Текст книги "Строгий режим"

– Уже собрался? – спросил Солома, округлив глаза. – Быстро ты. Знакомься. Это Паха. – Он встал и представил ему всех сокамерников, даже шныря, которому тут же сказал: – Завари нам чаю, – потом он повернулся к Немцу и показал ему на шконку, на которой ещё недавно спал Паха и освободил её для более авторитетного арестанта. – Располагайся, здесь лучше, чем в общаковой хате. Там есть кому смотреть за тем аппендицитом.

– Да базара нет, – ответил Немец и поставил свою сумку под шконку.

Солома пока быстро запаял малёк для Ольги и отправил его по срочной в другую сторону. От Дунаева на обратном пути он узнал, что Ольгу перевели в один шесть, а на них идет дорога по другой стороне. Для него это, в принципе, роли никакой не играло.

Женские хаты почти все были одинаковы. Но он решил непременно навестить её там, как только весь кипеш уляжется и Дунаев немного освободится. Он знал, что у Ольги сильно мягкий характер. На всякий случай в мальке он написал ей, чтоб она передала от него привет Насте, чтобы там все знали, кто к ним заехала.

– Курнёшь? – спросил Немца Паха, доставая втаренную папиросу.

– Да сколько можно курить? – усмехнулся Немец и покачал головой.

– Ну, щас тогда, чай заварится, – сказал Паха, доставая конфеты. – Мы тебя позже ждали.

– Да нормально всё, – улыбнулся Немец на почти извиняющийся тон Пахи и повернулся к Соломе. – Сань, а это ты у малолеток за каких тёлок спрашивал? Коса там, и ещё какая-то…

– Да так, знакомые, – пожал плечами Солома даже не поворачиваясь, потому что доставал со своей сумки сшитые на зоне тапочки, чтобы подарить Немцу на встречу. – Держи, Ген, это тебе. Костюм есть приличный спортивный?

– Есть-есть, – кивнул на свою сумку Немец, беря тапки. – Ну и ну. Это где такие фильдеперсовые шьют?

– Уже не шьют. Умер этот сапожник, здесь он был, на сорок первой.

– Да-а, – протянул Немец без всякого сожаления, одевая тапки. – Как по мне шиты. От души, Саня.

– Если чё, вот костюм ещё есть нормальный, – чуть выдвинув из-под шконки свою раскрытую сумку Солома обернулся на Немца, сидя на корточках.

– Да все нормально, Сань, тусоваться есть в чём, – сказал Немец, все же взглянув на лежащий в сумке Соломы костюм. – Кому-то может нужнее будет.

Подошёл шнырь Витёк. Он поставил на импровизированный стол накрытую кружку и сразу ушёл обратно к двери. Все сразу стали рассаживаться вокруг поудобнее. Паха распаковал коробку конфет.

– Красиво жить не запретишь, – улыбнулся Немец, кивнув на конфеты.

– Да это только для встреч. Ну и так, если чё отметить, – пояснил Солома. – Обычно с простыми пьём. Но вообще не бедствуем, нормально.

– Ну так чё там малолетки рассказывали, Сань? – спросил Паха, доставая пустую кружку. – Ты так и не рассказал.

– А, да, – подхватил Немец. – Чё там за Коса? Не Протаса ли бывшая подружка, случайно?

– Не-ет. С чего ты взял? – спросил Солома с удивлением, а у самого в животе всё свело от злости и хорошее настроение сразу пропало. Он сразу понял, что Протас все рассказал или почти всё, не сказал только имени.

– А эта, вторая, как её? – спросил Немец и, видя напряжённое лицо Соломы, сказал: – Да ты чё, Сань? Мне вообще по херу эти тёлки, чтоб из-за них ещё переживать. Сами ж на х…й прыгают всем подряд, а кто-то из-за них ещё с ума сходит…

Солома, вдруг вспомнив, что Немец был в восемь семь как раз тогда, когда он послал маляву Протасу про Ольгу, сразу понял, что он, скорее всего её читал. Прищурив глаза Солома спросил:

– Ген, а ты в восемь семь сам заходил, или они тебя подтягивали?

