Текст книги "Солнышкин плывёт а Антарктиду"

Солнышкин отправляется в путь

Утро встретило команду «Даёшь!» отчаянным морозом. Пар валил изо рта такими клубами, что ими можно было жонглировать. Стоило только зазеваться, и носы хрустели, как леденцы, а уши трескались, как морозные стёкла. Поэтому все работали с особенным усердием. И когда Солнышкин поднялся наконец на палубу отдохнуть, большая часть груза лежала уже внизу.

Моряков и Полярников не уходили ни на минуту.

– Надо торопиться! – кричал Полярников. – К вечеру может разыграться пурга!

«Надо торопиться», – тревожно подумал Солнышкин и оглядел горизонт.

Солнце словно примёрзло хвостиком к льдинам и, сердясь, становилось всё красней и красней. Вокруг него вертелся и насмешливо посвистывал ветер.

Маленькие пингвинчики сбивались группками и, как второклашки, толкали друг друга в бока, пробуя согреться. Но ни одного «императора», которого Солнышкин мечтал привезти для Дворца пионеров, здесь не было.

– Ничего, за ледником их тысячи! – решил Солнышкин, потирая нос.

Он взглянул на бронзовый компас. Стрелка неуверенно клонилась из стороны в сторону.

«Колеблется старик», – подумал Солнышкин.

Но впереди ярко горел величественный голубой ледник, а три вершины свысока смотрели прямо на Солнышкина: решится или нет? И Солнышкин вышел в путь.

«Хе-хе, интересно, – подумал съехавший на ящике Стёпка, – интересно, куда это он смотрит? Что он там ещё разглядел?» И решил не отставать. Не будь Солнышкина, вряд ли у него на груди покачивалась бы сейчас жемчужина. И артельщик двинулся за ним.

Снег так скрипел под ногами, что ни один, ни другой не заметили, как за ними отправился в путь ещё один искатель удачи. Он был в тяжёлой волчьей шубе. Ни Солнышкин, ни пингвины его, видимо, не интересовали. Но с артельщика он не спускал маленьких шакальих глазок.

Сверкал снег. Все трое быстро удалялись от парохода и становились похожими на больших чёрных пингвинов.

Дайте, пожалуйста, руку

Солнышкин бежал вперёд, как лёгкий маленький паровозик. Пар отлетал от него вправо, потому что слева, с океана, дул сильный ветер. Но скоро «паровозик» стал странно подпрыгивать и отбивать ногами танец летку-енку. Треща на морозе, перед ним вырастали глыбы льда. Они сверкали и переливались цветными огнями, будто доказывали, что им тоже можно дать любое имя и вовсе незачем идти далеко. Но Солнышкину были нужны настоящие вершины. Он, покрякивая, торопился вперёд и думал, какую вершину лучше штурмовать первой… Ту, что справа, он назовёт именем Перчикова, среднюю, конечно, именем Робинзона, а ту, что слева…

Солнышкин перепрыгнул через полынью и ткнулся носом в сизую ледяную гору. Она, как волна, взлетала вверх, а где-то за ней поднимался величественный хребет с тремя вершинами. Ветер подталкивал покорителя гор и заранее трубил победу.

– Вперёд! – крикнул Солнышкин сам себе и… скатился вниз. – Ничего, плавали! – сказал он, разбежался и с ветерком, как на коньках, промчался снизу вверх. – Есть! – Он вцепился пальцами в верхушку бугра, подтянулся и приоткрыл рот… Хребет вместе с вершинами отодвинулся километров на пять в глубь континента. А по всему белому пространству курилась позёмка, сквозь которую виднелись настоящие королевские пингвины, настоящие «императоры». Солнышкин подул на пальцы, ударил сапогом о сапог, но отступать не собирался. Жаль только, мало времени!

Он уже свесил ноги вниз, готовясь к прыжку, как вдруг за его спиной раздался голос:

– Хе-хе, Солнышкин, дай, пожалуйста, руку!

