Текст книги "Игорь Саввович"

– Пойду все-таки дрыхнуть! – ухарски произнес Игорь Саввович. – Я, оказывается, здорово устал, хотя, как говорит Валентинов, при-ват-но выспался на лесной лужайке… – Он ждуще улыбнулся. – Мамуль, а ты понимаешь, чем эта завирушка может зы-кын-чить-ся? Это – раз! А во-вторых, понимает ли масштаб катастрофы Светлана?

Отец, то бишь отчим Савва, был глубоко прав, когда ничего не делал, не посоветовавшись с матерью, не зря отдал в ее умные и сильные руки дом и власть над будущим семьи. И вот сейчас, во втором часу ночи, не пробыв в Ромске и половины суток, мать не только поняла крупность беды, но и – в этом Игорь Саввович был уверен – пошла дальше: думала о том, что делать после того, как катастрофа станет прошлым.

– Я боюсь, что Светлана не понимает опасности, – сказала мать. – Ей кажется, что произошел досадный казус, не больше… Поэтому она так беззащитно растерянна.

– Светлана – хороший человек, – задумчиво сказал Игорь Саввович. – И так доверчива, что ее можно запутать в любой истории.

Последние слова Игорь Саввович произнес таким тоном, словно признавался, что его тоже «запутали» и он знает о том, что скоро придется, как в сказке, раздавать «меньшему ложку, старшему поварешку».

– Утро вечера мудренее, – с прощальной улыбкой сказала мать – Ты не забыл, что я тебя редко хвалю, Игорь? Маленьким ты обижался, требовал: «Скажи, что яхороший!» Теперь это смешно, правда?.. Мне нравится, как ты сейчас себя ведешь. Ты настоящий мужчина, Игорь!

– Спокойной ночи, мама!

– Спокойной ночи, сын!

Глава шестая

Супруги

Игорь Саввович был уверен, что Светлана не спит, но на всякий случай вошел в спальню на цыпочках, оказавшись в темноте, понял, что жена задвинула портьеры, чтобы в комнату не проникал разноцветный отблеск неоновой «Химчистки». Было жарко, душно и так тихо, что слышалось собственное дыхание. Игорь Саввович замер – нужно было глазам привыкнуть к темноте. Постепенно из тьмы выступили контуры мебели: едва различимые кровати, две тумбочки, платяной шкаф, трельяж. Кровати оказались пустыми.

– Светлана! – шепотом позвал Игорь Саввович.

– Я не сплю! – послышался ее голос, но не с кровати, а неизвестно откуда. Игорь Саввович подумал, что ослышался, но спальня вдруг осветилась всеми неоновыми цветами. Светлана, оказывается, стояла за плотно сдвинутыми шторами и смотрела в окно.

– Не могу уснуть, – устало сказала она. – Сожрала две таблетки нембутала, не помогло…

Из окна в спальню струился поток прохладного воздуха, свежий ночной запах тополей, придорожной травы, но всю эту благодать безжалостно убивал неоновый свет «Химчистки». Когда раньше Игорю Саввовичу приходилось выбирать между духотой и неоном, он немедленно сдвигал тяжелые портьеры, а сегодня ему казалось правильным и необходимым страдать от вызывающего разноцветья неоновых букв. «Посыпаю голову пеплом!» – с юмором подумал он и больше не вспоминал о плохом соседе – городской химчистке.

– Раздевайся, ложись…

Игорь Саввович разделся, лег, накрылся до пояса простыней. Ноги оказались в зоне свечения фиолетовой буквы, бедра – зеленой, с красной буквой не повезло – освещала переднюю спинку кровати; красный цвет ляжет на лицо, если Игорь Саввович чуточку приподнимется на подушке.

– Теперь я усну, – сказала Светлана. – Я сразу засыпаю, как только ты заснешь.

Это заинтересовало Игоря Саввовича.

– Разве я всегда засыпаю раньше тебя? – глядя в потолок, спросил он.

