Текст книги "Сравнительная политология. Политическая власть и политическое выражение"

Глава 3. Сиротская политическая динамика

Два последних столетия отмечены усиливающейся однородностью политической сцены. Значительную роль в этом сыграло формирование «международной политической системы». В рамках этой системы функционируют и циркулируют разнообразные национальные модели правления. Международные отношения развиваются на основе сложившегося некоего общего кода, на базе которого действуют все акторы глобальной (мировой) политической системы. Результатом воздействия такого кода стало распространение на весь мир феномена государства, которое превратилось едва ли не в основного участника международных отношений. В итоге некоторые аспекты этатической практики приобрели универсальный характер.

Универсальный характер феномена «государство» испытывает воздействие отношений экономической, политической и военной зависимости большей части государств от наиболее развитых из них, что привело к формированию, в частности на Юге нашей планеты, периферийных государств.

Центропериферическое членение мира (в социально-экономическом плане и других аспектах) давно уже стало в мировой научной литературе общепринятым. Оно разработано такими учеными, как А. Г. Франк[198]198
  Франк Андре Гундер (1929–2005) – немецкий экономист, социолог и политолог, один из основоположников Мир-Системного анализа и теории зависимого развития.


[Закрыть] и И. Валлерстайн, а также рядом других исследователей. И хотя в современных текстах употребляются нередко и другие демаркации – Запад и Восток, Север и Юг, «новый Север», «глубокий Юг» и т. п., – в основе их лежит дихотомия Центра и Периферии.

Мировое сообщество объединяет более 200 государств. Среди них находятся 10 стран, население каждой из которых превышает 100 миллионов человек. На их долю приходится почти 60 процентов населения Земли. Очевидно, что социально-экономическая ситуация в этих странах во многом определяет положение всего человечества.

Одна из таких стран – США – является лидером мировой экономики, тогда как девять других – Россия, Китай, Бразилия, Индия, Индонезия, Мексика, Пакистан, Бангладеш и Нигерия – находятся на ее Периферии. Периферийное положение, конечно же, ослабляет роль этой девятки стран на международной арене. Тем не менее они занимают в общественно-экономической и политической жизни мирового сообщества особое место.

Исторически судьбы этих стран сложились по-разному. Россия, Китай, Бразилия, Индия, Мексика и Пакистан, при всех различиях между ними, относятся к группе полупериферийных стран. В этих странах, несмотря на относительно низкий подушевой доход и преобладание доиндустриального и морально устаревшего индустриального хозяйства, в той или иной мере и форме утвердились продвинутые системы образования и получили достаточно высокое развитие отдельные сегменты современной экономики, опирающиеся на последние научно-технические достижения и передовые технологии.

Нигерия же и Бангладеш представляют собой глубокую Периферию, где процесс модернизации находится еще в самой начальной стадии, проявляясь, прежде всего и главным образом, в наполнении современными товарами и услугами потребительской корзины местной элиты[199]199
  Глобализация и крупные полупериферийные страны // Научные доклады. Вып. 1. М., 2003. С. 9, 21–22.


[Закрыть].

Понятие «периферийные государства» отражает двойственную реальность процесса гомогенизации политической сцены. Этот процесс характеризуется тем, что, как мы назвали его, периферийное государство структурируется таким образом, что отражает в своей структуре и политике отношение зависимости от гегемонистских государств. На основе этой зависимости формируется то, что можно было бы назвать территорией политических пространств, а также формируется специфика центра власти и бюрократических аппаратов. Вполне понятно, что отношение зависимости получает выражение и в ограничении суверенитета государств, и в качественных характеристиках гражданского общества, а также в утверждении тех или иных формул легитимности правления.

Этатическая рациональность в периферийных государствах является ограниченной, а потому она неизбежно, рано или поздно, порождает дисфункции. Это связано прежде всего с тем, что указанная рациональность противоречит национальной культуре, которая в Азии или в Африке никак не совпадает с этатической концепцией политического порядка.

Не удивительно, что «периферийное государство» находится под постоянной угрозой утраты легитимности, подвергается риску непонимания его политики со стороны населения в силу крайне низкой способности государства проникать в традиционные социальные пространства. Более того, государство оказывается под угрозой отделения от общества, не исключая и того, что оно может быть оттеснено с «официальной политической сцены». Эта угроза возникает как результат конкуренции с созданными снизу социальными движениями, которые, как правило, опираются на религию как «хранительницу смысла».

