Текст книги "Новая инквизиция"

Дела минувших дней – XIII
12 апреля 1918 года. Птица Феникс

В Москве стреляли.

Ленивый перебрех винтовок, нечастые пулемётные очереди. Совсем уж редко бухала трехдюймовка.

Потом, годы спустя, в этот день над Москвой часто будет греметь канонада, отмечая полет к звёздам улыбчивого и фотогеничного русского паренька. Но нынешняя пальба не была провозвестницей тех праздничных залпов. Просто в этот день большевики размежевались с очередным временным попутчиком. С анархистами. Остались левые эсеры – последние союзники, с кем можно было поделиться ответственностью за октябрьский переворот и его последствия. Этим союзникам история и ВЧК отпустили ещё почти три месяца…

Но один невидимый миру праздник начал свой отсчёт дат именно с того дня, под звуки пальбы из особняков, зачищаемых от братишек-анархистов.

В этот день рождалась Новая Инквизиция. Уничтожение анархистских логовищ было первым её реальным делом. В притонах чернорубашечников свершались самые богохульные действа, а два месяца назад похищенные из патриаршей ризницы намеленные иконы и освещённая утварь были кощунственно использованы для чёрной мессы необычайной силы – и замершую после Октября в тревожном ожидании страну скрутила судорога гражданской войны…

…Трое ждали одного. Неприметный дом в Свечном переулке, самая обычная квартира, стол в гостиной, лампа с абажуром. Двое курили, Алексей Николаевич не употреблял. Он, священник, законоучитель Ржевской семинарии, был самым мирным и наивно-доброжелательным из собравшейся троицы – однако именно его скромные труды послужили толчком к созданию Новой Инквизиции.

С 1912 года Алексей Николаевич Соболев подвизался во Владимирской учёной архивной комиссии. Темы работ о. Алексия были достаточно безобидны: пережитки язычества в христианстве; дохристианские представления о жизни и смерти, о загробном мире; обряды владимирских крестьян, сакральный смысл коих давно утратился… Мало-помалу картина перед молодым исследователем вставала страшноватая. Плачи и запевки, похоронные стенания и обряды прощания с землёй – все работало на одну задачу. Детские стихи – дразнилки и колядки, страшилки и игровые песни – тоже казались написанными той же, уверенной и сознающей свою цель рукой…

Но самое главное, в чем с ужасом убедился Соболев – сохранившиеся по глухим углам пережитки логике вопреки не вымирали и не исчезали сами собой. Наоборот, крепли и развивались, выходили из тени. И стремились к одной цели. Алексей Николаевич все чаще задумывался: к какой? Ответ лежал на поверхности, но мозг слишком долго не хотел его воспринимать. В Армагеддон священник верил, но предполагал его как-то подальше, не в тверских и владимирских лесах. И как-то попозже. Не сегодня… Не сейчас…

А потом все начало рушиться. С августа четырнадцатого все покатилось вниз, как камень с горы – быстро, разрушительно, неудержимо. Знамения уже не вставали – но сбывались. Мрачные пророчества исполнялись точно и в срок. Европа корчилась под копытами четвёрки коней, и четверо всадников собирали кровавую жатву.

После пяти лет сомнений, терзаний и не высказанных никому подозрений о. Алексий обратился в Святейший Синод… Обратился в неудачное время – недавно прогремела «всенародная и бескровная» Февральская революция.

Назначенный от Временного правительства демократическим обер-прокурором Синода кадет Львов[10]10
  Не путать с министром-председателем первого состава Временного правительства кн. Львовым! Их там двое было – однофамильцев Львовых.


[Закрыть] с трудом отличал стихарь от пономаря, но выслушал Алексея Николаевича внимательно. Покивал, посочувствовал, взял для изучения документы. Более того, через месяц, к Пасхе, Св. Синод пожаловал, о. Алексия камилавкой[11]11
  Камилавка – церковный головной убор цилиндрической формы, без полей и козырька. Использовалась как знак отличия для священников – не слишком-то почётный, типа медали «60 лет Советской Армии».


