Текст книги "Сравнительная политология. Политическая власть и политическое выражение"

Западная политическая специфика берет начало в многообразной дифференциации структуры специализированного правления, которая получила наименование «государство». Однако такое восприятие государства, оторванного от религиозного и коммунитарного измерения, является только одним из элементов движения Запада к Модерну.

Возможно, что возникновение этого суверенного аппарата, более или менее автономного и секуляризированного, не представляет собой начальную или предварительную фазу такого развития. Западная динамика характеризуется не только конфигурацией центральной структуры правления, освободившегося от наследования и оправдывающего себя во имя метафизики, ставшей рациональной. Государство испытывает влияние постепенного установления новых и эволюционирующих отношений между управляющими и управляемыми. Эти отношения вписываются в режим правления, который все более и более отличается от этатического аппарата и который придает ему, вплоть до наших дней, единственную легитимность – внешнюю по отношению к нему – демократическую легитимность. Это развитие берет начало в старых механизмах, даже если недавно оно стало опираться в большей мере на режимы по отношению к государству на уровне интеллектуальной легитимации власти.

Эта переориентация в пользу управляемых стала результатом, возможно, территориального деления во времена Средних веков. В рамках такой политики правления оно испытывало влияние индивидуального гражданства, которое не способно возникнуть в рамках больших империй. Но в силу разнообразия экономической и социальной динамики, развивавшихся, начиная с XVII в., становление современных политических режимов осуществлялось различным и даже конкурентным образом как выражение особых черт политической памяти, присущей каждой из евро-американских стран. Развитие процесса становления демократических режимов правления наложило свой отпечаток и на становление государства, обладающего высшей легитимностью.

Европа является, пользуясь метафорой Б. Бади и Г. Эрмье, неудавшимся Китаем, или засидевшейся в девушках Швейцарией[51]51
  Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 104.


[Закрыть]. Представляя собой достаточно однородное и относительно небольшое с точки зрения мирового измерения пространство, Европа так и не смогла политически объединиться. В силу этого европейцы избежали принудительной власти, примеры которой дают азиатские деспотические империи. В силу этого же плюральность соперничающих между собой суверенитетов, а не имперское единство, являло собой европейскую реальность, предопределяя определенным образом религиозный, идеологический и стороннический плюрализм.

Уже могущественная Римская империя не могла утвердиться за пределами Дуная или немецких лесов. Она вынуждена была искать компенсацию, почти колониальную, за пределами Средиземноморья или в направлении Востока. Позднее, на выходе из Средних веков, она потерпела поражение в Германии перед лицом сопротивления, а потом и наступления периферийных княжеств континента. Таким же образом в XVI–XVII вв. Габсбургская империя[52]52
  Габсбургская империя – неофициальное название совокупности территорий, находившихся под властью австрийской ветви династии Габсбургов. Данное название широко используется для обозначения совокупности государственных образований, находившихся под властью императора Священной Римской империи Карла V Габсбурга, включающих Испанию, Испанские Нидерланды, Франш-Конте, Ломбардию, Неаполитанское королевство, Сицилию, Сардинию и американские владения Испании.


[Закрыть] погрязла в проблемах в силу своей материальной и политической неспособности осуществить объединение.

Отметим, что это объединение к тому же велось без твердой убежденности в необходимости сохранения такого имперского формирования. Карл V[53]53
  Карл V (1500–1558) – король Германии (римский король) с 28 июня 1519 г. по 1520 г., император Священной Римской империи с 1520 г., король Испании (Кастилии и Арагона) под именем Карл I с 23 января 1516 г. Крупнейший государственный деятель Европы первой половины XVI в. Карл V последний человек, когда-либо формально провозглашенный римским императором.
  Разочаровавшись в идее формирования всеевропейской империи, после заключения Аугсбургского религиозного мира, Карл 15 октября 1555 г. отказался от Нидерландов в пользу сына Филиппа. 16 января 1556 г. он также в пользу Филиппа сложил с себя испанскую корону, в том числе отдал владения Испании в Италии и Новом свете.


