Текст книги "Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика"

Глава 16
МОЯ ЛИЧНАЯ ГРУППА

В Сент-Тронде мне не повезло: два вылета и ни одной победы. Вскоре меня отправили обратно в Венгрию. Во время моего отсутствия там царило затишье. Никаких достойных упоминания происшествий, кроме одного: наш командир Полди Феллерер женился на хорошенькой венгерской девушке. Мы веселились до поздней ночи и пили за здоровье молодой пары. В тот вечер Полди отвел меня в сторону и сказал, что я назначен командиром усиленной эскадрильи. Приказ из штаба дивизии может поступить в любой момент. Так и случилось на следующий день. Место дислокации моей новой эскадрильи – Нови-Сад под Белградом. Моя задача – помешать британцам перебрасывать вооружение из Италии в Варшаву. Мне было двадцать два года, а на мои плечи легла ответственность за принятие решений и последствия отданных мною приказов. Наземный персонал отправился на новое место в грузовиках. Командование подготовило казармы и позаботилось о технических сооружениях. Вместе с дюжиной ночных истребителей я вылетел на новый аэродром 28 июля 1944 года. Мы пролетели на малой высоте над Балатоном и повернули на восток к Дунаю. За рекой мы легли на южный курс, и теперь под нами простиралась бесконечная Пуста. Когда мы с ревом проносились над очередной деревенькой возле колодца, словно сошедшего со страниц Библии, крестьяне в ужасе поднимали глаза к небу, как будто разразилась буря. Хотя Пуста мало населена, ей нельзя отказать в определенном очаровании: редкие озерца и болотца и снова бесконечные коричневые степи.

Солнце безжалостно иссушало равнину. Жарко было даже в кабинах самолетов. Ближе к югу появились зеленые поля и сады. Мы пролетели над Бачкой, районом, где проживало немецкое меньшинство. Здесь деревни были побольше и живописнее, а поля лучше обработаны. Мы приветствовали соотечественников покачиванием крыльев, а они махали нам яркими тряпками и подбрасывали в воздух шапки. Через семьдесят минут полета на горизонте появилась невысокая горная цепь Фруска-Гора. Дунай здесь поворачивает на восток к Румынии. Нови-Сад расположен чуть южнее горной цепи. Мы приземлились с короткими интервалами и поставили самолеты перед маленькими ангарами. Нас встретил улыбающийся адъютант, обер-лейтенант Шуллейт, командовавший прежде эскадрильей. Я выслушал его рапорт.

Все было в порядке. Подготовлены ремонтная мастерская, столовая, комнаты отдыха, казармы. Венгры вели себя очень вежливо и старались выполнять все наши желания. Шуллейт оказался не только безукоризненным организатором, но и великолепным переговорщиком. Венгерский офицер связи говорил на ломаном немецком и ужасной смеси других языков; когда Шуллейт исчерпывал все свои знания немецкого и переходил на родной язык с отчаянной жестикуляцией, он делал вид, что все понимает, и кротко приговаривал: «Ага, ага». Его так и прозвали – Ага. Уже в день нашего прибытия к вечеру я смог доложить командиру дивизии, что эскадрилья готова к боевым вылетам.

