, брат, наоборот. Слушай! А вдруг тебя на место Хабалкина?

Егор. Да что вы! Мне же всего двадцать девять.

Судаков. Именно. Сейчас порядочную молодежь ищут. У нас в батарее комбату двадцать два было.

Егор. Нет-нет. На это место вы в самую точку.

Судаков. Ты молод, тебе вперед идти. Это я так сначала, из эгоистических чувств. Я не о себе, о тебе должен думать, о деле. Я уже под гору, а тебе в гору.

Егор. Замечательный вы человек, Степан Алексеевич.

Судаков. Я прост. Вот и все мои достоинства.

Егор. В наше время это качество, может быть, самое ценное. А то говоришь с человеком и понять не можешь, что он в это время думает, как внутри себя на твои слова реагирует.

Судаков. Да, развелась такая порода… Погоди! Так ты, может быть, с ним и во Францию покатишь?

Егор. Так ведь всего-навсего слух.

Судаков. Раз слух пошел, значит, где-то думают… Искра, стало быть, тоже с тобой укатит. Без жены нельзя, и ей полезно. Авось оживится. Какая-то она последнее время квелая, ты извини меня, на монашку смахивает.

Егор. Думаю, работа влияет. Разгребает весь этот мусор…

Судаков. Нет-нет, работа нужная. Знаешь, сколько еще везде всякой сволочи понатыкано… Защищать людей надо.

Егор. Это, конечно, дело святое, но, видимо, не по ней. И переживает она очень.

Судаков. Да, по нашим временам странная… Я-то, грешник, тоже внука или внучку не против, приятные они, канальи. Вчера к Рябинину на работу пацан пришел, внук. Уже в пятом классе в рисовальной школе… Ну ладно, дело сделано. Твое дело.

Егор. Внук будет, Степан Алексеевич, если не сейчас, то через пару лет, обещаю. (Смеется.)

Судаков. Ей-то уж двадцать восемь стукнуло.

Егор. Не прозеваем. Я сам хочу. Но все терпеть приходится. Вертишься, вертишься…

Судаков. Не жалуйся, Егор. Темп жизни сейчас хороший взяли.

Искра (входя). У меня, папа, к тебе просьба.

Судаков. Дома-то можно пощадить?

Искра. Несложная. Ты Волчкова знаешь?

Судаков. Какого еще Волчкова?

Искра. Он в вашем ведомстве работает счетоводом.

Судаков. Ты меня смешишь. Ну откуда я могу знать наших счетоводов, откуда? Что я, по канцеляриям, по бухгалтериям бегаю?

Искра. Может быть, именно он тебе зарплату начисляет.

Судаков. Искра, ты глупа до невозможности. Зарплату мне государство платит, а не счетовод. Не надо мне тыкать в нос моим высокомерием, проще меня поди поищи. Что тебе этот Сверчков сказал?

Искра. Ничего не говорил, я в глаза его не видела. Он письмо в газету прислал.

Егор. Вот она – всеобщая поголовная грамотность!

Искра. Ему полагался ордер на квартиру. Уже выписали, он вещи упаковывал, а в последний момент совершенно несправедливо ордер передали другому, по фамилии Копытко. И все зависит от какого-то Дударева.

Судаков. Ох, этот Копытко! Больно ведет себя прытко.

Егор. Я краем уха слышал это дело, Степан Алексеевич. Понимаете, Копытко… да, излишне суетлив, но человек дельный, необходимый.

Искра. Кому полагается ордер – Копытко или Волчкову?

Егор. Понимаешь, Искра, дом наш ведомственный, и в первую очередь поощряют наиболее нужных, перспективных, создают им условия.

Искра (перебивает). Волчков пишет: у него жена рентгенолог, четверо детей, старуха мать восьмидесяти лет…

Судаков. Тихо-тихо-тихо! (Снял телефонную трубку, набрал номер.) Здравствуйте! Попрошу Дударева Николая Кузьмича… Здравствуй, Микола, извини, что беспокою… Да, я, Судаков. Слушай, там у какого-то нашего… (Искре.) Как его фамилия?

Искра. Волчков.