Он повернулся. Сзади него с сизыми от холода щеками цеплялся за лёд толстый артельщик. Солнышкин удивился. Артельщик тоже торопился к хребту. Солнышкин протянул руку, и Стёпка, взобравшись, пропыхтел:

– Я с тобой, Солнышкин!

– К хребту?

– Да! – кивнул артельщик.

В последнее время он проявлял – хе-хе! – удивительную заботливость и внимание.

– Тогда быстрей! – крикнул Солнышкин.

Они свесили с бугра ноги, и вдруг сзади опять раздался голос:

– Гив ми э хэнд!

Солнышкин подпрыгнул и, балансируя на верхушке, раскрыл рот. Артельщик с удивлением выкатил глаза. Вверх по склону летел доктор Хапкинс, подыскивая слова для перевода: «Дайте, пожалуйста, мне руку».

Солнышкин и Стёпка втащили его наверх.

– И вы тоже? – косясь на доктора, спросил Стёпка.

– Йес! Йес! – воскликнул Хапкинс.

– Пошли! – скомандовал Солнышкин. Времени оставалось в обрез. Он приготовился к прыжку и вдруг замер.

Пока он втаскивал наверх нежданных попутчиков, равнину захватила такая густая метель, что «императоры» виднелись в ней еле заметными тёмными пятнами. Они отступали от океана, как матросы, потерпевшие кораблекрушение. А волны холодного снега догоняли, захлёстывали и сбивали их с ног. Птицы продолжали идти, и казалось, у них нет сил выбраться на берег. Падали птенцы, а взрослые метались в поисках укрытия.

– Сюда! – крикнул Солнышкин. – Сюда!

Но сзади него за спиной раздался знакомый тревожный гудок. Солнышкин оглянулся. Там, у парохода, тоже наступала пурга. Она заматывала в снежный кокон кончик мачты и красный флажок. «Даёшь!» спрятал нос в сугробы. Теперь только за бугром, на котором стоял Солнышкин, оставался ещё тихий, скрытый от пурги уголок.

А путь к хребту уже почти исчезал за белой беснующейся завесой.

– Кажется, пора домой! – забеспокоился артельщик. «К вершинам, к вершинам!..» – вздохнул Солнышкин, но вслух твёрдо сказал:

– На помощь птицам! – и, держась за руку артельщика, бросился вниз.

Артельщик ухватился за Хапкинса и едва не угодил в гущу пингвиньего лагеря.

– Чёрт бы тебя побрал! – глотая снег, прохрипел артельщик. – В такой толчее не только ничего не найдёшь, но ещё всё потеряешь! – Он схватился за грудь.

– На месте? – шёпотом спросил Хапкинс, протянув к нему руки.

Стёпка испуганно отодвинулся и промолчал. Он уже подумывал об обратном пути, но его остановил окрик Солнышкина:

– Держи!

Солнышкин поднимал тяжёлого пингвина. А вокруг него уже толкались десятки громадных белогрудых птиц с короткими чёрными крыльями.

– Этого курятника мне только и не хватало! – проворчал Стёпка, передавая пингвина Хапкинсу, который так и дырявил своими глазками его фуфайку.

– Быстрей, быстрей! – кричал Солнышкин попутчикам и подсаживал ещё одного пингвина. Руки закоченели, пурга била в лицо, и Солнышкину казалось, что у него внутри всё покрывается инеем, как кран у водопроводной колонки, но он не отходил от птиц.

– У-у, чтоб вы провалились! – всхлипывал артельщик. – Скоро вы там кончитесь?! – И передавал пингвинов Хапкинсу. Но уходить без Солнышкина, с одним Хапкинсом, ему не хотелось.

А Солнышкин всё торопил. Солнышкин торопился.

Наконец стая была переправлена. Теперь оставался один вожак. Он всё время стоял сбоку и смотрел, не потерялся ли кто-нибудь в этом вихре. Как капитан, он собирался уходить последним.

– Пошли! – быстро сказал Солнышкин. (Вожак стоял на месте.) – Пошли! – Солнышкин тронул его за крыло.

Громадный пингвин уронил голову ему на плечо. Солнышкин тревожно наклонился к его груди и услышал, как там что-то колыхнулось тихо-тихо.

– Держись! Держись! – прикрикнул Солнышкин. Он оглянулся и вздохнул.

Там за пургой оставался хребет, оставались безымянные вершины, до которых он сумел бы дойти. Ни антарктического снега, ни мороза, ни ветра Солнышкин не боялся. Но оставить в беде погибающую птицу Солнышкин не мог.

– Держись! – повторил он, взваливая пингвина на спину, и тут увидел, как из лап птицы выкатилось большое светлое яйцо. Оно было ещё тёплым и в лёгких пушинках.

Солнышкин хотел было протянуть его артельщику, но передумал, опустил яйцо за пазуху, под свитер, и полез в гору. Снег всё злее впивался в лицо, голова звенела, как колокол, но Солнышкин поднимался вверх. Наконец он поднялся на верхушку горы, выставил вперёд ногу и… полетел в пропасть. Артельщик покатился за ним, а сзади, цепляясь за артельщика, делал сальто мистер Хапкинс.

Солнышкин продолжает путь

Солнышкин высунул голову из сугроба и встряхнулся. Перед глазами мелькнули и пронеслись миллионы белых хлопьев. Рядом, растопырив пальцы, выбирался из снега артельщик, а чуть дальше ворочался снежный ком, из которого торчали руки мистера Хапкинса.

– Яйцо! – вскрикнул испуганно Солнышкин, но провёл рукой по свитеру и успокоился.

– «Яйцо»! Тут из самого чуть яичница не получилась! – ворчал Стёпка.

– Идём скорей! – сказал Солнышкин. Он посмотрел на птицу и, сняв фуфайку, укутал в неё пингвина. Самому ему оставался бабушкин свитер!

– Хе-хе, зачем торопиться? Лучше один выговор, чем две сломанные ноги, – отмахиваясь от снега, промычал артельщик. – Зачем т-т… – И вдруг он схватился за ворот. На шее болтался обрывок шнурка! Стёпка бросился к Хапкинсу Но, нащупав что-то под рубахой, немного успокоился и заторопился за Солнышкиным. – Пошли!

Мороз поджимал так, что коченели носы и на фуфайках трещали пуговицы. Солнышкин спешил к пароходу.

– Держись! Там Челкашкин в два счёта вылечит, – подбадривал он пингвиньего капитана, не чувствуя, что птица становится тяжёлой. Он только всё с большим трудом переставлял ноги и, конечно, не слышал разговора, который вели артельщик и бегущий за ним сугроб средней величины, говоривший голосом Хапкинса.

– Мистер Стёпка, тысяча долларов, пока не выпала.

– Нью-Йорк, Сан-Франциско, Рио-де-Жанейро! – прохрипел Стёпка и в страхе остановился: жемчужина соскользнула в штанину.

– Теперь только пятьсот долларов, – пропел сугроб.

– Нью-Йорк и Сан-Франциско, – сказал артельщик и плотно сдвинул колени.

– Сто долларов, – пропищал Хапкинс.

– Сан-Франциско! – крикнул артельщик и вдруг подскочил, словно сойдя с ума.

Ощупав штанину, которая выбилась из голенища, он взвыл и бросился назад. За ним, подпрыгивая на коротких ногах, помчался сугробчик, в котором трудно было узнать директора крупнейшей торговой фирмы.

– Пропала, пропала! – дрожал артельщик. Он упал на четвереньки и, принюхиваясь к следам, пополз, разгребая вокруг себя снег и льдины.

У полыньи он остановился и схватил что-то сверкнувшее перед его глазами. Но в ту же секунду в его кулак вцепилась хваткая, вынырнувшая из метели рука.

– Моя! – прохрипел артельщик.