Июльские ночи в Венгрии очень жаркие, и в ожидании приказов по дивизии мы прохлаждались в шезлонгах перед зданием штаба на краю летного поля. Я объяснил экипажам наши задачи, предупредив, что бороться с британскими самолетами-снабженцами мы будем двумя волнами. Первой волне предстояло атаковать британцев на пути к Варшаве, а второй – на обратном пути к Фодже. Для аварийных посадок в нашем распоряжении взлетно-посадочные полосы Будапешта, Белграда и Сомбора. Летать придется над территорией, контролируемой партизанами, поэтому каждый экипаж должен брать с собой автомат и трехдневный запас провизии. Более того, в случае вынужденной посадки в партизанской зоне все мундиры необходимо уничтожить, иначе не останется шансов вернуться домой живыми. Штурман наведения обер-фельдфебель Крамер доложил, что летное поле готово для посадки, и в подтверждение своих слов гордо включил ограничительные огни летного поля и взлетно-посадочной полосы. Создалось впечатление, будто здесь поработал волшебник. Я приказал всем явиться к штабу, чтобы ознакомиться с ночной иллюминацией. Крамер продемонстрировал свои достижения. На поле была лишь одна взлетно-посадочная полоса, сориентированная на север – юг. В направлении восток – запад не было достаточно места, а взлетать на юг было опасно из-за невысокой горной цепи. К северу местность была совершенно ровной. Я увидел, что нет западного искусственного горизонта, и указал на это Крамеру.

Черт побери, герр гауптман. Я совсем упустил это из виду. Но откуда я его возьму? У нас нет ни кабелей, ни фонарей, ни столбов.

И все же Крамер, бывший летчик компании «Люфтганза», не растерялся. С помощью обер-лейтенанта Ага он раздобыл два десятка деревянных столбов и керосиновые лампы. Затем они вдвоем вышли на поле с лопатами и топорами, вкопали столбы на расстоянии 30 футов друг от друга и повесили на них фонари. Теперь мы располагали горизонтом взлета, хотя керосиновые лампы разглядеть довольно трудно.

В тот вечер мы, как в добрые старые времена, восхищались прекрасным звездным небом, и вдруг затрезвонил телефон: мы получили приказ отправить на задание три истребителя. Приближался отряд английских бомбардировщиков. Замечательно! Я схватил револьвер и поспешил к своему самолету. Мале и Грасхоф уже были в кабине, пристегивали парашюты. Я порулил к старту, закрыл фонарь кабины и, взлетев первым, направился в сектор «Скорпион». Связь со штурманом наведения была хорошая, но вскоре после взлета мы получили приказ: «Возвращайтесь на базу». Вероятно, вражеские самолеты повернули к дому или штаб дивизии решил потренировать нас на взлет. Я распрощался со штурманом наведения Шварцем, сидевшим в глухом углу Пусты. Шварц и три солдата службы связи составляли весь персонал наземной радиолокационной станции «Скорпион». Я полетел к Нови-Саду и начал снижаться. Еще издали я опознал фонари и маяки Крамера. Сделав широкий вираж, я приземлился через двадцать минут после взлета. Техники заправили мой самолет, а я обсудил с Крамером улучшение освещения аэродрома. Вскоре приземлились остальные самолеты: сначала обер-лейтенант Будер, новичок в эскадрилье ночных истребителей, затем фельдфебель Хубач. Оба ухмылялись, докладывая о полете, а коллеги подшучивали над ними. Через полчаса штаб дивизии опять приказал взлететь трем машинам, так как группа английских бомбардировщиков над Адриатикой следовала северо-восточным курсом. На этот раз мы не ожидали подвоха. Взлетели опять я, Будер и Хубач, а через полчаса нас снова отозвали.

– Домой, домой, домой. Ни одного самолета в воздухе, – разносилось в эфире.

– Понял, спокойной ночи, – откликнулся я и отправился на аэродром. Второй полет занял полчаса.

Войдя в начале первого ночи в столовую, я встретил группу оживленных венгерских офицеров.

– Выпьем с нами за интернациональное братство пилотов, – услышал я.

Мы пили за интернациональное братство до утра, и только с восходом солнца я с тяжелой головой отправился спать.

Следующие дни ушли на то, чтобы обустроиться в Нови-Саде. Мы постепенно привыкали к особой тактике партизан. Сначала мы заметили исчезновение керосиновых ламп: искусственный горизонт стал меньше. Крамер, тихо ругаясь, схватил автомат и бросился с несколькими солдатами в кукурузные поля. Мы услышали отдаленную стрельбу, Крамер вернулся, и через полчаса горизонт был восстановлен.