Судаков. У Волчкова ордер на квартиру этот жук Копытко из-под носа выхватил. Разберись, пожалуйста, некрасиво получается… Ну притормози пока… Ну спасибо… Что?.. Ага, постараюсь… Думаю, удастся, загляни через пару дней… Не могу говорить, у меня тут деловой разговор. Будь здоров! (Положил трубку, снова снял ее и набрал номер.) Алло! Ковшов, это ты?.. Привет, Иван Францевич, это я, Судаков… Конечно, узнал. С твоим басом был бы ты раньше протодьяконом в соборе… Нет ли у вас там завалящей путевки в Карловы Вары?.. Ты пошарь, может, кто отказался или уже помер, узнай… На этот или на тот месяц. Постарайся, нужный человек… Ну, благодарю заранее. Что?.. А?.. Попытаюсь… Как-нибудь пихнем… Звони в конце недели… А?.. Говорят, сырая гречневая крупа помогает… Мелко-мелко жевать и глотать… Пока! (Положил трубку.) Ну их всех к черту! (Искре.) Вот тебе легко просить за Волчкова, Сверчкова, Пучкова, а я теперь Ковшову должен куда-то его поганого племянника устраивать. Племяннику этому только в грузчики, а в грузчики он не хочет, он хочет в аспирантуру. А Дудареву Николаю Кузьмичу ни больше ни меньше, как в Карловы Вары с женой приспичило, у них пищеварение не то, что надобно, чтобы в три горла жрать… Все!.. Не могу, опротивело… Ты вот скажи мне, Егор, что это происходит? Что это за вторая сигнальная система образовалась? Ты мне – доски, я тебе – гвозди, ты мне – кооперативный пай, я тебе – «Жигули» без очереди. Ты мне… И не то чтоб в серьезных делах, до мелочей дошло, до бесстыдства. Ты представляешь, звоню я нашему завхозу, говорю: «Ковер в кабинете смени, протерся, плешь посередине, стыдно перед гостями». А он мне: «Степан Алексеевич, нельзя ли мне по совместительству складским сторожем числиться на полставке?» Я его по-солдатски так шуганул, век помнить будет. И что замечательно? Ковра он мне так и не заменяет, собака. Секретарше сказал: «Срок не вышел, по закону нельзя». А?.. А дай я ему эти полставки, так можно будет, и именно по закону. Хоть все ковры переменит. И самое-то гнусное – я незаметно этим блатмейстерством сам испоганился. (Дочери.) Ну иди. Да, погоди, слушай. Тебе, кажется, Франция маячит.

Искра. Ни в какую Францию я не поеду.

Судаков (зло). Куда же ты поедешь? В Чухлому, в Крыжополь?

Искра. Наверно, в Кимры поеду.

Судаков. Слушайте, дорогие мои, что вам надо, чего не хватает?! У вас уже не двадцать одно, у вас уже двадцать два. Недопеченные вы, что ли!.. Ладно, иди, побалакаем.

Искра ушла.

Все люди, понимаешь, на работе работают, а дома отдыхают, а у меня наоборот… Ты знаешь, Егор, я ничего не понимаю… Уж какие я им условия создал… Другие на их месте с утра до вечера танцевали бы. Они просто обязаны быть счастливыми… У тебя, поди, какая бабенка на стороне есть, а?

Егор. Что вы, Степан Алексеевич.

Судаков. Болтают. Наша-то деловая, поди, тебе в тягость.

Егор. Почему? Я ее люблю.

Судаков. Ой, не надо, Егор. Таким тоном эти слова не произносят.

Егор. Вы для меня в жизни столько сделали…

Судаков. Это, Егор, уже сопли… Делал, потому что видел в тебе человека стоящего, нужного делу. Чем-то ты мне первого сына напоминаешь. Внешне, конечно. Кирилл-то бесшабашный был, ухарь, потому и летчиком-испытателем сделался… Ты с годами, может, самого Коромыслова заменишь, а вполне возможно, и даже наверняка, выше пойдешь. Меня, может, и на свете не будет, но дом наш, думаю, всегда помнить будешь. Ведь я на тебя, как на творение своих рук, любуюсь, горжусь тобой! (Смеется.) Каким тебя сюда Искра привела, а? Еле ступал. Все: «Разрешите мне ваши книжечки посмотреть», «Может, я вам в магазинчик сбегаю», «Супчик я сам разогрею, не беспокойтесь»…

Оба смеются. Звонок в дверь… Пров идет открывать и возвращается в столовую.