[Закрыть] даже не верил в необходимость этого и явил собой пример ушедшего в отставку императора.

Позднее авантюры Наполеона или Гитлера были выражением кризиса, вызванного к жизни действиями разделенных государств. Равновесие стало правилом политического структурирования Европы со времен Людовика XIV[54]54
  Людовик XIV де Бурбон, также известный как «король-солнце» или Людовик Великий (1638–1715) – король Франции и Наварры с 14 мая 1643 г. Царствовал 72 года – дольше, чем какой-либо иной европейский король в истории. Убежденный сторонник принципа абсолютной монархии и божественного права королей.


[Закрыть]. И это правило позднее продолжает действовать, а все попытки иного развития событий являли собой лишь нереалистические амбиции римского прошлого.

Разновидность фундаментального препятствия, которое Европа установила на пути имперского деспотизма, может, на первый взгляд, показаться парадоксальным. Старый континент занимал и занимает в наши дни относительно ограниченное пространство, в котором коммуникации были достаточно развиты даже во времена доиндустриальной эры.

Вместе с тем народы Западной Европы не так уж сильно отличаются друг от друга: они близки с точки зрения языков (и их относительно немного), разделяют однородные ценности, в культурном плане коренящиеся в христианстве. Более этого, европейские народы находятся на близких уровнях экономического и технологического развития, в том числе и в военном отношении. Этот последний фактор в значительной мере предопределил логику политического разделения Европы.

Несмотря на территориальные разделения, Западная Европа была достаточно богатой и технически развитой, что позволяло ей противостоять внешним агрессивным проявлениям. Назовем некоторые из них:

• мусульманская угроза, начиная с VIII в.;

• османская экспансия – до XVII в.;

• наступление фашизма в 1930–1940 гг.;

• давление Советского Союза, а потом и мировой социалистической системы в XX в.

Западная Европа избежала участия в процессе объединения, навязываемого извне. Да и изнутри не нашлось силы, которая смогла бы изменить политическую плюральность Европы. Решающий поворот произошел в период с 1470 по 1660 гг., когда исчезла способность к господству Испании в Европе. Это иллюстрирует количество вооруженных людей в странах Европы.

Таблица 1. Рост количества военных в Европе в 1470–1660 гг.

Источник: Parker G. Spain and Netherlands. London, 1979. P. 96.

Тот же механизм дал о себе знать применительно к Франции в 1790–1815 гг. Однако нужно сказать о том, что период с конца XV в. до середины XVII в. был решающим в стабилизации европейской плюральности. Именно тогда утверждаются абсолютистские монархии, которые обеспечивали направление огромных расходов на военные цели. И именно в этот период укрепляется и государство в разных странах, делая необратимым политическое разнообразие Европы. Это последнее, правда, проявляется противоречивым образом.

С одной стороны, укрепление абсолютистского государства связано с ростом его обязательств в подчинении субъектов. Существенно значимые понятия границы и территориальности статусов или юридических обычаев уточняются в таком случае. Долгое время каждый субъект сохранял свой юридический статус в любом месте. Начиная с XV столетия, человек все более и более подчиняется государству на определенной территории, на которой он проживает. Физические границы этой территории определяются управляющими. Это предопределило национальное разделение современного гражданства, основанного на универсалистских предположениях.

Параллельно утверждался суверенитет государства, свободного от конкурирующего авторитета в той области, в которой он господствует. А индивиды, которые там находились, обязаны были ему подчиняться. Но если народ становится позднее «суверенным», он утрачивает способность к независимости индивидов, которые теперь связаны обязательствами. По мере развития абсолютизма, а потом и режимов современных правлений, этот суверенитет преобразуется в объединительную абстракцию в своем этатическом выражении в рамках определенной территории.

