Текст книги "Сравнительная политология. Политическая власть и политическое выражение"

При проведении сравнительного анализа в рамках социологии заимствования необходимо исходить из того, что процесс заимствования не является ни механическим, ни эксклюзивным. Любые экзогенные политические структуры неизбежно – осознанно или нет – проходят адаптацию к культурным данным заимствующего общества. Кроме того, импортируемые элементы изолированно никогда не могут в полной мере определять весь процесс производства политического порядка внутри данного общества. В силу этого во многих работах, в частности посвященных странам Африки, а также обществам мусульманских стран, авторы стремились акцентировать внимание читателей на процесс изобретения политики, которая осуществляется в контексте развития и зависимости.

Гипотеза изобретения сама по себе не является спорной. Изобретение (или адекватная выработка) политики необходимо потому, что никакая западная модель никогда не внедряется в чистом виде. Она неизбежно подвергается адаптации, вполне определенной, применительно к конкретным национальным условиям, интерпретации и инновации. Исследование Ж.-Ф. Байара[204]204
  Байар Жан-Франсуа – директор по исследованиям Национального центра научных исследований Франции, признанный специалист по сравнительной политике.


[Закрыть], посвященное камерунскому государству[205]205
  Bayart J.-F. L’État au Cameroune. P., 1985; Bayart J.-F. L’État en Afrique. La politique du ventre. P., 1989.


[Закрыть], а также работа, представленная Д. К. Мартеном[206]206
  Мартен Дени Констан – один из ведущих специалистов Центра международных исследований Парижского института научных исследований.


[Закрыть], посвященная танзанийскому государству[207]207
  Martin D. С. Tanzanie: l’invention d’une culture politique. P., 1988.


[Закрыть], демонстрируют соединение этих трех уровней анализа. Прежде всего, Д. К. Мартен показывает, что танзанийское политическое развитие начинается с завоевания независимости. Независимость дает рождение новому типу государства, соответствующего британской модели. Однако достаточно быстро это новое государство, во многом построенное на британском опыте, приобретает новое выражение, контуры которого начинают проявляться с 1965 г. И это новое государство постепенно приобретает все больше отличительных черт по сравнению с моделью британского государства.

Ж.-Ф. Байар показывает и пружины этой трансформации. Такими пружинами являются, с одной стороны, адаптация к местным политическим реалиям и, в частности, к необходимости осуществления стратегии консолидации власти, проводящейся правящими группами страны, а с другой – импортируемые институты подвергаются преобразованиям с таким расчетом, чтобы они опирались на культуру камерунского общества и получали бы в итоге поддержку со стороны индивидуальных и коллективных социальных актеров страны.

В процессе трансформации импортируемых институтов все имеет значение. Взять, скажем, простой факт названия импортируемых институтов. Это название должно быть понятным для населения страны, без чего, строго говоря, трудно добиться его участия в деятельности этих институтов, хотя бы на минимальном уровне. Д. К. Мартен на танзанийском примере показывает, что в языке суахили государство не может отличаться от администрации, а также от правительства. И потому невозможным является механическое и полное заимствование (например публичного пространства) из языка политической науки западных стран. Но если такое заимствование становится неизбежным, то тем более неизбежным являются адаптация и переинтерпретация всего того, что было заимствовано.

Можно говорить об инновации моделей, наименований и практического опыта заимствуемых политических феноменов. Инновация при этом подвержена тройному ограничению. Прежде всего, ограничение связано с тем, что заимствования во многом являются принудительными и контролируемыми со стороны крупных западных государств и международных, в том числе и неправительственных, организаций. В противном случае, любая страна может оказаться в изоляции. Это же факт, что ни Джамахирия в Ливии, ни Исламская Республика в Иране не могли, к примеру, слишком далеко заходить в переделке институционных моделей государственности.