– Всегда! – уверенно ответила Светлана. – Ты долго лежишь на спине с открытыми глазами, затем закрываешь глаза и опять долго лежишь, потом переворачиваешься на левый бок и сразу же затихаешь. Я отключаюсь через несколько минут.

Оказывается, с точки зрения Светланы, существовал целый ритуал засыпания мужа, состоящий из неких постоянных величин. Однако Светлане не было известно, что, повернувшись на бок, Игорь Саввович затихал оттого, что старался поплотнее прижать к постели истерзанную страхами и болью левую половину тела. Это длилось долго, и Светлане так и не пришлось узнать, что муж засыпает на правом боку и часа на два позже ее.

– Я храплю? – спросил Игорь Саввович. – Брось деликатничать, скажи правду.

– Храпишь. Я осторожно кладу пальцы тебе на лоб, и ты сразу перестаешь…

Забавно, что о храпе по ночам Игорь Саввович мог узнать только и только от жены – это объяснялось просто. С детского возраста у Игоря Саввовича была собственная отдельная комната, в студенческих общежитиях он никогда не жил, в пионерских лагерях и студенческих отрядах не бывал, на Весенинском сплавном участке сразу получил две комнаты, в Ромске снял целую квартиру.

– А я ни разу не слышал, чтобы ты храпела, – сказал Игорь Саввович. – Тебя почти не слышно.

Они лежали на спине, глядели в многоцветный потолок, они понимали, что откладывать нельзя – опасно – и, значит, нужно начинать длинный тяжелый разговор, но они уже так устали, что сил не хватало, и хотелось одного: лежать неподвижно и молча, смирившись с непременной на сегодняшнюю ночь бессонницей; и они лежали тихо, прислушиваясь, как мимо проклятой химчистки, металлически и тревожно постукивая каблучками, торопится домой запоздавшая женщина.

– Мне в голову пришла забавная мысль, – весело сказал Игорь Саввович. – Скоро будет пять лет, как мы женаты, но, по-моему, ни разу не поссорились. – Оживившись, он быстро повернулся к Светлане. – Я не ошибаюсь? Послушай, может быть, ты помнишь что-нибудь похожее на ссору, а? Ну, как это бывает у других: начали с пустяка, кричали друг на друга, хлопали дверями, потом не разговаривали, потом мирились… Было такое?

Игорь Саввович увидел, как Светлана сосредоточилась, на лбу прорезалась вертикальная складка, которая появлялась всякий раз, когда жене трудно думалось. Выходит, что Светлана тоже впервые задалась вопросом: ссорились они когда-нибудь или нет?

– Не помню, – наконец сказала Светлана. – Да нет, мы с тобой никогда не ссорились вот так, как ты говоришь…

– А как ссорились? – спросил Игорь Саввович, снова ложась на спину. – Как мы с тобой ссорились, Светлана?

Она помолчала.

– Никак! – услышал он. – Представь, мы никогда не ссорились.

Ему показалось, что Светлана собирается лечь на бок, но раздумала и слова по-прежнему произносила в потолок:

– Не понимаю, к чему ты клонишь? Не к тому ли, что в деревне говорят: «Не бьет, значит, не любит!»

Игорь Саввович легко и незаметно даже для самого себя пропустил мимо ушей слово «любит», пытаясь не потерять ход мысли, опрометчиво переменил позу – подвинулся к передней спинке кровати, и в глаза ударил красный неоновый свет. Ощущение было таким, словно неожиданно и зря отвесили мощную пощечину. Игорь Саввович весь передернулся, тяжело задышав, сполз с подушки. Минута, не меньше, понадобилась ему, чтобы немножко успокоиться.

– Ты спросила, к чему я клоню? – желчно повторил он. – Я никуда не клоню! Вот уже несколько дней, и ты это видишь, я собираю сведения о некоем Игоре Саввовиче Гольцове. Кто такой? Где работает? Как работает? Какой он? Добрый, злой, безвольный, сильный? Черт возьми, я бы никогда не догадался заняться этим делом, если бы следователь Селезнев не поставил вопрос ребром: «Кто есть кто?» – Он неожиданно тихонечко засмеялся. – Вот я и кричу на жену. Если и ты закричишь, произойдет первая ссора… Молчишь? Почему?