Формирование концепции «граница» рассматривается в этой же перспективе. Прежде, как например в Китае или на Востоке вообще, это понятие было связано с определенной зоной. С зоной, оспариваемой и пористой, разделяющей неведомые друг для друга миры, например: христианство и ислам, или цивилизацию и варварство, или полюсов авторитета в римском смысле Limes[55]55
  Limes – термин, которым обозначались границы Римской империи во II в. н. э. Эти границы протянулись на 5 000 км от Северной Великобритании через всю Европу к Черному морю, а оттуда – к Красному морю и Северной Африке.


[Закрыть], или в принятии английского термина Frontier[56]56
  Frontier – термин, характеризующий ту часть страны, которая находится на определенной заселенной зоне. В отличие от Limes, этот термин, помимо международной границы, включает и зону вдоль международной границы. Этот термин отразил американский опыт формирования государственности в США. Frontier не столько место, сколько повторяющийся процесс адаптации и изменения, дающий силы непрерывности государства и американской культуре.


[Закрыть].

В Европе XV в. это понятие приобретает точное топографическое значение, отличное от предыдущего периода. Терпимость, как результат естественного перехода между определенными комплексными пространствами, включающих множество политических, а также культурных, социальных и экономических элементов, уступает место требованию нахождения людей в предписанном политическом пространстве только на основе политического критерия. С этого момента границы приобретают современный смысл, тогда как немецкий термин Grenze, или английские термины Border или Boundary, в XVII в. перестают обозначать границы суверенитета только государства. То же самое происходит и в Италии, где выражение Confine di Stato возвращается к старой идее границ, отражающих физические и юридические ограничения для управляемых.

С другой стороны, конкурентная множественность этих этатических ограничений не является тотальным закрытием государств Европы. Европа – не Китай. Ни одно из государств Старого континента не могло превратиться в Срединную империю, отрезанную от своего окружения. Какими бы ни были средства действия и аргументы их легитимации – государство-администрация при абсолютизме, а также современное государство-нация – не могут достичь идеала закрытости.

С одной стороны, европейские политические объединения являются схожими в основных чертах и различными одновременно в своей ситуации. В силу этого некоторые из них остаются более пермиссивными (терпимыми, дозволяющими) и открытыми новым доктринам или практикам, чем другие, склонные в большей мере к попыткам наступления на личную независимость своих граждан.

С другой стороны, близкое географическое соседство стран Западной Европы способствует перемещению граждан, товаров, денег, образов жизни, идей, чему государства решительно помешать не могут. Это позволяет существовать и действовать разнообразным меньшинствам. То, что может быть запрещено в одной стране, может иметь право на жизнь в другой стране. Это отмечено на протяжении ряда столетий. Тем самым обеспечивается плюральность европейских политических пространств, что позволяет понимать культурный и идеологический плюрализм, а также фермент автономии обществ перед лицом центрального авторитета.

Нужно сказать, что через фракционирование политического единства Западная Европа и Северная Америка сформировали пермиссивное[57]57
  Пермиссивный (англ. permissive) – позволительный; система права, ставящая акцент на разрешении, а не на запрете.


[Закрыть] пространство, в рамках которого происходит взаимодействие освободительных факторов гражданства. Как и везде, власть в таком пространстве стремилась обеспечить лояльность управляемых. Но она никогда не могла избежать физического или духовного бегства, того, что А. Хиршман[58]58
  Хиршман Альберт Отто (1915–2012) – американский экономист и политолог немецкого происхождения.


[Закрыть] называет их «выходом» из навязываемой системы гомогенизаторских[59]59
  Гомогенизация (гр. gomogeněs) – однородный по составу (противоположный гетерогенному).


[Закрыть] требований управляющих. Западная концепция политики, как и контрактные отношения, рассматриваемые как добровольные, выросли из этого. Вплоть до наших дней освобождение Центральной и Восточной Европы питалось этим же самым побуждением – западнизацией континента[60]60
  Cf. Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 107.


