Текст книги "Академия Истины"

Глава 31
Скотник

Судя по тому, как грохотал весь день гром, лето должно было выдаться на редкость урожайным и плодородным. Тяжелые раскаты как нельзя лучше подходили к моему душевному настрою. Я с трудом заставляла себя сидеть смирно, очень уж хотелось вскочить и убежать. Но Чеккина, уходя, заперла дверь, так что деваться мне было некуда. Оставалось нервно ерзать да изучать свое отражение в стареньком трельяже. Здесь, в маленькой гримерной комнатке за сценой, подруга предложила мне выслушать Питера. Трельяж отделялся от двери ширмой, которую при желании можно было сложить или разложить, а створки зеркала позволяли видеть стоящего у дверей безо всякой необходимости оборачиваться. Ширму я, правда, отвергла: пусть не думает, что я его боюсь, а вот возможность наблюдать за парнем, не демонстрируя своего лица, была очень кстати (я, если честно, опасалась, что позорнейшим образом расплачусь, так хоть слез моих видно не будет).

В замке заскрежетал ключ, и я вздрогнула, хотя уже давно ждала этого звука. Франческа впустила юношу и грозно прошипела:

– Ты обещал, что уйдешь, как только Фея попросит!

– Я помню.

Ох, мамочки, я еле заставила себя не оборачиваться, настолько безжизненным казался голос Питера. Впрочем, видок тоже был такой, что краше в гроб кладут. Как там намедни сказала Брианда? «Ходит с осунувшейся рожей»? Это она очень мягко выразилась! Северянин выглядел так, словно ничего не ел несколько недель: щеки ввалились, нос заострился, под глазами такие синяки, будто дрался с кем.

Наверное, это должно было меня порадовать, все же, видимо, он переживал не меньше моего, но радости я не испытывала. Даже шевельнулось в глубине души что-то похожее на жалость, но я напомнила себе, что он поступил подло и моего сочувствия точно недостоин.

– Смотри, если обманешь, я не знаю, что с тобой сделаю! Прокляну как минимум! – пригрозила меж тем Чеккина богатырю, ободряюще улыбнулась мне и затворила дверь.

В гримерной повисла напряженная тишина. Питер не выдержал первым:

– Здравствуй, Фея!

Я промолчала. Может, и невежливо, но голосу своему доверять сейчас я не могла. Так и продолжала сидеть вполоборота к двери, глядя в створку трельяжа. Впрочем, парень, кажется, и не удивился.

– Ты злишься, и я тебя понимаю. Не жду, что ты меня простишь, но хочу, чтобы знала: я не собирался причинять тебе боль.

Угу, так я и поверила! А ты думал, мне будет весело, когда пройдут навязанные амулетом чувства? Чуть вслух не спросила, но вовремя прикусила язык.

– Я не мастер говорить длинные речи, но начать придется все равно издалека.

Моя родина – на самом севере, у края земель богов. Там очень красиво: небо переливается разноцветными огнями, искрится снег в свете луны, деревья в лесах напоминают гигантские пряники – по темному фону разлиты белые узоры… Однако природа у нас не только прекрасна, но и сурова: очень мало плодородных земель, очень долгие зимы, а лето, наоборот, совсем короткое. Мы почти не занимаемся земледелием и не разводим крупный скот. Живем охотой, рыбной ловлей и торговлей. Торгуем пушниной, дарами океана и драгоценными камнями, которые добываем в горах. Так было всегда.

Но на моей памяти с каждым годом становится все холоднее и холоднее: промерзает почва, добыча камней затрудняется, плохо растет трава и гибнут немногочисленные стада. Старейшины говорят, что изменились и океанские течения: косяки рыбы уходят все дальше от берега. Многие кланы снялись с насиженных мест и перебрались южнее, дальше от океана, но на новом месте надо обживаться, а на это нужны силы. В последнее время в маленьких общинах все чаще бывают смерти от голода.

Тут Питер замолчал и устало потер глаза. Я же не могла взять в толк, как связан рассказ о природе северного края с любовным амулетом, но решила послушать еще.