Светлана молчала оттого, что курила. Пока Игорь Саввович произносил длинную злую тираду, успела достать сигарету, прикурить, и он – некурящий докторский сын – чувствовал душный запах дорогого табака. Это был первый случай в их жизни, когда Светлана закурила в спальне.

– Игорь, утром ты идешь к следователю, – сказала она. – Поговори со мной откровенно… Скажи правду! Это лучше, чем жуткая неизвестность… – Она поперхнулась от волнения табачным дымом. – Почему моя мама и полковник Сиротин с таким страхом ожидают возвращения из командировки папы? Мама плачет, но ничего не говорит, а мой крестный – старик Кульманаков сказал: «Что же ты с отцом произвела, дура глупая!» – Светлана помолчала. – А сегодня утром к нам домой позвонил председатель Кировского райисполкома – фамилию не помню – и убитым голосом попросил зайти к нему завтра утром… Погоди, не перебивай меня! – умоляюще попросила Светлана, хотя Игорь Саввович и не думал останавливать жену. – Около часу дня в институт ворвалась актриса Голубкина, затолкав меня в самый укромный угол, сказала: «Можете спасти отца, если будете говорить, что заявление на гараж отнес в райисполком ваш муж». Потом она умоляла меня не говорить никому о тех пятистах рублях, которые она получила от меня как аванс… Что все это значит?

Светлана села на постели, обхватила руками коленки; сигаретный дым, расцвеченный всеми оттенками вывески «Химчистка», окутывал ее голову. Это было неожиданно красиво, походило на радугу.

– Я догадываюсь, что все пути ведут к моей машине и гаражу, но… Игорь, я боюсь думать дальше. Что мы купили? Ворованную вещь? Произвели незаконную покупку, и нам позволили это сделать? Боже, я не разговариваю, я лепечу… Объясни, какое преступление мы совершили?

Когда Светлана умолкла, Игорь Саввович переживал ровное, спокойное, мирное настроение. Голос Светланы, надрывные вопросы, мучительно напряженная поза, дрожащие пальцы вызывали жалость и мысли о том, какая она маленькая, хрупкая, терпеливая, добрая и преданная. От матери и отца, как Игорь Саввович от своих родителей, Светлана унаследовала старинное представление о браке, семье, муже и жене. В доме Карцевых и Гольцовых на словах по-разному, а по смыслу одинаково относились к семье, как к святыне. Однажды, например, выяснилось, что мать Светланы и мать Игоря Саввовича, говоря о семье, применяли одно и то же военное слово – тыл, который должен быть прочным, крепким, верным, если человек хотел спокойно жить и работать. Игорь Саввович и Светлана в силу воспитания были семьей, инстинктивно тянулись друг к другу, считали естественным говорить «мы», «нам», «наша», но Светлана только что произнесла «моей машиной», хотя употребляла «мы», когда шла речь о покупке гаража. И она имела право на это местоимение, так как покупала гараж она, Светлана Карцева, а муж, Игорь Гольцов, дал согласие на покупку и даже уплатил деньги. Итак, «мы», когда речь идет о покупке гаража, и «мой», коли говорится об уже приобретенном. Это надо было прочно намотать на ус человеку, отправляющемуся через шесть-семь часов на допрос к следователю Селезневу.

– Меня не надо просить быть откровенным, – сказал Игорь Саввович. – Мне просто-напросто нельзя идти к Селезневу, не поговорив с тобой… Ты кури, кури. Разговор будет длинным, как в моей комнатке. Помнишь?

Речь шла о холостяцкой квартире Игоря Саввовича в Ромске, куда Светлана сначала прибегала в темноте, а убегала, пока еще не рассвело. Почти пять лет прошло с тех пор, но воспоминания были нежны и радостны.