– Почему вы стреляли, Крамер? – спросил я.

– Эти парни зарываются в поля, как кроты, герр гауптман. Думаете, я подставлюсь под пули горсточки проклятых цыган? Я спугнул их, но в следующий раз не обойтись без ручных гранат. Иначе их не выкурить.

– Ох, Ага, Ага, – вздохнул я.

В ту ночь я тренировал новые экипажи. Мы не пролетали и часа, когда приземляющиеся самолеты были обстреляны из Фруска-Горы. Услышав треск автоматных очередей, я прервал учебный полет и приказал техникам осмотреть самолеты. У одной машины обнаружилось несколько пулевых пробоин в крыльях и фюзеляже, а также была срезана антенна. Я снова поднялся в воздух в другой машине, решив контратаковать. Мы спикировали на вражеские позиции, открыв огонь из всех пушек и пулеметов. Воцарилась тишина. Когда мы заходили на посадку, нас больше не обстреливали. Однако на следующий вечер нас разбудил жуткий взрыв. Мы схватились за автоматы. Что произошло? Взорвался один из самолетов? К счастью, нет. На всякий случай я поставил у каждого самолета по охраннику, снабдив их паролем. Вскоре один из солдат сообщил, что неподалеку от аэродрома был взорван мост. Партизаны не оставляли нас в покое ни на один день. Зенитная рота, отправившаяся на заготовку леса для укрепления своей позиции, попала в засаду у Фруска-Горы и была уничтожена. Одному из зенитчиков удалось убежать. Он и сообщил о судьбе, постигшей его товарищей. Так что боевые действия продолжались: если не в воздухе, то на земле. Нас это удивляло. Днем под жарким солнцем ковырялись в своих полях безобидные с виду крестьяне; они даже кланялись нам, когда мы проходили мимо. Очень мирная картина. А ночью начиналось настоящее светопреставление. Партизаны чувствовали себя как рыбы в воде.

Ровно через четырнадцать дней после моего прибытия в Нови-Сад мы впервые вступили в бой с врагом. Сразу после полуночи 10 августа 1944 года штаб дивизии сообщил о приближении с востока одиночного вражеского самолета. Русский! Я вылетел со своим экипажем в сектор «Скорпион» и вызвал наземный пост наведения. Лейтенант Шварц откликнулся и предложил подождать. Русский находился еще милях в сорока, и наш радар мог обнаружить его не раньше чем через десять минут. Я подумал, что это, скорее всего, «Митчел-Б-25» – высокоскоростной маневренный самолет. Десять минут истекли. Шварц повел меня на восток навстречу противнику. Дистанция быстро сокращалась. Вдруг Шварц приказал:

– Левый поворот, курс 260 градусов.

Я развернул самолет и дал полный газ. Русский летел в 2000 ярдах впереди меня. Нелегко будет догнать его, поскольку он летит со скоростью 260 миль в час и снижается. Я устроил Шварцу разнос за то, что он не сменил мне курс раньше. Русский уже исчезал с экрана моего SN-2. Я не менял курс еще несколько минут, рыская из стороны в сторону в поисках добычи. И тут кое-что произошло внизу: вспыхнули опознавательные огни какого-то аэродрома. Я не ошибся. Правда, огни образовали гигантскую красную советскую звезду: аэродром находился на партизанской территории. Несколько белых фонарей должны были помочь пилоту при посадке.