Таким образом, периферийное государство борется между двумя логиками: одна из них является результатом «внешней динамики», связанной с отношениями зависимости и международными правилами, другая является результатом «внутренней динамики», связанной с необходимостью проводить такую политику, чтобы не доводить до критического состояния отношения управляющие-управляемые.

Учет в политике этих двух логик, достижение известного примирения между ними является весьма сложным делом и выходит далеко за рамки импорта этатической модели. Импорт этатической модели, как показывает политическая практика, является в конечном счете опасным и дорогостоящим делом. Это так потому, что в итоге указанного импорта возникает «гибридное государство», порывающее с традицией и порождающее «сиротскую динамику».

Эта метафора применяется западными политологами для характеристики динамики власти в Латинской Америке, например. В данном случае парадигма зависимости становится менее адаптивной. Она подвергается определенным ограничениям, т. к. недостаточно учитывает собственные процессы развития латиноамериканских обществ. И эти государства являются по-настоящему сиротскими. Индейский элемент в таком государстве является неуловимым. Со своей стороны, европейское родство модели не признается, хотя долгие годы латиноамериканские страны копируют европейскую модель государства. А потому возникает «латинская» специфика, которая получает выражение в агрессивном согласии с комплексом отказа или жертвы идентичности, являя собой «наследников, лишенных наследства»[200]200
  Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 170.


[Закрыть].

Импорт западной этатической модели неизбежно порождает социальную напряженность в стране, которая ее (модель) заимствует. Эта напряженность связана с тем, что у импортированных моделей нет собственного исторического прошлого. У них есть только иная, западная история. А эта история, как мы уже отмечали, была связана с преодолением феодального прошлого, для которого были характерны, с одной стороны, кризис феодальной власти (власти сеньоров), а с другой – усилия по созданию династического центра.

Совсем иная политическая логика определяет политическое развитие зависимых государств. Эта логика определяется тем, что указанные, как мы их называем, зависимые общества ориентируются на утверждение иного смысла политического развития. Он определяется тем, что центральная власть не просто ослаблена, но и утратила легитимность, что особенно наглядно проявилось в процессе деколонизации.

В итоге неизбежно встает вопрос: как власть может обретать легитимность в такой ситуации?

Только освободительная война может придавать новой власти легитимность. Однако такая легитимность, как показывает опыт, исчезает достаточно быстро. Что же касается традиционных периферийных властей (племенной власти, власти нотаблей[201]201
  Нотабли (фр. notables) – во Франции XIV–XVIII вв. – представители высшего духовенства, придворного дворянства и городских верхов – члены созывавшегося королем собрания – собрания нотаблей.


[Закрыть] или местных сеньоров, которые не испытали на себе последствий того кризиса, через который прошли многие страны Запада), то они перед лицом импортированной легитимности, утверждающейся на официальной политической сцене, приобретают еще большую легитимность. В такой ситуации набирает силу центробежная динамика, действующая на пользу периферийных властей и способствующая возрождению традиционных оснований сообщества. А это затрудняет формирование гражданственности, подобной той, что лежит в основании западного государства.

Кроме того, западное государство опирается на согласие граждан в вопросах безопасности, на основе чего оно получило, как отмечал М. Вебер, монополию на легитимное физическое насилие.

Зададимся вопросом: на чем основано западное государство, если безопасность граждан по тем или иным причинам отсутствует? В случае возникновения такой ситуации западное государство опирается на двойной постулат: с одной стороны, на индивидуализм, который основан на том, что индивид стремится получить защиту от государства, а не от сообщества, к которому он принадлежит; а с другой – на кредитоспособность государства, т. е. на его способность обеспечить защиту гражданина и способность обладать соответствующими ресурсами. И было бы совершенно неверным стремиться отыскать в иной истории такие основания. Так, в истории стран Латинской Америки нет аналогов передачи властных возможностей периферийных структур центральной власти на принципах утверждения гражданственности. Как, впрочем, для этих стран не свойственна ситуация, когда власть центра оказывается настолько ослабленной, что оказывается неспособной обеспечить защиту индивида.

К указанным противоречиям добавляется культурное различие: государство, как мы показали, предполагает дифференциацию политики, ее секуляризацию и суверенитет, территориализацию политического пространства, чего не происходит, а если происходит, то очень неравномерно в незападных культурах. Здесь, в незападном мире, образуется так называемое гибридное государство, которое, чаще всего, встречает недопонимание со стороны значительной части населения, а потому подвергается опасности утраты легитимности.

Все это способствует тому, что импортируемое государство превращается, по утверждению Б. Бади и Г. Эрме, в парадокс, который нельзя понять в силу того, что неясны его истоки и условия существования. Вне всякого сомнения, импортированное государство испытывает на себе воздействие международного порядка, воспроизводящего вполне определенную структуру господства.

