Текст книги "Тайны Нью-Йорка"

Эдвард Лонгсворд оторопело смотрит на этот мир, который его ужасает… Дан Йорк изучает его.

– Уйдем! – шепчет Эдвард.

– Рано! Нам остается еще три часа до рассвета.

И наклоняется над пьяным, который пытается уцепиться за стену ногтями, чтоб встать.

– Позвольте узнать, сударь, – спрашивает он его с самой изысканной вежливостью, – где переулок Убийцы?

Тот смотрит на него.

– Вы разве не знаете?.. – спрашивает он, силясь удержать равновесие… – Стало быть, вы не там живете?

– Там, – говорит Дан, – но я заблудился…

– Вот что! Это потому, что много выпили! Ну, пойдем, я добрый малый… я тебя проведу!

Дан ставит на ноги своего проводника.

Все трое направляются к переулку.

Откуда происходит это зловещее название «Переулок Убийцы?» Никто точно не знает. Что там совершилось преступление, вот в этом можно не сомневаться.

Но какая из этих улиц не имеет права на такую же известность? Тут нет ни одного уголка, который не был бы обагрен кровью. Пять Углов не могли обойтись без переулка Убийцы. Длина его – шестьдесят метров. В ширину – не будет и двух.

Он прям, как клинок стилета.

Он темен, как могила. Над крышами не видно даже кусочка неба.

Одно из двух строений, вдоль которых тянется переулок, предназначено было раньше для производства сахара, другое было пивоварней. Это было уже очень давно. Явились спекулянты и решили, что для такого города нищих нужно нечто вроде караван-сарая, дворца нищеты. Его называют теперь «Золотая пещера», потому что в недрах этого мрачного притона нищие находят высшее сокровище – сон и, как знать, – иногда и светлые грезы.

Дан Йорк и Эдвард следовали за пьянчугой. Тот шел почти прямо, хватаясь руками за обе стены.

Он остановился около правого строения. Что-то черное выделялось на фоне стены. Это была дверь из плохо сколоченных досок.

Проводник постучал. Три удара.

На уровне лиц пришедших открылась форточка и показалась голова; рядом с ней – рука с фонарем.

– Окаянная собака! – раздался скрежещущий голос. – Это опять ты? У тебя нет ни цента! Ступай спать в воду!

Пьяный пробормотал несколько умоляющих слов. Дан Йорк подошел и стал рядом с ним.

– Откройте! – сказал он отрывистым голосом.

Дан – вечный странник. Его знали и в «Золотой пещере» точно так же, как во «Флоренции» или «Рице».

– Впустите этого беднягу! – сказал поэт.

И он вложил в руку хозяина притона деньги. Тот немедленно исполнил его приказание. Пьяный побрел в глубь помещения.

– Этот джентльмен со мной! – сказал Йорк.

Эдвард вошел за ним.

Хозяин больше не интересовался ими и ушел на свой сторожевой пост: он лежал поперек двери, прислушиваясь и наблюдая. Спал он днем.

Четыре коптящие лампы, прикрепленные к стенам, освещали «Золотую пещеру».

Это был большой четырехугольный зал с очень низким потолком. В целях экономии места над домом было надстроено бесчисленное множество этажей. Нездоровая сырость носилась в воздухе, стены были покрыты пятнами плесени.

Пола не было: твердая земля и на ней сотня человеческих существ, спавших в разных положениях, как попало; сперва каждый старается устроить себе удобное место, но потом, уже во сне, все понемногу сдвигаются и составляют сплошную массу лохмотьев.

Лохмотья замерли, скованные мертвым сном их хозяев. При бледном свете ламп глаз видит темно-серую массу, на фоне которой четко выделяются лохмотья ярких цветов. Это угол негров. Тут, как и везде, расы отделялись одна от другой, по крайней мере настолько, насколько позволяла теснота помещения.

Изредка среди тяжелого храпа раздавался стон, жалобный, сдерживаемый. Это больные.

Они подавляют свои стоны из боязни быть изгнанными.

Чтоб провести ночь в этой вонючей трущобе, рассаднике эпидемии и всякой грязи, нужно заплатить два цента.

Ужаснее всего то, что здесь были и женщины, державшие на руках детей, поникших от усталости.

Содрогаясь от ужаса и отвращения, Дан Йорк и Лонгсворд смотрели на эту печальную картину.