– Не знаю уж, по какой причине, но маги в наших краях рождаются довольно слабые. Так тоже было всегда. Единственное исключение – служители. Жрецы – выходцы из северных земель – ценятся по всей Веритерре.

Наша Верховная жрица – Мудрая Хельга. Говорят, что она самая сильная провидица в стране, если не в мире. Этим летом она неожиданно собрала совет старейшин. Я там не был, но с чужих слов знаю, что ей было явлено видение, предрекающее возвращение в мир ведуний. Старейшины говорят, что только благодаря дару ведуний договариваться с природой раньше в наших краях жить было намного легче. Старейшины постановили, что нам необходимо попытаться заполучить к себе хотя бы одну ведунью. Только даже я понимаю, что мало кому захочется жить в суровых условиях Севера, если рожден где-то в другом месте и в любом уголке Веритерры тебе будут несказанно рады.

Тем не менее в прошлом году Хельга велела прислать к ней тех, кто получит письмо из Академии. Среди всех молодых людей наших кланов я оказался единственным. Меня отправили в Храм, где жрица долго бормотала молитвы, окуривала меня какими-то травами, разглядывала мои руки, а потом рассыпала руны. В итоге сказала, что в Академии я должен записаться на уроки танцев. Девушка, которую поставят со мной в пару на первом занятии, и будет ведуньей.

Вот тут я не выдержала и, обернувшись, посмотрела прямо на Питера. Он выглядел усталым, но непохоже, чтоб пытался издеваться или шутить.

– А дальше мне было велено соблазнить ведунью. Так надежнее всего привязать девушку к нашему народу. – Тут у парня нервно дернулся уголок рта. – Я отказался. Сказал, что богиня не для того признает истинными браки по любви, чтобы из корыстных побуждений принуждать девушку к нежеланному супружеству. Что тут началось! Все эти служители из Храма налетели на меня, как стая воронья на падаль: и ничего-то я не понимаю в заветах богини, и не мне решать, что кому предначертано, и не сын я своего народа, и вообще, как у меня только язык поворачивается оспаривать волю Великой Веритассии! Я стоял на своем: мне богиня своей воли не являла, а раз они такие умные, так пусть сами и едут в Академию. В общем, до самого конца лета все жрецы и соплеменники уламывали меня хотя бы попробовать поухаживать за ведуньей, вдруг мы понравимся друг другу, тогда и волноваться будет не о чем. На это я согласился, хотя вся ситуация мне не нравилась.

На первом уроке танцев я стоял и все пытался угадать, кто из девушек – ведунья. И даже не знаю, чего мне хотелось больше: чтобы ею оказалась ты или не ты? Ты была самой красивой девушкой из всех, кого я видел, и по своей воле я и сам выбрал бы тебя. Но у тебя был такой открытый и наивный взгляд, что мне заранее становилось тошно от необходимости втираться в доверие к сущему ребенку. Ну, дальше ты знаешь: нас поставили в одну пару.

Тогда я подумал, что для начала можно просто познакомиться поближе: в этом-то точно ничего дурного нет. Познакомиться-то мы познакомились, но ты всегда смотрела на меня как на брата и не проявляла ни малейшей заинтересованности в отношениях иного рода. Я же, натыкаясь на твой искренний и чистый взгляд, каждый раз терялся и немел, а потом чувствовал себя последней сволочью, если пытался проявить инициативу. Это ж все равно что малое дитя обманывать! Так оно все и тянулось безо всякого результата, хотя ты мне очень нравилась.

На День благодарения мы разъехались по домам. Я сообщил своим, что не понравился тебе. Мне тут же предложили воспользоваться каким-нибудь любовным амулетом. Я уже был влюблен в тебя, и мне претила сама мысль, что твои чувства ко мне окажутся не искренними, а наведенными. Короче, я отказался, но пообещал ухаживать за тобой настойчивей и попытаться хотя бы просто залучить тебя в гости. Результат ты знаешь.

На Новогодье я опять приехал без тебя. Меня опять уламывали пустить в ход чары, я опять отказывался… А в самом конце каникул случилась беда: зима была чересчур суровой, и в одной маленькой общине с окраины наших земель начался мор. В общем, когда мы узнали, там уже все были мертвы…

Питер запустил в волосы пятерню, и я заметила, что его пальцы трясутся, словно у старика.