– Перебраться к тебе? – быстро спросила Светлана. – Или нет – потом, потом… Говори!

Игорь Саввович включил лампу для чтения, взял с тумбочки зеленую толстую книгу, развернул, полистал, быстро нашел необходимое.

– Она называется «И все-таки орешник зеленеет», – сказал он. – Это поздний Сименон, мудрый пожилой человек… Вот послушай, что он пишет, хотя кусок длинный… «Каждая супружеская пара – что бы там ни говорили – объединяет не только две индивидуальности, но и две семьи, два клана. Дух новой семьи, ее атмосфера, ее уклад жизни всегда компромисс между двумя укладами жизни, и один из них неизбежно одерживает верх. Это битва, в которой всегда есть победитель и побежденный; естественно, что у побежденного остается чувство если не вражды, то досады»… Все! – Он захлопнул книгу, небрежно бросил на тумбочку. – Цэ трэба разжуваты, вот что я вам скажу, гражданочка… А что ты думаешь по сему поводу?

Жена по-прежнему курила, смотрела прямо перед собой, рубашка свалилась, обнажив маленькое, круглое и блестящее плечо – на нем лежал фиолетовый блик.

– По логике, Сименон наш случай не включает в игру, – раздумчиво произнесла Светлана. – Теперь я, кажется, понимаю, отчего ты начал вспоминать, ссорились ли мы когда-нибудь… – Она быстро обернулась к нему, посмотрела, отвернулась. – Я не испытываю к тебе ни вражды, ни досады. А ты?

Светлана взяла из длинной цитаты главное, однако вместе с этим как бы сфокусировала сложность на важном, но – увы! – не единственном, и сложность исчезла, и приходилось сызнова брать быка за рога. Игорь Саввович подумал еще немного, затем сказал:

– Я тоже не испытываю ни вражды, ни досады… А вот ты обратила внимание на «два клана»? – Он слова произносил осторожно, словно впотьмах пробирался по незнакомой комнате. – Мы с тобой выросли все-таки в непохожей обстановке. Грубо говоря, ты деревенская, я городской, но мы ни разу не почувствовали, что кланы – разные… Мы с тобой из одного профсоюза, как любил говорить мой институтский приятель… Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю.

Игорь Саввович тоже сел. Со стороны они, наверное, выглядели странно: сидят два человека на кроватях, глядят прямо перед собой, сосредоточенные, каждый на свой лад взволнованный, отчужденный, потому что разговаривают не от естественного желания общаться, а вынуждены обстоятельствами. Оба чувствовали, что теперь, когда речь повелась о кланах, победителях и побежденных, придется зайти далеко, так далеко, что для объяснений может не хватить короткой летней ночи.

– Скажи, Светлана, тебе на самом деле нравится твоя работа? – спросил Игорь Саввович. – Смешно, конечно, что я спрашиваю об этом на пятом году нашего супружества, но скажи: ты увлечена? Я видел тебя за кафедрой – ты мне показалась настоящей. А так ли это в действительности?

Последнюю фразу Игорь Саввович добавил потому, что по себе знал, как могут быть похожи люди, один из которых истинно увлечен работой, а другой только играет энтузиаста. Например, сам Игорь Саввович на многих людей, в том числе достаточно опытных, производил впечатление увлеченного человека. Постоянные телефонные звонки, папка с документами на столе, думающие нахмуренные брови…

– Я люблю свою работу, – ответила Светлана. – Это сейчас единственное, в чем я абсолютно уверена… Игорь, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом.

– Почему?

– Тебе хочется понять, отчего ты ненавидишь свою работу?