Пров. Папа, по твою душу… Я забыл сказать, звонила какая-то твоя старая знакомая Валентина, не помню отчества. По-моему, это она.

Судаков. А фамилия?

Пров. Понятия не имею.

Судаков. О Господи, опять чего-нибудь надо.

Егор. Скажи, дома нет.

Пров пошел к двери.

Судаков. Погоди… Ну пришла, так уж пускай, неудобно. Зови, леший с ней.

Пров вышел.

Егор. Ваше поколение, Степан Алексеевич, еще обременено условностями.

Судаков. Ты о чем?

Егор. Я вот прихожу к выводу: только абсолютное отсутствие условностей может сделать личность выдающейся.

Судаков. Но отказать-то я ей не могу, раз уж пришла. Совести-то хоть на три копейки у меня еще осталось.

Егор. Я не о вас, я теоретически.

Судаков. Ну, милый, а я вот убеждаюсь, что всякие теории – одно, а практика, жизнь то есть, – оченно часто совсем другое. И, кстати сказать, настоящее.

Егор. Нет, вы на место Хабалкина в самый раз! Полемист.

Входят Пров и Валентина Дмитриевна. Сразу видно, что она не москвичка. Одновременно входит и Наталья Гавриловна.

Валентина Дмитриевна. Здравствуйте!

Все отвечают.

(Всматриваясь в Судакова.) Это вы?

Судаков. Кто – я?

Валентина Дмитриевна. Судаков Степан Алексеевич?

Судаков. Действительно.

Егор. Простите, вы кто будете?

Валентина Дмитриевна (Судакову). Я Валя Шатилова. Не вспоминаете? Мы в школе вместе учились, в одном классе.

Судаков. Валя?.. Шатилова?..

Валентина Дмитриевна. Проша Кисельников еще ваш первый друг был.

Судаков. Прошку помню. Убило его.

Валентина Дмитриевна. Я знаю… (Горько.) Значит, ничего от меня не осталось. Это не важно… Извините меня, я на пять минут. Я бы ни за что, ни за что не пошла, но вот уже два дня звоню вам на работу, а там отвечают: «Уехал на совещание», «Только что вышел. Позвоните через тридцать минут». Ну, я знаю, вы очень заняты… Уж до чего дошла – узнала ваш домашний телефон. Понимаю, что бессовестно…

Судаков (вдруг). Валя!.. Валя!..

Валентина Дмитриевна. «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Помните, вы мне часто эту строчку из Багрицкого говорили? Все-то стихотворение вы тогда не знали.

Судаков. Что же ты стоишь, Валя? Садись!

Валентина Дмитриевна (садясь). Я на пять минут, я не задержу. Сюда шесть раз звонила. Отвечали: будет поздно. Я и решилась. (Вдруг глаза ее заморгали, щеки затряслись, и она неожиданно для самой себя расплакалась.) Извините… Я в Москве уже третьи сутки.

Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?

Валентина Дмитриевна. Нет-нет, что вы! Я где-то что-то перехватила, не беспокойтесь.

Наталья Гавриловна. Вы где остановились?

Валентина Дмитриевна. Я?.. Я… у подруги, даже можно сказать, у родственницы. (Вытирая слезы.) Пожалуйста, извините меня…

Наталья Гавриловна вышла.

Я с просьбой, Степа. Степан Алексеевич, с огромной просьбой.

Судаков. Нет уж, давай – Степан, без всяких Алексеевичей.

Валентина Дмитриевна. Спасибо. Как-то неловко… такой человек… Я бы никогда, никогда не воспользовалась знакомством с тобой, поверь мне, я очень самолюбивая.

Судаков. Что у тебя?