– Мой отец – вождь клана. Меня восемнадцать лет воспитывали как его преемника и защитника нашего народа. Нам действительно нужна была ведунья, и никто, кроме меня, не мог помочь. Если бы можно было разорваться на две части, я бы разорвался… В итоге я согласился на амулет. Единственное, на чем настоял: взять самый легкий по степени воздействия. Наши артефакторы клялись именем богини, что аграф не может создать чувства, только усилить уже имеющиеся. И все равно я еле заставил себя подарить тебе украшение. Мне были омерзительны эти ухищрения, но как еще убедить тебя поехать к нам жить, я не знал.

Когда ты сказала, что декан врачевателей считает аграф раскрывающим таланты, я ушам не поверил. Подумал, что, возможно, Хельга была права и это все – воля богини, скрывшей истинную природу амулета. Только поэтому я не отобрал эту дрянь обратно. Твое отношение ко мне изменилось. Конечно, я был счастлив, что ты наконец-то не думаешь о том брюнете, но при этом сам себе был противен из-за того, что пользовался твоей доверчивостью. И зря не отобрал, похоже. Как я теперь понимаю, декан все знал с самого начала и специально тебе не сказал. Видимо, догадался, что я хочу заманить тебя на Север.

Мне нечего сказать в свое оправдание: я поступил подло по отношению к тебе, хотя и старался изо всех сил ни словом тебе не врать. Я действительно люблю тебя. Если потребуется, я готов выцедить из себя кровь ради тебя. Но свой народ я тоже люблю, хотя и иначе. И ради них я тоже готов отдать свою кровь. Моя вина в том, что я не сумел найти способ никого не предать. И я не хотел такой судьбы.

Прежде чем прогонишь, хочу, чтоб ты знала: когда я говорил о голоде и тяжелых условиях жизни, я не имел в виду, что готов обречь тебя на полуголодное существование. Людям на Севере настолько нужна ведунья, что ты получила бы все. Тебе построили бы самый богатый дом в самом безопасном месте. Ты при любых обстоятельствах ела бы досыта. Меха, драгоценности – тебе достаточно было бы показать пальцем, и ты получила бы любые. Если бы тебе приглянулся другой мужчина, ты получила бы его. Но даже при этом жить у нас, конечно, тяжелее, чем на юге.

Ты не обязана мне верить, но я клянусь именем Великой Веритассии, что все, сказанное мною, чистая правда!

Я была совершенно огорошена монологом Питера, так что смогла только произнести:

– А ты так осунулся из-за голода?

– Что? – Парень, кажется, не сразу понял мой вопрос, но потом провел ладонью по щеке и горько усмехнулся. – Нет, я живу в большой общине, у нас все не так плохо.

– Я тебя поняла! А сейчас уйди, пожалуйста, мне надо подумать!

Юноша коротко кивнул и исчез за дверью, а я осталась, тупо глядя в зеркало.

Нет, простить его я пока не сумела, да и не уверена, сумею ли когда-нибудь, но Чеккина оказалась права – я перестала испытывать жгучую ненависть. Ведь если так посмотреть: кабы мои сестры умирали от голода и болезней, а жрец из Пеньковского Храма приказал мне ради их спасения подсунуть кому-то любовный амулет, смогла бы я отказаться? У меня не было ответа. Я могла только молить Великую Веритассию, чтобы мне никогда в жизни не довелось делать столь жуткий выбор.

Глава 32
Тележный день

Вот и пролетел еще один годок. Сегодня мне исполнялось девятнадцать лет. Дома всегда шутили, что я прибыла на заимку на первой телеге и привезла с собой настоящую весну. В этот день было принято пересаживаться из саней в телегу, а погода устанавливалась настолько теплая, что ручьи по улицам бежали, даже если было пасмурно. В столице же снег уже практически стаял, и яркое солнышко с ясно-голубого неба ласково щекотало щеки.