[Закрыть] … И все.

Ещё через месяц Алексей Николаевич снова явился в Синод, почти двое суток прождал в приёмной демократического обер-прокурора, дождался, попытался на ходу напомнить тому о сути своего прошения – упёрся в недоуменное моргание и классическое «зайдите попозже»… А спустя несколько секунд Соболев ощутил на локте мягкое и дружеское пожатие. Обернулся – немолодой чиновник в вицмундире со споротыми нашивками. Пенсне, седеющая шевелюра, ухоженная эспаньолка… Два человека, знающих одно – надо что-то делать – встретились.

Чиновник оказался коллежским советником Модестом Семёновичем Семаго, служившим по упразднённому ныне ведомству генерала Курлова. И курировавшим в означенном ведомстве именно те вопросы, даже существование которых демократически настроенные господа признавать не желали. Вопросы борьбы с сатанизмом.

Февраль оставил коллежского советника не у дел. В «демократической милиции», где верховодили выпущенные из тюрем блатари, делать ему было нечего. Встреча с Соболевым оказалась знаком судьбы…

Эрудит и умница, Семаго не нуждался в канувших архивах Инквизиции и жандармского корпуса – его безупречная память хранила тысячи имён и фактов, связанных с сектантами-дьяволопоклонниками, с ритуальными убийствами, со всевозможными кровавыми загадками, так до конца и не прояснёнными…

Сейчас Семаго, яростно пыхтя папиросой, спорил о методах допроса ведьм с Буланским, третьим членом вновь создаваемого Капитула (назвали на западный манер, термин «Высший Совет» решили не восстанавливать – советы всех мастей и так вокруг были в избытке).

– Вы, милейший Богдан Савельич, недооцениваете возможности современных методов! Ведьма, колдун, упырь, тенятник – по сути уже не люди. Времена калёного железа прошли – надо основываться на биохимических и психологических различиях. Новая Инквизиция должна и будет стоять на трех китах. Первый – фундаментальные естественные дисциплины: физика, математика, химия, медицина. Надо понять – что есть враг, и станет ясно – как его уничтожить. Второй – наука прикладная, коией надлежит вооружить нас самой совершённой техникой. Сколько можно махать заржавелыми Дыевыми ножами? И третий кит – это науки о психике – людской и не-людской, и о методах воздействия на ту и другую…

– Не поползут ваши киты по суше, им другая стихия назначена, – гнул своё милейший Богдан Савельич. – Главное – крови не надо бояться…

Богдана Буланского излишние теоретические познания не отягощали. Он был сугубым практиком – не знающим страха, сомнений и жалости, последним уцелевшим руководителем старой Инквизиции…

Два года назад Буланский оказался невольной и косвенной причиной очередного разгрома Конторы – показал Распутину портрет Ирины Юсуповой, оказавшийся роковым для старца-тенятника. Но сумел спасти и вывести из-под удара значительное количество бойцов нижнего звена именно Богдан Буланский.

Трое ждали одного. Одного, знакомого им заочно и призванного стать четвёртым членом Капитула. Тот запаздывал – зачистка Москвы от анархистов была его акцией. Впрочем, зачищали вчерашних соратников достаточно мягко – не желающим умирать под чёрными знамёнами давали уйти. Выкуренные из берлог братишки потянулись к югу – просвещать самостийных атаманов и батек идеями Бакунина и Кропоткина…

…Когда четвёртый вошёл, рука Буланского невольно дёрнулась к браунингу, укрытому во внутреннем кармане пиджака – больно уж характерный облик был у пришельца. Чёрная кожа с ног до головы – сапоги, куртка, фуражка. Маузер в деревянном футляре. Давящий взгляд из-под кустистых бровей.

Представился вновь прибывший тем самым псевдонимом, под которым его знала троица инквизиторов.

– Здравствуйте. Меня зовут товарищ Юзеф.