Вдруг послышался стук в дверь. Форточка снова открылась.

После обмена положенными фразами открылась и дверь.

Человек атлетического сложения, впрочем, скорее напоминающий гориллу, с низким лбом и глазами, как будто пробуравленными на плоском лице, вошел первым.

За ним вошли двое юношей, таких бледных, что казалось непонятным, как они держались на ногах. Через плечо у каждого висела на перевязи скрипка.

– Где ты подобрал их, мистер Кломп? – спросил хозяин, оглядывая вошедших, которые тряслись от ужаса и холода…

– Там, на улице… Они умирают с голоду!.. Дай им по куску хлеба… Я плачу.

– Разве ты стал покровителем детей?

Тот, которого назвали Кломпом, криво усмехнулся и подмигнул своему собеседнику.

Хозяин понял, что за этим благодеянием должно было скрываться какое-нибудь хитрое намерение.

И он повиновался, ответив понимающей улыбкой на подмигивание мистера Кломпа.

– Теперь, мои барашки, – сказал Кломп, – поешьте и ложитесь спать! Это лучше, чем щелкать зубами на темной улице, не правда ли?

Юноши ели молча. Они только взглянули друг на друга – и крупные слезы покатились у них из глаз.

– Как это ужасно, – прошептал Лонгсворд.

– Друг мой, – ответил Йорк вполголоса, – вы теперь все поняли?.. Как бы ни были горьки ваши печали, как бы ни были жестоки ваши страдания, понимаете ли вы, что есть печали и страдания еще ужаснее?.. Эти люди дошли до апатии… они даже утратили способность кричать… Под ними нет ничего, кроме черной пропасти, раскрытой могилы, которая будет последним местом отдохновения… Над ними никакой надежды, никакой радости… И, однако же, ни один из них не хотел бы умереть… Они цепляются когтями, зубами за возможность этого мучительного существования… Эдвард, не правда ли, вы теперь оставили мысль о самоубийстве?

Эдвард тихо пожал руку поэта.

– Эти существа, – продолжал Дан, – упавшие до уровня животных вследствие лени и порока, уже более не сопротивляются, не борются с нуждой… Они пресмыкаются, и ни один даже не пытается подняться… Удары судьбы их сломили, и, упавшие в грязь, они в ней остаются… Дайте им ум, совесть, зажгите в них пламя, оживляющее ваш мозг, Эдвард, и они станут бороться, напрягать силы, чтобы подняться… Они найдут свое потерянное равновесие. Друг мой, я показал вам этих отверженных, чтоб вернуть вам самообладание. Теперь идем…

И, взяв Лонгсворда за руку, Йорк увел его из «Золотой пещеры».

– Обещаете ли вы мне бороться? – спросил он молодого человека.

Поэт Дан Йорк придумал оригинальное лечение!

При виде этих бедствий Эдвард мало-помалу утратил сознание своего собственного горя. Мозг его оцепенел, мысли уснули…

При последнем вопросе Лонгсворд будто проснулся:

– Да, да! – воскликнул он. – Я буду бороться… Я буду бороться!

– А я буду помогать вам! – продолжал Йорк. – Убежден, что вдвоем мы восторжествуем над этими подлецами!

Начало светать. Дождь перестал.

Оба друга направились к цивилизованной части города. О них можно было сказать то же, что шептали дети, когда мимо них проходил Данте Алигьери… Они возвращались из ада…

Глава 12
Новоиспеченный профессор

Возвратимся в «Золотую пещеру». Как только Йорк и Эдвард ушли, Кломп быстро подошел к хозяину.

– Какого черта принимаешь ты этих ночных птиц? – проворчал он сквозь зубы.

– По двум причинам, – отвечал тот вполголоса. – Первая та, что Дан Йорк, когда я бывал голоден, давал мне поесть, что имеет свою цену; вторая – та, что всякий раз, приходя, он дает мне десять долларов, отказываться от которых было бы просто глупо с моей стороны. А что ты находишь в этом плохого?

– Я не люблю чужих! Все они шпионы… Нужно работать среди своих или совсем не работать… вот мое мнение.

– Послушай, старина, ты преувеличиваешь… А теперь объясни мне, в свою очередь: зачем ты навязал себе на шею этих воробьев?

Он указал на юношей, уснувших в уголке.

