Текст книги "Это останется с нами"

23
Тео

Видал я беспорядок, но такого – никогда! Выдвигаю ящик за ящиком – каждый будто грабители обыскивали. По внешнему виду квартиры не скажешь, но дверцу шкафа открывать не стоит, если не хочешь получить в глаз бретонским горшком. Не понимаю, как можно жить в подобном бардаке, у меня он вызывает содрогание. Сегодня днем Жанна, как обычно, отсутствует, Ирис сидит в своей комнате, и я решил немножко прибраться. Достал все с полок, рассортировал, вымыл и вычистил. Я делал подобную работу в интернате. Сначала на меня наезжали все кому не лень, но после нескольких выбитых зубов они успокоились. Я быстро понял, что один закон действует всегда и всюду: съешь врага первым, если не хочешь быть съеденным! Расстраивал не беспорядок и не пофигистское отношение хозяйки квартиры к жильцам – просто все вместе напомнило мне о матери. Она всегда жила в тотальном хаосе. Однажды я услышал в какой-то передаче, что есть такое понятие – солнечный капитал, максимум солнечного света, которое человек может принять в течение жизни без риска поиметь проблемы со здоровьем. В доме матери я достиг своего бардачного максимума. Она открывала пачку печенья и бросала обертку на пол, копила грязную посуду, пол был липким, сортир и ванная зарастали грязью. Иногда на нее находило: она включала музыку на полную громкость, открывала все окна и бралась за уборку, которая иногда длилась много дней. Мама заполняла мусором десятки больших пакетов, протирала мебель, ползала на четвереньках, оттирая с пола въевшиеся застарелые пятна, перестирывала горы белья, а я смахивал метелкой пыль, радуясь, что участвую в этой великой чистке. Всякий раз я верил в новое начало. И всякий раз реальная жизнь разрушала мои иллюзии.

– Чем ты занят? – спрашивает вошедшая Ирис.

Посуда и продукты рассортированы по категориям, я держу в руке губку, а ей необходимы «субтитры».

– Делаю эпиляцию груди, разве не видишь?

Она пожимает плечами. Я ее подколол! Вообще-то для женщины, принимающей таксу за питбуля, а лестницу – за горку, она симпатяга, но я не забыл, как эта мадам пыталась объехать меня на кривой козе. Еще чуть-чуть – и я остался бы на улице, без крыши над головой, вот и затаил злобу и при первой же возможности «делаю подкат».

Она наливает воду в чайник и подходит ко мне:

– Могу я чем-то помочь?

– Я почти закончил.

– Хочешь чаю?

– Не люблю, извини.

Она открывает коробку и издает короткий смешок.

– Придется посоветовать твоим родителям повторить правила хорошего тона.

Кровь закипает у меня в венах – она затронула чувствительную струну. Выпрямляюсь и смотрю ей в глаза.

– Не смей говорить о моих родителях…

Ирис реагирует так, что мой гнев мгновенно остывает: она делает шаг назад и выставляет руки перед собой как щит. Ее губы дрожат. Она шепчет, что пошутила, что не хотела меня обидеть, и уходит к себе, забыв о чайнике. Я чувствую себя полным придурком, потому что совсем не хотел напугать Ирис. Мне несвойственна агрессивность, но она восприняла мои слова как угрозу. Думаю, ее впечатлил мой низкий голос, он многих впечатляет, да и кричать не следовало. Расставляю тарелки на полках и закрываю шкаф.

Ирис открывает сразу. В ее комнате звучит музыка, наверняка какое-то старье, мне мелодия незнакома. Протягиваю ей дымящуюся кружку.

– Я налил тебе чаю. Прости, если напугал.

– Спасибо, мило с твоей стороны. Ты тоже меня извини за шутку «с бородой».

Не знаю, что еще сказать, и задаю первый пришедший на ум вопрос:

– Чем занимаешься?

И получаю запрограммированный ответ:

– Подстригаю усы, разве не видишь?

24
Ирис

Я закрываю дверь, с трудом сдерживая смех и так и не решившись признаться Тео, что его чай что угодно, только не чай. Он бросил горсть заварки прямо в чашку вместо чайника, но это не имеет значения: впервые за месяц парень не хамит и не дуется, и я лучше обойдусь без чая, чем нарушу волшебство момента.