Глава четырнадцатая

Все четверо добровольцев собрались в квартире Де Лануа.

Гера рассудил здраво: жилище музыканта обыскивали долго и тщательно. Искомое либо нашли, либо нет – в любом случае возвращаться туда противнику незачем. У колдуньи следов обыска не обнаружено. Однако какой-то интерес тут у тенятника был. Значит, здесь его и стоит ждать – всем вместе.

На всякий случай на оба входа смежных квартир Фагота прилепили датчики, обязанные подать сигнал при попытке открыть двери.

Ждали. Нервно курили – их не активизированному обонянию табачный дым не вредил. В который раз прогоняли возможные партитуры схватки. Если враг ударит сразу. Если начнёт с разговоров через притворённую дверь. Если… Истекай второй час ожидания. Умирать не хотелось.

Раскуроченная дверь не запиралась, единственной преградой оставалась накинутая цепочка – толстая, легированная, на вид достаточно мощная. Гера не особо на неё рассчитывал, но какую-то фору даст. Кое-что они успеют, пока в дверь будут ломиться…

…В дверь никто не ломился. Она стала открываться – и продолжила с той же скоростью. Цепочка натянулась и лопнула. Разговоров не было. Все началось сразу и быстро.

Наверное, он снова потерял сознание. Или уснул. А может и нет, но в событиях появились непонятные провалы. Игнат не старался в этом разобраться. Просто собирался сделать, что должен.

Он, пошатываясь, стоял у двери своей спальни. Пистолет тянул руку вниз. В соседней проходной комнате – никого. Судя по звукам, все чужие собрались в прихожей или передней. Отлично. Не надо будет гоняться по закоулкам квартиры. Тем более что сил на гонку не было.

Игнат надеялся, что сможет сделать эти полтора десятка шагов и не упасть. Очень надеялся.

Потом он услышал звуки схватки. И понял – чужие напали на кого-то ещё. На кого-то, пришедшего в гости к хозяйке.

* * *

– …Вытаскивать Гильснера он не стал, – заканчивал рассказ Алексей Николаевич. – На том висели другие дела, и Даня решил: неважно, пускай польнинского резника повесят за несовершенное ритуальное убийство христианской девушки, свою петлю он так или иначе заработал… Тем более что антисемитам в Австро-Венгрии перед первой мировой особой воли не было, погромы не грозили… Никто ведь не знал, что в Вене, в семье Шиклыруберов, растёт весьма впечатлительный юноша…

– И что? Сфабрикованный процесс прошёл успешно?

– Где же ты был тогда, Юзик? Ведь все газеты взахлёб писали…

– Я был в Акатуе, – мрачно сказал Юзеф. – Туда подписки не оформлялись.

– Процесс казался шитым белыми нитками, но – общественное мнение требовало крови убийцы… Хотя звучали и голоса против. Следователь, ведший дело, например – вышел в отставку в знак протеста… Вроде даже пытался провести альтернативное расследование. Но Даня всегда умел хорошо заметать следы.

– Дочь Черноиванова он так и не нашёл?

– Нет. Началась мировая война, обе империи распались… Разгром Инквизиции, ликвидация Синода… Гражданская война. Хотя Даня часто вспоминал про девчонку…

Юзеф прекратил задавать вопросы. Картина ясная: мадам Жозефина – либо дочь, либо внучка уничтоженного век назад тенятника. Тенятника второго рода – убивавшего своими руками только в крайности… Надо понимать, что полвека назад колдунья решила: все преследователи перемёрли – и стала открыто жить под звучной фамилией Де Лануа. Пошла по стопам отца (или деда?). Отыскала убийцу-серийника и пристроилась рядом. Возможно, даже подсказывала ему исподволь те или иные приёмы мучения жертв… И, судя по всему, не знала, что с другого боку к маньяку-музыканту прилепился ещё кто-то.

