Текст книги "Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды"

Для консерватора ценности человеческих прав, свободы и чести человеческой личности не пустые слова. «Права» связаны с «правдой», «справедливостью», а вне этой связи являются обманом. Справедливость – не столько равенство возможностей, сколько воздаяние по заслугам, в том числе и наказание по вине. «Свобода» для консерватора коренится в примате Своего над Иным. Свобода – возможность действовать, поступать и развиваться по-своему (самостоятельно). Свобода – это «самостоянье человека» (пушкинское определение, специально им изобретенное для поэтического обнаружения сущности консерватизма). Консерватизм не предполагает замыкания в Своем вопреки Иному, но он предполагает твердую систему координат, в которой освоение чужого, иного происходит через Свое, в структурах и формах Своего, по законам и принципам Своего. Не так давно Президент Путин блестяще выразил это чувство системы координат по отношению к России и миру: «Не Россия находится между Западом и Востоком. Это Запад и Восток находятся слева и справа от России». В данной формуле заключено единство и национального, и личного, целостной свободы-суверенности.

В современной евро-атлантической цивилизации свобода, демократичность и права человека представляют собой риторический фасад, за которым скрываются такие подмены как глобализация культур, общество аномии, где девальвированы все традиционные ценности и, наконец, общество потребления с его псевдоинновационным зудом. Глобализация выступает как сатанинская пародия на «вселенский», универсальный характер религиозной традиции. Общество аномии пародирует и выворачивает наизнанку «соборность», когда все видимости солидарности, связности между людьми превращаются в инструменты для эгоистических целей. Общество потребления предлагает целый спектр каверзных подмен: креативность вместо творчества, дурную бесконечность серий, марок, брендов, виртуальных денег, имиджей вместо глубоких культурных символов, поверхность обобщенной и общедоступной массовой культуры вместо внутреннего духовного единства, иллюзию полноты и богатства жизни как некий «мыльный пузырь», пустой внутри. Происходит подмена идеи развития и идеи бесконечности мирового смысла идеей повтора эквивалентов, умножения множеств через отпочковывание все новых и новых серий одного и того же рода вещей.

Сегодня в России актуален вопрос об отличии креативности от подлинного творчества, а так называемого класса «креаклов» от творцов в традиционном понимании слова. Об этом много спорят. На мой взгляд, сущность «креативного» типа активности хорошо выявил, сам того не желая, гуру либеральной гуманитаристики Александр Ахиезер в одной из своих последних книг: он описал ценность «полноты жизни» как увлекательную перспективу удовлетворения все новых и новых потребностей. В отличие от формулы счастья Аристотеля в «Никомаховой этике» («полнота жизни и полнота добродетели»), в отличие от личностной «полноты жизни» у Дильтея и других философов вплоть до Мамардашвили (полноты жизни как мудрости), Ахиезер характеризует современную «полноту» как «поиск комфортной жизни», «подхватывание» всевозможных мод, включая «новый наркотик, новую песню, нового харизматического вождя» и как восхождение от «потребности в колбасе» к потребности «создать новый уникальный сорт колбасы» (не самый эстетичный, но яркий образ культа инновации).

Вместо человека-пирамиды, человека как воплощения иерархии ценностей, человека как «института в единственном числе» (формула Арнольда Гелена) современный мир навязывает модель человека-воронки, всасывающего продукты и средства удовлетворения потребностей, в том числе искусственных (то есть искусственно конструируемых социальными инженерами в коммерческих и политико-манипулятивных целях). Различие между новизной творческой, созидательной, открывающей перспективы для развития всех и новизной пустой, декадентской и разрушительной принципиально ретушируется.

Три главных аксиомы консерватизма

Вопреки расхожим заявлениям о том, что настоящего консерватизма в современной России быть не может, потому что старые ценности были исторически отвергнуты и в общем-то уже нечего сохранять – русский консерватизм имеет глубочайшие основания и корни. Для начала нужно констатировать несколько аксиом подлинного консерватизма.

1. Если данный народ представляют собой носителя самостоятельной цивилизации (а это касается не каждого народа), то, безусловно, консерватизм такого народа стоит на позициях сохранения и развития духовной суверенности той цивилизации, к которой он относится. Русский народ и те народы, которые сплотились вокруг него, являются носителями такой самостоятельной цивилизации.