– Они приглашали для базара, Саня, – кивнул головой Немец уже с серьёзным видом, решив посвятить Солому в детали. Авторитетный и уважаемый по лагерям Солома был гораздо ближе ему по духу, чем неизвестный ему ранее коммерсант. Да и скрывать это он не мог, при разговоре том присутствовали другие, и всё могло открыться.

– Погоди, – остановил его Солома, когда Немец уже хотел было продолжить тему. – Пока чай запаривается, пойдём тет-на-тет поговорим.

Они встали и, пройдя к двери, уселись на пороге.

– Витёк, иди-ка телевизор пока посмотри, – сказал шнырю Солома и повернулся к Немцу.

* * *

Бандера, и так спавший последнее время урывками, по часу – по два, теперь не мог заснуть вообще после этой ночи. С тех пор, как он вчера увидел настоящую Ольгу, возвращающуюся из бани, покой он потерял совсем. Да ещё и лицо её, спокойно смотрящее или даже совсем не смотрящее на творящуюся вокруг вакханалию, всё время стояло перед глазами и он никак не мог заснуть, сколько бы ни ворочался. Леший с Антоном, бурно обсудив и вдоволь насмеявшись над утренним происшествием, уснули ещё до обеда. И почти в полной тишине Бандеру посещало множество разных мыслей. В первую очередь он, конечно, грешил на Геру с Василичем, подсунувших ему вместо Ольги какую-то секс-машину. Но его злость на них гасило стоявшее перед глазами её лицо, да и Гере сейчас и так не позавидуешь после происшедшего. Хорошо ещё, если вообще с работы не выгонят. По крайней мере на этом продоле его уже точно не будет.

Повернув голову, Бандера посмотрел на сидящего у двери Юрия. Тот, естественно, был с поникшей головой, но Бандеру это уже совсем не радовало. Даже когда утром Леший вспомнил о том, что именно в один восемь сидела девушка Юрия, которая ему уже давно не пишет, и наверняка трахалась там с малолетками, Бандера не смеялся вместе с ним и Антоном над Юрием. Все его мысли были уже совсем о другом, его опять захлестнула волна чувств и он не мог спать.

Время было уже к ужину, когда из кабуры раздался голос.

– Возьмите малёк, с семь восемь, срочный.

Вано, как раз проснувшийся, чтобы сходить на парашу, сразу подошёл к кабуре и забрал его.

– Это в один шесть, – спокойно произнёс он, взглянув на адресат и, зевая, пошёл к окну, чтобы отправить его.

– В один шесть? С семь восемь? Срочный? – удивился Бандера. – Это что-то новое… Может, Солома перепутал, может, это нам? А кому там?

– Не-е, тёлкам, точно, – спокойно доставая крючком контрольку говорил Вано. – Написано Ольге Ш.

– Кому? – резко поднял голову Бандера.

– Ольге Ш. – повторил Вано и, взглянув на напряжённое лицо Бандеры, понял всё. Он ещё раз посмотрел на малёк и сказал как-то удивлённо: – Ну-у, ей.

Бандера не отводил взгляда от малька и сдвинул брови в раздумье. Для него вдруг сразу всё сошлось: и почему этот парень из восьмёрки говорил о том, что Ольгу, скорее всего, трахать должен был Солома, и почему сам Солома так изменился тогда в лице, когда Юрик сказал ему, что Ольга – его девушка, и почему Солома потом прислал маляву прессануть Юрика, даже не разбираясь, как действительно мог попасть к нему этот гашиш. Ведь он даже не спрашивал у Протаса, куда он мог деть тот крапаль, что он ему посылал, ведь это так просто. Перед глазами ещё и вместо лица Ольги встали все мальки Протаса, содержание которых уже забыл, но смысл вспомнил сразу. Он предлагал Бандере стать смотрящим за тюрьмой, а потом ещё и предлагал вроде любую помощь против Соломы или что-то в этом роде. А ещё он рассказывал о человеке, который обратился к нему за помощью, а сам выхватил его девчонку. «Уж не Солома ли это тебе дорогу перешёл? – подумал Бандера. – И уж не Ольгу ли он у тебя увёл? Ну да, кто ещё мог к тебе обратиться за помощью, когда ты сидишь в тюрьме?»