Я сбросил газ, чтобы не привлекать к себе внимание, и стал ждать, когда русский самолет снова взлетит. Прошло полчаса. Снабженец, доставивший оружие и боеприпасы, должен был забрать свинину и зерно. Через час наземный пост наведения доложил, что «митчел» возвращается. Он набрал высоту и летел со скоростью всего 200 миль в час. Я спикировал ястребом с превосходящей высоты и вскоре заметил его. Русский ничего не подозревал. Он и вообразить не мог, что в этом благословенном регионе водятся немецкие ночные истребители. Я пристроился в хвост «митчела», вглядываясь в его четкие очертания на фоне ясного неба, бросил взгляд на контрольные лампочки оружия и начал атаку с длинной очереди по левому крылу противника. Но добился я немногого: крыло загорелось, а через несколько секунд встречный поток воздуха сбил пламя. «Митчел» теперь летел медленнее, у него заглох левый мотор. Мне пришлось сбросить скорость и приближаться осторожнее, так как русский уже знал обо мне и собирался дорого продать свою жизнь. По этой причине я решил атаковать поперек направления полета. Так русским будет труднее поймать меня в прицел. Я снова пошел в атаку и дал очередь по кабине. Русский экипаж ответил смертоносным огнем; со всех сторон от меня замелькали трассы снарядов, пули застучали по самолету. Я оглянулся, моих парней не задело.

– Все в порядке, герр гауптман, – успокоил меня Грасхоф.

Левое крыло «митчела» снова загорелось, но машина держалась в воздухе. Русский стрелок ждал, что я атакую слева, поэтому я поднырнул под него и зашел справа, застав его врасплох. Нескольких секунд мне хватило на решающий удар. Яркое пламя озарило темную ночь, но русский самолет продолжал лететь на восток, а хвостовой стрелок палил из всех своих четырех пулеметов. Он не мог как следует прицелиться, и все пули летели мимо. Мне спешить было некуда. Я чуть удалился от горящего «митчела» и ждал продолжения спектакля. Пламя разгоралось все сильнее, но русский экипаж еще мог выпрыгнуть и спастись. Начали рассыпаться крылья, а потом взорвался бензобак, осветив красную звезду на фюзеляже. За правым крылом тянулся гигантский огненный хвост. Самолет клюнул носом и отвесно понесся к земле. Я инстинктивно спикировал следом, провожая его.

Именно в этот момент хладнокровный хвостовой стрелок заметил меня. Пули, выпущенные из обреченного «митчела», просвистели мимо моего крыла. Я не ожидал ничего подобного. Вот каково истинное самопожертвование! В таком безнадежном положении любой человек, ценящий свою жизнь, уже давно выпрыгнул бы с парашютом, а эти парни отчаянно сражаются до самого конца. Через несколько секунд самолет рухнул на землю вместе с экипажем. Такое поведение врага заслуживает уважения.

– Чокнутые парни, – вздохнул Мале, – и упрямые как ослы. Мы дали им много времени, чтобы спасти свои шкуры.

Грасхоф вызвал наземный пост наведения. Шварц откликнулся и поздравил нас с нашей первой победой в секторе «Скорпион», затем пожелал спокойной ночи и счастливой посадки. Через два с половиной часа я пронесся над освещенным аэродромом Нови-Сада и помахал крыльями. Эта первая победа была началом многочисленных успехов моей эскадрильи.

Назавтра в полдень мне позвонил лейтенант Шварц:

– Поздравляю, герр гауптман. Это был прекрасный спектакль. Может быть, сегодня ночью подберем вам еще одну цель. Вы должны почаще охотиться в моем секторе.

– Согласен, – ответил я. – Только звоните мне вовремя. Тогда мы точно не упустим пиратов.

До 15 августа все было тихо, а потом случилось нечто очень забавное. Около 21.30 лейтенант Шварц доложил о самолете-одиночке, летящем с востока: еще один партизанский транспортник. Я поднялся в воздух через четверть часа и почти в 22.00 вошел в сектор «Скорпион». Мой радист связался со Шварцем и получил первый приказ:

– Подождите немного. Враг приближается.

Через несколько минут последовал второй приказ:

– Противник летит в нашем секторе на высоте 9000 футов в 40 милях от вас. Поднимитесь на 11 000 футов.

Я набрал высоту и зарядил пушки.

Мале сообщил:

– Герр гауптман, сегодня мы должны сбить противника первой очередью. Эти парни сильно обозлятся, если мы их только пощекочем.

– Мале, старина, если у тебя не сбит прицел, все будет нормально, – холодно ответил я.

Мале был прав. Если мы не добьемся успеха в первой атаке, начнется цирк.

– Мои пулеметы настроены на 80 ярдов. На этой дистанции траектории всех четырех пулеметов сходятся в прицеле.

– Тогда нечего жаловаться, Мале.

После этой легкой перепалки я направил самолет на восток навстречу русским.

– Дистанция 8 миль. Противник быстро приближается.

Не успел Шварц закончить сообщение, как я увидел яркую вспышку между горизонтом и землей. «Это не звезда», – сказал я своим парням. Они как зачарованные уставились на белое пятно, увеличивавшееся на наших глазах. Никаких сомнений: вражеский самолет.

– Внимание! Внимание! «Белый дрозд» – «Скорпиону». Замечен противник. Летит с включенными навигационными огнями.

– «Виктор», «Виктор», – откликнулся «Скорпион». – Противник летит прямо к нам. Дистанция пять миль.

– «Виктор», «Виктор», – ответил я. – «Литавры», «литавры»!

Я резко накренил самолет и сел на хвост противнику. Ну и легкомысленный же русский мне попался! Снижаясь, я вскоре поравнялся с ним и полетел рядом. Невероятно! Кабина освещена, как в мирное время! О чем думают члены экипажа? Считают, что им ничто не угрожает? Не подозревают о присутствии немецкого ночного истребителя? Думают, что из-за двух-трех нелепых партизанских транспортников никто не станет держать здесь целую эскадрилью немецких ночных истребителей, а на венгерскую зенитную батарею ему наплевать? Ну, в последнем он прав: эти жалкие зенитки им не опасны.

Самолет спокойно летел вперед, я прекрасно видел пилота, склонившегося над приборами. Что же мне делать? Никакого желания сбивать такую легкую цель.

Вновь подал голос наземный пост наведения:

– Внимание, внимание! Вы над нами. Мы вас видим, мы вас видим. Успешной охоты.

Я предпочел бы дать противнику уйти, меня очень тревожила его освещенная кабина. Однако мой экипаж понукал:

– Стреляйте. Если мы его упустим, партизаны получат еще больше автоматов и наши солдаты поплатятся своей жизнью.

Да, они были правы. Противника необходимо сбить, но он должен получить шанс защищаться. Я еще раз взглянул на пилота, спикировал в сторону и с 80 ярдов прицелился в конец левого крыла противника. С грохотом вырвались снаряды из двух моих пушек. И попали в цель. Невысокое пламя замерцало и тут же погасло. Итак, противник предупрежден. Никакой реакции. Вражеский пилот слегка накренил самолет, но не выключил огни. Я подлетел ближе и увидел, что члены экипажа что-то увлеченно обсуждают. Они явно не понимали, откуда прогремели выстрелы. Я дал еще одну короткую очередь, на этот раз по концу правого крыла. Та же история. Легкое, тут же погасшее пламя. Теперь экипаж должен выпрыгнуть с парашютами, не можем же мы до бесконечности играть в эти игры. Однако после нескольких неконтролируемых рывков транспортник вернулся на свой курс. Огни все еще были включены. Теперь я должен взяться за дело серьезно, или мы доберемся до партизанской территории, а я не собираюсь усиливать партизанские отряды русскими летчиками. После двух предупредительных выстрелов по крыльям я не мог больше тянуть время.

– Стреляйте по бензобакам! – сердито крикнул Грасхоф в радиотелефон. – Джентльменам будет гораздо удобнее на парашютах.