Во-вторых, ограничения для инноваций связаны с тем, что сочетание заимствуемых институтов с национальными традициями порождают в большей мере «гибридное государство», чем новый политический порядок. Для политических систем, сложившихся в зоне развивающихся стран, характерно последовательное сочетание, в частности, формул традиционной и прозападной легитимации, которые нередко противостоят друг другу, что порождает новую формулу. Показательным в этом отношении является пример Марокко. Здесь, как, впрочем, и во многих других странах, король должен комбинировать формулы традиционной легитимности с современными формулами, заимствованными в западной модели. При этом не создается новой оригинальной формулы правления.

Наконец, сама инновация подчинена, в свою очередь, воздействию двуединого процесса, т. к. включает в себя, с одной стороны, осознанную игру социальных актеров – король, его окружение и малая политическая элита, а с другой – воздействие традиционной культуры, дающей свою интерпретацию импортируемых политических моделей или институтов.

Эта двойственность накладывает отпечаток на сам сравнительный анализ, который ставит перед исследователем комплексную и неопределенную задачу. Она выражается в том, что компаративист призван видеть различие между воздействием этих двух типов факторов, а также он призван понимать и измерять конкретное воздействие данной культуры на адаптацию, переинтерпретацию и трансформацию заимствуемых черт.

Нужно учитывать и то, что в реальности оба этих фактора воздействуют друг на друга. Политическая элита, если она не утрачивает чувство реальности, должна подвергать самоограничению политическую стратегию с таким расчетом, чтобы использовать в своих интересах некоторые элементы культуры. Это подвергает ее риску быть обвиненной в отсталости со стороны протестных элит, которые имеют возможность осуществлять более широкие действия. Не вызывает сомнения и то, что проект политической инновации в большей мере отвечает интересам протестных сил, чем политических руководителей, и служит в большей мере интересам мобилизации населения оппозицией, чем политическим руководством.

Короче говоря, любая инновация несет на себе печать определенной утопичности, что тем не менее структурирует протестные движения в большей мере, чем обеспечивает политическое развитие страны. Получается так, что инновация несет на себе печать протестного дискурса в большей мере, чем является проектом социальной и политической мобилизации. И потому она в большей мере востребована протестными движениями исламского духа, начиная с XIX в., и она так и не получила своей конкретной реализации в определенной модели в течение XX столетия[208]208
  Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 175–176.


[Закрыть].

Все эти вопросы и неопределенности ориентируют сравнительное политическое исследование в трех направлениях.

Сравнительное исследование предполагает, в первую очередь, эмпирический анализ политических форм развивающихся обществ еще до выявления их происхождения и степени реадаптации и реинтерпретации по отношению к экзогенной культурной модели. Подчеркнем: реадаптация акцентирует внимание на структурные изменения, реинтерпретация – на трансформации смысла.

Во-вторых, сравнительное исследование предполагает анализ стратегий субъектов власти, что связано, в частности, с происхождением и природой формул ее легитимации. Соперничество между этими формулами может получать выражение как во вполне вероятном эффекте взаимной нейтрализации, так и в том, что формула легитимации этатического типа, будучи экзогенной и, значит, малоэффективной, может ослаблять поддержку государя со стороны населения. В то же время опора только на традиционные форму легитимности подвергает опасности ослабления влияния этатической легитимности.

Наконец, в-третьих, изучение способов использования протестными акторами проекта политической инновации должно учитывать их стремление объявить неспособность правительства действовать в новых условиях. А это становится еще одним мотивом для критики и самого протеста.

Эти три уровня показывают всю опасность действий по политической инновации. Они показывают, что «сиротские динамики» приобретают частично функцию гибридизации проекта. Эта гибридность является источником напряженности и возможных поражений, которые специалисты в развивающихся обществах пытались анализировать на основе использования концепции неопатримониализма.

Ш. Эйзенштадт систематизировал концепцию неопатримониализма для обозначения природы политической системы в развивающихся обществах[209]209
  См.: Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999. С. 324–359.


[Закрыть]. Проблематика, связанная с этой концепцией, рассматривалась политологами применительно к различным странам и регионам: к Среднему Востоку – Д. Билл и Ч. Лейден[210]210
  Bill J., Leiden C. The Middle East: Politics and Power. Boston; London/Sydney, 1975.