Пристальным взглядом Бандера провожал малёк, который Вано, осторожно поглядывая на Бандеру, привязал к контрольке и потихоньку просовывал через реснички. Потом Вано, придерживая контрольку в натяг, посмотрел на Бандеру уже в упор, но нерешительно. Они оба понимали, что Солома – это не Юрик, и его мальки читать или изымать они не станут. Бандера молча провожал взглядом уходящую из руки Вано контрольку, которую тянули на себя женщины. Потом он развернулся и посмотрел на Юрия, который тоже смотрел на Вано во все глаза. Он, конечно же, тоже слышал слова Вано, кому предназначена эта малява. Но догадался ли он, что это именно той Ольге? Ведь он тоже был в курсе, что её хату раскидали.

Но потом, поняв, что Юрий ему уже не конкурент, вернее, не главный конкурент, он переключился на Солому. Первым делом он решил написать Протасу и спросить, кто увёл у него девчонку и какую. Протас вроде бы тогда писал, что это всё на воле произошло, пока он здесь был, но что-то говорило Бандере, что его домыслы могут быть верны.

Не успел он взяться за ручку, как увидел поднявшегося со шконки сонного Потапа и его мысли сразу перекинулись в другую область. Нужно было как-то узнать у Ольгиных подруг, с кем она общается и как близко. И помочь ему в этом деле мог Потап, обладающий даром закрутить роман с двух-трех писем или мальков даже не показываясь женщине на глаза.

– Потап, ходи сюда, – не медля ни секунды позвал его Бандера.

– Щас, Виталь, поссу только, – тут же отозвался Потап и залез на парашу. Выйдя оттуда, он стал ещё тщательно мыть руки.

Бандера нервничал, смотря на эту картину. Он хорошо знал, что на воле мало кто моет руки после посещения туалета, попав же в тюрьму начинают показывать себя чистоплотными даже бывшие бомжи. А то ведь может и сказать кто-нибудь: «За член брался? Хули теперь до моей тетради дотрагиваешься?», или что-нибудь в этом роде. Потап был как раз из тех бомжей. Жил на воле по подвалам и только попадая каждый раз в тюрьму его мозг очищался от водки и начинал работать. Скрипя зубами, Бандера ждал, пока он отмоет свои руки после прикосновения к половому органу, но ничего не говорил. Потап нужен был ему для дела, и он старался не злиться на него. Наконец Потап вытер руки полотенцем и подошёл.

– Садись, – кивнул на место напротив себя Бандера, усевшись по-турецки на своей шконке. Руками он тасовал карты, совсем не думая о них, просто автоматически. Покосившись на спящего Лешего и глядя прямо в глаза расположившемуся напротив Потапу, он сказал, стараясь говорить потихоньку: – Надо закрутить с кем-нибудь из тёлок в один шесть.

– Зачем? – удивился Потап.

– Надо, Потапыч, – убедительно произнёс Бандера. – Потом скажу зачем. Подцепи там кого-нибудь на крючок, желательно из цивильных. Кто там есть вообще? Я уж не помню.

– Да я и сам не знаю, кто там есть, – покачал головой Потап и кивнул на Лешего. – Надо у пацанов спросить или по малявам посмотреть, на кого туда идут.

– Ты чё, за всё время здесь так ни с кем там и не снюхался?

– Да на кой они мне? – улыбнулся Потап. – Чтоб конфеты да всякую херню им слать? Мне такие нужны, чтобы мне слали. Вольные.

– Ну а щас надо там кого-то прихватить. На время. Даже слать если чё-то надо будет, я дам. Вот пока тебе, кстати, покуришь нормальных.

Бандера подвинул ему запечатанную пачку «Кэмела». Потап сразу изменился в лице и раздобрел. Теперь он был заинтересован и его лицо прямо засветилось сразу озарившими его мыслями.

– Может Сержантку попросить, чтобы она с кем-нибудь из один шесть познакомила? Они-то наверняка общаются.

– Чё за Сержантка? – не понял Бандера, думая про кого-то из дубачек.

– Инка Сержанина, в один семь сидит, – пояснил Потап. – Я её по воле знал, девка нормальная.

Бандера сразу задумался. Прокручивая в голове придуманный им вариант со знакомством Потапа с кем-то из Ольгиных подруг он пришёл к выводу, что этому ловеласу может не хватить одного или даже двух дней, чтобы уже можно было задать ей вопросы об Ольге.