Чеккина преподнесла мне в подарок роскошный набор косметики, и я мстительно подумала, что ни за какие коврижки не потащу его на проверку к декану! Хватит, он уже столько раз меня обманывал, что лучше я буду доверять своим ощущениям, а не его словам. Не будет подруга мне вредить. Вот не будет, и все. Я так думаю. Нет, я так знаю!

А Брианда позвала меня вечером в столичный театр на выступление Шарля Демара. Я очень обрадовалась возможности выйти из Академии, да и настоящих спектаклей мне еще видеть не приходилось. Так что я с нетерпением ждала предстоящего удовольствия.

Но оказалось, что это были далеко не все подарки. Стоило мне после занятий зайти в мастерскую, как на меня налетели художница с Чеккиной и заставили переодеться: в театр, мол, в повседневном не принято ходить. Брианда притащила для меня странное платье цвета бутонов вишни, все в пене кружев, бантиков и розочек. Оно слегка напоминало наряды Элинор Олбанс, так что я поначалу попыталась отказаться идти в нем, но художницу переспорить было невозможно. На пару с Франческой они ловко меня переодели, взбили мне волосы в какую-то сложную куафюру (тут я окончательно уверилась, что буду выглядеть как Элинор) и подкрасили.

К зеркалу я приближалась с опаской, но все оказалось на удивление гармонично: я выглядела вовсе не расфуфыренной куклой, а, скорее, статуэткой пастушки. Я такие видела в продаже: они делались из фарфора и предназначались для украшения каминной полки. Конечно, ни одна настоящая пастушка не отправилась бы пасти коров или овец в подобном платьице, но такими вот представляли сельских девушек столичные жители. Должна признать, что этот розовый цвет был мне очень к лицу: я опять напоминала собственный портрет кисти Брианды.

– Это мой подарок, – заметила художница, критически оглядывая меня с головы до ног.

– Ой, Брианда, и платье тоже? Я думала, что подарок – это посещение спектакля! – Я тут же заволновалась.

– О нет, – закатила глаза девушка, – я узнаю этот тон! Сейчас начнется: «я не могу принять», «это дорого» и все такое прочее! Давай пропустим эту часть обязательной программы, угу?

– Но…

– Я сказала: пропустим! Не порти всем настроение! Платье – это подарок, а театр – культурная программа, так что все отлично! Лучше вытаскивай из ушей эти блескучки, они мне за полгода все глаза намозолили!

Я непроизвольно схватилась за мочки ушей. Мне их еще в детстве прокололи, а на шестнадцатилетие родители подарили небольшие золотые колечки, которые я и носила постоянно.

– Но у меня нет других, – смутилась я.

– Сейчас поправим! – пообещала Брианда.

– Только не говори, что еще и сережки хочешь подарить! – воскликнула я.

– Не хочу! – спокойно заявила художница, извлекая из маленькой коробочки две небольшие розовые капельки. – Давай-давай, вытаскивай, турмалины в серебре сюда подойдут гораздо больше золота.

– А… как… – забормотала я.

– Это не от меня подарок, а от Фила, – соизволила пояснить девушка.

Я с укоризной на нее посмотрела.

– Что? Не веришь? Сама сейчас у него спросишь! – с самым невинным видом заявила эта хитрюга.

– А магистр Кальдерон что, с нами в театр пойдет? – спохватилась я. После открывшихся воспоминаний мне было как-то неловко встречаться с братом Брианды.

– Конечно, а ты как думала? – пожала плечами девушка. – Так, я не поняла, мне выдирать серьги у тебя из ушей, или ты уже перестанешь всех задерживать?

Ну, вот и как с ней разговаривать? Еще и повернула все так, будто я виновата! Кое-как справившись с застежками, я отдала свои колечки Чеккине, которая пообещала отнести мою одежду в общежитие. Подруга почему-то в присутствии Брианды всегда вела себя очень тихо. Впрочем, боюсь, что рядом со странной художницей все казались слегка пришибленными. Сама она, кстати, только заляпанную мантию скинула. Впрочем, под накидкой оказалось очень красивое черное платье с золотой отделкой.