Россия не может быть «цивилизованной страной» в понимании либералов. При этом она может оставаться чем-то большим – эпицентром собственной цивилизации, имеющей глобальный потенциал. В этом первая и главная аксиома русского консерватизма.

Сегодня эти слова – о России как государстве-цивилизации – мы слышим уже, наконец-то, из уст первого лица государства, чего не было еще несколько лет назад, и это серьезный идеологический шаг. Однако, данная истина пока никак не зафиксирована в конституционных документах, законах или хотя бы государственных концепциях.

Проблему и актуальность духовной суверенности легче всего понять в контексте борьбы цивилизаций, борьбы между разными культурными моделями или борьбы между «богами», как говорил Федор Михайлович Достоевский устами Шатова: «Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его бог. Никогда еще не было народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать».

2. Народы различаются не только по тому, какого они масштаба, сумели ли они построить собственную цивилизацию в истории, но и степенью зрелости, глубины собственной культуры. Есть народы, у которых культура древняя, есть народы, – у которых более молодая. Безусловно, в России, мы имеем дело с очень древней, богатой, многослойной культурой. Но все ее высокие достижения в технике, в искусстве, в науке зиждутся на том фундаменте, который связан с уровнем культуры обычного человека. Так, если мы возьмем русского крестьянина XVIII–XIX веков – люди жили довольно бедно, но уровень их культуры был очень высок, – такой вывод можно сделать на основе сравнительно-исторического и культурологического анализа.

Когда нам говорят о каких-то глобальных стандартах и нормах, о необходимости взаимопроникновения ценностей разных культур, важно понимать, что мы сможем добиваться успехов в своем историческом развитии только опираясь на эту самую внутреннюю культуру. Если же мы будем игнорировать внутреннюю культуру русского человека и пытаться просто пересадить иноземные достижения и ценности, мы тем самым будем корежить и ломать антропологическую подоснову России как она есть. Суть подлинного консерватизма, на мой взгляд, – это умение видеть эту подоснову наших людей, обычного человека, обычного гражданина России, его духовную, ценностную, культурную природу в ее специфике. Предлагать развитие и совершенствование можно, лишь опираясь на нее, а ни в коем случае не вопреки ей. В этом связь между высшей точкой национальной вертикали («Русским Богом») и его основанием («русским человеком»). «Богоносцем» русский народ является именно в этом смысле – он несет своего Бога до тех пор, пока хранит верность самому себе, пусть изменяется, но при этом не изменяет своей сущности.

3. С предыдущей аксиомой тесно связана третья аксиома: в XXI веке консерватизм становится не сдерживающей силой на пути технологического развития и инноваций, но, напротив, единственным их глашатаем. Ведь через глобализацию, информационное взаимопроникновение, сплочение номадического «класса поверх классов» происходит выработка состояния, в котором подлинные инновации становятся вредными и опасными для этой системы. Антитрадиционный тип цивилизации, который как кислота стремится разъесть все культуры и исторические общности и породить новое «вавилонское смешение», имеет своим идеалом конец истории и застой, где в роли прогресса и развития будет выступать смена мод, привычек и престижных потребительских моделей. Выродившиеся либеральная и левая идеологии все больше становятся тормозом развития, которое де факто с 80-х годов XX века уже остановилось и, если где-то в чем-то происходит, то скорее по инерции старого проекта развития.

Именно консерватизм способен сегодня предложить продолжение настоящего социального и технологического развития, а не его имитацию. Но консерватизм увязывает развитие с преодолением социальной апатии, цинизма и паразитизма, с деструкцией общества аномии, с отторжением беспочвенности, космополитизма, хотя бы последний и являлся в романтическом ореоле «любви ко всему человечеству», с пресечением половой распущенности, деградации нравов и нового варварства, с отрицанием идей толерантности, которой консерватизм противопоставляет повышенную сопротивляемость и устойчивость в базисных ценностях. Консерватизму не по пути с обществом потребления, с его декадентством и расслабленной зависимостью от комфорта, с культом «вечной молодости», с хищным инфантилизмом, с отсроченным взрослением и враждебностью современного человека к семье и деторождению, со страхом перед старостью, смертью и страданием. Для того чтобы развитие было полноценным и гармоничным, консерваторы должны пресечь лицемерие двойных стандартов, за которым скрывается недобросовестная конкуренция со стороны более богатых и социально преуспевших, в том числе и со стороны государств и корпораций, обладающих преимуществами в нынешней системе международных отношений.