«Вот это формулировочка!» – ошеломленно подумал Игорь Саввович. Ненавидишь! Больше года он возглавлял отдел новой техники, пятый год – заместитель главного инженера, и когда же Светлана впервые поняла, что он каждый день идет на работу, как на лобное место? Игорь Саввович Гольцов даже сейчас, когда жизнь его ударила лбом о стенку и заставила с лихорадочной поспешностью разбираться в самом себе, трусливо прятался от мысли, что совершена изначальная непоправимая ошибка. А что может быть страшнее, чем узнать в тридцать лет, что занимаешься не своим делом, ненавидишь то, что занимает в твоей жизни треть суток по времени и властно даже над снами.

– Светлана, послушай, Светлана, – проговорил Игорь Саввович. – Когда ты узнала, что я ненавижу трест и все связанное с ним? И почему молчала?

Дым сигареты от движения воздуха изогнулся, опустившись, окрасился в зеленое, похожее на растрепанную колеблющуюся водоросль.

– Давно, – сказала Светлана. – Но я молчала. Почему? – Она жадно затянулась сигаретой. – Думала, что образуется. Не знала, что предложить взамен. Боялась, наконец… В последнее же время…

– Ну! Продолжай, пожалуйста.

– Последние год или полтора я жила в постоянном страхе за тебя, хотя и сейчас не понимаю, чего боялась… Несчастья? – Игорь Саввович почувствовал, что жена горько усмехнулась. – Несчастье пришло, но это бирюльки перед тем, что с тобой происходило и происходит. Я видела, как тебе плохо, а помочь не могла… Казалось, что ты… Нужное слово трудно подыскать… Мне казалось, что ты погружаешься в сон, теряешь личность, словно у тебя нет имени и фамилии. Ходишь во сне, говоришь во сне, думаешь во сне, ни живой ни мертвый. – Сигарета кончилась, слышалось, как Светлана тушит ее в пепельнице. – Я знаю, ты был у врача. Но тебе неизвестно, что профессор пригласил меня, как только ты ушел от него. У психиатров это принято – разговаривать с близкими родственниками. Профессор со мной беседовал два часа…

– Ты можешь разговаривать без пауз? – сердито спросил Игорь Саввович. – И не выбирай, пожалуйста, выражения. Кстати, не надо прикуривать вторую сигарету.

– Надо! – отозвалась жена. – Происходит давно позабытое: разговорная ночь. – Щелкнула зажигалка. – Профессор беседовал со мной два часа, расхаживал по кабинету, так и не сел до моего ухода, не отвечал на телефонные звонки… К чему это я рассказываю? Да к тому, что ты завел профессора в тупик. Бояндуров сказал: «У вашего мужа, предположительно, наблюдается глубочайшая эндогенная депрессия, но причины ее возникновения непонятны. Странный случай! Нет и намека на малейший внешний фактор, могущий вызвать болезнь… Ваш муж слишком благополучный и процветающий человек, чтобы искать отрицательные эмоции». Я решила тебе не рассказывать о встрече с профессором, хотя из клиники врача трижды звонили, чтобы ты показался Бояндурову. Я промолчала…

– Почему?

– Я боялась тебя, Игорь! Ты был совершенно некоммуникабелен, иронически зол, переполнен пугающей тяжестью. Казалось, ты только и ждешь случая, чтобы наброситься на любого человека… – Снова щелкнула зажигалка, так как сигарета потухла. – Кроме того, я чувствовала себя виноватой в том, что с тобой происходило, и думала, что это я, а не медицина должна помочь тебе. Но я не знала, как помочь…

– Ты говоришь «не знала», «чувствовала» – все о прошлом. А сейчас ты знаешь?

Они сидели на кроватях так, как это делают в больнице во время врачебного обхода не лежащие, но и не ходящие больные. Из чувства почтительности они садятся, выпрямляются, стараются выглядеть бодрыми, прямыми, веселыми, близкими к тому, чтобы встать на ноги.

– Сейчас я догадываюсь, что каким-то образом принесла тебе вред, – сказала Светлана. – Я совершила какой-то неверный поступок. Меня можно прощать, можно не прощать, но поступок – это дело поправимое при любых жертвах. Есть вещи пострашнее! Одна мысль о них может убить. Я не преувеличиваю…

Во время паузы Игорь Саввович раздумывал, что надо все-таки выйти на улицу, при свете молодой луны забросать камнями хрупкие буквы неоновой рекламы «Химчистка». Зазвенит стекло, вспыхнет электрическая молния, выбегут из соседних домов испуганные люди, увидев и поняв, что произошло, счастливо завопят на весь город, подхватят Игоря Саввовича на руки, триумфально понесут вдоль проспекта.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Игорь Саввович. – Однако ты преувеличиваешь свою вину, если думаешь, что могла мне помочь. Ты бессильна! – Он усмехнулся. – События развивались гармонично, естественно и однозначно. Что-то должно было произойти, и оно произошло! Знаешь что? Дай мне сигарету…

Игорь Саввович неумело прикурил, вернул зажигалку жене, заметив, что она снова обхватила руками колени, сделал то же самое. Он действительно не понимал, что значит «есть вещи пострашнее, одна мысль о которых может убить», но спрашивать Светлану не хотел, чтобы не смешивать ничего в кучу с его странной тяжелой болезнью. Игорь Саввович был удивлен уже тем, что Светлана, оказывается, раньше его заметила неладное. Правда, и он год назад уже подумывал, не болен ли, но всегда находил способы убежать, спрятаться, всячески увильнуть от самого себя, и это продолжалось до тех пор, пока однажды…

– Светлана, – деловито спросил Игорь Савво-вич, – ты не помнишь, когда впервые заметила признаки болезни?

– В декабре позапрошлого года, – сразу ответила Светлана. – Ты разбирал очередные часы, я вошла и увидела, как ты сидишь неподвижно и безжизненно смотришь в окно…

Выходит, полтора длинных года Светлана жила в страхе и ожидании, надеждах и сомнениях. Как же ей было трудно, бедной! Ждать, надеяться, работать, молчать, постоянно улыбаться, так как Светлана никогда не позволяла себе быть при муже грустной или усталой, нарушить отлично налаженный быт дома. А сейчас эта женщина, его жена, сидела на соседней кровати, обхватив колени руками; знакомы они больше пяти лет, женились по любви, как они думали, прожили вместе долго, ни разу, как только что выяснилось, не ссорились, но вот от чего-то непонятного сидели в двух метрах друг от друга, каждый на своей кровати, сидели в нелепых позах и вместо того, чтобы объединиться в несчастье, сплотиться, напротив, переживали отчуждение, сами не понимая, почему.

– Со мной не соскучишься! – шутливо проговорил Игорь Саввович. – Кажется, что я вчера родился. Например, не помню, когда в гостиной появился трехрожковый торшер.

– Я его купила весной… Ты сказал, что тебе нравится.

Вот такие пирожки!

– А сейчас я думаю о том, что за четыре года ни разу не спросил себя, удалась ли нам семейная жизнь или не удалась? – осторожно продолжал Игорь Саввович. – Это, наверное, потому, что со всех сторон только и слышно: «Какая замечательная пара эти Светлана и Игорь Гольцовы!»… Скажи, а ты размышляла о нашей семейной жизни?

Светлана покачивалась из стороны в сторону, в зубах торчала новая сигарета, от нее пахнуло холодом, точно из открытого окна.

– Послушай со стороны, что ты говоришь, Игорь! – глухо ответила Светлана. – Не думала, что гы можешь быть таким жестоким. – Она передохнула, чтобы говорить спокойнее. – Последние два года я только тем и занята, что думаю о нас…

– И что?

– Если бы я знала, не сидела бы как дура на кровати и не выслушивала твои нелепые вопросы. «Когда появился трехрожковый торшер? Когда я заболел?» Мой вопрос тяжелее: существует семья или не существует?

Игорю Саввовичу пришла в голову несуразная мысль, что в их семейной жизни не было скандалов и конфликтов потому, что все эти годы были только созреванием выбора: жить вместе или не жить? Если Игорь Саввович не мог вспомнить, когда впервые почувствовал себя больным, то, может быть, дорога к сегодняшнему сидению на двух кроватях была скрытной, тайной, но такой, когда количество переходит в качество?

– И к какому же выводу ты пришла? – спросил Игорь Саввович. – Прошу тебя, пожалуйста, говори без утайки…

Голова Светланы сейчас находилась в фиолетовом освещении, волосы – каштановые и густые – отливали красивой сединой, и он подумал, что жене пошла бы окраска под седину. Она от этого казалась значительнее и старше, а Светлана всегда хорошела, когда не казалась молоденькой. Она относилась к тому типу женщин, которые до сорока лет набирают красоту, а потом случается и лучшее и худшее – это уж как бог положит.

– Что ты скрываешь, Светлана? Уж не думала ли ты, что я…

Игорь Саввович не договорил, потому что мысль была абсурдной: жена молчала и терпела, так как боялась навести его на размышления о неблагополучии их семейной жизни, но не ребенок же он, не кретин в самом деле, если ничего не замечал. Занятый своими проблемами, он не занимался семьей – вот и все. Откладывал на завтра, послезавтра, на отдаленное будущее… «А что откладывал? – спросил себя Игорь Саввович. – Решение чаще ходить со Светланой в кино и театр? Пораньше возвращаться домой?»

– Ты недоговорил, – резко сказала Светлана. – Ты все время чего-то не договариваешь, выжидаешь. Говори все!

Игорь Саввович так и собирался поступить, когда начинал разговор, логически кончающийся следователем Селезневым, идти к которому Игорь Саввович теперь мог только с ясным и полным знанием того, что произошло с этим проклятым гаражом, Гелием Макаровичем Фалалеевым и актрисой Голубкиной.

– Что значит не договариваешь? – медленно спросил Игорь Саввович. – Если я не помню, когда в доме появился трехрожковый торшер, то, наверное, мог и просмотреть, что происходит с тобой, выжидающей событий. – Он повернулся к жене, внимательно посмотрел на опущенную голову и согнутую спину. – Неужели ты думала, что я могу уйти от тебя? Ты допускала такую возможность? Светлана, отвечай!

– Я только об этом и думала, – глухо проговорила Светлана. – Я целыми неделями только и думала об этом… Я считала, что гублю тебя, что ты болен из-за меня… – Она яростно прошептала: – Все плохое – это я, я! Драка – это тоже я, я и я! Ах, как непоправимо это, Игорь, как это плохо!

Светлана раскачивалась, и неоновый свет, казалось, пришел в движение, словно кто-то включал и выключал разноцветные буквы; лицо, было то фиолетовым, то оказывалось в красном свечении, то мертво зеленело… Игорь Саввович похолодел от жалости и нежности к жене. Какое несчастье, какая боль жили в двух метрах от него! И так было изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, а он спал, просыпался, ездил на работу, болел, обедал и ужинал – существовал в таком мире, где боли и несчастьям жены не было места. Трехрожковый торшер, черт возьми, трехрожковый торшер!

– Я никогда не собирался уходить от тебя, Светлана, – сказал Игорь Саввович. – Боже, да о чем ты говоришь! Я же тебя люблю…

Теперь они снова смотрели прямо перед собой, молчали, и со стороны казалось, что еще одно мгновение – и они бросятся друг к другу, чтобы не походить на сидящих больных, однако они с каждой минутой все отдалялись и отдалялись, словно кровати разъезжались в противоположные стороны.

– Ты сказал: «Я же тебя люблю!» – повторила Светлана. – Ты не помнишь, когда в доме появился новый торшер, но, может быть, вспомнишь, когда ты говорил «Я люблю тебя!» в последний раз…

– Когда говорил? – переспросил он. – Ты хочешь сказать, что… Слушай, Светлана, но ведь слова – это только форма. А по существу, ты моя жена, и, значит, я люблю тебя…

Он сконфуженно замолк. Действительно, за все годы жизни со Светланой не было такого случая, чтобы Игорь Саввович ощутил внутреннюю потребность сказать жене, что он ее любит. Ему казалось, что это само собой разумеется, что сам факт их супружества не требует словесного подтверждения. Ну а перед женитьбой? Говорил ли он Светлане, перед тем как она перебралась в его квартиру, что любит ее? И этого Игорь Саввович не помнил…

– Ты не веришь, что я тебя люблю? – слишком громко спросил он. – Не веришь?