Магистр ждал нас в холле. Я сразу растерялась и позабыла все заготовленные слова, которыми собиралась поблагодарить его за серьги. Конечно, правильнее было бы отказаться от них, но получилось бы, что я во второй раз пытаюсь вернуть ему подаренное, а это уж совсем невежливо.

– Дамы, вы ослепительны! – мило улыбнулся Филипп, чмокнул сестру в щеку, а потом поцеловал мне руку. Я еще даже покраснеть не успела, как Брианда подхватила меня под локоток, и мы перенеслись в какое-то странное место.

Наверное, это следовало бы назвать улицей, если бы не наличие высоко вверху стеклянной крыши. То есть вот длинная такая улица: под ногами – красивая мозаика из ровненьких плиточек, по бокам – высоченные каменные здания в три этажа, а надо всем этим – прозрачная выгнутая крыша. Тепло. Сухо. Люди гуляют нарядные. Судя по одежде – богатые. Не знаю, что это был за район Веритерры, но он явно располагался очень далеко от Академии.

– Брианда, а мы где? – шепотом спросила я, закончив озираться.

– Это называется «пассаж», – улыбнулась девушка. – Крытая галерея для прогулок, а по бокам – магазины и ресторации. Вообще-то галерей две, они пересекаются под прямым углом, образуя в центре площадь. В конце одной из галерей – вход в театр. Я подумала, что тебе захочется немного пройтись перед началом спектакля. Если тебе здесь не нравится, то можем перенестись сразу к театру, но до начала выступления еще есть время.

– Нет, что ты, спасибо, я с удовольствием прогуляюсь, – вернула я ей улыбку. – Ты такая внимательная!

– Ну, еще бы! – гордо согласилась художница.

Мы неторопливо пошли по этой странной улице. Магистр с Бриандой негромко переговаривались, причем девушка регулярно обращалась и ко мне с вопросами, но с такими, что ответа вовсе не требовали. То есть я вроде как и в разговоре участвовала, но при этом спокойно могла оглядывать огромные стеклянные витрины расположенных на первом этаже лавок, любуясь всякими диковинами. Мне еще учиться и учиться такому искусству светской беседы!

Гуляющих в пассаже было не так уж и много, но, как я поняла, почти все они были знакомы с художницей – чуть ли не каждый встречный с ней раскланивался.

Когда мы добрались до площади, у меня уже в глазах рябило от обилия впечатлений. Столько странных штук сразу я даже на уездной ярмарке не видывала. А в центре площади бил большой фонтан. Вокруг него тоже прогуливались люди, а сверху все это великолепие было прикрыто огромным стеклянным шатром. Я даже забеспокоилась, как бы эта громада не рухнула с такой высоты. Пока я, рискуя вывихнуть шею, изучала массу стекла над головой, откуда-то сбоку донесся нежный женский голосок:

– Бриандочка!

– Только не это! – чуть слышно простонала в ответ художница.

Разумеется, мне сразу же стало любопытно, кто та удивительная незнакомка, что сумела смутить своим появлением даже бесцеремонную Брианду. К нам неспешно приближалась женщина в пестром струящемся одеянии, состоящем из слоев тонкой ткани разных оттенков. Я даже не взялась бы пересчитывать, сколько цветов использовано в этом странном платье. При этом голова дамы была полностью скрыта густым черным кружевом: ни лица, ни волос невозможно было разглядеть. Судя по голосу, женщина была молода. Что могло заставить ее использовать такой странный головной убор, я не знала, но на всякий случай постаралась поскорее отвести глаза, мало ли что означает такая штука. На почтительном расстоянии за незнакомкой двигались две пожилые женщины в темных платьях, видимо, служанки.

Мои спутники отреагировали на появление дамы как-то странно: если Брианда ждала приближения незнакомки, вытянувшись в струну и еще выше, чем обычно, задрав подбородок, то магистр, напротив, согнулся в таком низком поклоне, какого мне до сих пор и видеть-то никогда не доводилось. Я ничего не понимала, но решила на всякий случай повторять за Бриандой, она хоть точно знает, кто это такая.

– Ваше вы… – начал было разогнувшийся мужчина, но его прервал смех подошедшей:

– Ах, что вы, верит Кальдерон, я здесь инкогнито. Всего лишь частным образом навестила родню.

– Здравствуй, Марьяна! Прекрасно выглядишь! – сообщила Брианда.

– Ты тоже, дорогая, ты тоже!

– Тебя даже беременность не портит, – продолжила художница.

– Ты ошиблась, я не беременна!

– Ох, либерьянская кухня же славится своими сладостями, как же я могла забыть! – сокрушенно покачала головой художница. – А корсет у вас носить не принято. Ты поскорей вводи в моду веритеррское платье! Тогда сможешь спокойно кушать пирожные, не опасаясь потерять талию.

– Ты, как всегда, весьма любезна, дорогая! – медоточивым голосом ответила женщина. – А это что у нас за цветочек?

– Моя подруга, – спокойно пояснила Брианда, даже не пытаясь меня представить.

– Какая хорошенькая! – хихикнула либерьянка, протягивая ко мне руку.

Я еще не успела толком понять, чего хочет эта Марьяна, а магистр уже шагнул вперед и быстрым движением перехватил ладонь женщины.

– Ты не смеешь до меня дотрагиваться! – тут же зашипела дама, стараясь выдернуть руку из сильных пальцев Филиппа.

– Кто-то тут говорил про инкогнито? – возразил мужчина, продолжая удерживать ладошку собеседницы.

– Я пожалуюсь мужу!

– С нетерпением жду его претензий! Только, прежде чем побежишь жаловаться, вспомни, что мне тоже есть чем с ним поделиться.

– Ты не посмеешь!

– Уверена? – иронично выгнул бровь магистр.

– Мерзавец! – выплюнула женщина.

– Еще какой! – согласился он.

– Между прочим, тебя никто не заставлял уезжать! Вполне мог оставаться на прежнем месте, и все были бы счастливы! – понизив голос, сообщила либерьянка.

– Я не голодаю, так что чужими объедками не интересуюсь.

– Да уж, конечно! Что, Бриандочка уже успела подложить под тебя новую подружку?

– Пф! – фыркнула художница. – Порядочные девушки перед первым встречным ноги не раздвигают, потому и подстилками не оказываются.

– Да как ты… – начала женщина, но ее прервал спокойный голос магистра:

– Тебе не кажется, что ты привлекаешь к себе излишнее внимание? Сцена-то со стороны смотрится двусмысленно. Еще неизвестно, в каком ракурсе ее преподнесут твоему дражайшему супругу. Готов поспорить, что это он приставил к тебе вон тех соглядатаек.

– Ничего ты… – зашипела либерьянка, но Филипп опять не дал ей договорить:

– А учитывая, что ты уже не подданная Веритерры, я ведь могу по старой памяти и усугубить ситуацию.

– Ты не станешь этого делать, ты же все последствия наперед просчитываешь!

– Намекаешь на дипломатические осложнения? Ай, умная девочка! Только последствия-то могут быть лишь в одном случае: если твой муженек пожелает признать твое легкомысленное поведение. А я знаком с ним куда дольше твоего! Ему проще организовать для тебя несчастный случай, чем продемонстрировать всему миру свои ветвистые рога.

– А за себя не боишься? – слова женщины так и сочились ядом.

– Ко мне твой венценосный супруг уже как-то подсылал убийц. Можешь на досуге поинтересоваться у него, что из этого вышло. Магия Слова – весьма удобная штука, знаешь ли.

– Я тебя ненавижу! – бросила либерьянка.

– Счастлив слышать! А то моя совесть была неспокойна, вдруг ты до сих пор по ночам рыдаешь в подушку из-за моего отъезда.

– Отпусти! – прошипела Марьяна.

– Как скажешь, дорогая! Рад был повидаться!

Женщина молча развернулась и удалилась в сторону боковой галереи.

– Мне жаль, что вы стали свидетельницей этой безобразной сцены, верита Феодоссия, – обратился ко мне магистр. – Надеюсь, что непревзойденное искусство верита Демара сможет изгнать ее из вашей памяти.

– Да пусть знает, какие сучки на белом свете встречаются! – заявила в ответ слегка расслабившаяся Брианда.

– Милая, ты не забыла, что у вериты Феодоссии день рождения и портить ей настроение как минимум невежливо? Кстати, зачем ты начала дразнить ее высочество? – Магистр сделал приглашающий жест, и мы двинулись дальше.

– Не смогла удержаться, – повинилась художница. – Впрочем, пусть скажет спасибо, что я ей морду не набила!

Брат с сестрой умудрялись даже столь напряженный диалог вести с такими лицами, словно беседовали о погоде. Я прислушивалась к их беседе, стараясь тоже удерживать незаинтересованное выражение лица. Боюсь, у меня это получалось плохо: мне не понравилось высказывание либерьянки насчет подкладывания новой подружки под магистра. Может, я ошибаюсь, конечно, но, кажется, она говорила обо мне. Я что, произвожу впечатление распутной женщины?

– Вот это бы точно привело к дипломатическим осложнениям! – продолжал меж тем верит Филипп.

– Да знаю я! А чего ты так задергался, когда эта склизкая гадюка попыталась дотронуться до Феи?

– Потому что еще не забыл, чем были начинены конфеты, присланные верите Феодоссии от твоего имени.

– Димушь? Точно, это ж либерьянская отрава! Ты думаешь, это была Марьяна?

– Я не знаю, что думать, Брианда! Ведь, кроме кастелянши, эту таинственную посетительницу никто не видел. Так что лучше лишний раз проявить бдительность. И, может быть, мы, наконец, уже сменим тему?

– Да, пожалуй! – согласилась художница, глянув на меня. – Впрочем, мы уже практически пришли! Вон вход в театр.

Столичный театр оказался огромным зданием с зеркалами, скульптурами и широкими лестницами. Публика и впрямь блистала нарядами и драгоценностями. Мы не стали задерживаться в холле, а сразу поднялись в какой-то странный, узенький, выгнутый коридорчик, по левой стене которого тянулся ряд дверей, в одну из которых мы и зашли. За дверью скрывалась небольшая комнатка, обитая красным бархатом. По правую руку стоял диван, а напротив него висело большое зеркало в золоченой раме. Брианда немедленно кинулась прихорашиваться, а я все пыталась понять, куда это мы попали.

– Вам что-то не нравится, верита Феодоссия? – вежливо осведомился магистр.

– Нет, что вы, здесь очень красиво! Просто мне казалось, что в театре должен быть зрительный зал, как на факультете Искусства.

– Зрительный зал здесь есть, и намного лучше, нежели в Академии. Он скрывается за той портьерой, – пояснил мужчина.

Я тут же смутилась, осознав, что опять ляпнула глупость.

– Но я тоже никогда не понимал, зачем нужно тратить место на аванложи. Все равно никто не приходит сюда в верхней одежде.

– Не занудствуй! – оторвалась от зеркала Брианда. – Лучше проводи Фею в ложу. Я к вам скоро присоединюсь.

– Как скажешь, милая! – с непонятной ехидцей ответил ей брат.

Ложей оказался небольшой балкончик, так же весь обитый красным бархатом. Здесь стояли изящные креслица, в одно из которых и усадил меня магистр.

– Полагаю, отсюда вам будет удобнее всего наблюдать за представлением, – пояснил он.

Зрительный зал был грандиозный! Мне не хватит слов, чтобы описать это гигантское помещение, все изукрашенное позолотой, с расписным потолком и занавесом, которым, наверное, можно было полностью укрыть наш терем на заимке. Пока я его разглядывала, заиграла музыка.

– Скоро уже начало, – отметил магистр.

– А Брианду не нужно позвать? – забеспокоилась я, оглянувшись на портьеру, отделяющую нас от аванложи. Мне показалось, или оттуда донесся смех?

– Нет, Брианда никуда не денется, поверьте, – слегка поморщился мужчина.

Художница появилась уже тогда, когда в зале погас свет.