Несмотря на то что страдание уже отпечаталось на их лицах, можно было отметить их красоту и благородство. С виду им было не более шестнадцати или семнадцати лет. Впрочем, сходство между ними было так велико, особенно на первый взгляд, что нельзя было уверенно сказать, кто из них старше.

Молодость и тонкое изящество их лиц еще более усиливали тяжелое впечатление, производимое их бедственным положением. Оба были почти наги, кое-как прикрыты лохмотьями, сквозь которые просвечивала белая кожа.

– Это, брат, – сказал Кломп товарищу, – штука тонкая… и отлично послужит нам.

– Для чего?

– Знаешь, старик, если у меня что засядет в голове, так уж плотно. Ты помнишь, что на днях я осекся на одном дельце. Я еще и теперь бешусь, как вспомню. Но я сказал себе: «Ничего, дядя Кломп не дурак. Он найдет, что ему нужно». Ну вот он поискал и нашел!

– Но что это все значит? Похоже, ты вздумал усыновить сирот?..

Достойные друзья расхохотались.

Кломп хлестко ударил товарища по плечу.

– Ты остроумен, старина! Это мне нравится… Но, видишь ли, это совсем не шутка. Я буду отцом этим двум отрокам… ты еще поймешь…

– Если ты объяснишь.

– Еще бы! Старина Дик, разве у меня есть от тебя какие-либо секреты?

И после этих дружеских слов Кломп, кряхтя, устроился на полу. Вскоре раскатистый храп возвестил о том, что мистер Кломп на время приостановил поиски истины.

Юноши спали…

Утром их отвели в комнату, расположенную на втором этаже здания. Они покорно поднялись по грязной лестнице и вошли в свои новые апартаменты.

Эта комната резко отличалась от всех помещений этого дома. В ней было чисто прибрано, относительно уютно, хотя обстановка была до крайности проста.

На следующее утро, проснувшись в этой комнате, они почувствовали себя почти счастливыми.

– Где мы, Майкл? – спросил один из них.

– Кто знает, Джимми?

Оба юноши были довольно красивы. Их благородные, тонкие черты носили даже оттенок изящной женственности. Они казались еще более нежными из-за бледности щек и темной каймы под глазами.

Оба были блондинами с длинными вьющимися волосами.

Не успели они обменяться несколькими словами, как дверь распахнулась.

Вошел Кломп.

– Ну, ребята, – сказа он густым басом, – как вы себя чувствуете сегодня утром?

Понятно, что накануне, в том состоянии изнеможения, в каком находились юноши, они едва заметили черты своего импровизированного благодетеля.

А сейчас они не без удивления и некоторого страха смотрели на этого человека столь внушительных размеров и с не совсем приятными манерами.

Майкл первый понял, что перед ними был человек, который подобрал их на улице.

– Вы привели нас сюда? – сказал он своим мягким голосом.

– Да. Без меня, я полагаю, вы, юнцы мои, уснули бы тогда в последний раз в жизни! И откуда вас принесло туда? Что вы там делали?

– Мы пришли издалека…

– Издалека! Это не адрес!

– Мы идем из Колорадо.

– Пешком?

– Пешком.

Кломп обронил крепкое словцо.

– Черт побери, какая прогулка! А из какой части этой счастливой страны?

– Из Канон-сити.

– Хорошее место!.. Работали вы там, что ли?

– Нет, мы…

– Однако я заболтался с вами, – вдруг сказал Кломп. – Ведь ваши желудки пусты… не так ли? Вот что, сперва подкрепитесь, а потом мы поговорим…

Он вышел.

Братья тревожно переглянулись. Несмотря на оказанную им услугу, они чувствовали невольное недоверие к своему благодетелю.

Но этот человек не дал им времени обменяться впечатлениями: через несколько мгновений он вошел в комнату, торжественно держа перед собой поднос.

Несмотря на свои сомнения, Майкл и Джимми благодарно улыбнулись своему благодетелю.

– Ага! – произнес Кломп. – Кажется, это нам по вкусу! Вы увидите, что дядя Кломп не так зол, как кажется, и что мы станем отличными друзьями!

Говоря эти слова, он расставлял тарелки с едой на деревянном столе, бросая от времени до времени дружелюбные взгляды на обоих братьев.

– Садитесь, ешьте, пейте!

Да, таким завтраком пренебречь было невозможно! Горячий картофель, свежий хлеб, солонина и чистая, как слеза, водка.