– Я думаю, ты сам не знаешь, любишь меня или нет! – тоскливо ответила Светлана. – Надо смотреть правде в глаза: ты был бы здоров, если бы я в твоей жизни занимала хоть крохотное место. Я уж не говорю о любви, она захватывает человека целиком. Я видела, как ты мучаешься, и все ждала, что ты захочешь моей помощи, но ты желал одиночества и получил его – бороться с этим невозможно. Иногда я думаю, что ты до сих пор не чувствуешь себя женатым, а когда вспоминаешь, то удивляешься.

Они ощущали, что с каждой секундой им все труднее и труднее понимать друг друга, что каждый думал о своем, слышал только то, что хотел услышать, и не понимал того, чего не хотел понимать. Так уж устроен человек, что даже двое очень и очень близких людей до конца понять друг друга не могут.

Вот еще о чем напряженно думал Игорь Саввович, неумело держа в пальцах длинную сигарету. Что действительно происходит, если он то и дело задает наивные вопросы «почему?», «отчего?», «зачем?» и все чаще и чаще чувствует себя так, словно он только что проснулся и, осматриваясь, не может понять, где находится и почему, черт возьми, здесь находится. Почему, отчего, зачем? Теперь очевидно, что годы прошли как во сне, в забытьи, и пробуждение оказалось тяжелым.

– Уютненькая история получается, – протяжно сказал Игорь Саввович. – Ты считаешь, что я тебя не любил или разлюбил, а я только сейчас докумекал, как ты медленно, но верно отдалялась от дома… Ты даже лето отдаешь работе, а зима?.. Ты так много работала, точно спасалась…

– А что мне оставалось делать?

Действительно, что оставалось делать женщине, муж которой никак не мог освоиться с мыслью, что он женат? Уйти от мужа, во-первых, или самоустраниться, во-вторых.

– Светлана, послушай, Светлана, – почти шутливо начал Игорь Саввович. – Тебе не кажется, что наш разговор похож на бред? Сидим по-дурацки на кроватях, курим, настороженно следим друг за другом. Если бы мне раньше сказали, что такое возможно, я бы не поверил. Мы прожили вместе почти пять лет, больше чем на месяц ни разу не расставались, а вот сидим, разговариваем так длинно и мучительно, что уже ничего не понимаем.

Светлана прикуривала, наверное, четвертую сигарету, прикурив, долго – по забывчивости – держала в пальцах горящую зажигалку. Потом раздался щелчок. Светлана повернулась и стала жадно глядеть на мужа; глаза жены были в полосе зеленого свечения и от этого казались большими, очень большими. Игорь Саввович тоже неподвижно и молча смотрел на Светлану, на его лице лежал синий блик.

– Что же получается, Светлана, – поняв, что жена не примет его шутливого тона, сказал он, – выходит, столько лет мы прожили под одной крышей чужими людьми?

– По большому счету ты прав! – очень тихо ответила Светлана. – Но это не твоя вина, а твоя беда! Ты давно живешь так, словно не просыпаешься. Прости, но ты похож на автомат, запрограммированный для самых элементарных действий – сон, работа, еда… И это тоже не твоя вина, а твоя беда.

Сигарета Игоря Саввовича давно догорела, он не знал, куда деть окурок, и машинально протянул его Светлане, а сам медленно повторил про себя: «Сколько лет мы прожили под одной крышей чужими людьми». Было от чего собирать на лбу морщины и опускать тяжелую, гудящую от напряжения голову.

– Ладушки!