Телефонный звонок застает меня в дверях. Мама набирает этот номер каждый день с тех пор, как узнала о моем бегстве. Я не отвечаю. Ее вечная тревожность очень заразительна, потому-то я ничего и не сказала: страх – вечный мамин спутник, а после смерти папы это состояние усугубилось. Она всегда безумно боялась за нас с братом и чуть-чуть успокоилась только после того, как мы с Жереми стали жить вместе. Он казался ей надежным и доброжелательным, именно о таком спутнике она мечтала для своей единственной дочери и вопреки моим опасениям не разозлилась, что он увозит меня так далеко. Я попала в хорошие руки, а она может спать спокойно или жить припеваючи.

Во время предыдущего разговора она сообщила, что он приезжал повидаться с ней, но о моем отъезде сообщил не сам – это сделала его мать. «Он невероятно предупредительный, не хотел доставлять мне лишние огорчения, а сам постарел на десять лет! Я его просто не узнала… Ты не велела давать ему твой новый номер, и я послушалась, но мне ужасно его жалко, малышка. Поверь, он чахнет от беспокойства, тебе следует поговорить с ним».

Я представила себе Жереми и содрогнулась. Он склонен все принимать на свой счет, его «чувствительность» зашкаливает. Как-то раз шеф сказал ему что-то нелицеприятное, и он слег на весь уик-энд. Этот человек постоянно нуждается во взбадривании, а я посмела загнать его в состояние удушающей неопределенности! Один раз аффективная зыбкость и неуверенность в себе поставили нас обоих в крайне неприятную ситуацию.

Мы тогда только съехались, и я после нескольких месяцев безуспешных поисков нашла кабинет, которому требовался физиотерапевт на замену уходящему на пенсию специалисту. Команда – еще один кинезитерапевт и остеопат – состояла исключительно из женщин, что более чем устраивало Жереми, которому очень не нравилось, что кабинет принадлежит обаятельному молодому доктору – в последний момент у него изменились планы.

Я уже неделю работала, успела подружиться с пациентами и коллегами, и все мне очень нравились. Жереми был чрезвычайно внимателен и нежен, сочувствовал и сопереживал, зная, что расставание с Бордо далось мне нелегко и я скучаю по семье и друзьям. Я предложила ему переехать в мой город, но от места управляющего имуществом в крупном банке не так-то просто отказаться. Жереми сумел убедить меня, что жизнь в Ла-Рошели будет просто сказочная, и не соврал – она оказалась волшебной, как он и обещал во время наших велопрогулок по старому городу на закате дня. Небо над моей головой было ярко-голубым, без единого облачка на горизонте.

В то утро я не должна была работать, первый прием был назначен на 14:00, но Корали, второй физиотерапевт, умоляла меня подменить ее на несколько часов, и я согласилась. Жереми работал на удаленке, и его машина стояла в гараже. Я опаздывала и, заехав на стоянку, выскочила, хлопнула дверью и даже сделала первый шаг, когда услышала странный лязг. Пришлось вернуться. Обойдя машину, я решила, что это был звуковой глюк, но в последний момент надумала открыть багажник и… Жереми лежал на боку с включенным телефоном в руке. Я застыла, прямо-таки окаменела, а он принялся сбивчиво объяснять, что решил уличить меня во вранье, что это не его вина, что у меня был «бегающий» взгляд, что я просто обязана вести себя беспрекословно честно, что его уже предавали и он не желает повторения пройденного. Я весь день думала, как поступить, а вечером Жереми долго извинялся и пообещал, что ничего подобного больше не случится. Никогда. Он плакал, жаловался на измену его бывшей с лучшим другом, я пожалела бедолагу и… простила.

Стираю сообщение матери не читая. Нужно быть осторожной ради нас. Со вчерашнего дня ребенок шевелится – в животе как будто пузырьки лопаются. Сначала я грешила на фаршированную капусту Жанны, но, думаю, это все-таки младенец.

Ноябрь

25
Жанна

Жанна впервые стала свидетельницей подобной суеты на кладбище. У решетки флорист продавал хризантемы в горшках. Жанна искренне удивилась – для нее каждый день был 1 ноября.

– Прости, что опоздала, зашла повидаться с сестрой, – шепнула она Пьеру, погладив фотографию на памятнике.

– Он вроде не сердится, – произнес женский голос.