– Давай тогда лучше вот как сделаем, – произнёс Бандера. – Ты сначала спроси у неё, у Сержантки этой своей, кто из один восемь сегодня к ним заехал. А дальше уже решим.

– Хокей, – кивнул головой Потап и, спрыгнув на пол, взял со шконки пачку подаренных ему сигарет и пошёл писать маляву.

– Вано, – позвал Бандера трассового, тоже спрыгнув на пол и открыв свою сумку, – на вот носки нейлоновые, расплети по-быстрому.

* * *

Ты смотри, да? Этот лошара рогатый даже не поблагодарил пацанов за грев, – всё не унимался Лис, зло поглядывая на кабуру в восемь семь.

– А может, он по решке прогонял? – предположил Стае.

– Да ты чё?! Если б они кричали, мы бы по-любому слышали.

– Да не, это херня всё, – подытожил Валёк. – Прогонял, не прогонял, какая разница? Нам-то чё с этого?

– В натуре, – поддержал его Стае. Лучше в восемь пять отписать, спросить у них раскумариться. Интересно, кто там ему эту химку толкнул?

– Ага! Отпиши! Кому ты там писать будешь? Ты чё, знаешь там кого? – продолжал злиться Лис больше всех и опять зло посмотрел на кабуру. – Тут вон друзья, бл…дь, не дают ни х…я, а ты хочешь у незнакомых спросить. Хотя какие они теперь на х…й друзья?!

– Ну-у, – согласился Валёк, который не без оснований считал, что Протас просто обязан был с ним поделиться. – Протас в натуре гандон…

– Да ладно, чё ты? Ну не считает нужным внимание нам уделить. Чё он после этого, гандон, что ли? – рассудительно заметил Стае.

Валёк внимательно посмотрел на него и подумал, что если бы его друг знал истинное положение вещей, то первый бы материл Протаса ещё и не такими словами. Атак получалось, что он в чём-то прав, поэтому Валёк согласно кивнул и сказал:

– Да не, я ж ничё не говорю. Зачтёца, говорю, просто ему всё. Бог не Яшка, видит, кому тяжко.

– В натуре, Валёк. Ну их…й на него, на этого Протаса. Чё, теперь из-за него гамки гонять, что ли? Пускай в дупло себе забьют эту хим… – договорить Лис не успел, его перебил зовущий голос из кабуры.

– Валёк, ты где там? – звучал знакомый до боли голос Протаса.

– Во бля, вспомни гамно, оно и появится, – потихоньку проговорил Валёк и сказал Стасу: – Скажи ему, что я сплю.

– Он спит. Чё вы хотели? – спросил Стае, подойдя и встав под кабуру.

– А-а-а, ну малёк вот возьмите, отправьте на восемь пять. А это вот Вальку дадите, когда проснётся, – сказал Протас и с потолка упали запаянная малява и что-то завёрнутое в бумагу.

– Ага, – сказал Стае, подбирая всё. – Дома.

Лис с Вальком, уже почувствовавшие, что там могло быть завёрнуто в бумагу, сразу подскочили к Стасу и выхватили всё у него из рук.

– Йес! – согнул руку в локте Валёк, убедившись, что это действительно завертуха с химкой на целых две папиросы.

– Ну вот. А ты на него гонишь, – укоризненно покачал головой Стае. – Я же говорил, он нормальный парняга.

– Да не, просто чё он так долго, – вступился за Валька Лис, осознавая и свою неправоту тоже. – Столько времени прошло. Пацанов вон с восемь пять тоже только щас благодарит. Так же не делается.

– Да ладно, чё. Нормально всё… – махнул рукой Валек и тут же стал доставать папиросу, чтобы втарить. – Химка, кажись, убойная.

Тут из кабуры опять раздался голос Протаса.

– Там малёк только прям щас отправьте, а то я тут запарился, сразу не отписал.

– Да-да, Паха, уже отправляем, – сразу отозвался на радостях спящий Валёк.

– Чё, проснулся, что ли, Валёк? – спросил Протас.

– Ну, Паха. Разбудили вот сразу, как тут не проснуться, – тараторил довольный Валёк. – От души, братан, сам знаешь.