Молчание длилось несколько минут. Майкл и Джимми воздавали должное этому чуду кулинарии.

Кломп в это время прохаживался по комнате. Уверенный, что никто за ним не наблюдает, он позволил своему лицу принять обычное выражение. Нужно заметить, что прихотливая природа редко создает физиономии, на которых так ясно читаются самые низменные страсти.

– Из Канон-сити? – возобновил он прерванный разговор. – А как давно вы ушли оттуда?

– О, очень давно, – сказал Джимми, – больше шести месяцев…

– И какого черта вздумали вы бросить родителей?..

Юноши нахмурились.

– У нас нет родителей, – грустно сказал Майкл.

– О, бедные мальчуганы! – воскликнул Кломп патетическим тоном, представлявшим резкий контраст с радостью, промелькнувшей в его глазах… – Нет родителей!.. Вы сироты?

– Да, – тихо ответили оба брата, быстро переглянувшись между собой.

– И давно вы потеряли своих родителей?..

– Более пяти лет.

– Но… извините, что расспрашиваю вас… Черт возьми, вы интересуете меня… и очень интересуете!.. Вы говорите, что жили там пять лет… после вашего несчастья… Так с чего же вы жили?

– Мы пели… играли на скрипках… Рудокопы нас хорошо принимали… Жилось неплохо…

– Но ничего не вечно под луной, не так ли?.. Вы захотели взглянуть на свет божий?..

Некоторое смущение промелькнуло на лицах братьев.

Майкл быстро ответил:

– Да-да…

«Ого! – подумал Кломп, от которого не ускользнуло это смущение. – Тут что-то кроется, и мы узнаем это, юные друзья мои! Таким молокососам не провести старого Кломпа».

Затем он громко сказал:

– Так вы говорите, что не знаете здесь никого?

– Никого, – быстро отвечал Майкл.

«Скорее всего именно в этом пункте скрывается их тайна, – соображал Кломп. – Будем наблюдать».

– И что же вы намерены делать? – спросил он.

– Мы еще сами не знаем. Будем искать…

– Работу? И какую же? Думаю, вы не собираетесь зарабатывать свой хлеб на манер птичек?

– О нет, мы бы хотели поступить в какую-нибудь контору, в магазин…

– Вот как! У вас губа не дура… Но, говоря откровенно, это ли вам нужно? Привыкнуть к свежему воздуху, а затем запереться с утра до ночи в душном ящике, переписывая, счета и квитанции… Не слишком весело!

– Мы привыкнем…

– «Привыкнем»! Какое заблуждение! Вот мне, вашему покорному слуге, мне приходилось… несколько раз в жизни… в интересах дела… посидеть… взаперти… Гм!.. Несколько месяцев… М-да, скажу я вам! Это сущее наказание…

Скрытный Кломп не счел нужным пояснять, где и за что он сидел взаперти. Во всяком случае, речь шла далеко не о торговой конторе…

Завтрак закончился.

– Теперь, – сказал Кломп, – вам нужно хорошо отдохнуть. Все серьезные дела оставим до завтра, идет?

– Но, – возразил Майкл, – мы уже совсем не чувствуем усталости и пойдем немного осмотреть город…

– А вот это уж никак не получится, – сказал Кломп довольно твердо. – Вы постарайтесь не совершать легкомысленных поступков… Я весьма озабочен вашим здоровьем, барашки мои, прошу вас…

Он сделал ударение на этом слове и повторил его.

– И прошу вас пока оставаться здесь…

Майкл и Джимми не проявляли особого восторга, выслушав эти слова.

– Я вас уверяю, – возразил Джимми довольно твердо, – что нам, напротив, весьма полезно подышать воздухом…

– А я вас уверяю, – ответил Кломп, встав и делая ударение на этих словах, – что вам лучше остаться здесь. Не упрямьтесь, друзья мои. Так будет лучше для всех нас.

И, несмотря на самую широкую улыбку, голос Кломпа набрал столько металла, что уже не допускал возражений. Майкл толкнул локтем брата.

– Мы останемся, – сказал он, – если вам это угодно…

– Очень угодно, барашки вы мои! Черт возьми! Можете же вы сделать что-нибудь для моего удовольствия… Спите, сидите, бодрствуйте или лежите, как вам вздумается… Смотрите, я даже оставлю вам водку… Не правда ли, я мил и любезен? И притом я вас не оставлю надолго… Я приду побеседовать с вами… Я уже говорил, что вы меня очень интересуете…

Произнеся это, Кломп поспешно собрал остатки завтрака и направился к двери.