Жанна оглянулась, увидела, что на скамейке у соседней могилы сидит давешняя женщина, притворилась, что не услышала шутки – как минимум неделикатной! – и продолжила свой монолог:

– Я давно не виделась с Луизой и пообещала скоро вернуться. Она рядом, что очень удобно. Ты помнишь, что Тео и Ирис уже три недели живут у нас? Ну так вот, я начинаю привыкать к ним. Присутствие рядом чужих людей перестало быть нестерпимым. Хорошо, конечно, что я нечасто их вижу, каждый много времени проводит в своей комнате, но иногда я получаю удовольствие от их компании. Будин со мной согласна, она терроризирует бедняжку Ирис и очень веселится.

Собака машет хвостом, услышав свое имя. Жанна вытаскивает из кармана пальто листок, просматривает его и продолжает:

– Я включила отопление. Прошлой ночью температура упала до восьми градусов. Зима будет холодной. Луковицы оделись в несколько слоев шелухи, это верная примета. Кстати, вчера я приготовила первый в этом году луковый суп. Ты очень его любил… Ирис оценила, а мальчик не съел ни ложки. Я предлагала добавить тертого сыра, но он сказал, что ненавидит лук. Уже четыре или пять дней мы ужинаем вместе, вернее сидим бок о бок перед телевизором. Все получилось совершенно естественно. В первый вечер я просто-напросто забыла, что осталась одна, и приготовила целого цыпленка, как делали мы с тобой – с бульоном и жареной морковкой. На второй вечер я сделала слишком большой омлет с грибами. Вчера вечером Тео принес десерт, шоколадные эклеры собственного изготовления. Не помню, говорила я тебе или нет, что он работает в булочной, где ты всегда покупал хлеб? Пустить пирожные в продажу они не могли из-за потрескавшейся глазури, а мы оценили их по достоинству.

Жанна помолчала, потом снова достала «памятку». С некоторых пор она стала записывать темы, о которых собиралась говорить с Пьером. Набирались они не так активно, как в начале, источник постепенно иссякал. За пятьдесят лет брака Жанна ни разу не заскучала и не устала от разговоров с мужем. В молодости ее тревожила перспектива провести всю жизнь с одним мужчиной, обсуждая только с ним проблемы быта и мироздания. Она как наивная дурочка верила, что «отношения» утомляют своей повторяемостью, и даже всерьез рассматривала отказ от замужества в принципе. Встреча с Пьером не сразу прогнала сомнения, но постепенно желание разделить жизнь этого человека отодвинуло все на задний план.

Жанна собиралась сменить тему – рассказать Пьеру о новой возлюбленной мсье Дюваля с третьего этажа, – но женщина со скамейки снова вмешалась в разговор.

– Давно он скончался?

На этот раз Жанна удостоила нахалку взглядом. Та оказалась значительно старше ее, короткие светлые волосы прикрывала черная фетровая шляпка. Она ответила открытой улыбкой.

– Кто вы? – спросила Жанна.

– Симона Миньо. Мой муж лежит по соседству с вашим. Я пятнадцать лет прихожу сюда каждый день и очень рада, что у меня появилась… компания помимо моего дорогого супруга, ведь он, скажем прямо, не слишком разговорчив.

Короткий разговор насмешил Жанну своей нелепостью, она хихикнула и сразу об этом пожалела, не желая поощрять собеседницу. Кладбище – не светский салон, она приходит сюда, чтобы провести время с Пьером. Симона производит приятное впечатление, но болтать с ней незачем. Она повернулась спиной к женщине и продолжила разговор с Пьером, надеясь, что та правильно поймет намек. Ничто не должно испортить один-единственный момент каждодневного счастья.

26
Тео

Я открываю дверь, и Филипп с ходу набрасывается на меня. Он успевает наговорить сорок бочек арестантов, пока я надеваю куртку, почти не улавливая смысла его страстного монолога. С трудом избавляюсь от остатков сна, концентрируюсь – и тут же жалею о сделанном. Надо было остаться в потустороннем состоянии…

– Объявлен новый конкурс, – тараторит Филипп, – на звание лучшего ученика парижского пекаря. Я тебя записал. Первый этап – через два месяца, есть время потренироваться. Задание узнаешь в последний момент, но я уверен, что оно будет техническим, значит, с этого и начнем. Сегодня утром – пирожное с кремом.

Дождавшись паузы, сообщаю:

– Ну, это без меня… Я здесь всего пять месяцев и наверняка провалюсь. И речи быть не может.

Натали встревает в разговор, хотя ее мнением никто не интересовался.

– Если начнешь с пораженческим настроем, наверняка проиграешь. Взбодрись, нам это сделает отличную рекламу.

– Моя рожа годится для плаката?

Лейла за спиной Натали издает короткий смешок. Натали пыхтит и издает звуки, как задница после фасолевой похлебки. Филипп пытается убедить меня, его эта затея явно вдохновляет. Они давят на меня, и я сдаюсь – соглашаюсь поучаствовать. Все возвращаются к своим делам и прекрасно себя при этом чувствуют, как будто не взвалили мне на плечи тонну страха.

Я один раз участвовал в конкурсе. В шесть лет. Мама не пила три или четыре месяца, она нашла работу, не забывала навещать меня, и учителя говорили, что я скоро буду снова жить с ней. Я был самым счастливым существом на свете. В школе устроили певческий конкурс, я пел наименее фальшиво из всех учеников, и меня выбрали представлять наш класс. Было страшновато, тем более что мама пообещала прийти. Учителя и дети сидели в зале, я стоял за кулисами, выглядывал маму, но не видел ее. Времени зациклиться на огорчении не было: моя учительница Коринна заставляла меня повторять текст выбранной песни. «Уметь любить» Флорана Паньи. Я до сих пор помню каждое слово.

Настал мой черед, я вышел на сцену, обвел публику взглядом и увидел ее. Она сидела в первом ряду. Я сразу понял, что моя мать выпила, потому что давно превратился в алкотестер, в который даже дуть не требуется. Я запел, и мама вскочила, зааплодировала, свистнула. Я пытался не смотреть на нее, но она пошатываясь подобралась к сцене и попыталась залезть наверх. Я заплакал и убежал.

Бывают воспоминания получше…

Около часа я делаю шу[26]26
  Французское пирожное.


[Закрыть] и крем «Дипломат», потом выхожу во дворик покурить, что случается нечасто: хозяева возражают и табак нынче дорог, так что приходится экономить, но сейчас мне это необходимо.

– Угостишь? – спрашивает бесшумно подкравшаяся Лейла.

Она впервые заговорила со мной: не было возможности, она на подработке, я провожу много времени в учебном центре.

Сворачиваю для нее сигарету и говорю:

– Держи крепче, она дороже бриллиантового ожерелья.

Болван! Она решит, что я жмотярский жмот!

Лейла ухмыляется.

– Ну, может, я тогда сделаю из нее подвеску.

Я смотрю на девушку краем глаза, пока она прикуривает. У нее карие глаза, длинные черные ресницы и два передних верхних зуба «внахлест». Ногти обкусаны, волосы всегда убраны назад – из гигиенических соображений. Отворачиваюсь, чтобы не встретиться взглядом, но успеваю заметить, что она покраснела. Мы молча докуриваем и, что очень странно, успеваем сблизиться за несколько проведенных вместе минут.

27
Ирис

День тянулся бесконечно. В последний раз я точно так же считала минуты на уроке физики в средней школе. Преподавал ее мсье Рамор[27]27
  С французского фамилия переводится как «дохлая крыса».


[Закрыть], и фамилия подходила ему идеально.

Мой маленький постоялец высасывает из меня энергию и будоражит чувства. Мечтаю об одном – вернуться домой, принять душ, купив по дороге в «Монопри» каштановый джем, по которому вожделею много дней. Пытаюсь выбрать между ванильным, с кусочками, в горшочке или в тюбике, и тут слышу знакомый голос. Сердце опережает мозг, подпрыгнув в груди. Она здесь, рядом, мне даже голову поворачивать не нужно, чтобы убедиться: это Мел. Моя закадычная подруга.

Мне было шесть, когда родители переехали в коттеджный поселок, состоявший из пяти домов, наш примыкал к соседнему через гараж. Пока взрослые затаскивали мебель, я отправилась на поиски сада. Он показался мне огромным. Ограду еще не поставили, и я ужасно удивилась, застав на нашей территории чужую маленькую девочку. Я подошла, сложив руки на груди и нахмурив брови – чтобы захватчица сразу поняла, с кем имеет дело. Она улыбнулась во весь рот и сообщила, что ее зовут Мелани. Наши территории слились в одну общую, детство и юность я провела между ее и своим домом, позже к нашей паре добавились Мари и Гаель, чьи семьи поселились рядом. Мелани я не видела больше года.

В первое время после отъезда в Ла-Рошель Мел, Мари, Гаель и я продолжали общаться. У нас была группа в WhatsApp, и мы «встречались» каждый день. Я редко ездила в Бордо – вопреки обещаниям, данным при расставании, – потому что Жереми обожал устраивать «любовные уик-энды». Подруги понимали и не обижались. Сначала. Первая язвительная реплика прозвучала, когда я отменила наше свидание во второй раз – из-за назначенной в последнюю минуту рабочей встречи Жереми. Мари намекнула, что он сделал это нарочно, я сначала приняла это за шутку, но ошиблась. Две мои другие подруги возражать не стали. Я оскорбилась за любимого: «Как они могли плохо о нем подумать?!» Один раз девочки приехали сами, с мужьями и детьми, сняли дом в двух километрах от нас, а Жереми накануне вечером отравился устрицей и провел выходные между кроватью и унитазом.

– Остаться с тобой? – спросила я.

– Не хочу лишать тебя подруг, – ответил он, и у меня отлегло от сердца. Я была счастлива, что смогу провести время с ними, и ушла из дома в два часа. А когда вернулась, Жереми напоминал пациента в агонии. Тазик – слава богу, пустой! – стоял у него на животе, волосы прилипли ко лбу, он хрипло дышал и жалобно стонал. Я попробовала смягчить ситуацию шуткой.

– Раздвиньте ноги, мсье, хочу посмотреть, насколько вы «раскрылись».

Жереми не оценил мой «гинекологический» юмор и попросил принести из ванной лекарство, добавив, что и сам бы сходил, но нет сил, так что время, проведенное в одиночестве, оказалось сущим мучением. Я отменила назначенную на вечер встречу, Мари предложила собраться у нас, и он назвал девочек эгоистками, не заслуживающими такой благородной подруги, как я.

Через несколько дней Гаель написала длинное послание в WhatsApp, она поделилась сомнениями насчет поведения Жереми, назвав его слишком властным, подавляющим мою личность. Мелани и Мари с ней согласились. Все они были уверены, что он хочет отдалить меня от родных и друзей. Напрасно я пыталась описать неизвестного им Жереми – внимательного, чувствительного и благородного мужчину, – они не сдавались. «Мы любим тебя и видим, какой хрупкой ты стала после смерти отца! Не позволяй ему воспользоваться твоей уязвимостью…»

Подруги стали писать реже, я испугалась, что потеряю их, и придумала праздничный уик-энд у мамы, что Жереми воспринял с энтузиазмом. Субботний ужин состоялся в доме Мел, среди коробок с вещами – она переезжала в Париж, где ей предложили место в адвокатской конторе. Она нашла старые фотографии, мы разглядывали их и хохотали как безумные, вспоминали занятия гимнастикой, увлечение готской модой в лицее, костюмированную вечеринку в выпускном классе, празднование защиты мною диплома, кемпинг в Нуармутье, лыжи, пижамную вечеринку у Мари…

Жереми все время смотрел в другую сторону и не реагировал, когда я пыталась привлечь его внимание. Мел хотела передать ему альбом, а он фактически бросил его на стол. Все замолчали. Я не понимала, что могло его так раздражить. У него аж скулы зацепенели от злости, и взгляд стал бешеный.

– Это просто старые фотографии, – заметила Мел, – и снимков «бывших» среди них нет, если дело в этом.

– Меня не интересует ее прежняя жизнь, – холодно бросил Жереми.

Мари схватила мою руку под столом и сильно сжала.

– Зачем ты так? – тихо спросила я. – Нам весело, мы не делаем ничего… неприличного!

Он резко оттолкнул стул, вскочил и скомандовал:

– Мы уходим!

Мари еще крепче стиснула мои пальцы. Мел улыбнулась.

– Ты можешь остаться, Ирис.

– Мы здесь, с тобой, – добавила Гаель.

Жереми шагнул к двери.

– Поступай как знаешь, Ирис. Я возвращаюсь. Не терплю неуважения.

Я сделала последнюю попытку уладить конфликт, понимая всю тщетность своих действий, пробормотала извинения и последовала за ним.

Много недель я пыталась объяснить реакцию Жереми – и свою собственную. Мари коротко ответила, Гаель ограничилась эмодзи. Мел хранила молчание.

Поворачиваю голову и вижу Мел с пачкой сухарей в руке, ее муж Лоик стоит рядом. Он первым замечает меня, я замираю, но он выглядит счастливым, улыбается, толкает плечом Мел, и мы встречаемся взглядом. В ее глазах удивление, радость – неявная и сильное смущение. Я облегченно вздыхаю, делаю шаг, другой и распахиваю объятия, как мы всегда делали при встрече. Увы – прежним обычаям пришел конец. Мел хватает банку варенья, разворачивается и уходит, не произнеся ни слова.