– Моя! – взвизгнул из метели мистер Хапкинс. Каждый тянул находку к себе, а пурга наметала вокруг снег, и брызги с океана обдавали всё растущий сугроб…

А Солнышкин пробивался сквозь пургу и нёс на спине большую заснежённую птицу. На секунду он остановился отдохнуть и внезапно услышал, как под свитером что-то громко ударило: тук-тук-тук…

Солнышкин замер. Толчок раздался снова, и там, где лежало пингвинье яйцо, хрустнула скорлупа, а в бок Солнышкину упёрся твёрдый острый клюв.

Солнышкин запустил под свитер руку, и в пальцах у него затрепыхалось маленькое пушистое существо. Он услышал, как чисто и нежно пульсирует крохотное сердечко.

«Живёт!» – улыбнулся Солнышкин. И хотя он очень устал и ему очень хотелось сесть, он ещё быстрей пошёл наперекор вьюге. Но вьюга постепенно меняла направление, кружила, и Солнышкин двигался за ней по невидимому снежному кругу.

Сквозь снег на него иногда падали лучи садящегося солнца. Тогда на бесконечном снежном полотне возникала его огромная тень. И чем сильнее гудела и выше поднималась метель, тем больше разрасталась эта тень, тем быстрей она шагала по гудящим просторам Антарктиды.

Помнить товарищей, павших в бою!

Пионерчиков мрачно бегал по коридору. Только недавно он вернулся на судно в чудесном настроении. Он побывал в домике у полярников. Он взял интервью у иностранных гостей. Судно разгрузили в рекордный срок! И это благодаря его другу Солнышкину! И вдруг беда!

Пионерчиков и Перчиков облазили все трюмы. Они заглядывали под ящики, под брезент и даже подо льдины, но нигде не было следов Солнышкина.

В воздухе раздавались тревожные гудки. Пионерчиков покусывал губы, а в голове у него стучали, складывались горькие и мужественные слова. Он совсем не думал о статьях, о законах и ничего не хотел придумывать, но слова сами настойчиво всплывали в голове.

Внезапно он остановился. С камбуза неслись какие-то сладкие, совсем неуместные запахи. В трагическую минуту кок Борщик беззаботно варил компот! Пионерчиков подскочил к камбузу и захлопнул дверь. Борщик открыл её снова. Хоть это и Антарктида, на камбузе было жарко.

– Прекратите! – крикнул Пионерчиков.

Борщик удивлённо пожал плечами. Откуда ему было знать, что его сладкие запахи мешают складываться мужественным и горьким словам? Он хотел что-то ответить, но Пионерчиков вдруг выхватил из кармана клочок бумаги и огрызком карандаша написал:

 
Помнить товарищей, павших в бою,
Насмерть стоять за команду свою!
 

Он прочитал эти строчки и от неожиданности вздрогнул: это были стихи! Самые настоящие стихи!

Пионерчиков побежал к Перчикову в рубку и, схватив его за руку, снова прочитал только что родившиеся строчки. Ему не хотелось ни похвалы, ни славы. Он просто писал то, что писалось.

Перчиков взял бумажку, посмотрел ещё раз и повторил вслух:

 
Помнить товарищей, павших в бою.
 

– Да ты знаешь, что ты написал? – спросил Перчиков. – Это закон.

– Почему? – не понял Пионерчиков.

– Потому, – приблизился к нему Перчиков, – потому что настоящие стихи – это настоящий закон. От таких слов хочется сделать что-то хорошее!

Он распахнул иллюминатор. И тут они увидели, как вдалеке, по горам, по равнинам, движется гигантская тень человека, на плече у которого лежит какой-то груз.

– Солнышкин! – крикнул Перчиков.

– Солнышкин! – подхватил Пионерчиков. И друзья выскочили из рубки.

– Есть Солнышкин! – кричали они. И побежали одеваться.

Пионерчиков открыл свою каюту, бросился к шкафу и заметил на кровати какой-то незнакомый свёрток. Но зато знакомым почерком на нём было написано: «Тысяча рекордов!» Штурман развернул бумагу, и перед ним сверкнули удивительные коньки необычной формы. Сердце Пионерчикова вздрогнуло и зазвенело, как утренний горн. Пионерчиков надел бушлат и выбежал на палубу.

– Бот на воду! – крикнул он и полез вниз по трапу. Следом за ним спускался старый Робинзон, за которым с лаем летел Верный. Последним, натягивая ушанку, торопился Перчиков.

– Пионерчиков, назад! Вернитесь, Пионерчиков! – раздался сзади голос. Это кричал Моряков. (Только что по его просьбе на поиски пропавших выехал сам Полярников.) – Это не шуточки, Пионерчиков!

Но голос капитана потонул в порыве метели, скрывшей уже от глаз убегающий бот. Конечно, Моряков и сам бросился бы с ними, но оставить судно он не мог.

Что же это такое?

Пурга клонила Солнышкина с боку на бок, как маленькую разбитую лодчонку. Вокруг поднимались волны белого холодного океана, и вихри цеплялись за ноги, как тысячи снежных кальмаров. Солнышкин сделал неверный шаг – он уже не чувствовал ног – и споткнулся. Птица съехала со спины, и только тут он увидел, что глаза пингвиньего капитана уже покрыты белым морозным инеем…

Стало совсем холодно. Стало так холодно, что даже сама метель взвизгнула от мороза.

«Надо идти», – подумал Солнышкин, но его ноги примёрзли ко льду, как причальные тумбы.

– Надо же идти! – крикнул себе Солнышкин, но голова устало сползла на грудь, и на чубчике закачалась ледышка.

«Вот и всё, – прикрыв глаза, подумал он. – Вот тебе и океаны, и жемчужины. Вот тебе „пик Марины“ и „пик Перчикова“!»

Он протёр кулаком слипающиеся глаза и перед самым своим носом заметил стрелку компаса, которая, как ни странно, указывала: норд! норд!

«Совсем спятил старый!» – грустно усмехнулся Солнышкин.

И тут у самого его сердца, под ребро, ударил маленький крепкий клюв – и Солнышкин очнулся: «А как же птенец?!» Он опустил руку под свитер, и в ладони у него зашевелилось маленькое пушистое существо. «Как цыплёнок, дома, у бабушки», – подумал Солнышкин, вспомнил свой дом, запах осеннего леса, и ему показалось, что он стоит на лесной дороге рядом с селом, будто ноги его окунулись в тёплую солнечную пыль, и что вокруг шумит не метель, а яркая листва на деревьях.

– Ничего, – сказал Солнышкин, садясь в снег. – Сейчас мы выйдем на дорогу. Вон уже село близко. Вон тракторы едут и лают собаки. А вот моторка тарахтит на реке.

И действительно, рядом послышался шум мотора, а ещё ближе раздался гул трактора. Это с моря подходил бот Пионерчикова, а по льдам грохотал вездеход Полярникова. И скоро сквозь шум пробился незнакомый голос:

– Да это же обыкновенный пингвин, мистер Полярников!

– Но послушайте, господа, разве пингвины ходят в сапогах? – Полярников отвечал выглядывающим из вездехода представителям американской холодильной фирмы, которые отправились на поиски шефа.

Солнышкин приоткрыл глаз и сквозь хлопья снега увидел над собой доброе лицо Робинзона. И в ту же минуту над его ухом снова раздался голос Полярникова:

– Снегом! Трите его снегом!

Щёки Солнышкина лизал Верный. Рядом стоял Перчиков. Он отогревал своему другу руки, а Пионерчиков оттирал Солнышкину уши снегом.

– Ты на коньках? – спросил Солнышкин, но Пионерчиков только погрозил ему кулаком.

Пока Солнышкин отогревался, все начали коченеть.

– А где же Хапкинс и артельщик? – спросил Полярников.

Солнышкин пожал плечами. Он так и не понял, куда они делись.

Но Верный, кажется, это понимал. Он поднял уши, понюхал воздух и, направляясь к большому торосу у края полыньи, злобно зарычал.

– Что с ним? – спросил Перчиков.

– Не знаю, – качнул головой Пионерчиков.

Солнышкин тоже ничего не понимал. Пёс, рыча и нервничая, рыл снег и хватал зубами сугроб. Метель относила его в сторону, но он снова набрасывался на ледяную глыбу.

– А ну-ка, позвольте, я посвечу фонарём, – обратился Полярников к Перчикову. В антарктическую стужу и днём приходилось на всякий случай носить фонарь. – Кажется, пёс бросается не зря! Там что-то есть.

– Банка с эскимо! – рассмеялся кто-то из американцев.

– Господа, это Антарктида! – сказал Полярников, и, словно подтверждая его слова, воющий заряд снега обрушился на замёрзших людей.

Полярников направил луч фонарика на торос. Все прильнули носами к льдине и оцепенели: в глубине сверкающего льда, злобно вцепившись друг в друга и вырывая что-то из рук, леденели Хапкинс и артельщик. Представители морозильной фирмы вытянули шеи. Такого они не видели даже в самых громадных холодильных установках. Сухонький Робинзон как-то странно прищурил глаз, Полярников вздохнул. И все посмотрели на Солнышкина. Но Солнышкин и сам терялся перед зловещей загадкой.

Самые страшные слова

Моряков шагал по палубе, засыпанный снегом, как Дед Мороз, и мрачно всматривался в пургу. Борт парохода словно покрыли маленькие живые сугробы – это команда ожидала товарищей. Петькин, закутанный в тулуп, не терял времени – потихоньку ловил на удочку рыбу и относил на камбуз Борщику. Бывалый кок не жалел огня, он специально раскрыл дверь камбуза пошире, чтобы друзья могли по запаху точнее определить обратный курс.

– Идут! – вдруг сказал Бурун, подставив стуже ухо. Ему послышалось вдалеке лёгкое тарахтение.

Моряков покачал головой. Он придумал самые страшные слова, которые он сейчас скажет этому мальчишке Пионерчикову.

– Идут, – повторил Бурун, прочистив ухо от снега.

– Неужели? – насторожился Моряков.

– Ми́лей дальше или ми́лей ближе, – сказал Ветерков, кутая горло, – но идут.

Тютелька в тютельку промолчал, потому что ничего не слышал.

Но Моряков уже бросился к борту. Среди льдин толкался маленький бот, на носу которого стоял Пионерчиков.

– Да вы знаете что?! – крикнул ему Моряков.

– Что? – спросил Пионерчиков, вобрав голову в плечи. Он ожидал чего угодно.

Моряков взмахнул рукой, поднял вверх палец и тут увидел сидящего рядом с Перчиковым Солнышкина. Моряков вскинул вверх вторую руку и снова, но уже совсем по-другому, торжествуя, воскликнул:

– Да вы знаете что?! Пионерчиков ещё ниже опустил голову. И тогда Моряков сказал:

– Вы, кажется, будете капитаном, Пионерчиков! Пионерчиков покачнулся. Этого он, конечно, не ожидал.

– Но где же остальные? – уже сурово спросил Моряков.

В это время по берегу к «Даёшь!» подкатил вездеход, и, прыгая с него на трап, представители холодильной фирмы сказали:

– Превратились в мороженое!

– Как это понимать? – удивился Моряков.

– Так и понимать, – ответил Полярников, застёгивая тёплую собачью куртку.

Следом за ним из вездехода вышел Робинзон.

– Но что случилось? – спросил Моряков.

И все снова повернулись к Солнышкину, который держал в руке маленького птенца. Но что Солнышкин мог добавить к тому, что видели все?

Она принадлежит Солнышкину!

Метель улеглась. Солнце снова лежало на льдинах как ни в чём не бывало.

Моряков всё ходил по палубе.

«Что же произошло? Из-за чего они могли поссориться?» – думал он, потирая пальцами лоб.

– Так что же делать? – спросил Пионерчиков.

– Разбить лёд! – сказал Бурун.

– Но это невозможно! – воскликнул Полярников. – Это всё-таки не мороженое. Они так крепко вцепились друг в друга, что их не оторвёшь!

– А что думает по этому поводу наш доктор? – спросил Моряков, глядя на Челкашкина. – Может, они оживут, если их разморозить?

– Извините, – сказал Челкашкин, – но современная наука ещё не достигла таких высот. Придётся подождать, – подумал он вслух, – лет двадцать… И вообще я не собираюсь исцелять негодяев.

– Но ведь вы же врач! Врач, а не судья! – повысил голос Моряков. – Ваш долг помогать любому человеку! Тем более то, что они негодяи, нужно ещё доказать.

– Так в чём же дело? Что у них случилось? – вернулся к прежнему вопросу Полярников.

И в это время, прорываясь сквозь толпу, на палубу влетел запыхавшийся Верный. Он быстро переступал с лапы на лапу, на боках у него звенели сосульки, а в зубах болтался целлофановый пакет. Пёс, рыча, бросил его к ногам Морякова. По палубе что-то покатилось. Моряков быстро наклонился, и на ладони у него замерцала удивительная жемчужина величиной с голубиное яйцо.

Все изумлённо подались вперёд.

– Позвольте, – нарушил тишину Челкашкин, потирая усики, – но это пакет от лекарства, которое я выписал артельщику.

– Кому? – спросил Перчиков.

– Артельщику, – подтвердил Челкашкин.

– Тогда всё понятно! Всё понятно! – в возбуждении воскликнул Перчиков. Он сразу вспомнил маленькую лагуну, акулу и внезапно появившуюся опухоль на щеке артельщика. – Тогда всё понятно! Это жемчужина Солнышкина!

Перчиков бросился сквозь толпу и схватил за руку друга, который стоял в стороне, отогревая в ладонях маленького птенца.

– Смотри! – крикнул радист, показывая Солнышкину жемчужину.

– А где вы её взяли? – удивился Солнышкин. Он до сих пор думал, что его жемчужина осталась в лагуне у далёкого маленького острова.

Все замолчали, зато Верный завертелся и залился отчаянным лаем.

– Кажется, теперь всё понятно, – сказал Моряков.

– Понятно! – иронически закивали представители морозильной фирмы. Они имели в виду своего хозяина.

А Робинзон, который стоял рядом с Полярниковым, грустно заметил:

– Да, когда-нибудь человек приходит к тому, чего он заслуживает…

Потом старый инспектор едва заметно кивнул Полярникову, и никто не обратил внимания, как он выбрался из толпы…

Итак, артельщик и Хапкинс оставались в Антарктиде ждать новых достижений науки. Нужно только добавить, что во время одного из штормов льдина откололась от материка и отплыла в неизвестном направлении. А вскоре после этого некоторые суда стали встречать громадный айсберг, внутри которого можно было разглядеть две странные фигуры. Кто-то из моряков утверждает, что порой фигуры оживали и начинали злобно трясти друг друга. Некоторые даже слышали доносившиеся оттуда крики: «Моя! Моя!» Но это уже, конечно, относится к области фантазии.

А между тем часы на пароходе «Даёшь!» точно показывали время отхода.

Полярников обнял Морякова, попрощался с командой и быстро сошёл вниз по трапу, чему-то весело улыбаясь. На берегу уже собралась чуть не вся станция. Вверх летели шапки, рукавицы.

И с каждой минутой всё увеличивались толпы пингвинов. Птицы толкались, подпрыгивали, словно хотели кого-то разглядеть, и махали вслед пароходу своими короткими крылышками.

Боцман выбирал тросы. Антарктида оставалась позади.

Солнышкин тихо спустился в каюту. Ему было грустно. Так бывает всегда, когда впервые прощаешься с далёкими землями. И всё-таки он улыбался. На одной руке у него сидел и с любопытством осматривал своё новое жильё маленький пингвиненок, а в другой руке ясным перламутровым светом сияла жемчужина. Не жемчужина, а целый пионерский дворец! Под ногами спокойно стучала машина, и глаза у Солнышкина начинали слипаться.