– Да, Паха, – поддержали Валька и Лис, улыбаясь в сторону кабуры, – благодарим все вместе.

– Уже втариваете там, что ли? – спросил Протас.

– Ну конечно, братишка. Это ж как глоток свободы, – ответил Валёк, уже втаривая химку. Теперь они с Лисом смотрели на кабуру так благодарно, как будто в ней видно было самого Протаса.

– Ну ладно, давайте поправляйтесь, не болейте, – прощался Протас. – Пойдём пока.

– Пойдём, Паха.

– Давай.

– Удачи, брат, – прощались сразу все, благодарно глядя в потолок.

* * *

Хваля сам себя за свою находчивость, что додумался послать тот малёк Протасу и затянуть Немца в свою хату, Солома всё же был немного в напряжении. Если Протас ищет поддержку, чтобы предъявить ему и даже спросить с него за поступок, то рано или поздно он найдёт её где-нибудь. Такие жирные, по тюремным меркам, коммерсы на дороге не валяются и кто-нибудь обязательно встанет на его сторону. Хорошо ещё, что Немец все рассказал, предупредил, можно сказать. И к тому же безоговорочно поверил в то, что ему сказал по этому поводу Солома. Он, собственно, и раньше, ещё когда прочёл малёк Соломы Протасу, сделал вывод, что смотрящий здесь не виноват, о чём сказал и самому Протасу ещё в их камере, и сейчас убедил в этом Солому. Так что Немец в любом случае будет на стороне смотрящего. Только сейчас нужно было сделать какой-то ответный ход, чтобы не вызвать у него подозрений. Иначе, если Солома промолчит и не сделает предъяву Протасу за готовящуюся против него акцию, Немец может подумать, что у него действительно рыло в пушку.

Соломе очень не хотелось, чтобы такой авторитетный человек думал, что смотрящий способен на такой поступок, и сейчас решал, какой ход ему предпринять против Протаса. Причём сделать нужно было что-то такое, чтобы до конца отбить у него охоту обращаться ещё к кому-либо.

– Семь восемь, – раздался из кабуры голос соседей. – Возьмите марку, с больнички идёт, со сто семнадцатой.

Паха подошёл к кабуре и взял большой носовой платок, который Солома несколько дней назад отправлял лучшему на тюрьме художнику по прозвищу Пикассо. Его прислали незапакованным, чтобы не помялся. Солома и сам уже забыл об этом, потому что платок посылал ещё до того, как узнал про её парня по свободе – Юрия. Потом ему, конечно, было не до этого. И вот, наконец, Пикассо закончил работу и прислал свой шедевр вместе с фотографией, которую также посылал Солома. Когда он только познакомился с Ольгой, ему вдруг сразу захотелось сделать ей подарок со своим изображением, и он заказал у Пикассо марку со своим красочным портретом. Хотелось, конечно, попросить у неё фото и чтобы на платке они были изображены вместе, но тогда наглости у него на это не хватило. А сейчас, когда он уже вполне мог попросить у неё фотографию, платок был уже готов. Солома с задумчивым выражением лица посмотрел на своё изображение на фоне красивых архитектурных сооружений и престижного автомобиля. Потом он сложил марку и, сунув её под подушку, написал маляву Пикассо, что нужно будет сделать ещё одну марку и чтобы он не брал пока заказов. Солома всё же не стал посылать ей себя одного, а решил сделать Ольге сюрприз. Он даже улыбнулся, представив, как она удивится, увидев на марке себя в свадебном платье, выходящей из церкви вместе с Соломой во фраке. Может быть, даже поймёт намёк и избавит от необходимости объясняться. Хотя Солому уже так поглотило чувство к этой девушке, что он уже готов был в открытую сказать ей об этом. И тут же решил, что когда «свадебная» марка будет готова, пошлёт её Ольге вместе с признанием. Он тут же сел и стал писать ей малявку с просьбой, чтобы она прислала какую-нибудь свою маленькую фотографию и написал, как сделать так, чтобы она не помялась в пути. Когда он «общался» с Ольгой, все проблемы, включая Протаса, отходили на задний план.