[Закрыть], к Конго – Ж.-К. Вильям[211]211
  Willame J.-C. Patrimonialisme and political change in the Congo. Stanford, 1972.


[Закрыть], к Индонезии – Г. А. Круч[212]212
  Crouch H. A. The Army and Politics in Indonesia. Ithaca (NY); London, 1978.


[Закрыть].

Такая география научного анализа свидетельствует о «культурной» широте концепции, а также о глубоком проникновении анализа в ситуацию. В этих и других работах учитывается определенный исторический контекст, со всеми его противоречиями и напряжениями, а также специфика ее (ситуации) политического развития.

Концепция неопатримониализма стремится описать и интерпретировать некоторые последствия, вытекающие из гипотезы «сиротской динамики». Речь идет о том, что данная концепция вынуждена, наряду с учетом экзогенных моделей легитимации власти и политического режима, отказываться от ряда формул эндогенной легитимации. При этом, конечно же, не остаются в стороне вопросы заимствования более или менее неадаптированных политических техник и особенно всего того, что связано с отношениями господства. Развивающиеся общества подчиняются логике зависимости настолько сильно, что контуры гибридного государства, которые являются следствием этой логики, могли бы быть объяснены на основе одной и той же концепции.

Гипотеза неопатримониализма, о которой идет речь, исходит из веберовской категории патримониализма, описывающей традиционное господство, которое осуществляется в силу «добродетели абсолютного персонального права» вождя. В этой ситуации политическое пространство превращается в его своеобразное наследство, а политико-административный персонал – в его подчиненных и даже клиентов. При этом процесс решения полностью подчинен персональной власти вождя.

Неопатримониализм в этих условиях является продолжением той же логики господства, но в современном контексте. Он стремится описать политическую систему, структурированную вокруг «государя» и подчиненную воспроизводству модели персонализированного господства, ориентированного на создание благоприятных условий для властвующей элиты и стремящейся максимально ограничить доступ периферии к ресурсам центра. Эта, как мы ее определили, властвующая элита стремится в таком случае обеспечить монополию представительства и контролировать с выгодой для себя процесс экономической модернизации.

Неопатримониальная логика в развивающихся обществах испытывает на себе двойное воздействие: с одной стороны, значительного изменения в современной ситуации некоторых политических ресурсов, а с другой – слабой социальной мобилизации.

Нужно сказать, что изменение политических ресурсов, как правило, связано с тем, что в последние десятилетия в странах Третьего мира утверждается тесный и гегемонический союз «принца» (государственного руководителя) и бюрократии. Низкий уровень экономического развития многих развивающихся стран предопределяет очевидную ситуацию их зависимости от развитых стран Запада и, особенно от США, которые, используя эту ситуацию зависимости, содействуют утверждению монополии на власть определенным образом ориентированной политической элиты. Чаще всего власть оказывается недоступной для национальной буржуазии.

Такая ситуация, создаваемая при поддержке развитых стран Запада, делает, по сути дела, невозможным создание коалиций или существование групп интересов. Если же такого рода структуры возникают, то это происходит, как, например, в Латинской Америке, по инициативе политической власти. Ясно, что такие структуры по определению не могут иметь открытого протестного характера. Однако и в этой ситуации власть имеет ограничения, т. к. вынуждена проводить выборы.

Правда, государственный руководитель и его бюрократия обладают основными ресурсами господства на политической сцене. И все-таки такое господство может становиться неустойчивым. А потому едва ли не важнейшим элементом господства становится прочность легитимности властителя. Если эта легитимность имеет традиционную природу, то ее подрывают как экзогенные заимствования, например, западных этатических элементов, так и необходимость добиваться, хотя бы минимального доверия к авторитету со стороны своей бюрократии. Если же легитимность имеет харизматическую природу, то она тем не менее вынуждена, по мере своей рутинизации, считаться с бюрократическим институтом и, в первую очередь – с армией, от которой она может постепенно испытывать растущую зависимость. Если легитимность характеризуется как легально-рациональная, то, в силу отсутствия реальной политической жизни и политического соперничества, она может основываться на демонстрации эффективности этих институтов.

В то же время эти институты пользуются слабым доверием у населения. Нет необходимости доказывать, что иностранная концепция легитимности и общественного порядка, основанная на иной социокультурной реальности, оказывается неспособной укорениться в данном традиционном обществе. Хотят того или нет правящие круги, они в любом случае вынуждены в той или иной мере опираться на традиционную легитимность. Это поднимает проблему соотношения сил между государственным руководителем и бюрократией. В зависимости от этого соотношения сил либо государственный лидер, как это имеет место в Марокко или Саудовской Аравии, на основе традиционной легитимности подчиняет себе бюрократию, которая превращается в инструмент его патримониального господства, либо легитимность государя оказывается слабой, как в большинстве стран Африки, и тогда бюрократия получает возможность «менять» государственного руководителя при помощи военных государственных переворотов. В таком случае неопатримониальное господство становится господством бюрократии, и она служит тому, кто способен ей эффективно руководить.

Такая политическая власть еще больше видоизменяется, если она имеет перед собой слабомобилизуемое общество. В таком обществе утверждаются традиционные формы авторитета на периферии, а само оно характеризуется очень сегментированной структурой. Это затрудняет горизонтальную солидарность, т. е. объединение по интересам и классам. В итоге утверждается так называемое «приходское» поведение, для которого характерно слабое влияние центральной власти и ее институтов, а потому индивид ориентируется на свое собственное сообщество. А это еще более затрудняет влияние центра на периферию.

В то же время в сегментированном обществе социальные акторы, как индивидуальные, так и коллективные, обладают весьма слабыми политическими ресурсами и потому оказываются неспособными влиять на центр с тем, чтобы добиваться изменения его публичной политики.

В таком контексте неопатримониальная политика легко поддается анализу и пониманию. Этот контекст побуждает государственного руководителя и его окружение проводить этноцентричную политику, нацеленную на полное присвоение политической сцены, систематический контроль над процессом формирования ресурсов и расширением политического господства внутри различных социальных пространств, в частности, в экономической жизни. Автоцентричный характер неопатримониальной политики позволяет выявить ее логику: все ее составляющие подчинены решению задач воспроизводства группы, находящейся у власти. Эффективность такой политики определяется возможностями оппонентов власти проводить в жизнь иную политическую логику, связанную с проведением свободных выборов, акций давления, создания групп интересов.

Понятно, что такая политика неизбежно вступает в противоречие с императивом экономической модернизации, которая столь же неизбежно подчиняется политическим интересам государственного руководителя. Последний во многом вынужденно проводит модернизацию, ибо ее проведение отвечает прежде всего его собственной легитимности. Понятно и другое: такая модернизация сверху всегда проводится в определенных границах. Эти границы определяются, в частности, тем, что в их пределах не подрываются позиции правящей элиты и сдерживаются возможности конкурирующих с ней элит.

Развитие модернизации в рамках указанной схемы приводит к присвоению политической сцены. В итоге неопатримониализм получает выражение, во-первых, в усиленной персонализации правления, во-вторых, в соединении политико-административной роли и персоны ее обладателя и, наконец, в клиентелизме политико-административной элиты.

Такая организация власти позволяет устанавливать контроль над процессом распределения ресурсов. С помощью этого контроля осуществляется маргинализация периферийных социальных и политических акторов, их отделение от центра политической системы. Это – с одной стороны. А с другой – такой контроль обеспечивает селективную поддержку центра со стороны его клиентелистских сетей.

На основе изучения африканской политической практики уже упоминавшийся нами политолог Ричард Джозеф[213]213
  Joseph R. Le mouvement nationaliste au Cameroune. Les origines sociales de l’UPC. P., 1986.


[Закрыть] выдвинул концепцию «политической системы доходного теплого местечка». Эта концепция освещает такую ситуацию, в которой политические акторы конкурируют между собой с тем, чтобы завоевать властные позиции в государстве с таким расчетом, чтобы потом использовать их в интересах личных или групповых.

Что характерно для такой ситуации? Логика властной организации общества строится на том, что политические ресурсы распределяются таким образом, чтобы артикулировать центр и периферию либо на основе утверждения клиентелистских отношений между ними, либо на основе непотизма[214]214
  Непотизм (от лат. nepos, -tis – внук) – служебное покровительство родственникам и своим людям независимо от их заслуг; кумовство.


[Закрыть], либо на основе коррупции.

Наконец, распространение этой стратегии на социальные пространства позволяет государственному руководителю и его окружению использовать свои властные позиции и осуществлять переоценку политических ресурсов для завоевания новых позиций, в частности в экономической жизни. Реми Лево[215]215
  Leveau R. Le fellah marocain défenseur du trône. P., 1985.


[Закрыть] на примере Марокко показывает, как контроль над процессом экономической модернизации со стороны монархии приводит к присвоению королем и его двором ключевых секторов экономики. В странах Третьего мира происходит, как правило, своеобразная инверсия детерминант процесса модернизации, если сравнивать эти процессы с тем, как они протекали и протекают в странах Запада. Если в рамках западной цивилизации в ходе модернизации выявлялась реальная способность экономических элит оценивать свои собственные ресурсы для завоевания властных позиций, то логика неопатримониальной системы демонстрирует со всей определенностью, напротив, каким образом аккумулирование политических ролей способствует завоеванию экономических позиций и ролей.

Неопатримониализм по-своему оказывает влияние и на условия функционирования политико-административных институтов. Прежде всего, он способствует дальнейшему росту бюрократии. Политическое управление на принципах неопатримониализма, опасаясь формирования конкурирующей элиты, строится таким образом, чтобы добиваться поддержки своей политики, в том числе и возможными соперниками. При этом неопатримониальный режим стремится интегрировать соперников в административный аппарат, с тем, чтобы превратить их в солидарную с властью силу. Так, по сути дела, во всех развивающихся странах, отмечено стремление включать специалистов высшего образования в публичную администрацию. В странах-производителях нефти, начиная с 1970-х гг., осуществлялось массивное рекрутирование чиновников из урбанизированных социальных категорий.

Нужно сказать, что такая практика значительно отличается от процессов бюрократического строительства в странах Западной Европы, где указанные процессы отличала куда как большая селективность и иной ритм бюрократизации. Практика бюрократического строительства в развивающихся странах отличается и от веберовского идеал-типа бюрократии, основанного на строгой конкурсной селекции, на различиях между публичной бюрократией и частным обществом, на строгом определении бюрократических ролей, основанных не на потребностях агентов, а на логике разделения труда[216]216
  Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 180–181.


[Закрыть].

Этот бюрократический избыток порождает порочный круг: с точки зрения модернизации, он выделяет внутри общества акторов, способных обеспечить экономическое развитие; с точки зрения развития самой бюрократии, он порождает неэффективность и иррациональность, умножая роли, наделяя каждую из них плюральностью титулов, что приводит, по крайней мере, к конфликтам компетенции и распределения. Кроме того, неконтролируемый рост чиновничества в условиях слабого экономического роста осложняет условия вознаграждения агентов, что порождает скрытое недовольство и способствует в значительной мере развитию коррупции. Для того чтобы жить, чиновник начинает заниматься подпольным частным бизнесом или добиваться оплаты своих услуг со стороны этого частного бизнеса.

Избыточная логика имеет и иные недостатки: в случае осложнения экономической ситуации происходит неизбежно ухудшение материального положения значительной части чиновничества и даже сокращение его численности. Это порождает недовольство со стороны значительной части чиновничества, а в иных ситуациях – к переходу их на сторону противников режима. Так, исламская революция в Иране и большинство исламистских движений мусульманского мира характеризуются тем, что в их деятельности активное участие принимает немало мелких чиновников.

Следует сказать и о том, что неопатримониальная логика ставит бюрократию в центр процесса распределения ресурсов. С одной стороны, государственный руководитель выделяет чиновничеству значительную часть налоговых сборов с таким расчетом, чтобы обеспечить для них необходимые материальные условия для проникновения внутрь социальных пространств в целях превращения их в конечном счете в своеобразную и надежную клиентелу. Правда, такой процесс не является только однонаправленным движением. Имея немалые средства, бюрократия нередко стремится использовать клиентелу в своих интересах. Так, последние десятилетия принесли немало свидетельств того, как военные ведомства и офицерство прежде всего, оказывали первостепенное влияние на политическое развитие во многих странах Третьего мира, не останавливаясь и перед вооруженным захватом власти.

Рост бюрократии в развивающихся странах сопровождается слиянием публичного и частного начал обществ, к исчезновению различия между ними. Указанный процесс развивается и внутри политико-административных институтов. В итоге, как показал Фред Риггс[217]217
  Риггс Фред (1917–2008) – видный американский политолог, признанный специалист в сравнительной административистике. (Cf. Riggs F. Administration in Developing Countries. The Theory of Prismatic Society. Boston, 1964).


[Закрыть], изучая бюрократии развивающихся стран на основе «призматической концепции», стираются различия между частным статусом и публичной ролью чиновника. Кроме того, как показывает способ распределения политических благ, происходит слияние отношений центра и периферии. Происходит и слияние в механизмах присвоения результатов труда, что является следствием исчезновения различий между публичной и частной собственностью, между использованием и присвоением той или иной социальной роли, между вмешательством в социальное пространство и использованием этого пространства.

Подобные процессы отмечены и в странах Запада. Западная история полна примеров того, как различие между публичным и частным может нивелироваться, что неизбежно приводит к коррупции.

Правда, такие процессы проходят в определенных пределах. Эти процессы, как правило, не покушаются на сам принцип распределения ролей. Сказывалась и традиция: политическое развитие Западной Европы, как мы уже отмечали, осуществлялось на основе культуры различия между публичным и частным. И это необходимо всегда помнить при проведении сравнения. Изучение компаративистами «сиротской динамики» выявляет, что заимствование развивающимися странами политических институтов и практик не сопровождалось импортом культурной модели, связанной с этими институтами.

Что отличает западную культурную модель? Она связана с созданием светского пространства, индивидуализацией социальных отношений и, в частности, отношений между управляющими и управляемыми и особенно – со специфической формулой политической легитимности.

Есть ли такие условия в развивающихся странах? Конечно, нет. К тому же необходимо учитывать, что любой политический руководитель в странах Третьего мира вынужден использовать заимствованные публичные институты на основе понятных для населения формул легитимации власти. А это значит, что эти формулы должны опираться на традицию, которая никак не связана, или даже отрицает, различие между публичным и частным.

Концепция неопатримониализма позволяет интерпретировать многочисленные характеристики «сиротской динамики», негативные последствия, связанные с ней, и особенно противоречия и напряжения, возникающие в результате использования политических моделей западного образца. Эта концепция позволяет учитывать как последствия зависимости, характеризующей отношения развивающихся стран со странами Запада, так и низкий уровень экономического развития и разную социальную мобильность стран Третьего мира.

Вместе с тем концепция неопатримониализма не лишена недостатков. Если рассматривать эту концепцию как продолжение или (еще лучше) как актуализацию веберовской концепции традиционного господства патримониального типа, то она сама по себе порождает определенную двусмысленность: с одной стороны, на основе различия между способом традиционного господства патримониального типа и легально-рационального господства осуществляется некое эволюционистское смешение между ними; с другой стороны, происходит недооценка элементов разрыва между традиционным патримониальным господством и современным патримониальным господством.

Как утверждают Б. Бади и Г. Эрме, эта концепция является своеобразным вызовом сравнительному анализу, претендующему на универсализм. Встают, к примеру, такие вопросы: все ли развивающиеся общества являются обязательно связанными с неопатримониальным порядком, и везде ли этот порядок характеризуется одной и той же природой? Не создает ли история условия для разделения между траекториями развития, между построением политики таким образом, что концепция неопатримониализма становится узкой?

Использование концепции неопатримониализма для анализа «сиротских динамик» позволяет показать отклонения от универсальных интерпретаций развития, в чем проявляется влияние того, что выше мы назвали гибридизацией формул правления и неудач, связанных с внедрением эндогенных формул легитимности и правления. Компаративист должен избегать опасности проведения механического анализа политического развития и связанного с ним постулата об однообразии способов господства в процессе модернизации.

Возможно, главная слабость проблематики неопатримониализма заключается в преувеличении универсального аспекта проблем, связанных с заимствованием внешних моделей, и в недоучете специфики способов усвоения этих элементов политической сценой заимствующей страны. Короче, нельзя относить к одной и той же категории Лорана Кабилу, Башара Аль-Ассада, Абдерахмана Вахида и Жан-Бертрана Аристида, т. е. весьма различающихся между собой политиков. И этот список, конечно же, может быть продолжен.

Оригинальность каждой политической сцены особенно явственна в том случае, когда речь идет об отношениях между управляющими и управляемыми, первые из которых вынуждены удовлетворять «здравые запросы» вторых, т. е. строить свою деятельность с учетом культуры управляемых. А именно к этим вопросам бывают невнимательны сторонники неопатримониализма, что показывают исследования африканистов, когда они изучают, в частности, роль колдовства, традиционную территорию вождя или функции колдовского братства.

Следует учитывать и различия между типами неопатримониализма на основе используемых формул легитимации. Так, традиционная монархия опирается на консервативную модернизацию, а ее способ господства является традиционно патримониальным.

Следует различать также два типа стратегий: к примеру, монархия в Марокко или в Саудовской Аравии стремится подтвердить свой авторитет на основе объединения периферийных традиционных элит, или, наоборот, стремится ослабить эти элиты для того, чтобы самому монарху, включая и его окружение, обеспечивать осуществление функции господства, как это имело место в период правления последнего шаха Ирана.

Первая формула дает максимум эффекта в обществах, где монархия располагает значительным капиталом легитимности и не сомневается в верности нотаблей; вторая – соответствует ситуациям, когда династический центр оспаривается традиционными авторитетами или в силу недолгой истории, или в силу этнических или культурных конфликтов между центром и периферией. Первая формула характеризуется большей стабильностью, вторая – в большей мере отвечает задачам социального изменения, в частности, проведения аграрной реформы или трансформации нравов, например изменения положения женщин. Масштаб изменения зависит от широты действий государственного лидера и его способности мобилизовать политические ресурсы в свою пользу. Указанная мобилизация выступает как привилегированный способ патримониализации общества и политической сцены.

Режимы, которые опираются на революционную легитимность, характеризуются другим патримониальным проявлением. Революционная легитимность не опирается на традиционный авторитет, а использует ресурс власти, который не уравновешен по отношению к другим ресурсам. Это может быть бюрократический, харизматический или экономический ресурс. В первом случае господствует военная бюрократия в странах, как правило, однопартийных, как, например, Алжир; это может быть бюрократия (Сирия и Ирак времен правления С. Хуссейна), опирающаяся на властный ресурс и патримониальный проект, основанный на этнической идентичности (алауитское меньшинство в Сирии президента Асада или группа танкритов в Ираке времен президентства Хуссейна).

Политическая практика показывает, что такой проект может быть эффективным, если он опирается на солидарную и эксклюзивную группу. При этом добровольного объединения бывает чаще всего недостаточно.

Неопатримониальная стратегия проводится с меньшей жесткостью и с меньшими шансами на стабильность, если она связана с простой рутинизацией харизмы лидера (Тунис при Бургибе и после него, несмотря на усилия по преодолению господства миноритарной группы), или если она связана с попытками построения системы господства по инициативе торгово-экономической элиты, объединяющей технократов, специалистов публичной экономики и представителей деловой буржуазии (есть тому немало примеров в разных странах Латинской Америки).