Читатель может возразить: и среди левых, и среди либералов найдется немало союзников такого курса. Да, это так – сегодня консерватизм становится стержнем, притягивающим здоровые силы и слева, и справа. Но чтобы создать жизнеспособную коалицию для развития, необходимо жестко отделить зерна от плевел.

Консерватизм и развитие

Сами по себе культурные заимствования не противопоказаны консерватизму, а нередко представляются ему чем-то благотворным. Русская культурная традиция отличается высокой восприимчивостью к иноземным формам – это касается и языка, и технологии, и быта. Пластичность русской культуры и языка одна из самых высоких в мире. При такой восприимчивости, «всемирной отзывчивости» (Достоевский), особом настрое, когда «нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений» (Блок) тем большую важность приобретает фактор прочной внутренней вертикали. Даже когда культура на 20 % будет состоять из заимствованных деталей, это еще не уничтожает своеобразия. Однако баланс внешних заимствований и сохранения каркаса идентичности в России не всегда соблюдался – он нарушался во время петровских реформ, а также в ходе революции 1917 года. В результате Россия получала политическую квазиэлиту (дворяне XVIII века, большевики-коминтерновцы), которая говорила на чуждом стране языке, во многом гнушалась собственным народом и не стремилась к взаимопониманию с ним. Для консерватора подобные реформы и перевороты неприемлемы. И немудрено, что эти квазиэлиты рано или поздно отторгались историей, перерабатывались во что-то более адекватное.

Тяжело больна та культура, которая утрачивает способность извлекать из своей сокровищницы более благородные и органичные смыслы и символы и заменяет их более «подлыми» стереотипами, заимствованными извне. Не может быть ничего глупее и бездарнее, чем строить сегодня русский консерватизм, пересаживая на нашу почву модели и ценностные ориентиры, скажем, из английского консерватизма. Русские консерваторы и английские тори – это совершенно разные, в значительной степени противоположные идейные миры, мало между собой пересекающиеся. Нужно изучать и знать этот опыт, в особенности хорошо нужно понимать природу «викторианского синдрома», когда происходил бурный распад Британской империи. Английские консерваторы очень тяжело переживали эти события – важно знать и помнить, что активность англосаксов во второй половине XX века по подрыву жизненных сил и равновесия в советском лагере объяснялась не только банальной конкуренцией, но еще и жаждой мести за деколонизацию середины XX века.

Консерватизм закаляется и усиливается в эпохи обострения борьбы цивилизаций (в СССР возвращение многих консервативных ценностей ускорилось во время войны 1941–1945 гг., и это не случайно). Нельзя отрицать, что у западной цивилизации есть чему учиться. Западная цивилизация развила огромную мощность, однако наиболее честные из западных мыслителей признают, что эта мощность выразилась не столько в моральном или интеллектуальном влиянии на другие цивилизации, но главным образом в создании эффективных форм агрессивного и хищнического покорения мира. Тот же Самюэль Хантингтон пишет: «Запад завоевал мир не из-за превосходства своих идей, ценностей или религии… но, скорее, превосходством в применении организованного насилия». Русская культура при этом впитала в себя европейскую классику, и мы являемся благодарными носителями богатств этой классики, от Данте и Боттичелли до Диккенса и Модильяни. Но – еще раз – все эти богатства должны быть встроены в русский культурный тезаурус по русским законам и правилам, и никак иначе.