[Закрыть].

Этот вопрос осветил в своих работах С. Роккан[61]61
  Роккан Стейн (1921–1979) – норвежский политолог и социолог. Профессор сравнительной политологии Университета Бергена.


[Закрыть]. Составляя «концептуальную картографию» Европы в период Реформации и контр-Реформации и возникновения рыночной экономики, он напоминает как две различные среды, хотя и соседствующие друг с другом, определили современную политическую идентичность.

Прежде всего, он обращает внимание на истоки разделения Западной Европы на две зоны. Первая – Север / Северо-Запад характеризуется ранним утверждением национальной идентичности консенсусной природы, а также утверждением устойчивых представительных режимов, рожденных процедурами политических изменений, производившихся на основе достижения компромисса. Параллельно развивалась и вторая зона – в центре и на Юге континента. Здесь национальная идентичность образовывалась в более трудных условиях в силу слабости консенсуса из-за сложившихся традиций конфликтного столкновения и сопротивления изменению.

C. Роккан указывает на пружину этой дифференциации, выделяя две территориально определенных переменных: переменная «двух Европ» – католической и протестантской, с одной стороны, и переменная «двух экономических Европ» – с другой. Одна из этих переменных характеризовалась с XVI по XVIII вв. подъемом рыночного капитализма и восхождением буржуазии, а другая – сопротивлением экономической и социальной модернизации, набиравшей силу на Старом континенте в то время.

Отсюда выявляются две оси, вокруг которых формируется дихотомия. В направлении Север/Юг действует культурная и религиозная ось, которая отражает дистанцию различных стран от центра духовной власти в Риме – центра католической церкви. Другая ось по линии Восток/Запад охватывает те же самые страны по отношению к торговым и финансовым центрам – от Балтики и Голландии до Севера Италии через Рейн.

По С. Роккану, изначальная дифференциация западных политических систем подчиняется топографической логике. В первую очередь, он напоминает, что наиболее прочные и старые государства рождаются на периферии Европы: во Франции, Англии, Швеции, а также в Испании и Португалии. Иначе говоря, на достаточной дистанции от торговых центров, т. е. в странах, верных средневековой автономии и враждебных абсолютизму. В то же время они отдалены от центра католической власти и Рима, враждебно относившегося к укреплению национальной власти, особенно в Германии и Италии.

Во-вторых, парадигма С. Роккана показывает также, что интенсивность чувства национальной идентичности, присущая жителям периферийных государств, например Англии или Скандинавским странам, тем выше, чем дальше от Ватикана они находятся. И наоборот, страны, близко расположенные к Риму, в частности Германия и Испания, в силу этой близости к Ватикану образовывали базу католической контр-Реформации перед лицом протестантизма. Легкость и сила этого движения основывалась на превосходстве идеологии не только религиозной, но и транснациональной, свободной от контроля местных политических руководителей и расходящейся с национальным сознанием. Конфликт церковь/государство в этой зоне является результатом именно такой ситуации.

Наконец, в-третьих, отношение устанавливается между степенью авторитаризма, или пермиссивности национальных государств, и их позицией по отношению к торговым портовым городам, определявшим капиталистическую динамику (эта позиция определяется по оси Восток/Запад). Пример процветающих буржуазных сообществ, связанных с открытостью и управляемых ими самими, был опасным для централизованной монархии, в частности, для французской монархии.

Напротив, государства, которые отдалены от ядра свободы, в частности английская монархия, в меньшей степени были подвержены риску «политической заразы», которую она представляла для них. Отсюда берет начало вынужденное отрицание местных или социальных автономий со стороны французского абсолютистского государства как наследника якобинства и, наоборот, большая толерантность правительств Северной Европы к различным формам автономной организации обществ.

На этой арене, находившейся в стороне от духовной власти Рима, а также от экономической контрвласти буржуазии по оси Рейна, Англия получила максимальную выгоду. Как и Скандинавские страны, она смогла оспорить религиозную монополию папства и выстроить национальный протестантизм. В свою очередь, новая автокефальная церковь вооружила ее дифференцированным идеологическим ресурсом – национальным, чего были лишены страны Центра и Юга континента. С тех пор Англия располагала средством развития системы гомогенных и консенсусных позиций, что потом будет предшествовать развитию парламентаризма и прагматической политики компромисса.

Иная ситуация складывалась в Германии и Италии, где получила развитие репрессивная контр-Реформация, которая лишила их возможности обращаться к специфическим идеологиям. В это же время Испания укрепляла свое государство на основах «транснациональной католической» природы ее идеологических ресурсов.

Франция же являет нечто среднее. Достаточно удаленная от Рима, для того, чтобы утвердить автономию своего государства перед лицом религиозной власти, она является одновременно соседствующей с ядром католицизма, и потому она не могла радикально порвать с ним. А также Франция располагалась на близком расстоянии к оси долиберального капитализма торговых городов, что способствовало формированию нерепрессивного государства.

Различие, которое создает в большей мере пространство относительной свободы, нежели пространство репрессивной деятельности, предшествует появлению политического Модерна в Европе. Однако плюрализм интересов, идей, а потом партий, который его характеризуют, начиная с XVIII в., не являются результатом только этого фактора, связанного с множественностью зон суверенитета и форм правления. Объединительный субстрат культурной природы сосуществует с различными политическими изменениями. Этот инвариант почти везде действует в противовес холистской или коммунитарной концепции социальной жизни и политического господства. Его индивидуализирующее значение берет начало в процессе религиозного порядка.

Источник прорыва индивидуализма на европейском континенте берет начало в одновременном воздействии трех процессов:

• в стратегии главных экклесиастических акторов;

• в движении общества в направлении капитализма;

• в эволюции религиозных доктрин.

Начиная с V в., когда церковь приобретет мирскую силу, она становится агентом первого освобождения индивида. Церковь этого добивается, навязывая новую концепцию брака, родства и наследования в противовес библейской традиции, а также греко-латинской или германской европейской традиции. Все эти традиции основывались на патриархальном, или родовом, принципе, который исключал возможность выхода по своему желанию из семьи как в материальном, так и в религиозном смыслах. Церковь же навязывает идею, странную для того времени: брачный выбор должен основываться на согласии свободных и индивидуальных воль верующих. Брак должен быть решением супругов, а не семьи. Параллельно церковь вводит не менее революционное изменение в статусы вдов и сирот, которые перестают быть подчиненными семьям и должны располагать правом наследования, которое помогало бы им существовать в дальнейшем. Это в долговременном плане имело освободительное значение.

В ряде стран такому развитию событий оказывалось значительное сопротивление, а в других же странах – это способствовало утверждению того, что потом становится базой западного характера развития страны. Моральная легитимность нуклеарной семьи формируется на основе ее широкого распространения. Она несет в себе черты как экономические, так и политические. Прежде всего, речь в данном случае нужно вести о материальной самодостаточности семьи, а еще больше об ее процветании, связанном с инициативностью каждого индивида, со способом производства, выходящим за пределы необходимости и самодостаточности. Эта самодостаточность была нацелена на получение коммерциализированной прибыли и содействовала утверждению индивидуализма.

Согласно А. МакФарлейну[62]62
  Макфарлейн Алан (1941 г. рожд.) – антрополог и историк, почетный профессор королевского колледжа в Кембридже. Специализируется на сравнительном исследовании происхождения и характера современного мира. Является членом британской академии и Королевского Исторического общества.


[Закрыть], практически индивидуализм берет начало в XII в. в крестьянской среде, по крайней мере, в Великобритании. В меньшей мере это проявляется в Нормандии и Северной Франции, а также в фламандской и нидерландской зонах Северной Европы[63]63
  Cf. MacFarlane A. The Origins of English Individualism. Cambridge, 1979.


[Закрыть].

Во-вторых, церковь закрепляет это изменение почти одновременно с формированием политического образа в форме средневековых ассамблей, которые она стремилась противопоставить воле государей. Генеральные штаты, кортесы, палаты общин вписываются в концепцию плюральности интересов и являют тем самым выражение плюрализма позиций их членов – сеньоров, а также обогатившихся крестьян, ставших буржуа.

Городские корпуса и деревенские ассамблеи указанное явление еще более усиливают, в меру того, что они объединяют различных людей из народа, которые в массе своей отказывались, хотя бы частично, от коммунитарного конформизма. В этот период возникает неразрешимое противоречие между свободой и равенством. Оно дает о себе знать, как считают некоторые политологи, вплоть до наших дней.

Потребовалось более двух столетий для того, чтобы такой индивидуализм вошел в общественные нравы и получил свое доктринальное закрепление в религиозном плане. Начиная с XIII в., теология Фомы Аквинского в полной мере признала дуализм мирского и духовного. Но она ставит вопрос таким образом, что если политика существует сама по себе, то это происходит только потому, что Бог позволяет это существование, которое не связано с волей индивидов. Божественный рисунок не предполагает согласия людей. Он находит свое выражение в естественном законе, который навязывается как управляемым, так и управляющим.

При этом арбитраж власти имеет свои границы, которые определяются господством законов – сверхъестественных по своему источнику, а не законами абстрактно равных и суверенных лиц. Политическая модель остается органической. Она сводит множество к единству для того, чтобы постулировать, поверх тривиального разнообразия реальных лиц, первичное единство, образованное телом множества. Государство является материальным телом сообщества подобно тому, как церковь является его мистическим телом.

И только в XIV в. францисканты, английские в частности, откажутся от этой трансцендентной легитимации политического господства. Для них осознание всемогущества Бога исключает навязывание естественного и универсального права, которое отвечало бы его рисунку. Божественный рисунок остается по своей сути непознаваемым в соединении множественности отношений с каждым верующим, рассматриваемым индивидуально. В итоге признается особенность каждого индивида перед лицом универсальности сообщества. Таким образом утверждается то, что позднее стали называть «путем Модерна» в вере; этот путь объявляет первенство индивида как источника легитимной религиозной, социальной и политической организации. С одной стороны, сама церковь рассматривается как добровольное объединение верующих индивидов. С другой – частная собственность оправдывается на основе приоритета реальной личности, тогда как авторитет оправдывается с позиции признания плюральности индивидов, групп, языков, норм и способов правления.

Это доктринальное изменение выражается в поддержке францисканцами германской Римской империи в ее борьбе против Папы. Но в длительном плане его смысл заключается в том, что утверждается античная идея civitas, указывающая на двусмысленность базы современного государства, основанного на гражданстве. Несмотря на свое либертарианское значение, францисканская теология подчиняет понятие гражданства концепции государства. Основывая свою легитимность, скорее, на согласии индивидов в большей мере, чем на естественном праве Божественного начала, это государство является независимым создателем законов, а не результатом трансцендентного законодательства, желаемого Богом. Определяя свободу человека через источник ее легитимации, государство может превратиться в притеснителя как по имени, так и по месту, с точки зрения делегирования власти с согласия индивидов, хотя на самом деле это делегирование осуществляется без согласия индивидов. Таким образом, проявляется вторая апория западной политической специфики, в которой воспевание индивидуальной свободы несет в себе ее отрицание. Западная динамика власти основывается на экзальтации индивидуализма, используемого в интересах управляющих[64]64
  Cf. Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 110–111.


[Закрыть].

В XVI в. Реформация обращается к этой проблеме. К 1520 г. проповедь Лютера, казалось, придает этому вопросу освободительную и адресованную в пользу управляемых тональность. Выдвигая принцип свободного арбитра в интерпретации Писания, эта тональность ставит под вопрос религиозный авторитет. Лютеранство объявляет свободу мысли и мнения, выступая против необходимости подчинения наследственной иерархии.

Проповедь Лютера оказалась уместной для использования в своих целях крестьянского восстания. Однако в 1524 г. он осуждает это восстание. И уже с 1529 г. лютеранство превращается в аристократическую доктрину. Лютер защищает неизбежно деспотический принцип Cujus regio, ejus religio (каков принц, такова религия). Этот принцип утверждал право монархов навязывать подданным свои религиозные убеждения, увеличивая свой авторитет тем, что превращал монархов в обладателей существовавшего тогда идеологического ресурса – веры. Если до того таким ресурсом обладала Римская церковь, то теперь – государи монополизировали этот ресурс в рамках новых конфессий государств в Центральной и Северной Европе.

Поддержка абсолютизма этим своеобразным даром правителям в лице национальных религий-идеологий была дополнена еще одним более значимым дополнением лютеранства – всемогуществом государства. Не довольствуясь забвением принципа «воздайте кесарево кесарю, а Божие Богу»[65]65
  Евангелие от Матфея // Библия. Нью Йорк, 2001. С. 1099.


[Закрыть], лютеранская теология наделяет обладателей власти принуждениями религиозной морали. По Лютеру, излишек авторитета не является только формой искупления для народа. Власть, как таковая, является необходимым моральным злом. Она свободна в силу этого от этических обязательств. Признаваемая как осуществление силы, отвечающей непознаваемому Божественному рисунку во всех обстоятельствах, даже при тирании, она является легитимной и находится вне евангелических и христианского естественного права императивов.

Такое понимание основывается на сверхъестественном видении злобного могущества управляющих, но это является только тенденцией принципа, не обязательно ведущего к тирании. Однако долгое существование деспотизма старого режима в лютеранских странах Скандинавии, а потом их легкое превращение в демократические режимы, для которых характерно повсеместное присутствие социал-демократического государства, сопровождалось отторжением индивидуализма как принципа действия.

Более того, немецкий пример находит выражение в недоверии к взаимодействию статуса власти в лютеранской культуре и длительного подчинения немецкой концепции гражданства авторитарным дисциплинарным ценностям. Невольно вспоминается идеал Платона о создании общества, которое описывается метафорой «государство-казарма».

На практике такое государство в среде лютеранской культуры было сформировано при Фредерике Вильгельме[66]66
  Вильгельм Фредерик (1797–1888) – прусский король с 1861 г. и германский император с 1871 г.


[Закрыть], а в теории получила выражение в гегелевской концепции государства как «мира, в котором разум возникает из самого себя», которому следует «поклоняться… как божественно-земному существу»[67]67
  Hegel F. Principes de la philosophie du droit. P., 1975. P. 258, 270.


[Закрыть], находят выражение на практике, в которой подчинение является областью веры, как это было в гитлеровской Германии. И это имело место быть в стране, исповедовавшей лютеранство. Есть все основания утверждать, что индивид в демократическом обществе обладает правом на свободу совести, общество же такой свободой обладать не может.

Этика и политическое воздействие кальвинизма существенно различаются между собой. Безусловно, они лежат в основе англосаксонского, швейцарского или голландского вариантов демократической гражданственности. Но, в отличие от Лютера, Кальвин не ограничивается прямо значением принципа «свободный арбитр», который он провозглашает. В отличие от католического использования морали для всех форм деятельности и всех профессий, указанный принцип производит революционное изменение в ценностях. Если до него эти ценности были иерархизированными, то теперь они стали горизонтальными и оказались в равном положении перед лицом рисунка Бога.

Что это означает? Религиозные элементы и роль священника не находятся более на вершине. Они смягчаются во всех аспектах человеческого существования, все становятся священными в равной мере. Политика не вписывается в мирскую жизнь. Она занимает тот же горизонтальный уровень, как и другие проявления социальной жизни. Она более не может претендовать на некое превосходство.

Описанное нами изменение подрывало традиционный гражданский авторитет наследственного типа, а также экклезиастический авторитет. Однако зерно современного классического духа предполагает естественным образом использование избирательной процедуры как источник легитимности руководителей, сначала религиозных – с пресвитерианским[68]68
  Пресвитериане – течение в кальвинизме, возникшее в период Реформации в Шотландии и Англии, правое крыло пуритан. Выступали против королевского абсолютизма и поддерживавшей его англиканской церкви. Сыграли важную роль в английский революции XVII в. Выступали за независимость от государства, «дешевую церковь», отвергали власть епископа и признавали лишь роль пресвитера.


[Закрыть] механизмом – потом и политических. На этом поле все «демократы» в настоящее время продолжают кальвинистскую традицию, даже если они этого не знают и полагают, что они вышли из католической традиции.

Кальвинистское наследие оказало воздействие на две другие черты западной современности. Одна из них вытекает из отношения между государством, или суверенной властью, с одной стороны, и обществом в зависимости от горизонтального расположения ценностей – с другой. Государство, не имея первенства перед обществом, по сути дела, оказалось в зависимости от общества.

Ставшее привычным в католических или лютеранских странах, самовыражение гражданского общества становится неприемлемым в кальвинистских странах. Определитель «гражданское» кажется недостаточным и не свойственным для общества, т. к. отражает первенство государства.

В странах кальвинистской традиции государство является только элементом общества, и оно ему подчиняется. Политик при этом не обладает суверенным авторитетом. Он является только выразителем осуществления минимальной функции правления. Декларация независимости 1776 г. свидетельствует об этом: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых».

В отличие от государства, созданного в католических или лютеранских странах, правящий аппарат кальвинистского государства оспаривает этические претензии на гегемонию над обществом. Вот почему парламентаризм[69]69
  Парламентаризм представляет собой комплекс идей, ценностей, принципов и установок, в совокупности составляющих идейно-политическую основу парламентской формы государственного устройства (См. подробнее: Гаджиев К. С. Сравнительная политология. М., 2012. С. 169–173.).


[Закрыть] рождается в среде сменяющегося консенсуса; в противном случае он становится инструментом контроля остаточной и ограниченной власти государства. В идеале общество должно управляться самим собой.

Вторая черта политического воображения, присущего кальвинизму, противоречит одновременно его абстрактному принципу равенства и реальности подлинного плюрализма. Утверждая, что все формы активности обладают достоинством и отдавая предпочтение индивидуальным свободам в их практическом выражении, кальвинизм поддерживает идею того, что экономика является игрой с нулевым результатом и что богатство одних не ведет к бедности других. Как и у францисканцев, эта концепция подтверждает легитимность реального неравенства между людьми. А политическим следствием такого подхода является то, что народный бунт против неравенства оказывается неприемлемым, т. к. вступает в противоречие со свободой. В своей элитистской версии, осуществленной в Англии в XVIII в., кальвинизм содержит ядро цензорной реакции в отношении гражданства простых людей.

В то же время, растворяя религиозное в формах социальной жизни, кальвинистская традиция плохо согласуется с аутентичным плюрализмом. Конфессиональная, или политическая, плюральность признается, но выбор той или иной из них не предполагает обязательного равнения на ценности сообщества. Обязательность консенсуса преобразуется в гражданскую религию, прежде связанную с Богом. Приведем пример политического катехизиса Т. Джефферсона, когда он пишет: «Бог привел американский народ к установлению нового социального порядка, который будет установлен во всех нациях»[70]70
  Cf. Badie B., Hermet G. Op. cit. P. 113.


[Закрыть].