В спектакле рассказывалось о двух бедных сиротках – мальчике и девочке, найденных в лесу и принятых на воспитание добрыми пастухами. Детишки подросли, тоже стали пасти стада и полюбили друг друга. И если поначалу все было вполне мирно, позднее на них начали с незавидной регулярностью нападать пираты, им постоянно приходилось отбиваться от настойчивых поклонников, причем, к моему глубочайшему изумлению, поклонники появились и у девочки, и у мальчика. Думаю, я просто что-то неправильно поняла в сюжете. Заканчивалось все очень трогательно: герои нашли своих настоящих родителей – из двух очень богатых дворянских родов – и смогли пожениться.

Я даже не сразу поняла, что мальчика-пастушка играет как раз Шарль Демар! Он был чудо как хорош, хотя мне с трудом удавалось первое время сдерживать смех, наблюдая, как «пастушок» в кружевной рубашке и панталонах с бантиками размахивает какой-то удочкой, причем каждый раз после взмаха откуда-то раздавался звук щелкающего кнута. А когда этот горе-подпасок погнал коров на клеверное поле, мне даже пришлось прикрыть рот ладошкой. Зато про любовь и пиратов было очень интересно и душещипательно.

К концу представления на душе было уже легко и радостно, даже дышать стало свободней, словно после теплого летнего дождя, и я искренне аплодировала актерам, которых просто завалили цветами.

– Вам понравилось? – спросил магистр, помогая мне подняться.

– Да, очень, – искренне улыбнулась я. – Хотя начало смешное, зато конец просто чудесный!

– Смешное? – удивился верит Филипп. – Странно, я не заметил.

– И что же тебя насмешило? – поинтересовалась художница, вновь охорашиваясь перед зеркалом.

– Бриандочка, боюсь, тебе не понравится, если я начну рассказывать, что происходит с коровами после того, как они наедятся свежего клевера, – потупилась я.

– Ну, теперь я уже просто умру от любопытства! Можно кратко обрисовать?

– Если совсем кратко: вздутие живота.

– Да, пожалуй, лучше без подробностей, – согласилась девушка.

Вечером за чашкой чая мы уютно болтали с Чеккиной. Она посмеялась над моими впечатлениями от спектакля и рассказала, что это очень старая пьеса и весьма известная, но никто пока не предъявлял претензий к коровам на клевере. Я лишь плечами пожала:

– Значит, ее еще ни разу не показывали в сельской местности.

– Нет, ты не романтик! – вздохнула подруга.

– Наверное, – легко согласилась я. – Видимо, поэтому я никак и не могу влюбиться по-настоящему, без амулетов и прочей дребедени.

– Влюбишься! – твердо пообещала Франческа. – Как ты там говорила про кривого суженого на козе?

– Не знаю, я такого не говорила никогда!

– Нет, говорила! Как же там было… вспомнила! Суженого на кривой козе не объедешь!

– Нет, что ты! – засмеялась я. – Это два разных выражения: суженого конем не объедешь – одно, на кривой козе не подъедешь – другое.

– Не важно! – царственно отмахнулась соседка. – К тому же мой вариант звучит смешнее. Дело за малым: осталось найти кривую козу!

– Кстати, о козах! Я тут после спектакля неожиданно вспомнила одну вещь! Помнишь, как во время дня поминовения павших Элинор порвала мне рясны?

– Ну, я не знаю точно, как эта штука называется, но нитку жемчуга она порвала – помню. А что?

– А потом она что-то странное сказала магистру Кальдерону про королевскую вишню в садах Либерьяна или как-то так…

– Не помню! – Подруга смахнула крошки со стола, и мне показалось, что она прячет глаза.

– Чеккина! – требовательно позвала я.

– А?

– Почему от меня все что-то скрывают?

– Да никто от тебя ничего не скрывает, просто ты нашла о ком вспомнить на ночь – об этой дуре! Сплетни это все.

– Так расскажи! Давай посплетничаем!

– Ой, вот пристала! – надула губки подруга. – Ну, хорошо: магистр Кальдерон много лет был послом Веритерры в Либерьяне. И у него была невеста, которую, говорят, он однажды взял с собой на какой-то тамошний праздник. Вроде чуть ли не сразу после этого должна была состояться их свадьба. Свадьба-то состоялась, только жених был уже другой – сам либерьянский принц.