– Но, – сказал Майкл, – завтра… мы сможем выйти?

– Конечно… завтра… несомненно, – пробормотал Кломп и, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, закрыл за собой дверь.

Братья услышали, как повернулся ключ в замке.

– Послушай-ка! – сказал хозяин, ожидавший в коридоре своего друга. – Объяснишь ли ты мне наконец, что ты собираешься делать с этими двумя мальчуганами?..

– Пойдем вниз, – ответил Кломп.

Когда они вошли в нижний зал, Кломп налил себе полный стакан джина и сказал:

– Ты, старина, ничего не понимаешь. С сегодняшнего дня я открываю университет и присваиваю себе диплом профессора!

– Университет! – захохотал Дик.

– И совсем не смешно. Видишь ли, старина, пришли тяжкие времена и дела наши идут плохо. А знаешь из-за чего? Из-за нашей известности! Ведь все вокруг меня знают как знаменитого артиста! Нельзя шаг ступить без того, чтоб не сказали: «Это сделал Кломп!» Почти невозможно взяться за хорошую операцию. Слишком известен мистер Кломп, слишком известен!

– Ну так что же?

– Ну вот я и решил взять пример с тех промышленников, которые, поработав сами, через некоторое время заставляют работать других! Я хочу из солдата превратиться в полководца! Одним словом, я хочу создавать свою школу!

– А ведь это идея!

– Ты вникни… Отеческими уроками и наставлениями я разовью в своих учениках способности, о которых они даже не подозревают! Возьми хоть этих двух барашков, которых я подцепил вчера. Заметил ли ты, какой у них целомудренный вид? Уж это ли не чистота, не честность… скажу прямо – не глупость! Несколько уроков – и выйдут чудесные рекруты, старина! Без нас они ничего не смогут сделать. Тряпки! А дай-ка их мне в руки, увидишь, как они разовьются!

Дик слушал эти рассуждения почти с благоговением. В его глазах Кломп вырос до заоблачных высот.

– А если случайно – ведь бывает же у иных людей такой дурной характер – им не понравится ремесло?..

– Для этого нужно, чтоб они были уж дьявольски прихотливы… Ну, в таком случае я приму свои меры… – И, заметив любопытный взгляд Дика, он воскликнул: – Ах, черт тебя возьми! Тебе все нужно разжевать да в рот положить!.. С каких пор мы разучились доводить людей до безоговорочного послушания? Уж не думаешь ли ты, что профессор Кломп может чего-то испугаться или перед чем-то остановиться…

При этих словах глазки Кломпа сверкнули жестоким огнем.

– Есть еще вопросы, Дик?

Дик улыбнулся.

– Вопросов больше нет, профессор.

Глава 13
Бунт на корабле

Возвратимся теперь к другой группе наших действующих лиц.

Полковник Гаррисон сидит в широком кресле-качалке и меланхолически раскачивается.

Прислонившись к камину, стоит перед ним мистер Диксон и сосет окурок потухшей сигареты.

– Трип…

– Что, Моп?

Друзья смотрят друг на друга.

Потом оба качают головой.

Глаза Мопа Диксона полны грусти.

Трип – Гаррисон еще зеленее, чем обычно.

Вдруг Моп оборачивается и гневно бьет кулаком по камину. Трип нервно ломает перо, которое он сжимал в своих сухих пальцах.

– Довольно он водил нас за нос!

– Довольно эксплуатировал нас!

– И мы будем это переносить и впредь?

– И все будет повторяться?

– Хватит! Натерпелись!

– Я только что хотел именно это сказать, – кивает полковник.

Оба порывисто застегивают свои сюртуки.

Это происходит в помещении редакции «Девятихвостой кошки». На столах, на креслах, на полу валяются номера газет. На них пестрят заголовки, причудливые рисунки…

За дверью послышались чьи-то уверенные шаги.

– Это он, – сказал Трип.

– Очень кстати!

Дверь открывается и входит Бам – Барнет.

Достаточно было двух недель, чтобы завершить превращение, начавшееся в комнате, где умер Тиллингест. Бам окончательно преобразился. Перед ними стоял истинный джентльмен, гордый, холодный.

