Текст книги "Сравнительная политология. Политическая власть и политическое выражение"

Милитаризованный популизм является другим его выражением. Он сложился в Египте при правлении Г. А. Насера. Однако сформированная им система власти заимствовала многие черты мексиканского популизма. В Египте, в частности, апеллировали к арабской идентичности.

Другая разновидность такого популизма была представлена в Перу, где власть военных опиралась в 1968–1975 гг. на коллективную харизму армии, а не на гражданскую партию, как в Мексике. Американский политолог Авраам Ловенталь[250]250
  Löwenthal A. F. The Peruvian Experiment. Continuity and Ghange under Military Rule. Princeton, 1975.


[Закрыть], изучавший популизм Перу, указывает, что в его основании лежала политика государства на селе, но она не меняла сложившееся социальное равновесие.

Другой пример – режим Ф. Кастро. Он утвердил на острове свободы такой режим, который нес в себе черты авторитаризма и даже тоталитаризма. Изменения демократического толка начались на Кубе только после отхода от власти Ф. Кастро.

Напротив, аргентинский перонизм, скорее, является исключением, чем подтверждает консервативное начало. Этот вариант режима популизма не рассматривает в качестве первоочередной задачи дестабилизацию социального равновесия. Учитывая ограниченную поддержку со стороны мелкой буржуазии и отсутствие понимания со стороны олигархии, перонистский режим строил свою политику на основе опоры на народную мобилизацию при помощи государственного профсоюза, который выполнял, по сути, функцию одной партии. Но этот же профсоюз и разрушит потом популистскую легитимность Перона.

Есть все основания утверждать, что популистский авторитаризм может быть основан только на национальном согласии, без чего он превращается в демагогию.

Говоря об истоках сиротской динамики власти и ее вариантах в странах Латинской Америки, популистская парадигма не выражает в полной мере нынешний авторитаризм в этих, как, впрочем, и в других странах. Исследованию этого вопроса посвятил свое внимание Хуан Линц[251]251
  Линц Хуан (1926 г. рожд.) – американский политолог, профессор Йельского университета.


[Закрыть]. Опираясь на анализ диктатуры Франко в Испании, Х. Линц отбирал критерии для оценки политических процессов в Латинской Америке, а также на Тайване, в Сингапуре и Южной Корее. Х. Линц не довольствуется определением консервативного авторитаризма, который он описывает как способ правления при «ограниченном плюрализме». Он тем самым обозначает форму политического господства, которое не может опираться на разного рода цензы, преследующие цель исключения масс из легального политического поля. Такое господство строится на полным или селективном запрете партий и профсоюзов. И наоборот, поддержкой пользуются движения или течения, которые способствуют сохранению равновесия в обществе и поддерживают власть на основах конформизма. Те же из них, что угрожают сложившемуся статускво, оказываются под запретом, а если действуют, то только в условиях подполья и подвергаются преследованиям. Такие системы являют собой фигуру полудиктаторских либеральных систем, по примеру европейского бонапартистского режима, которые чаще всего возглавляются военными. Они являются также режимами кооптации различной геометрии, стремящимися получить гражданскую поддержку[252]252
  Cf. Linz J.J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore/Londres, 1996; Linz J. J., Stepan A. (eds.) The Breakdown of Democratic Regimes, 4 vol. Baltimore/Londres, 1978.


[Закрыть].

С точки зрения прямых или внепарламентских отношений, которые устанавливаются между различными социальными или экономическими кооптируемыми силами и центральной властью, европейские авторитарные корпоративистские режимы, по примеру диктатуры Салазара в Португалии или франкистского авторитаризма в Испании, представляют собой архетип такой формы правления. В этом смысле подход Ф. Шмиттера продолжает подход Х. Линца, когда он показывает, что «корпоративистское этатистское» устройство получает выражение как в цензовой и парламентской артикуляции в Португалии в 1974 г., так и при военных бразильских режимах в 1964–1985 гг. Это находит свое выражение и в том, что некоторые атрибуты государства переходят к профессиональным, культурным или образовательным структурам, что является «либеральной», достаточно парадоксальной уступкой авторитарного правления.

В том, что касается Латинской Америки, бразильский политолог Хелио Жагуарибе[253]253
  Jaguaribe H. Desarollo economico y politico. Mexico, Fonda de Cultura economica, 1973.


[Закрыть] первым предложил понятие необисмарковской стратегии. Это понятие включает в себя одновременно концепции бонапартизма и ограниченного плюрализма. На основе такого понимания оказывается возможным учитывать как практику сильного президентского правления, так и практику полуавторитарных режимов, которые озабочены тем, чтобы канализировать расколы, которые возникают в результате индустриализации в рамках урезанных и контролируемых государством плюралистических систем, нацеленных на консервативную социализацию мелкобуржуазных масс и даже значительной части рабочих.

Цель правления, о котором идет речь, заключается в том, чтобы придать новый облик социальным основаниям политической игры и в то же время наращивать национальное могущество на основе укрепления авторитета государства, в котором главную роль играет исполнительная власть, и ускорять индустриализацию страны. Отсюда выводится интеллектуальная связь, которую этот автор устанавливается между политическим проектом канцлера Бисмарка и проектами Варгаса и особенно президента Ж. Кубичека ди Оливейру[254]254
  Кубичек ди Оливейру Жуселин (1902–1976) – бразильский государственный и политический деятель. Один из основателей и лидеров Социал-демократической партии (существовала в 1945–1966 гг.). В 1956–1961 гг. президент Бразилии. Проводил националистическую политику, направленную на укрепление национального суверенитета, ускоренное экономическое развитие страны при сохранении «социального мира». С 1962 г. сенатор. После переворота 1964 г. был лишен политических прав на 10 лет.


[Закрыть] в Бразилии в 1950 – 1960-е гг.

Подход Жагуарибе еще более применим к бразильским военным правлениям периода 1964–1985 гг. Их конечной целью была одновременно консервация и модернизация. Для этого использовалось укрепление и реконструкция государства и технократическая рациональность в экономической области, а также политическая социализация. В экономике военные правители Бразилии сочетали действия власти по индустриализации с политикой открытости для вложений многонациональных предприятий, которые повернулись спиной к антиамериканскому национализму популистских руководителей на манер Варгаса. В политике военные также противопоставляли себя популизму. Их цель заключалась в том, чтобы дистанцироваться от всего того, что связано с обществом потребления.

Нужно сказать, что это был вынужденный подход. Дело в том, что развитие промышленности на начальном этапе строилось на удержании на низком уровне заработной платы. К тому же часть инвестиций нужно было направлять в сельское хозяйство с тем, чтобы обеспечивать решение продовольственной проблемы. Такая цель предполагала в своей реализации длительный переходный период, в рамках которого практически было невозможно повышать реальные доходы народных масс.

В такой ситуации необходимо было быстрее улучшать положение средних классов, которые на начальной фазе играли большую роль в производстве. Это предполагало наличие «сильного» военного правительства, которое не было бы зависимым от итогов выборов на этой, прямо сказать, деликатной фазе. И только такое правительство могло проводить политику развития в условиях социальной напряженности.

При этом нужно было опираться на использование идеологического ресурса с тем, чтобы легитимизировать власть военных. Идеологическое обеспечение легитимности власти военных строилось на постулатах компетенции, что противопоставлялось народному согласию. Такая легитимность должна была получать подтверждение в среднесрочных материальных результатах, а не в лозунгах. Бразильская авторитарная динамика наблюдалась после 1956 г. Она имела много общего с динамикой Турции времен Мустафы Кемаля и Исмета Иненю[255]255
  Иненю Исмет Мустафа (1884–1973) – турецкий военачальник и политический деятель, второй президент Турции, преемник Ататюрка.


[Закрыть], а также Южной Кореи в 1960–1980 гг.

На примере военной диктатуры в Бразилии бюрократическую авторитарную модель изучал Г. О’Доннел[256]256
  О’Доннел Гильермо (1936–2011) – выдающийся аргентинский политолог, с конца 1970-х гг. работал в США. Автор ряда трудов об особенностях авторитарно-бюрократического государства, проблемах и формах перехода к демократии.


[Закрыть]. Изначально он обратил свое внимание на два специфических аспекта авторитарной латиноамериканской проблематики: с одной стороны, так же, как и Ф. Э. Кардозо[257]257
  Кардозо Фернандо Энрике (1931 г. рожд.) – видный бразильский политический деятель. Дважды – в 1994 г. и в 1998 г. – избирался президентом Бразилии. С 2003 г. руководит институтом Фернандо Энрике Кардозо (iFHC) в Сан Паулу. Является классиком теории зависимости («депендьентизма»), утверждающей возможность ограниченного самостоятельного развития периферийных экономик при сохранении приоритета национальных целей и задач над интересами международного капитала. (См., например:.Cardoso F. H. Politique et développement dans les sociétés dépendantes. P., 1971.).


[Закрыть], на связь между экономической и культурной зависимостью стран Латинской Америки и возникновением в результате этой зависимости нового типа военной диктатуры. А с другой – на институционализацию этих режимов. Если в предшествующий период военные режимы воспринимались как режимы временщиков, то, начиная с 1960-х гг., они характеризуются стремлением установления долговременных отношений между государством и обществом на основе своей институционализации.

В таком подходе стали возможны проекты долговременной реализации, в частности, проекты модернизации, которые позволили бы избежать опасности социальных взрывов, которые несли в себе прежние популистские стратегии.

В отличие от популистских правительств, военные стремились использовать националистический ресурс, опиравшийся на доктрину «национальной безопасности». А эта доктрина, в свою очередь, предполагала развитие промышленности и сотрудничество с многонациональными корпорациями.

Наконец, эти режимы выдвигали идею восстановления авторитета государства, которое под руководством военных было бы способным технически и социально вести дело к лучшему.

Позднее О’ Доннел внес уточнение в эту модель в ответ на критику, прозвучавшую со стороны Альберта Хиршмана[258]258
  Cf. Hirschman A. O. A Bias for Hope. Essays on Development and Latin America. New Haven, 1971.


[Закрыть]. Он согласился с тем, что стратегия экономической и социальной модернизации авторитарного бюрократического государства была присуща не только военным режимам Бразилии, Уругвая, а также в некоторые моменты в течение 1970-х гг. в Аргентине. Бюрократическое модернизирующее государство может строиться на сильной гражданской власти или власти, находящейся на пути демилитаризации. Оно может действовать на основе правил демократии, более того – осуществлять демократизацию на основе структурных и культурных преобразований. В этом подход О’ Доннела совпадает с взглядами американский политологов Дэвида Колье[259]259
  Cf. Collier D. (ed.) The New Authoritarianism in Latin America. Princeton, 1979.


[Закрыть] и Джеймса Курта[260]260
  Cf. Kurth J. Political consequencrs of the product cycle: industrial history and political outcomes // International Organization, 33 (1), hiver 1979.


[Закрыть]. Они полагают, что бюрократический авторитаризм может способствовать развитию массового потребления и на этой основе могут осуществляться демократические преобразования. Пример тому – переход от авторитаризма к демократии в Испании, который применим с учетом местных условий и в Латинской Америке, и Юго-Восточной Азии.

Вопрос «демократических переходов», возникший в 1970-е гг., в последующем получил развитие по двум соображениям. Во-первых, он становится капитальным по мере утверждения идеи о том, что государства должны эволюционировать в направлении их постепенного превращения в демократические. Это стало, по сути дела, общим местом, после падения Берлинской стены, что, на взгляд оптимистов, открыло эру универсальной демократии. Во-вторых, процесс перехода от авторитаризма к демократии привлек внимание исследователей еще и потому, что открыл возможность использования сравнительного метода.

В последние полтора-два десятилетия в рамках сравнительной политологии сформировалось особое направление, получившее наименование «транзитология». Она к настоящему моменту является достаточно разработанной с точки зрения теории, хотя и находится под значительным влиянием теории рационального выбора и опирается на опыт испано-латиноамериканского географического и политического пространств, которые во второй половине XX столетия испытывали достаточно сильное политическое и экономическое влияние бывших социалистических стран.

О представлении того, что получило наименование транзитологии, будет речь впереди. Сейчас же зададимся вопросом: транзиция характерна только для стран Латинской Америки с их «сиротской политической динамикой»? Конечно, нет. Достаточно вспомнить многовековую историю становления демократических политических режимов в Европе.

В середине XIX в. французским ученым и общественным деятелем А. де Токвилем был сформулирован «золотой закон» политического развития, согласно которому «самый быстрый путь к свободе ведет к наихудшей форме рабства». Токвиль полагал, что нет ничего опаснее для страны, где слабо развиты традиции демократии и свободы, чем слишком быстрые реформы и изменения. Как правило, в таких случаях политическая модернизация может выйти из-под контроля. Народу не хватает времени освоить новшества, он не готов к новой системе, а изменения не успевают институционализироваться и закрепиться.

В таких условиях участие масс в политике обгоняет развитие политических институтов общества, которые могли бы обеспечить баланс интересов различных слоев и направить высвобождающуюся энергию в общественно приемлемые формы. Бурный поток, направленный на разрушение старой системы, не удается затем остановить и регулировать. Сильная поляризация общества, отсутствие устойчивого политического центра и социальных сил, стоящих за ним, не способствуют тому, чтобы ввести начавшееся движение в разумные демократические рамки. Этот процесс неминуемо ведет к охлократии, к самой худшей форме тирании – тирании черни. Токвиль предупреждал, что результатом быстрой демократизации и завоевания свобод может быть установление еще более жестокой тирании, которая приходит на смену охлократии.

Следует отметить, что ни одна страна безболезненно не переходила от традиционных абсолютистско-олигархических систем к демократии. В этом отношении больше повезло Великобритании, странам Северной Европы, Голландии. В этих странах все необходимые процессы утверждения основных демократических ценностей и институтов происходили в течение нескольких столетий. В Великобритании, например, начало такого процесса восходит, по меньшей мере, к XII в., а завершение – к концу XVI в., когда английская Славная революция возвестила о победе гражданского общества и провозгласила торжество принципов либеральной демократии.

Попытки же во Франции в конце XVIII в. сразу реализовать на практике такую схему организации общества, которая сразу же принесла бы счастье и свободу людям, обернулись прямо противоположными результатами. Переход Франции к демократической политической системе, начатый революцией 1789 г., растянулся по времени почти на два столетия. За это время Франция пережила большое число революций, диктатур, смен различных форм монархических правлений на республиканские и обратно. На примере этой страны видно, что почти два столетия ушло на то, чтобы подготовить к демократии социально-классовую структуру, национальный характер, преобразовать обычаи и традиции, выработать соответствующую политическую культуру.

Позволителен ли в современных условиях такой растянутый по времени переход к демократическому правлению? Динамика общественной жизни и политического развития сегодня настолько высока, что требуется новый подход к демократизации общественной жизни и к социально-экономическим преобразованиям. При этом переход к демократическому правлению может быть успешным лишь при условии осмысления и использования всего исторического опыта демократических преобразований. И потому далеко не случайно в политической литературе появилась концепция «третьей волны демократизации».

Данная концепция была разработана не без очевидного влияния А. Тоффлера, которую он назвал «Третья волна»[261]261
  Toffler A. The Third Wave. New York, 1980.


[Закрыть]. Она была посвящена освещению перемен во всех сферах общественной жизни под влиянием электронной и информационной революций. Однако начало разработки самой концепции «третьей волны демократизации» было положено американским политологом Самуэлем Хантингтоном, который весной 1991 г. опубликовал статью «Демократическая третья волна». В том же году вышла и его книга «Третья волна: демократизация в конце XX столетия»[262]262
  Huntington S. Democracy’s Third Wave // Journal of Democracy. Spring, 1991; Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991.


[Закрыть]. Эти работы С. Хантингтона вызвали немалый интерес в среде компаративистов, прежде всего потому, что включали проблему демократизации 1970 – 1990-х гг. в широкий исторический и социальный контекст.

На чем основывается концепция «третьей волны демократизации»?

Во-первых, переход к демократии в различных странах трактуется как глобальный процесс, т. е. между различными переходными процессами и формами демократизации можно не только отметить нечто общее, но и рассмотреть их как частные случаи мирового политического развития. А это значит, что на форму, интенсивность и характер переходных демократических процессов оказывают влияние не только национальные, исторические, экономические, социальные и культурные условия, но и фактор международный. Исследователи единодушны в том, что мир испытывает влияние того, что получило наименование глобализации процесса демократизации. Это означает, что в современных условиях ни одна страна не может не испытывать влияния общего демократического движения. Можно сказать, что третья волна демократизации захватывает и сферу международных отношений, наполняя их демократическим содержанием.

Во-вторых, рассматриваемая нами концепция исходит из признания самоценности демократии. Она трактуется не просто как наиболее предпочтительная форма политического устройства, но как потребность сама по себе.