Этот порядок создается не в вакууме. Он является также результатом игры акторов – «строителей государства», действующих на основе собственного социального профиля и своих интересов.

И тем не менее построение новых политических систем в разных странах связано, в большей мере, с заимствованием моделей, чем с созданием их новых формул. Это заимствование испытывает на себе влияние тех социальных акторов, которые создают центральное звено, или, говоря иначе, – ядро государства. Однако характер государственного образования и связанного с ним общественного порядка испытывает на себе сильное влияние западной идеологии.

Нельзя не учитывать и того, что создатели государственности строят свою деятельность на основе реализации стратегии полного овладения политической властью. Это предполагает решение как минимум двуединой задачи. С одной стороны, необходимо оттеснить, а при возможности и устранить, традиционные власти с тем, чтобы осуществить отказ от традиционных политических формул, а с другой – установить опеку над социальными пространствами таким образом, чтобы исключить опасную конкуренцию с ними. Эта двойная стратегическая задача побуждает обладателей центральной власти опираться на современную легитимность для того, чтобы противостоять традиционной легитимности и усиливать «свою» легитимность на основе прогрессирующей специализации, бюрократизации государственного аппарата в интересах увеличения ресурсов политического пространства в целях проведения социального изменения. Имитация западной этатической модели является средством достижения такой цели. Это подкрепляется динамикой международной системы и, в частности, потребностями гегемонистских государств в их стремлениях оказывать влияние на периферийные общества.

Выявление процесса имитации приводит компаративистов к необходимости осмысления взаимовлияния политических систем. Такое осмысление позволяет анализировать как разнообразие процессов импорта моделей и политических практик, так и феномен гибридности политических систем как результат указанного импорта. Указанный подход неизбежно приводит к серьезной критике как девелопментализма, так и культурализма.

В самом деле. Для сторонников девелопментализма то, что мы называем заимствованием развивающимися обществами у западных политических систем, является банальным выражением процесса утверждения единой модели индустриального общества в мире. А эти модели рассматриваются как неизбежные, по сути дела, обязательные для всех, ибо они являются по определению носителями рациональности и прогресса.

Для сторонников культурализма импорт моделей является нежелательным феноменом, а если он осуществляется, то рассматривается ими как явление временное.

Социология заимствования, занимая промежуточное положение между двумя этими подходами, стремится доказать, что такое заимствование предполагает разнообразие стратегий, интересов и потребностей, что не позволяет рассматривать это заимствование в качестве конъюнктурного и неустойчивого явления.

На первый взгляд, эта социология может казаться как бы суммирующим феноменом. Она подвержена риску постулирования оппозиции между эндогенным[202]202
  Эндогенный – внутреннего происхождения, вызываемый внутренними причинами.


[Закрыть] и экзогенным[203]203
  Экзогенный – внешнего происхождения, вызываемый внешними причинами (противоположное эндогенному).


[Закрыть]. Такое противопоставление не является правомерным при проведении сравнения, ибо может вести к забвению того, что «заимствования» извне трансформируются, адаптируются и смешиваются с эндогенными данными.

Иногда некоторые компаративисты при характеристике заимствования используют органицистскую метафору «прививки» или «чуждого тела». С такой интерпретацией также нельзя согласиться. Она может вести к ошибочному представлению о процессе заимствования, т. к. не учитывает комплексность процесса трансформации и интеграции заимствованных элементов в систему смысла, т. е. в культуру заимствующего общества. Кроме того, противопоставление эндогенного и экзогенного не всегда является операционным. И действительно, как можно отделить одно от другого?

Встает и такой вопрос: как можно выявить происхождение той или иной черты национальной политической системы с позиции ее только иностранного происхождения или только национальной традиции? Взять, скажем, Китайскую Народную Республику. Есть большой соблазн выдвинуть гипотезу о том, что эта республика была создана на основе импорта западной этатической модели как итог евро-американского влияния в начале прошлого века. Еще больше оснований утверждать, что КНР сформировалась вследствие принятия страной идеологии марксизма. Но в то же время есть все основания говорить и о том, что страна утвердила традиционную имперскую модель.

Со всей определенность можно утверждать, что ни одна из указанных гипотез не может быть подтверждена или отвергнута. И ни одна из них, значит, не может являться основой для проведения сравнительного анализа.

Социология заимствования как одно из современных направлений политической науки позволяет анализировать стратегии заимствования и вооружает компаративиста пониманием конкретных процессов, которые с этим заимствованием связаны. Это направление сравнительной политологии позволяет, в частности, осуществлять анализ периферийного государства и феноменов гибридизации, которые такое государство, как правило, характеризуют.