* * *

К концу рабочего дня состояние апатии Шаповалова постепенно проходило. Ещё не успевшее окрепнуть зародившееся высокое чувство разбилось, будто упав с высокого тюремного забора на бетон. Ольга враз стала для него одной из массы заключённых женщин, к которым всегда относился одинаково. И когда после допроса малолеток он стал вызывать уже раскиданных по разным хатам арестанток из бывшей один восемь, то с Ольгой беседовать не стал, хотя у него была возможность вызвать её раньше ещё занятого Дунаева. Ему почему-то даже не хотелось видеть её больше, не то, что разговаривать с ней. А когда перед уходом домой его апатия сменилась злостью за утраченные деньги на телевизор, он зашёл в кабинет Дунаева и сказал раздражённым голосом:

– Одни шлюхи там собрались в этой восемнадцатой. Правда, Валерий Степаныч? Эту Шеляеву, говорят, таскали тут все кому не лень. Я кого допрашивал из них, они говорят, что её часто вызывали куда-то, – в сердцах говорил Шаповалов, совсем забыв, что сам же её и вызывал. – Может, даже из наших кто-то её дергал.

Дунаев сначала смотрел на него удивлёнными глазами. Такое поведение ранее влюблённого по виду подчинённого озадачило его и поначалу он даже не мог ничего сказать. Пытливый ум старого оперативника искал в этом какой-то ход, предпринятый Шаповаловым для достижения своей цели.

– Ну, из наших-то вряд ли, – наконец произнес Дунаев осторожно.

– Может и не из наших, – равнодушно к предположению начальника ответил Шаповалов, но всё ещё с раздражением в адрес Ольги сказал: – Но кое-кто из братвы её точно таскает. Соломин ваш, например. Вы знали об этом?

– С чего ты взял? – уже ошарашенно спросил Дунаев, откинувшись на спинку стула. Для него было новостью не то, что Солома может крутить с этой девушкой, а то, что он мог встречаться с ней через кого-то другого. Тогда как он запретил всем подчинённым решать вопросы со смотрящим без него.

– А вот, посмотрите, – сказал Шаповалов и с гордым видом положил на стол начальника маляву Соломы Протасу, – как раз сегодня перехватил.

Дунаев пробежал глазами написанное, но не увидев в нём реального подтверждения состоявшейся без него встречи облегчённо вздохнул.

– Ещё и Протасов её мог дёргать, – добавил Шаповалов, кинув на стол вторую маляву, которую писал Ольге Протас. – Но это уже, наверное, в компетенции…

Он замолчал и поднял глаза в потолок, намекая Дунаеву на хозяина тюрьмы. Главный кум внимательно посмотрел на подчинённого, будто пытаясь прочитать его мысли и, убрав малявы в стол, сказал:

– Молодец, конечно, что о работе не забываешь, но с такими малявами впредь разбирайся сам. Ты же знаешь, что нас больше интересует. Ладно, иди. С Соломиным я сам разберусь, и с Протасовым тоже.

Шаповалов сразу развернулся и пошёл к выходу, не чувствуя на спине задумчивый взгляд начальника. Выйдя за дверь он даже почувствовал некоторое облегчение, как будто облегчил душу. И ещё злорадно усмехнулся, подумав, что теперь Дунаев всё знает и не даст этой шалаве удовлетворять свою похоть ни с кем. Сейчас он пока просто злился и ненавидел её, ведь от любви до ненависти, как известно, один шаг. И потому не испытывал сейчас элементарного сексуального притяжения как к просто красивой девушке. Его сейчас больше беспокоил телевизор и, решив вдруг плюнуть на приличие, он отправился его забирать. Первым делом он заглянул на первом этаже в глазки пятёрки и шестёрки, так как не знал, кто именно забрал с собой его телевизор. Не увидев его в этих камерах, он поднялся на второй этаж и подходя к семнадцатой твердил про себя: «Хоть бы здесь был». Он прекрасно понимал, что если его телевизор окажется в камере, где сейчас Ольга, то забирать его туда он не пойдёт. Но на его счастье Коса, которую перевели в семнадцатую, сидела у окна и как раз настраивала каналы, двигая по решётке антенну.