Я все еще сердился на своих парней и выстрелил так, чтобы экипаж мог спастись. Я приблизился к противнику. Жадные языки пламени уже облизывали правый бензобак, отбрасывая свет на мой самолет. Наконец один из членов экипажа выпрыгнул. Я начал отсчет:

– Первый, второй…

Но слово «второй» застряло у меня в горле. Второго не было. Самолет продержался в воздухе еще несколько секунд и вошел в штопор.

Тайна раскрылась на следующий день. Шварц сообщил, что выпрыгнувшего летчика, русского полковника, привезли со сломанной ногой в госпиталь, и я помчался в Сомбор. Первые известия сообщил мне доктор. Русский полковник получил приказ показать группе молодых летчиков партизанский «воздушный мост». Они очень удивились, когда их обстреляли зенитки. Из загоревшейся машины смог выпрыгнуть только полковник. Я спросил врача, можно ли поговорить с раненым, и он дал мне разрешение. Со странным чувством открывал я дверь палаты. Русский лежал на кровати, таращась в пустоту, и едва удостоил меня взглядом. Я подошел к нему, положил пачку сигарет на его тумбочку и пожал руку. Он на ломаном немецком поблагодарил за внимание. На его лице читалось удивление: в чем причина дружеского визита немецкого офицера? Я не успел ответить на его невысказанный вопрос, он через переводчика рассказал мне о том, что случилось накануне.

Экипаж действительно решил, что их обстреляла венгерская зенитная батарея, а потому не воспринимал всерьез случившееся, пока не наступил критический момент. Приведу слова самого полковника:

– Встревоженный попаданиями в крылья, я взглянул на испуганные лица курсантов. У них не было парашютов. До этого момента мы не подвергались нападению, а парашюты в России – редкость. Я с трудом успокоил их, но у них были дурные предчувствия. Они с ужасом всматривались в темноту, пытаясь увидеть землю, лежавшую в тысячах футах внизу. До конца своих дней я не забуду вопросительный взгляд юноши, сидевшего рядом со мной. Ему едва ли исполнилось восемнадцать лет. Когда самолет содрогнулся от второго взрыва и яркое пламя с правого крыла ослепило нас, он схватил меня за руку. В его глазах застыл ужас. Но и на тот раз нам повезло. Пламя погасло, а оба мотора продолжали нормально работать. Я подумал, что худшее позади, и хотел закурить, чтобы парни успокоились. Никаких признаков зениток. Мой юный сосед вздохнул с облегчением и поднес мне зажигалку. И в этот момент раздался жуткий взрыв. Один из мальчишек крикнул: «Пожар! Горит правый бензобак». Все дальнейшее заняло несколько секунд. На борту началась паника. Я чуть с ума не сошел, глядя на эту трагедию, и не находил в себе сил покинуть самолет. Затем пламя добралось до кабины, нас окутал едкий дым. Воздух накалился, свет выключился. Так мы летели, пока от горящего крыла не отвалился правый мотор. Самолет сразу вошел в штопор и понесся к земле. Собрав последние силы, я выбрался из горящей кабины; не помню, как раскрылся парашют. В себя я пришел, только ударившись о землю. – При этих словах полковник взглянул на свою загипсованную правую ногу. – Да, с парашютами все остались бы живы. У нас было много времени.

– Да, время у вас было, – ответил я. – А знаете почему?

Полковник отрицательно покачал головой. Через переводчика я объяснил ему, что это я сбил его, а не венгерские зенитки. Я дал возможность его экипажу выпрыгнуть с парашютами, нарочно стреляя по концам крыльев. Полковник понял. Слезы побежали по его щекам. Теперь он нашел разгадку странных выстрелов и печально посмотрел на меня, словно говоря: «Вы хотели как лучше, коллега». Вдруг он схватил мою правую руку и пожал ее. Я смутился и молча покинул больничную палату. В городе я купил букет цветов, дал маленькой венгерской девочке монетку в один пенгё и попросил ее отнести цветы в госпиталь русскому полковнику.