Кто-то, устроивший представление в морге. Обер-инквизитор все больше склонялся к мысли, что ясновидящая к тому спектаклю отношения не имела. А изучив собранные Канюченко-креатурой материалы, уверился – не она. Все действия колдуньи были хорошо продуманы. Наверняка имелся и план на случай внезапной смерти или поимки маньяка. А вся свистопляска в морге – экспромт чистой воды, по стечению обстоятельств закончившийся успехом.

Итак – два тенятника.

Сам Фагот продуктом теневой эволюции не был. Никаким – ни действующим, ни латентным. Экспертиза дала однозначный ответ.

Третьей была Анна Черноиванова. По наследству передаются не только фамилии. Гены тоже. Трое. Чёрная Троица.

Гера, принимавший участие в разработке новейших технических средств для нужд Конторы, знал хорошо – зачастую старинные, далёкими предками придуманные западни срабатывают куда надёжней, чем хитроумная электроника и сверхчувствительные датчики. На это и сделал ставку.

Конструкция, наскоро собранная из мебели колдуньи, замерла в неустойчивом равновесии. Нависла над дверью. На самом верху, под четырехметровым потолком, высился в горизонтальном положении тяжёлый старинный комод. Его грубо и торопливо продырявленная резная поверхность напоминала не то ложе йога-мазохиста, не то борону, обращённую зубьями вниз. Зубьями служили Дыевы ножи – перезаряженные.

Комод украсили не все ритуальные клинки, большая часть оставшихся находилась в чехлах-браслетах на предплечьях Геры. У того был природный талант к метанию всевозможных острых предметов.

Ещё один нож со снятым черенком они вложили в дуло пистолета сорок пятого калибра. Получилось нечто вроде импровизированной гарпунной пушки, крайне опасной для самого стрелка. Три последних ножа бойцы не выпускали из рук.

Гера надеялся, что хоть одну из нужных точек на теле противника комод зацепит. И прыти у тенятника поубавится.

…Цепочка лопнула. Дверь распахнулась. Тенятник стремительно скользнул внутрь – и ловушка сработала.

Теперь рассказывал Юзеф – о том, что он успел и не успел сделать.

– … Все статистические выкладки, все вычисленные закономерности появления Т-генов накрылись медным тазом – для Царского Села. Ничем не примечательный городок стал превращаться в тенятническую Мекку, в российскую Трансильванию… Последние три года – один случай за другим. Сначала короткая, но интенсивная вспышка ликантропии, закончившаяся словно сама собой. Несколько особей, и не киноцефалы – самые натуральные оборотни. Кто-то их уничтожил, опередив нас, но труп одного мы получили… Чуть позже – вампиры. Нашли несколько обескровленных тел, и – мы даже не успели разобраться, что это было. Классический ли некровампиризм или тенятники-гемофаги – неясно. Опять нас кто-то опередил, так, что от вампиров не осталось даже трупов. Я не особо верил, что все это знаки, предвещающие появление Чёрной Троицы. Но меры принял.

– Какие? – поинтересовался Алексей Николаевич. Меры Юзефа обычно бывали жёстки и действенны. Обычно – но не сейчас. Иначе обер-инквизитор никогда бы не обратился за помощью…

– Я исходил из следующих посылок: если допустить, что предсказанный Тёмный Мессия не миф, и если кто-то принесёт в жертву трех тенятников, то инициация Мессии сама собой не произойдёт. Не верю я в голоса свыше, и в небесные озарения, и в ангелов, наставляющих пророков на путь истинный… Извини, но не верю. Новоявленный Мессия должен где-то и от кого-то получить информацию о своём предназначении. И хотя бы предположительную программу дальнейших действий. Где? Как? У кого? Не знаю. Но гипотеза о существовании подобной информации подразумевает и возможность дезинформации… Короче говоря, я слепил дезу, разбавленную для правдоподобия кое-какими мыслями, заимствованными из твоих старых статей. Как «кукла», прикрытая настоящими купюрами… «Кукла», которая должна привести гипотетического Тёмного в конкретное место. В ловушку. Куда не метнулся бы он в поисках ответа на вопрос: что с ним происходит? и что делать дальше? – напоролся бы на мою информационную мину. Её дубликаты заложены и среди старых книг в библиотеках, и на компьютерных носителях, и даже в мозгах людей…

Юзеф сделал паузу. Посмотрел на экран монитора, куда выводилась оперативная информация. Пока все тихо… Пока.

Он продолжил:

– С другой стороны, я сделал все, чтобы мы впопыхах не убили Чёрную Троицу собственными руками. Ситуация парадоксальная – Инквизиция несколько лет тряслась над жизнями своих заклятых врагов… А неделю назад все рухнуло. В Царском мелькнул след маньяка-серийника. Тут же встала Меченая Радуга. И – как по сигналу Капитул поднялся на дыбы. Неожиданно принял решение о поголовном уничтожении тенятников… Очень странное было голосование. Вроде никто жизненно не был заинтересован в глобальной зачистке, но… На результат сработало все: и старые счёты, и новые амбиции, и мелочные интересы… Полное впечатление, что решение протащил кто-то со стороны, хорошо знакомый со всеми внутренними проблемами Конторы. Если этот кто-то параллельно затеял игру с Мессией, то все мои заготовки могут пропасть втуне… Нужны запасные варианты. Нужна информация – от тебя. Все, что ты наработал за эти шестнадцать лет по теме Чёрной Троицы и Тёмного Мессии…

– Двенадцать из них я провёл в тёмном подвале, – тихо ответил отец Алексий. – На хлебе и воде. Не самые идеальные условия для работы…

Юзеф поморщился. Схиму и аскезу он считал малопродуктивным занятием. Алексей Николаевич спросил:

– Скажи, Юзик, в какие именно мысли из моих старых статей ты обернул свою «куклу»? И что конкретно вложил внутрь – вместо резаной бумаги?

Юзеф объяснил – коротко и сжато. После долгой паузы отец Алексий сказал:

– Много лет назад, во Ржеве, с детьми моего знакомого был похожий случай. Им для игры нужны были деньги. Ассигнации. И они их настригли – из красивых разноцветных бумажек. Бумажки оказались акциями Русско-Азиатского Банка на сорок тысяч рублей, настоящих рублей, николаевских…

– Ты хочешь сказать… – Юзеф не закончил фразу.

– Я хочу посоветовать: разминируй своё минное поле. В последние годы я пришёл к тем же выводам, что содержатся в твоей дезинформации. Интересную ты придумал дезу, Юзик… Ты лучше меня знаком с теорией допроса, и знаешь, на чем базируется любая ложь. Боюсь, что твоё подсознание вполне религиозно. И верит в то, что ты всегда именовал «мракобесными выдумками». И оно, подсознание, пыталось тебя предупредить – хотя бы таким способом… Ты просто не понял предупреждения. Надо обезвредить мину, пока не поздно.

– Боюсь, что поздно, – глухо сказал Юзеф. – Наживка уже проглочена. Хотим мы или нет, но рыбу придётся вытаскивать. И жарить.

Алексей Николаевич, казалось, смотрел куда-то сквозь него, губы беззвучно шевелились. Молится, подумал Юзеф, и немного позавидовал – сам он не умел, да и не хотел. Но изредка такое желание возникало…

…Старинный комод обрушился, погребая тенятника, – и рассыпался грудой досок. Тут же они взметнулись, разлетелись, словно под ними бесшумно взорвалась ручная граната. Тенятник вскочил. Мгновение – и новый взрыв. Настоящий, оглушительный.