– Здравствуйте, господа, – бросает Бам. – Что нового?

Трип и Моп смотрят друг на друга: долгожданная минута настала!

Бам ждет ответа и нетерпеливо постукивает тростью.

– Ну что же, – продолжает он, – удостоите ли вы меня ответом? Спрашиваю еще раз: что нового?

– Что?.. А то!.. – восклицает Моп.

– То новое, что мы недовольны, – заканчивает Трип.

– Неужели? – спрашивает Бам насмешливым тоном. – Ах, вы недовольны! А можно ли узнать, дорогие друзья, что именно вам так сильно не понравилось?

Теперь уже отступать некуда. Достоинство полковника и главного редактора задевается все больше и больше.

– Милостивый государь, – четко произносит Моп, – может быть, вы решили, что имеете дело с болванами?

– Ну как можно! – возражает Бам с изысканной вежливостью.

– Нет, мы… не хотим… так думать, – отвечает, подчеркивая каждое слово, Моп. – Но позвольте вас спросить в таком случае, почему вы так плохо обращаетесь с нами?

Тон Мопа принимает оттенок заносчивости. Бам резко вскакивает.

– Вот как!

– Да, нам не пристало, – кричит высоким голосом Трип, – снизойти до уровня каких-то машин!.. Да, на нашу долю выпадают все превратности, все побои, все опасности!.. А вы один пожинаете все плоды! Вот так!

Бам кладет ему руку на плечо.

– Дорогой Трип, – говорит он сухо, – мне кажется, что вы сегодня выпили больше, чем следует…

– Новое оскорбление! – ревет Трип.

– А вы думали, – восклицает Моп, приходя на помощь, – вы думали, что ваши добрые друзья – дойные коровы, которых вечно можно доить, не показав им даже стакана молока? Что, не так? Трип и Моп работают как каторжные… Они выслушивают оскорбления одного, угрозы другого, и за все это мистер Бам бросает им два несчастных доллара в день… как кость собакам… тогда как он получает львиную долю… Ведь работаем мы!.. Мы бросаемся очертя голову в огонь, чтобы достать вам каштаны!.. Так дело не пойдет! Или все делится на троих, или мы умываем руки!

– Отлично, – отвечает Барнет. – Я сожалею только, что вы сказали это слишком поздно…

– Что? Как? Поздно?! – воскликнули оба друга.

– Да, повторяю, что я очень сожалею, но я именно с тем и пришел сегодня, чтоб заявить вам, к величайшему моему огорчению, что обстоятельства заставляют меня отказаться от ваших услуг…

Раздались два вскрика отчаяния.

Бам расхохотался.

Затем он повернулся к Трипу.

– Полковник, – сказал он, почтительно наклонив голову, – я из верного источника знаю, что «Геральд» ищет в настоящее время компетентного человека для экономического отдела… А «Ночной курьер» Филадельфии хочет пригласить постоянного обозревателя, мистер Диксон…

Оба ошеломленно смотрели на него.

– Я не имею права отнимать у вас столь блестящие перспективы… Извините, что до сих пор удерживал вас… Вы свободны…

Воцарилось гнетущее молчание.

Бам играл своей тростью.

Трип поднял глаза на Мопа.

Прошло еще несколько напряженных минут.

– Бам! – начал Трип жалобным голосом.

– Что?

– Ты сердишься на нас?

– Мы, может быть, зашли слишком далеко?

– Этот Трип так вспыльчив…

– А Моп – сущий порох…

– Но это вовсе не со зла…

– Это темперамент… да, темперамент…

Бам закурил сигарету:

– Ладно, парни! Садитесь и слушайте меня внимательно…

Ужасная перспектива немедленной отставки совершенно уничтожила стремление обоих сообщников к независимости… Конечно, какого бы они ни были высокого мнения о себе, рассчитывать на свои литературные достоинства они не могли. А могли они рассчитывать на товарищескую поддержку своих конкурентов по газетному ремеслу?

«Девятихвостая кошка» яростно исполняла все пункты своей программы. Она хлестала направо и налево, а спины ее почтенных редакторов испытали уже не одно возмездие, соразмерное с силой их нападок на коммерсантов, которые по каким-либо причинам не были угодны Эффи Тиллингест, которая из Балтиморы умело направляла шквальный огонь едких намеков и опасных разоблачений.

Это был публичный скандал. Но до сих пор, исключая два-три избиения, которые пришлось вынести Трипу и Мопу, серьезного противодействия не наблюдалось. Старик Тиллингест рассчитал точно. Сколько он знал тайн! Сколько сообщников было у него! Его мемуары составили бы нечто вроде Красной книги американского финансового мира. Дочь его черпала пригоршнями из этого арсенала вероломства и ловких подлостей.

Потерпевшие предлагали весьма солидные суммы, желая выкупить свои прошлые грехи.

На бирже каждое утро с опаской открывали обличительную газету. Финансовые деятели исподтишка наблюдали друг за другом, чтобы насладиться картиной шока…

Какие имена скрывались под теми или иными инициалами? К кому относились эти намеки? Кого подразумевали в этом анекдоте? И начинались бесконечные комментарии…

Впрочем, вычислять имя жертвы было несложно. И если бы еще жертва могла узнать, кто именно предавал ее суду публики! Гаррисон и Диксон, разумеется, были только орудием. Что касается Бама, то его никто не знал, в редакции он появлялся редко. Никто не знал, куда скрылась Эффи. Да если бы и знали о ее местопребывании, то мог ли кто-нибудь догадаться, что все эти атаки направлялись юной и красивой леди?

Какой же была истинная роль Бама? Вопреки своему характеру, он был слепым исполнителем. Напрасно Бам в письмах угрожал Эффи отказом от участия в деле, в котором он был жалкой марионеткой! Она отвечала уклончиво, ссылаясь на волю своего отца. И в душе оскорбленного Бама собирались тучи гнева и ненависти.

В тот день, когда происходила сцена, которую мы только что описали, Эффи объявила Баму, что пришло время решающей операции. Она как будто стала ему доверять больше, чем прежде. Возможно, она понимала, что в канун генеральной битвы ей нужно было щадить своего сообщника.

Что же касается уже собранных средств, достигающих нескольких тысяч долларов, то они должны были пойти на расходы по предстоящему сражению.

Это был военный бюджет, которым Эффи распоряжалась по собственному усмотрению.

– Итак, джентльмены, – сказал Бам, – на что же вы решились?

Настроение достойных джентльменов полностью изменилось. Они увидели под ногами пропасть.

Трип и Моп поспешили покаяться и принести Баму самые искренние извинения.

– Мы сегодня же начинаем генеральное сражение – сказал Бам. – Будьте готовы ко всему. Человек, с которым мы вступаем в борьбу, настолько силен, что может уничтожить вас одним взмахом руки… Итак, нужно быть предельно осторожными. Ничего не делайте без меня! Если объявление, которое я сейчас дам вам для следующего номера, вызовет сильную бурю, склоните головы и молчите…

– А если нас убьют? – проворчал Трип.

– Что ж, пусть убивают!

Джентльмены умолкли.

Бам вынул из портфеля бумагу.

– Вот объявление, – сказал он. – Эти несколько строк должны быть напечатаны крупным шрифтом на первой полосе. Постарайтесь, чтоб все было выполнено как следует. Впрочем, я просмотрю сам…

И он еще раз прочел объявление. Оно было более чем странным.

ПОВЕШЕННЫЙ ЗАГОВОРИЛ!

(Чудеса современной науки.)

Преступления на Чертовой горе.

Интересные подробности. Ужасные ответы.

МЕМУАРЫ ПОВЕШЕННОГО,

написанные им самим, будут печататься безостановочно в «Кошке», начиная с будущей субботы.

Первая часть носит следующее заглавие:

С. Б. Т. А. М.

Примечание: Если кто-нибудь из наших

читателей пожелает доставить или получить

специальные сведения, пусть благоволит адресоваться

в контору редакции от 9 до 11 часов утра.

Трип и Моп слушали с глубоким вниманием.

А Бам смотрел на объявление, хорошо понимая, что в нем и заключалась тайна Тиллингеста – он был в этом уверен.

И Бам спрашивал себя: что заставило Эффи наконец-то заговорить?

– Но, – возразил Трип, почесывая за ухом, – если придут переговорить с повешенным… что должны мы отвечать?

Бам провел рукой по лбу, как бы прогоняя мучившие его мысли.

– Вы назначите свидание на следующий день, – сказал он отрывисто, – и сразу же предупредите меня…