Консерватизм не противоречит модернизации – одним из застарелых мифов является тезис о том, что инновации и технологическое развитие обычно является делом индивидуалистов и отщепенцев. Анализ главных технических изобретений и научных открытий показывает, что огромная часть их делалась вовсе не отщепенцами, а людьми, глубоко укорененными в своей культурной традиции, нередко и глубоко религиозными людьми. Иными словами, консерваторы имеют не меньше оснований называть себя инноваторами и творцами достижений современной цивилизации, чем либералы или левые. Другое дело: консерваторы в меньшей мере заботились о том, чтобы коммерциализировать науку и технологии (здесь больше преуспели люди либеральных взглядов), а также в том, чтобы наращивать новации в сфере социального устройства (это область горячих забот анархистов, социалистов и коммунистов).

О харизматическом источнике русского консерватизма

Консерватизм – это целый мир, а не какая-то одномерная доктрина. Русский консерватизм объективирует в себе все философские, исторические и социальные подходы, в которых осмыслялись уникальность и величие России как государственного образования. Каждый такой концепт правомочно называть Русской идеей, поэтому идеологию нашего консерватизма можно назвать системой или родословием Русских идей.

Русская идея есть то же самое, что идея Бога; ее смысл состоит в утверждении религиозных ценностей, не имеющих строго заданной конфессиональной принадлежности: справедливости, милосердия, добра, нестяжания и братской любви к ближнему. Русская идея преодолевает, таким образом, доктринальные и догматические ограничения религий, что позволяет ее носителю свидетельствовать и утверждать божественное присутствие непосредственно. Именно поэтому столь сложно дать определение (т. е. «положить пределы») Русской идее, «взять ее в рамки», даже чисто терминологически.

Русская идея не ограничена никакими правовыми и моральными условностями. Быть русским – не значит принадлежать к общности великороссов или иметь статус гражданина государства российского. Отношение здесь скорее обратное: русским является любой носитель Русской идеи, всякий, кто отстаивает русскость (то есть, справедливость, милосердие, добро, нестяжание и любовь) как религиозную истину.

Для носителя Русской идеи Россия есть предмет веры (в сакральном, а не в строго религиозном смысле) [20]20
  По сей день наилучшим является апофатическое определение Тютчева: «В Россию можно только верить».


[Закрыть]. Русский верит, что Россия представляет территорию преодоления противоречий, своего рода орган гармонизации Космоса. Отсюда – тотальность, универсальность и вселенский размах Русской идеи, ее обращенность ко всем людям. Отсюда же – восприятие Русского Императора (Царя, Вождя) как сакральной фигуры, помазанника, проводника вселенской миссии.

Что бы ни утверждала Россия как государство в тот или иной период своей истории, ее главная, не всегда проявленная, роль всегда состоит в том, чтобы не позволить восторжествовать Злу. Будучи бастионом, противостоящим силам Зла, Россия является и мостом в высоком смысле слова: она позволяет начать переход от мира дольнего, с его нацеленностью на материальное и осязаемое, в область чистого Духа, не обремененную потребностями и потреблением. Россия приближает человека к Небу, делает его неуязвимым перед лицом искушений, и эта спасительная функция приобретает особое значение в эсхатологической перспективе. Экспансия России – не претензия и даже не право, но миссия, долг пред Богом, который невозможно не выполнить.

Носитель Русской идеи является одновременно и стражем России, воином, борцом за правое дело. Русский патриотизм несводим к защите только родного очага; русский отдает жизнь за общий дом для всех, за спасительный Ковчег последних времен. Для русского каждая битва есть последний бой с мировым Злом, и потому русские суть воистину воинство Бога, народ-богоносец.

Русский есть по преимуществу человек будущего, но не в смысле его невостребованности сегодня, а в силу того, что нынешняя Россия – лишь обетование России грядущей, империи Духа, которую русским предстоит воздвигнуть. Фундамент этой державы будущего заложили русские государи, и именно о ней инок Филофей говорил как о «третьем Риме», имея в виду ее центральность и первичность по отношению ко всему прочему – тому, что как бы и не имеет собственной онтологической ценности, являясь лишь субстратом для экспансии, территорией, подлежащей освоению, обожению, строительной площадкой общества радости.