– Та-ак, – сказал он, заходя в камеру и прямо в сапогах пройдя к окну по лежащим на полу одеялам. – Телевизор я забираю, его вам давали, когда вы вели себя хорошо… на время давали…

Он молча выдернул антенну и стал скручивать провода. Сказав первую пришедшую на ум причину, он всё же почувствовал большую неловкость под женскими взглядами и ему стало стыдно.

– Это вообще-то подарок был, – произнесла Коса, с тоской глядя на телевизор, но не решаясь отстаивать его более решительно.

– Кто вам такое сказал? – спросил он, не решаясь посмотреть на неё, но зная, что после сегодняшнего у Косы можно отобрать без боя даже её сменные трусы.

– Ольга, – всё так же неуверенно ответила Коса, не решаясь вступить с опером в спор. В другое время она телевизор бы, конечно, так просто не отдала. Но сегодня она и так ждала ещё каких-либо последствий, кроме раскидывания хаты, а потому вела себя тихо.

– И вы поверили ей? – спросил Шаповалов даже с какой-то иронией в голосе, но пока выходил так и не смог поднять глаза не девушек. И лишь оказавшись за дверью, он облегчённо вздохнул и подумал, что сегодня, наверное, всё-таки сможет уснуть.

* * *

– Так и писать, Виталь? – спросил Голован, которому Бандера поручил сплести из нейлоновых ниток красивую подарочную ручку.

– Так и пиши, – утвердительно кивнул головой Бандера, теребя в руках пушистые мягкие шарики, которые будут прикрепляться на блестящих нитках к наконечнику этой ручки. Больших возможностей сделать кому-то подарок в тюрьме арестанты не имели. Красивые нарды и другой ширпотреб с лагерей завозился редко, поэтому здесь на дни рождения и прочие праздники заключённые дарили друг другу всякую мелочь. Кто-то разрисовывал открытки, оформляя их красивой надписью, кто-то имел возможность сделать или заказать мундштук или ещё что-то из мелкого ширпотреба, что можно было сделать без заводских станков и прочего тяжёлого оборудования. В основном в подарки делали красивые носовые платки, ручки и искусно оформленные блокноты. Многие ограничивались посланием куска хорошего мыла или ещё чего-нибудь из предметов гигиены. А кто-то не имел и такой возможности. Фирменную одежду дарили друг другу редко, так как её можно было поменять у холопов на водку или даже наркотики, что никак не возьмёшь за мыло или зубную пасту. Поэтому хорошие шмотки все матёрые уголовники берегли и даже собирали, выкруживая их у слабых или выигрывая у кого-то, или даже друг у друга. Вещи – это была та единственная твёрдая валюта, которую не нужно было ни от кого прятать и которая пригодится везде. Кого-то одеть на суд или даже на волю, если у самого срок ещё большой, кого-то просто встретить как человека или, наоборот, отправить на этап, где все эти вещи практически равны деньгам. Тюремный люд всему и везде находил полезное применение.

В мешке у Бандеры тоже было несколько таких цивильных вещёй, за которые можно было взять много чего. Но когда он опять загорелся Ольгой и ему, как и любому мужчине, захотелось заботиться о любимой, можно сказать, девушке, он перерыл свою сумку и не нашёл ни одной вещи, которую мог бы преподнести ей в подарок. Даже новый спортивный костюм и красивые фирменные футболки, которые вполне могли бы носить и девушки, всё было большого размера. А чтобы достать где-то что-нибудь женское, об этом он даже не думал. Арестантки если даже и подгонят что-нибудь по просьбе или за деньги, то явные обноски, которые хоть и могли считаться в тюрьме цивильными, но для подарка такой девушке Бандера бы их не послал. Поэтому пока он решил утолить свою жажду сделать приятное, изготовив для неё красивую ручку с дарственной надписью на память, чтобы никому её не отдала и о нём не забывала. Он подумал, что если на ручке будет под целлофаном из-под сигарет красоваться надпись «Ольге от Витали», сделанная с тонких резинок из трусов и вплетённая в шёлковые блестящие нитки из расплетённых носков, то такую ручку она будет хранить вечно.

Отдав Головану шарики для ручки, он достал из своей сумки носки, которые связал ему в подарок ещё Витяй и, подумав, всё же положил их обратно. Но желание распустить что-нибудь ещё и связать красивые носочки, тоже с надписью для Ольги не оставило его. Он стал ходить по камере и смотреть, кто во что одет. Не найдя ничего из шерстяных ниток, он все же подсел к Потапу, единственному оставшемуся заключённому в камере, кто хорошо умел вязать, и сказал:

– Надо носки связать с надписью, Потап.