Взорвался пистолет – с Дыевым ножом, вставленным в дуло. Взорвался в руке бойца. Два пальца отлетели, шлёпнулись на пол, на одном синела наколка-перстень…

Но импровизированная гарпунная пушка сработала. Зазубренный клинок вошёл в грудину, точно между сосками. Кровь пузырилась в ране, хвостовик ножа не был виден… Точка тань-чжун, подумал Гера. И зацеплена ян-бай – спасибо покойному комоду. Минута-другая у нас есть…

Пришпиленная к стене фигура рванулась к ним. Ещё раз. Что-то трещало. Не то дерево стенной панели, не то разрываемые мышцы и связки. Гера метнул нож, второй не успел – двое бойцов навалились с боков на тенятника. Свалка, серебристый высверк ножа, короткий хрип…

Есть точка тянь-шу! Есть ци-мень! И – нет двух бойцов, отброшены, упали тяжело, мертво. Гере казалось, что он все делает медленно и тщательно: три пальца выхватывают нож за черенок из ножен на левом запястье, тем же движением посылают в цель, клинок летит, поворачиваясь в полёте, пальцы хватают другой…

На деле все мелькало с неуловимой глазом быстротой.

Бросок. Есть! Чжун-вань! Бросок. Мимо. Кровь брызнула – но лишь рядом с цзин-мень! Увёртлив, бля… (Краем глаза: татуированный боец бочком – к тенятнику, нож в левой, правая отставлена, изуродованная кисть капает красным…) Бросок. Есть! Вэй-шу! Бросок… Что за…

Нож сорвался с руки, ушёл в сторону. Из глубины квартиры – фигура в камуфляже. В руке – пистолет с глушителем. Чпок! Татуированный подломился, рухнул. Зрачок глушителя уставился на Геру.

Пуля ударила в грудь, когда он заносил очередной нож – бросить в стрелка. Вторая. Третья. Нож звякнул об пол. Дурак!! – подумал Гера. И умер.

Игнат умер чуть позже.

– У меня есть ещё одна просьба. Личная. Мой… – Юзеф сделал секундную паузу, – …лучший агент умудрился по уши втрескаться в тенятницу – латентную или в метафазе, пока не ясно… Ты можешь что-нибудь сделать?

– Я? Юзик, по-моему, раньше ты всегда отлично знал, что положено делать в таких случаях…

– Раньше было раньше. А сейчас… Паломники идут к тебе потоком. Ходят слухи об исцелённых от СПИДа и рака… Ты можешь что-нибудь сделать?

– Вылечить – едва ли. Конечно, вера порой исцеляет и рак, но здесь не тот случай. Генные изменения необратимы. Единственное, что можно попытаться сделать, – законсервировать метафазу на долгие годы. На десятилетия… Надеюсь – можно. Живут же по двадцать лет ВИЧ-инфицированные… Живут, но не излечиваются. От тенятничества тоже лекарств нет…

Юзеф и сам знал, что таблеток и инъекций от этой болезни не существует. Методы лечения чисто хирургические. Лоботомия, обрекающая на полурастительное существование. Семаго-младший вот уже несколько лет работает с пойманными тенятниками, комбинируя химио – и гипнотерапию с электрическими импульсами, воздействующими на мозг… Безрезультатно. Лучшим лекарством остаётся эвтаназия. Хотя профессор и уверяет, что близок к успеху. Вот только…

Алексей Иванович словно услышал его мысли:

– Ты помнишь, как в своё время рекламировали порошки на основе героина? Панацея от всего: от бессонницы, от болезненных месячных, от мигреней… А самое главное – быстрое и полное исцеление от морфинизма… Я боюсь одного – что любое лекарство от тенятничества в который раз окажется страшней самой болезни…

– Ты именно поэтому ушёл из Капитула? Вообще из Инквизиции?

– Дело в том, Юзик, что я однажды понял – мы все оказались вне Добра и Зла. Стали не чёрные и не белые, а просто серые… Как солдаты Понтия Пилата. И можем распять Спасителя, если он вернётся и начнёт творить чудеса. Распять, не ведая, что творим…

Юзеф молчал. Перебирал бумаги, завалившие стол. Свернул не пригодившиеся диаграммы и графики – но не успел сунуть в бумагорезку. Потому что пронзительно заверещал сигнал тревоги.