Валентина Дмитриевна. Беда, настоящая беда… Видишь ли, у меня трое детей… и все отлично… Все мальчики. Один – механизатор. И очень ценят. Премии, награды. Там у меня уж внук и внучка. Другой пошел по партийной линии, хотя кончил индустриальный. А младший – просто не поймешь в кого. И тоже все хорошо было, ровно… ленинский стипендиат. Он не с нами, он в Томске в институте. Но это же недалеко, рядом. И зачем-то понадобилось ему в Польшу ехать на пятом-то курсе. В каникулы, конечно, в зимние, в эти… Я точно чувствовала. Но деньги на путевку собрали. Группой они… Ради Бога, прости, я все слова, что тебе сказать хотела, наизусть выучила, а сейчас путаюсь.

Судаков. Ничего, ничего…

Наталья Гавриловна (принесла чай, еду). Присаживайтесь.

Валентина Дмитриевна (почти механически пересела к столу и, рассказывая, тоже механически с жадностью ест, будто вот-вот отойдет поезд). Ну, думаю, пусть едет. Да и муж, отец Дмитрия, говорит: «Пускай посмотрит, дружеская страна, не страшно». А то взрывы, угоны, провокации. В Америку или там в Англию, не приведи Бог, я бы ни за что не пустила. Ну поехал он. Писем, конечно, никаких, да я и знала: две недели всего, даже двенадцать дней. Возвращается цел-невредим, но, знаете, другой, совсем другой. Всегда веселый, даже, я бы сказала, задорный, все шутки, розыгрыши, танцы, вроде тебя, Степа, помнишь? (Всем.) Ой, какой он заводила был, мы его нарочно старостой выбирали, всех покрывал… Что такое? Молчит. Это он-то молчит! А потом специально приехал к нам с отцом, все рассказал… Группой они поехали. И я тебе по секрету скажу: руководитель их, тоже молодой человек, велел от группы не отрываться, возвращаться вовремя, ну на всякий случай все-таки. Это правильно. А он там… даже сказать страшно… но ты должен знать все, все. И я его не защищаю, нет, поступил он ужасно. Короче говоря, познакомился с какой-то польской девушкой. То, се, она как раз русский язык изучала. Ну, молодость, сам знаешь. Помнишь? Ты ведь тоже сумасшедший был. (Наталье Гавриловне.) Между прочим, ваш Степа – моя первая любовь, первый поцелуй. Нет-нет, так, легкий, не любовь, предвестие. (Степану Алексеевичу.) Ты помнишь, нет?

Судаков. Что-то такое… вроде…

Валентина Дмитриевна. Все равно… Дима увлекся и забыл, все забыл, даже инструкцию руководителя. Она его к ним в дом пригласила, а это километров пятьдесят от Кракова. Они Краков осматривали два дня. Вечер, поздно, уже ночь наступает, вся группа в сборе, а Димки нет. Ты представляешь? Руководитель с ума сходит, сам не знает, что делать, а Димочка мой является на следующее утро. А?.. Я тебе чем угодно клянусь, Степа, Дима парень отличный, выдержанный, сознательный, конечно, комсомолец, общественник, а по этой части… По-моему, ему жениться пора… А теперь вот уже о самом ужасе… Написали ему характеристику о его проступке, прислали в институт, и Диму не допускают к защите диплома. Я – туда, я – сюда. «Нет» не говорят, но и «да» не произносят. Сказали: пусть защищает на следующий год. Зачем? А если и на будущий год не разрешат? Ты знаешь, меня уже и не диплом страшит, а сам Дима. Другой, совсем другой. Молодые ведь, знаешь, странные. Мрачный, колкости говорит. Даже, знаешь, злые колкости. Они, знаешь, свои личные обиды моментально на всю жизнь переносят, и уже вся наша замечательная действительность им в каком-то искривленном зеркале представляется. Степан, скажи, он действительно совершил преступление? Я, конечно, не прошу тебя нарушать закон, я бы никогда не посмела, пусть несет наказание. Степа, он совершил что-то ужасное?

Егор. Проступок, конечно, есть.

Пров. Пусть ваш сын напишет в газету.

Валентина Дмитриевна. В какую газету? Зачем?.. Это нельзя. Нельзя.