Стратегии заимствования участвуют в процессе воспроизводства форм власти, а также и форм протеста против нее. В этом смысле стратегии заимствования связаны с определением разнообразных социальных и политических актеров, которые могут получать политическую выгоду от осуществления указанного процесса. При этом политическая выгода имеет ограничения с двух сторон. С одной стороны, политическая выгода распределяется, хотя и далеко не равномерно, между определенным множеством конкурирующих между собой акторов, а с другой – ее распределение испытывает на себе влияние конкретного социального и политического контекста, который накладывает ограничения на стратегический выбор указанных акторов, а в определенных ситуациях может порождать эффект возвратного действия. Это возвратное действие может весьма жестоко обойтись с теми силами, которые осуществляют заимствование.

Стратегии заимствования отличаются многообразием и многочисленностью. Вследствие этого компаративист должен считаться с разнообразными «микростратегиями», которые, как правило, связаны с индивидуальными инициативами. Эти инициативы могут возникать по разным причинам или основаниям. Так, одним из источников индивидуальных микростратегий могут быть поездки на учебу в другие страны. Это могут быть как европейские страны, так и, скажем, США. Нельзя не учитывать и влияние религиозного, а также – более широко – культурного факторов или, к примеру, апробированных политических технологий и т. д.

«Микростратегии» в ходе агрегирования могут оказывать сильное воздействие на процесс заимствования тех или иных элементов политической организации и построения социального порядка, а вместе с ним, или на его основе – также и порядка политического. А потому микростратегии должны быть объектом самостоятельного исследования, итоги которого подлежат учету и при проведении сравнительного анализа.

Иная природа присуща стратегии заимствования, которая может использоваться Центром в перспективе преобразования власти. С этой точки зрения, стратегии «государственного строительства» в Африке или Азии в XIX–XX вв. сопоставимы со стратегиями принцев (феодалов) конца Средневековья. И в том, и в другом случае осуществляется имитация процесса политического развития, которая сопровождается определенной совокупностью политических изобретений.

Однако при всей схожести указанных стратегий заимствования нельзя не видеть и различий, существующих между ними. В феодальной Европе стратегии заимствования строились с учетом утвердившихся к тому времени традиций, а также имитации эндогенной модели, которую олицетворяла собой Церковь. В странах Азии и Африки для стратегии заимствования характерна экзогенная модель.

В последнем случае необходимо различать две идеалтипических ситуации. Одна из них связана с созданием новой политической системы, которая порывает в той или иной мере с традицией и создает новую формулу легитимации власти. В результате этого возможности опираться на традицию для созидателя государства оказываются весьма ограниченными. А потому ограниченными являются возможности использования институционных и символических ресурсов, которые связаны с традициями.

Вторая идеал-типическая ситуация может быть названа консервативной модернизацией, в которой заимствование иностранных моделей является более селективным. Такая модернизация, как правило, связана с укреплением необходимых в новых условиях политических возможностей и заменой традиционных структур легитимности, ставших неэффективными.

Создание новых политических систем является многообразным. В развивающихся странах чаще всего оно предполагает создание нового политического пространства, связанного с процессом деколонизации. Исторически сложилось так, что большинство африканских государств и многие азиатские государства были созданы без учета прежней политической системы, традиционные элементы которой могли бы быть актуализированы. В этих государствах чаще всего появлялся новый политический класс, отличающийся от традиционных классов и стремящийся отыскать в западных идеологиях собственную формулу легитимности.

Особенно активно заимствование, или, говоря точнее, подражание, проявляется в конституционной области. В этом убеждает пример большинства африканских стран и некоторых новых арабских государств, как, например, Ирака, который в 1925 г. принял Конституцию, испытывавшую сильное влияние Конституции Австралии, или Сирия, принявшая Конституцию в 1922 г., которая основывалась на основных положениях швейцарской конституции.

Иногда династический центр, наделенный традиционной легитимностью, может также использовать стратегию разрыва, и тогда не требуется масштабное заимствование. Так развивались события в Кувейте, где государь, стремясь отличиться перед лицом саудовской монархии, опирался на традиционный ресурс, но создал парламентские институты по западному образцу. Еще один пример создания новых политических систем связан с революционным разрывом с традиционным порядком. Здесь тоже происходит заимствование, основанное на социалистической идеологии. Так было, например, в Египте в 1952 г. после революции свободных офицеров.

Консервативная модернизация также предполагает импорт политических моделей и практик, более селективное, безусловно, но также отмеченное тем, что в результате ее осуществления ослабляются традиционные политические ресурсы и преодолевается формула легитимности, на которую эти ресурсы опираются. В отличие от средневековых монархов, большинство незападных государств, особенно мусульманского мира, в течение XIX–XX вв. испытывали дефицит авторитета.

Западные государства были, как известно, построены в контексте воссоздания монархического авторитета, облегченного преодолением феодальных структур. Становление политических систем мусульманского мира перед лицом необходимости осуществления политической модернизации выявило слабость династического центра. И это является одним из важных проявлений различий по сравнению с западными странами. Как известно, европейские государства в своем большинстве превосходили государства мусульманского мира как в военном, так и в экономическом плане. Это – во-первых. Во-вторых, различались и традиционные местные авторитеты, которые в Европе опирались на сети солидарности сообществ. И наконец, различие отмечается по линии новых – административных, экономических или социальных – ставок, исходивших из западных стран.

Может ли в таких условиях сохраняться неизменной традиционная власть в обществе? Сохранение традиционной власти в таком контексте должно строиться с учетом заимствования материальных и символических ресурсов западных стран. Мы обращаем на это внимание потому, что указанный процесс политических изменений следует учитывать при проведении сравнительного анализа. В подтверждение сказанному, можно было бы показать, что такая политическая практика заимствования лежала в основании действий реформаторов мусульманского мира в XIX в. Это подтверждает пример Османской империи, Персии, Египта и Туниса.

Эти заимствования осуществлялись по нескольким направлениям. Чаще всего они были связаны с импортом военной техники и военных институтов для того, чтобы развивать в последующем гражданскую бюрократию. Большое значение приобретало все то, чтобы было связано с системой образования, призванной готовить социальные опору для социально-политических преобразований.

Могут ли глубокие преобразования, да еще в контексте разрыва, пусть даже и частичного, с традицией проходить гладко?

Как показывает исторический опыт политической модернизации в странах Третьего мира, процесс преобразований на основе заимствования западных образцов может порождать конкуренцию и приводить даже к обратным, по отношению к ожидаемым, результатам.

Есть все основания утверждать, что по мере осуществления тем или иным государственным руководителем стратегии заимствования, нацеленной на укрепление его власти, он импортирует в свою страну и ставку западной политической системы, и ее политическую роль. Это приводит в итоге к появлению новых стратегий как внутри окружения государственного лидера, так и в новоявленных социальных структурах, связанных с проводящейся модернизацией. Эти, как мы сказали, новоявленные социальные группы или слои выступают в поддержку заимствований иностранных моделей, однако они руководствуются своими интересами и целями, которые очень часто расходятся с интересами и целями государственного руководителя. И потому стратегии этой новой социальной силы в модернизирующейся стране имеют нередко иную природу. Импортирование зарубежных моделей эти социальные силы не связывают только с укреплением слабеющей власти. Как показывает опыт, импорт зарубежных моделей новые социальные силы и связанные с ними силы политической модернизации переустройство национальной политической сцены могут стремиться проводить в ущерб абсолютизму власти государя. Так было в Турции, когда реформаторы создавали новые условия для политической жизни, в которой стремились стать основными актерами.

Нужно учитывать и то, что заимствование не осуществляется только по инициативе центра. Значительную роль играет периферия, в частности, культурные меньшинства. Как известно, государства Третьего мира формировались в итоге, нередко арбитражного и искусственного, разделения национальной территории. В итоге возникало так называемое «плюральное общество», в рамках которого сосуществуют культурные, этнические, языковые и религиозные различия. Эти различия бывают настолько сильными, что внутри этих сообществ центр не обладает полной легитимностью. А потому на периферии могут возникать и возникают автономные стратегии меньшинств, которые не прочь прибегнуть к поддержке и покровительству со стороны иностранных государств. Это особенно характерно в случае различия конфессионального. Так, сирийские или египетские христиане являются сторонниками политических, институционных и идеологических моделей Запада, для чего используются академические и ассоциативные сети.

Заимствование в описанной нами конъюнктуре порождает некую двойственность. С одной стороны, такое заимствование может ставить под вопрос легитимность центра (государственной власти), т. к. проводится за счет активности периферийных элит, выполняющих или функцию оппозиции, или выступающих с позиции увеличения своего участия во власти. С другой стороны, такое заимствование может порождать некие культурные отклонения, что находит выражение в области интеллектуальной жизни и, в частности, в выдвижении разного рода утопических представлений, которые разделяют элиты и массу.