Актуальным геополитическим проектом Русской идеи является, таким образом, альтернативная глобализация. Противопоставляя обществу потребления – общество Духа, обществу эксплуатации – общество радости, Россия ставит перед собой задачу провести глобализацию по альтернативному сценарию. Цель русской глобализации – не эскалация потребления «золотым миллиардом» за счет обнищания всех остальных, но воссоздание общества традиционных ценностей во имя всеобщего блага. В этом обществе принадлежность к элите будет определяться не объемом или качеством потребления, а мерой духовного превосходства, объемом знаний и готовностью посвятить себя бескорыстному служению Русской идее. Альтернативная глобализация – конкретный проект, а не метафора. Этот проект в истории был запущен уже давно и, несмотря на попытки извне сорвать его, он не исчерпан и призван в ближайшее время выйти на новый виток своей реализации.

Подлинный консерватизм решительно разрывает всевозможные компромиссы с либерально-консервативным мировоззрением, поскольку либеральный консерватизм смотрит не дальше двух-трех поколений, притормаживая процесс деградации человека, а не останавливая его. Подлинный консерватизм (я называю его «динамическим консерватизмом» вслед за русским богословом Владимиром Лосским) не имеет ничего сущностно общего с лукавой идеологий «устойчивого развития», специально придуманной западными интеллектуалами в качестве выполнения заказа крупнейшей транснациональной олигархии. «Устойчивое развитие» – это идеология глобального управляющего класса, не желающего сохранить баланс многополюсного и многовекторного мирового развития. В этой картине мира для России как цивилизации со своим универсальным проектом места не найдется. Что касается «консервативной революции» немецких неоромантиков, то в ней есть черты, пересекающиеся с русским консерватизмом. (Артур Мёллер ванн ден Брук, создатель этой доктрины, взял само ее название у славянофила Самарина, а суть своей концепции заимствовал у Достоевского.) Тем не менее, «консервативная революция» у немцев не могла не воспроизвести старый протестантский архетип: отказ от тысячелетней ортодоксальной традиции, ради того, чтобы вернуться к первоначальным корням. Однако, первоначальные корни – это фантазии, и вернуться к «первохристианству» невозможно усилием воли. Отсюда и некоторая утопичность «консервативной революции».

Русский динамический консерватизм – эта идеология, которая ориентируется на Императора как фигуру, соединяющую в себе архетипы царя, священника и пророка. Без Императора, хотя бы как возможности, консерватизм превращается в достаточно убогую, вечно обороняющуюся и оправдывающуюся идеологию. В идее Императора светская философия обретает стройность и порядок, по аналогии с богословием, в котором идея Господина мира является центрирующим стержнем.

Правовой статус императора не вполне определен, он не тождественен статусу монарха, поскольку император – это харизматическим вождь, и может статься, что он будет избираться, а не передавать власть по наследству. Поэтому тезис об императоре не означает автоматически возвращения к монархии. Вообще динамический консерватизм не должен вырождаться в фундаментализм: будь то восстановление романовской империи или советского порядка.

Император – это харизматическим вождь, и может статься, что он будет избираться, а не передавать власть по наследству. Поэтому тезис об императоре не означает автоматически возвращения к монархии.

При наличии императора все обретают твердую опору для своей деятельности. Либералы становятся на положенное ими место «оппозиции Его величества» и перестают копировать английские образцы, но лишь изучают их для сравнения и переработки, исследуют сильные стороны конкурентов России. Социалисты, как народники и славянофилы в старину, ищут в России оснований для возрождения исконных устоев, перестают равняться на Французскую революцию с ее идеалом «равенства», концентрируют свои усилия на прорывном технологическом и промышленном росте державы. Консерваторы при императоре – правящая партия, их делом становится восстановление Империи в ее границах, поддержание гармонии и братства народов вокруг Русской идеи, возвращения к Традиции по модели притчи о блудном сыне. Важнейшей задачей консерваторов должно стать формирование особых, условно говоря, квазиорденских структур, при этом не похожих на западные ордена и ложи, но глубоко русских по духу. В Русской цивилизации должны, наконец, возникнуть постоянные, не зависящие от конъюнктуры, братства и союзы носителей национального мифа и мифотворцев завтрашнего дня, которые могли бы протянуть нити преемственности в отдаленное будущее, осуществлять стратегическое планирование с учетом неожиданных перемен и не допустить скатывания Русской цивилизации в еще одно разрушительное Смутное время.