В-третьих, концепция «третьей волны демократизации» базируется на признании известной множественности форм демократического политического порядка. Это означает, что сама демократия должна получать развитие на основе усвоения и использования ценностей не только европейской и северо-американской цивилизации, но и всех иных цивилизаций.

В-четвертых, предложенная концепция, о которой идет речь, рассматривает демократизацию в рамках ее третьей волны не как завершение истории демократии. Не исключается возможность ее реверсивного движения, отката назад. А потому вполне можно ожидать уже в XXI столетии и «четвертую волну».

В-пятых, сторонники концепции «третьей волны демократизации» убеждены в неизбежности движения к демократии во всех странах. Даже выдвигается в этой связи предположение о демократической природе человека. Другой вопрос, как соединить и как соединяется движение к демократии с нарастающей тенденцией культурной гегемонии, культурных конфликтов в мире[263]263
  См.: Сморгунов Л. В. Сравнительная политология. С. 211–213.


[Закрыть].

Волны демократизации

С. Хантингтон считает, что первая волна демократизации начинается в 1820 г. и заканчивается в 1926 г. В результате первой волны сформировалось 29 демократий, которые характеризовались парламентаризмом, партийной системой и широким избирательным правом.

Вторая волна, по Хантингтону, начинается во время Второй мировой войны. На этом этапе становление демократии определялось антиколониальным (национально-освободительным) движением и победой над фашизмом. В годы этой волны (1942–1975) уже к началу 1960-х гг. 36 стран были включены в демократический мир. Однако в период с 1960 по 1975 гг. наблюдалось реверсивное движение, что получило свое выражение в утверждении военных режимов и режимов «нового авторитаризма» (Греция и Чили, например).

Третья волна демократизации начинается с разрушения авторитарных режимов в Греции (1974), Португалии (1975) и Испании (1977), затем охватывает Латинскую Америку (Доминиканская республика – 1975, Гондурас – 1982, Перу – 1988), некоторые страны Азии (Турция – 1983, Филиппины – 1986, Южная Корея – 1988) и, наконец, «снежный ком» обрушивается на Восточную Европу (Венгрия, Польша, Чехословакия, Болгария – 1989, Россия, Украина – 1991 и т. д.).

Количественная интерпретация волн демократизации и реверсивных волн, по С. Хантингтону, может быть представлена следующей таблицей.

Таблица 2. Волны демократизации и реверсивные волны

Источник: Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. Norman: University of Oklahoma Press, 1991. P. 13; Huntington S. The Ungovernability of Democracy // Democracy in the 1990s. A special issue of «Global Issues in Transition». 1994. № 6, january. P. 31–32; Сморгунов Л. В. Сравнительная политология. С. 214.

Переломными для демократизации в мире были 1980-е гг., а именно – первая половина указанного десятилетия. Существенное приращение стран, ставших на путь демократического развития, произошло за счет Латиноамериканского континента (Перу, Гондурас, Боливия, Аргентина, Бразилия).

Каковы же общие условия третьей волны демократизации? С. Хантингтон выделяет пять условий, определявших демократический процесс в 1970-е – 1980-е гг.

1. Делегитимация авторитарных политических режимов, что во многом является следствием экономических (и иногда военных) неудач.

2. Беспрецедентный глобальный экономический рост в 1960-е гг., когда выросли жизненный стандарт, образование и значительно вырос городской средний класс во многих странах.

3. Глубокий перелом в доктрине и деятельности католической церкви, проявленный на втором Ватиканском Соборе 1963–1965 гг., и переход национальных католических церквей от защиты статус-кво к противодействию авторитаризму.

4. Перемены в политике действующих на международной арене сил, особенно Европейского сообщества, США и Советского Союза.

5. «Снежный ком» или демонстрационное воздействие перехода первых в третьей волне стран на стимулирование и обеспечение моделей для соответствующих условий демократизации[264]264
  Huntington S. The Third Wave. Democratization in the Late Twentieth Century. P. 12–13.


[Закрыть].

С. Хантингтон, как видим, излагает, что называется, самые общие причины «взрыва» демократизации на исходе XX столетия. Эти общие причины модифицируются или к ним добавляются некоторые новые причины в каждом регионе и в каждой из стран, включившихся в процесс перехода от авторитаризма к демократии. Это в полной мере относится и к странам Латинской Америки.