– Надо, значит надо, – спокойно ответил Потап и тут же полез доставать из курка проволочные спицы, которые чудом не нашли при последнем шмоне.

– Да погоди, ниток ещё нет нормальных, – проговорил с сожалением Бандера. – У тебя случайно нет? Белых желательно?

Потап достал из своёго рюкзака маленький моточек белых ниток и показал Бандере, который ничего не соображал в этом деле и серьёзно спросил:

– На носки не хватит?

– Даты чё, Виталь? Смеёшься? – удивился Потап, раскрыв глаза.

– На маленькие, – поправил Бандера.

– Да хоть на детские, тут только на один носочек будет на игрушечный.

– Ладно, спрошу пока у народа, а ты поищи хоть на вставки да на надпись чуть-чуть ниток нормальных.

– Да на вставки-то у меня есть хорошие, – ответил Потап, когда Бандера уже пошёл к кабуре.

Но не успел он позвать кого-то, как из кабуры высунулась рука с малявами и хриплый голос произнёс.

– Заберите, пятнадцать А.

Бандера не стал дожидаться Вано и, взяв мальки и сразу увидев малёк с семнадцатой, схватил его и кинулся к Потапу.

– Ну-ка, смотри чё там, Потапыч, – быстро проговорил он, отдавая ему один малёк, а остальные подошедшему тут же Вано.

Пока Потап читал, Бандера жадно смотрел на него, как будто хотел его съесть. От нетерпения он даже немного занервничал.

– Ну чё ты там, буквы разобрать не можешь? – резко спросил он.

– А, да читаю… – от неожиданности дёрнулся Потап. – Коса заехала, Панама…

– Хорош, – перебил Бандера начавшего перечислять арестанток Потапа и сел к нему. – Коса, это же там ответственная была вроде в один восемь? Говорят, матёрая сучка, лефиновская вроде. Давай-ка щас напишем твоей этой Сержантке, пусть поинтересуется по-тихой у этой Косы про кое-что.

* * *

Настя и все остальные девушки в один шесть смотрели телевизор. В их камере уже месяц не было ничего, кроме радиоприёмника, с того времени, как перевели в пятёрку из-за конфликта обладательницу телевизора. Теперь все запоем смотрели все передачи подряд, щелкая каналами и споря о том, какой лучше смотреть. Только Ольга лежала на шконке и писала ответ Соломе. Первый малёк от него получила по срочной. И пожалела, что так и не удалось рассказать ему обо всём первой. Но так как ничего особо срочного там не было, только вопросы по случившемуся, она не стала пользоваться своим положением и заставлять отправлять свой ответ сразу. Она уже немного разбиралась в тюремной дороге и знала, что до вечера каждая малявка с одного корпуса на другой отправляется с большим риском. Поэтому, переписав заново ему первый ответ, она не отправила его сразу по срочной, хотя хата и имя Соломы на мальке предоставляло ей особое положение. А отправив его уже с началом функционирования дороги между корпусами, тут же получила от него ещё один малёк, что вызвало у неё радостное настроение. Раньше, когда они только познакомились и малявы от него шли одна за другой, она даже читать их не хотела, и если бы кто-то сказал ей, что скоро она будет с трепетом открывать каждый новый малёк, она бы ни за что не поверила.

Написав второй ответ, она стала выбирать, какую фотографию ему послать. На тех нескольких карточках, которые ей передали вместе с передачкой родители, она была вместе с Юрием и сейчас смотрела на него уже с сожалением. Он уже не вызывал никакого чувства тоски и трепета, было уже просто жалко его. Она уже совсем не думала о том, что их с Соломой переписка идёт через камеру, где сидит Юрий и что он может об этом узнать. Ольга хорошо понимала, что прежнего отношения к нему уже никогда не вернуть, и что в её сердце зарождается новое чувство. И сейчас, выбирая для Соломы фотографию, она смотрела, чтобы можно было отрезать Юрия так, чтобы было непонятно, что там кто-то был. Отобрав такую, она спросила у девушек: