Текст книги "Под стук колес. Дорожные истории"

Мертвая лощина
Повесть

1

Начать придется с напоминания, что в 1915 году, во время первой мировой войны, Россия приняла на себя главный удар германских, но в основном – австровенгерских, армий. И поскольку наши солдаты, ведомые в атаку храбрыми офицерами, почти всегда в штыковой схватке били супостата (так называли общим объединенным наименованием в народе в то время немцев и австрияков), Генштаб армии Германии, а затем и Генштаб Австро-Венгрии разослали по войскам наисекретнейшую директиву – выбивать всеми силами в первую очередь русских офицеров.

Дабы максимально ослабить русскую армию – ведь рядовыми в ней были призванные в армию русские крестьяне – сплошь даже неграмотные.

Так что, если лишить такую армию офицерского состава…

Это и было сделано. Обучили снайперов, и результат оказался налицо – уже в 1915 году чуть ли ни 2/3 офицерского состава русской армии были убиты либо ранены, а наступление нашей армии захлебнулось.

Зачем нам эта общеизвестная историческая справка? Да затем, что герой наш, который сейчас появится на сцене, подпоручик Алексей Русин – выходец из семьи промышленных рабочих. Причем – высокопрофессиональных, потомственных рабочих, тех, что не просто грамоте были обучены, но и книги читали, и спектакли рабочего театра посещали чаще, чем церковь.

А Алеша Русин вообще закончил реальное училище и готовился поступать учиться куда-нибудь еще, но началась война, и оказался Алеша сначала в армии, потом на краткосрочных офицерских курсах, ну, а к лету 1915-го года – на австро-венгерском фронте.

Просто до первой мировой войны офицером стать выходцу из рабочей семьи, да и вообще не-дворянину, было невозможно.

Но где же напастись столько дворян, когда за русскими офицерами на Восточном фронте немцы и австрийцы буквально вели охоту?

Вот и пришлось начать подготовку офицеров российской армии из разночинцев – а уж такие, как Алеша Русин – грамотные, законопослушные – представляли из себя прекрасных кандидатов в офицерские чины.

К моменту, с которого начнем мы описание жутких событий, что случились с подпоручиком Алексеем Русиным, командиром одной из рот Таганрогского им. Великого князя Константина, полка, 20-летний Алеша успел и повоевать и, вот ведь повезло парню! – хоть не раз и поднимал он своих солдат в атаку – ни разу не оказаться раненым.

Как-то обходили пули его стороной.

Стояло начало сентября 1915 года. В Прикарпатье, где проходили боевые позиции, занимаемые в то время воинами Таганрогского полка, природа находилась в том состоянии, которое мы называем бабьим летом – днем было солнечно и тепло, ночью – прохладно, но не холодно. Горы в этой местности были невысокими, скорее это были поросшие густым лиственным лесом холмы. Правда, повыше, ближе к вершинам каменистых выступов гор, лиственный лес сменяли хвойные породы, здесь было поэтому в лесах и темнее, и прохладнее. Да, пожалуй, и почва была здесь сырой – по крайней мере, местами даже чавкала под лошадиным копытом или ногой человека – это смотря кто как передвигался – конным либо пешим порядком.

Ни это – на верхотуре. А в низинах и на склонах холмов лиственные леса стояли почти сплошь зеленые еще, лишь местами кроны деревьев чуть коснулись краски увядания – желтая да оранжевая. А вот до багряных оттенков еще не дошло – деревья багрянцем возьмутся попозже, в октябре.

Алексей в сопровождении двух своих солдат, рядовых Ивана Перепелкина и Данилы Сырцова – воинов опытных, попавших на фронт еще в августе 1914-го года, то есть сразу по началу войны, ехал по описанным выше местам в командировку во Львов, где находился в это время штаб фронта.

При себе у него был пакет с планом и картой боевых действий.

Вечерело, но было еще светло – время заката лишь близилось пока, и о ночевке никто еще не помышлял.

О чем думали ехавшие на лошадях неспешным шагом чуть позади своего командира рядовые Перепелкин и Сырцов – неизвестно. А вот Алексей все время прокручивал свой разговор с командиром батальона штабс-капитаном Ельцовым Федором Кузьмичем.

Казалось бы – разговор как разговор. Но Алексея нервировало, что за его спиной сидел, покуривая, какой-то поручик. И хотя он поначалу молчал все время, лишь пускал, выдыхая, дым в сторону, чтобы не обкуривать спину стоявшего перед ним подпоручика, все равно Алексей чувствовал за спиной его присутствие и волну какого-то тягостного недовольства, что исходила от одетого в новенькую, с иголочки, форму незнакомого ему офицера.

– Алексей Петрович, – начал Ельцов, когда вошедший в блиндаж Русин по всем правилам доложился о прибытии, – хочу послать вас с порученьицем во Львов.

Тут он усмехнулся:

– Пусть уж немчура и астрияки называют Львов Лембергом, а для нас это – древний град Львов, основанный еще великим князем Даниилом Галицким…

Он продолжил далее:

– Нужно доставить пакет в разведотдел фронта – здесь вот написано, кому именно. Если не будет адресата – передадите через адъютанта командующего пакет представителю Генштаба – только обязательно скажите, чтобы в собственные руки адъютант передал.

Здесь карта, донесение и план наших действий. Пакет секретный, поэтому посылать приходится не с обычной фельдъегерской почтой, о офицерским порученцем… вы уж извините, что выбор пал на вас, но у нас в батальоне вы единственный, кто ни разу с начала нынешней кампании не был ранен – слава о вас идет, что везучий вы. А сведения в пакете – наиважнейшие, и должны попасть в штаб фронта в обязательном порядке.

Думаю, за два-три дня вы управитесь…

И вот тут-то подал голос сидевший позади лощеный поручик.

– Молодой человек, – сказал он, вставая, подойдя к столу и растирая окурок в пепельнице. – Позвольте представиться – поручик Осинский, военная разведка. Позвольте-ка вашу карту из планшетки…

Русин достал из планшета карту, которую получил с началом летней кампании, как и все командиры рот Таганрогского полка.

– Мы находимся вот тут, – Осинский пальцем ткнул почти в середину карты. – Двигаться будете на лошадях, в сопровождении двух-трех солдат – выберите сами из числа своих, поопытнее и понадежнее. В известность их поставите только о цели командировки, ну, и необходимости доставить пакет любой ценой. Любой ценой, слышите, подпоручик? В штаб фронта. Адресатов вам ваш командир назвал.

После недавних боев железная дорога приведена в негодность, телеграф тоже только начали восстанавливать. Так что… Алексей Петрович, сведения здесь, как уже упомянул Федор Кузьмич – наиважнейшие.

Пойдете следующим маршрутом – дорогой на город Густов, обойдете город справа, затем выйдете к Черному ущелью и перейдете его по мосту – вот тут! Далее лесом в юго-западном направлении проследуете к дороге Львов – Огуй, и затем – по шоссе во Львов, в штаб… Торопиться не нужно, главное доставить пакет…

Все это время палец поручика двигался по поверхности карты, и Алексей обратил внимание на никак не вяжущиеся с остальным внешним видом поручика пальцы руки – ногти были словно бы обломаны, под ними виднелась черная грязь.

Или копоть.

Наверное, сам Осинский заметил это обстоятельство и торопливо убрал ладонь с карты.

– Подпоручик, запомните главное. Придерживайтесь маршрута, строго, неуклонно двигайтесь тем путем, что я вам сейчас назвал. Главное – не уклоняйтесь к северу от Черного ущелья, вглубь леса. Помните – ваш путь лежит строго на юго-запад, к дороге на Львов.

Алексей наклонился над картой.

– Но позвольте, господа! – сказал он. – Это же такой крюк к югу…

– Так надо! – коротко ответствовал поручик.

– Да уж, Алексей, ты, пожалуйста, строго выполняй инструктаж, – добавил штабс-капитан Ельцов. – Ну, конечно, если вдруг особые обстоятельства…

– О чем вы, Федор Кузьмич? – недовольно перебил командира батальона Осинский. – Ну, какие такие обстоятельства? Получил пакет, сел на лошадь, через два дня доставил пакет…

– А такие, Аркадий Викторович! – крепнувшим голосом продолжил Ельцов. – На руки на свои посмотрите! Я вот их сейчас увидел и вспомнил, что вы давеча после возвращения рассказывали…

Офицер-разведчик, словно бы впервые увидев, посмотрел на свои руки – кисти их были ободраны, ногти на пальцах обломаны, кожа покрыта то ли копотью, то ли жирной какой-то грязью…

– Ладно, Федор Кузьмич… – подумав немного, сказал поручик и, закурив новую папиросу, сказал:

– Вот что, юноша… – Алексей мгновенно подобрался и насторожился – из уст поручика, который был на глазок старше его лет на пять-семь, такое обращение можно было воспринять и как оскорбление.

– Да вы успокойтесь! – Осинский заметил свою оговорку и поправил себя: – Мы приказываем вам – в случае о с о б ы х непредвиденных обстоятельств вы можете вскрыть пакет и ознакомиться с донесением.

Теперь Алексей пришел в состояние недоумения – он ведь прослужил (да что там – и воевал!) почти год, все происходящее совершенно выбивалось из привычных рамок армейских отношений.

Он привык получать четкие приказы, сам отдавал такие же, а здесь…

И он осторожно поинтересовал – что, вообще-то еще больше выходило за рамки армейских уставных правил:

– Федор Кузьмич, что значит – особых обстоятельств?

И, поскольку штабс-капитан в ответ лишь пожал плечами, Русин повернулся к Осинскому.

– Соблаговолите объяснить, господин поручик, что я должен буду все-таки понимать под особыми обстоятельствами?

– Успокойтесь, подпоручик, – как-то устало ответил ему разведчик. – Строго придерживайтесь маршрута – и не будет никаких обстоятельств и неожиданностей. А коли появятся – вы сами поймете безошибочно, что пришла пора вскрыть конверт. Вы ведь – не зеленый новобранец, вы летнюю кампанию нынешнюю все прошли, так что догадаетесь, не беспокойтесь. Вот только боюсь – не очень-то помогут вам полученные из пакета сведения.

– Да уж, Алексей, это и есть, опасаюсь, тот случай, что в Библии объясняется фразой «Многия знания умножают многия печали…»

И вот тут Алексей решил проявить твердость.

– Вы можете объясняться яснее? К чему я должен быть готов?

Командир батальона и разведчик переглянулись, а потом Осинский сказал:

– Главное – что могут появиться не просто особые, а непредвиденные обстоятельства. А коли они непредвиденные – ну, что мы вам можем сказать яснее того, что уже сказали?

– Ты, Алексей, главное – строго придерживайся маршрута, – добавил штабс-капитан уже в который раз.

Когда Алексей вышел из блиндажа и пошел к себе в роту, его догнал вскоре Осинский и придержал за руку.

– Есть у вас в роте ручные гранаты? – спросил он.

– Есть, – ответил Алексей.

– А ручного пулемета, случайно, нет?

– Есть один, «льюис», английский…

– Вы хотели определенности? Определенности описать не в силах, но совет вам дать могу – на всякий случай возьмите с собой заводную лошадь и как следует нагрузите ее. Пулемет, ручные гранаты, побольше патронов… Скорее всего, это вам не пригодится, но, на всякий случай… И не забудьте взять с собой солдат опытных, обстрелянных…

Вот поэтому за рядовым Сырцовым на поводу неспешно шла груженая четвертая лошадь. Поверх укутанной в брезент поклажи на спине у нее был крепко привязан «льюис» с толстым стволом и прищелкнутым к затворному устройству снаряженным круглым диском.

Так что пулемет был готов к стрельбе – снимай с лошади и поливая пулями все вокруг.

Разговор состоялся вчера вечером. А сегодня рано утром Алексей с двумя видавшими виды солдатами уже неспешно двигался на выполнение задания.

Именно неспешно – время для выполнения поручения ему почему-то определено не было – он только утром сообразил про это обстоятельство, но было поздно – они уже отъехали километров пятнадцать – не возвращаться же было назад?

Раз не сказали, к какому сроку доставить – значит, нечего и спешить.

А расстояние в километрах – это сейчас меряют, тогда в ходу была мера длины – версты.

Но нам теперь, в нынешнее время, сподручнее будет в нашем рассказе использовать километры, а не версты.

Тем временем наступил уже вечер, солнце пало за находящуюся за их спинами горку, и, пока не начало смеркаться, решили начать оборудовать ночлег – нашли место у крутого склона холма, заросшего карпатскими елями, с ручьем, журчащим неподалеку. Под могучим дубом, где почва была сухой, а трава – еще не начала жухнуть, вскоре горел костер, над которым был подвешен котелок с начавшей отдавать приятным ароматом пшеничной крупы кашей.

Расседланные лошади были привязаны к низко опущенной к земле толстой дубовой ветке длинными поводами, и щипали траву, неспешно двигаясь тут же, возле дерева.

Седельные сумки лошадей и поклажа заводной лошади были аккуратно сложены рядом с толстым дубовым стволом.

– Щас, вашбродь, кашка допреет, мы ее шинелкой укутаем и она дойдет – пальцы оближите!

– А мы ее сейчас улучшим! – весело сказал Алексей. – Ну-ка, Перепелкин, неси кашу сюда!

Он достал из висевших на поясе ножен австрийский штык-нож, потом подошел к горе поклажи и достал из своей сидельной сумки банку мясных консервов из офицерского доппайка, Консервы были получены его денщиком вчера вечером и заботливо затем упакованы вместе с другим имуществом, предназначенным в дорогу.

Ловко вскрыв жестяную банку, Алексей вывалил содержимое в котелок.

К запаху пшеничной крупы прибавился острый аромат тушеного мяса.

– Ай, славно, Алексей Петрович! – сказал подошедший Данила Сырцов.

Он достал из-за голенища ложку, из фляжки ополоснул ее ключевой водой, и принялся размешивать содержимое котелка.

А над костром уже закипал котелок с водой для чая.

Пока оба котелка, укутанные шинелями, «доходили», рядовые сноровисто поднялись по склону и наломали еловых лап, из которых вокруг костра соорудили три мягких ложа. Накрытые брезентом, они должны были послужить постелями.

Тем временем наступил поздний вечер – с гор спускался туман и затягивал низины, которые лежали впереди – завтра всем троим предстоял путь именно туда. Где-то там находилось Черное ущелье и единственный на много километров влево и вправо (если верить карте) мост, перекинутый через него.

Алексей лежал на лапнике, зубами пережевывая травинку, и смотрел на вершины гор слева от них, которые пока еще были освещены уже сильно покрасневшим светом вечернего солнца.

Стояла тишина, цикады уже молчали – уснули до следующей весны. Наступил момент ночного н а ч а л а – его возвестил застрекотавший свою песнь первый лесной сверчок. Вскоре к нему присоединился второй, третий, четвертый…

«Странно, думал Алексей, глядя, как солдаты сноровисто раскладывают кашу по металлическим походным мискам, а в кружки разливают ароматно пахнувший травами и листьями чай – зачем чайная заварка, когда в лесу в изобилии растут и смородина, и малина? Странно, но почему-то совсем не было слышно птиц – вроде по пути воронки из-под снарядов не попадались, так что боев здесь не было – куда же живность лесная подевалась»?

Впрочем, «журчание» сверчков полностью заменяло все остальные возможные шумы ночного леса.

2

После еды, которую все неустанно нахваливали, и неспешного чаепития все закурили, причем Алексей угостил солдат папиросами, которые также входили в офицерский паек.

Сначала молчали, потом, как водится, начали звучать различные солдатские истории, которые случились либо с ними самими, либо с тем, кого солдаты знали.

Истории, конечно, были о разных разностях, которых, вообще-то, стараются к ночи не поминать, но на самом деле в жизни постоянно только это и делают – ну, как русским людям не начать с наступлением сумерек пугать друг друга, если, к примеру, случается собраться на посиделки? Или, скажем, в ночном, во время выпаса лошадей?

Солдаты были из крестьян, а значит – знали множество историй про ведьм, колдунов и прочую чертовщицу.

Алексей, улыбаясь, помалкивал, – слушал. Сам он был из потомственных рабочих, а посему не очень-то религиозен, да и в «страшилки», коими пугают ночами в деревнях, не очень-то верил.

Правда, оба солдата не случайно воевали в Таганрогском имени Великого князя Константина, полку. Полк формировался в Херсонской губернии, крестьяне там были переселенцами, причем – из самых различных губерний Российской империи.

Родители Ивана Перепелкина как раз и были родом из этих мест, и рядовой Перепелкин хорошо знал фольклор Западной Украины и Прикарпатья.

– Слышали про вурдалака Драгулу? – начал он очередной рассказ. – Так он из этьих мест был…

– Не Драгула, а Дракула, и он не из этим мест – это дальше, в Румынии, – поправил Перепелкина Алексей.

– Э-э, нет, вашбродь, Алексей Петрович, то другой был, ранешний! А здешний был князем, Драгомиров, кажись, вот его Драгулом и назвали.

– Ну-ну! – заинтересовался Русин. То, что в рассказе будет присутствовать историческая конкретика, фигурировать реально жившие здесь люди, привлекло внимание Алексея.

Частенько в таких историях отражалась действительность, правда – искаженная позднее из-за крестьянских вымыслов, но тем не менее – не придуманная вообще, а, возможно, имеющая корнями нечто, происходившее когда-то на самом деле.

– Они, то есть князь здешний, раскопали какую-то старинную могилу, – начал рассказ Перепелкин. – А могила не простая была – старики говорили, что вурдалачья. Упырь в ней был когда-то давно закопан…

– Это как? – покуривая мелкими затяжками папироску, чтобы продлить удовольствием, спросил Данила Сырцов. Он был по возрасту старше, и хотя воевали они с Перепелкиным вместе с первого дня, как был сформирован Таганрогский полк, отличался от более молодого товарища практичностью и свойственной крестьянам основательностью. Ну, и также – скептицизмом. – Откуда вдруг взялась вурдалачья могила и зачем ее раскапывать?

– Да подожди ты! – начал волноваться Перепелкин. Так всегда волнуется рассказчик, который припас что-то необычное за пазухой и готовится это необычное достать – а тут ему мешали. – Ну, какая разница – откуда взялась могила? А раскапывал князь Драгомиров все подряд – он этой увлекался, как ее… арге… нет, архоло…

– Археологией, – подсказал начитанный Алексей, улыбаясь.

– Точно, ей самой! – подтвердил Перепелкин. – Эти, как вы сказали, вашбродь? Архе…

– Археологи!

– Ну, да, они всегда все старое раскопывают. Ну, вот он, князь то есть, и раскапывал. А могила эта была на горке замаскирована, и он на нее случайно наткнулся…

– Это как? – Сырцов приподнялся и бросил окурок в костер.

– Ну, не знаю. Данила, ты не перебивай!

– Действительно, вы, Сырцов, никак не даете закончить Ивану его историю.

Алексей по большому счету к рассказу Перепелкина уже потерял интерес – сколько таких баек в детстве он наслушался от соседских ребят? Когда вечерами собирались на чьем-нибудь крыльце и начинали пугать друг друга… И непременно про упыря или вурдалака кто-нибудь вспомнит. И тогда обязательно – один и тот же набор – кто-то раскапывал старую могилу, там оказался вурдалак, он укусил, и на свет появился новый вурдалак… И конец всегда один и тот же – кто-нибудь осиновым колом пробьет сердце вурдалаку, и его душа успокоится. И обязательно заканчиваются истории так: «А только старый вурдалака по-прежнему в той могилке лежит и ждет, когда кто-нибудь могилу опять раскопает…

Ну вот, так и есть! Алексей вернулся мыслями к происходящему рядом, и стал вновь слушать рассказ Перепелкина.

– И князь, как стал вурдалаком, всю свою семью убил, а потом стал крестьянок в деревнях ночами кусать – кровь пил. А потом, когда все окна деревенских домов уже были с наклеенными крестами на стекле, над дверями вязанки чеснока, и в каждом доме по ночам кто-нибудь не спал, а сидел посередь комнаты со святой водой наготове…

«Ну, конец князю-вурдалаку!», – с ленцой подумал Алексей.

И как в воду глядел.

– Князь трое суток летал в деревню и стучался в двери, – со страхом и таинственностью в голосе говорил тем временем Перепелкин. – А крови-то новой напиться так и не нашел! Ну, и умер! Старики говорят – улетел в ту старую могилу, что раскопал, и там залег с хозяином.

– Пока кто-нибудь снова их не раскопает, – закончил за него историю Алексей. – Иван Иванович, это же все неправда! Ну, вот скажите – князь прилетел, лег в старую могилу, умер, так?

– Точно так, вашбродь Алексей Петрович, – подтвердил Перепелкин.

– Ну, а кто же могилу закопал? – спросил Алексей.

На какое-то время наступила тишина – и Русин, и Сырцов ждали ответа.

– А-а-а! – махнул рукой Перепелкин. – Ну, откуда мне знать?

– А ты подумай, Иван, подумай! – сказал рассудительный Сырцов. И, обращаясь к подпоручику, спросил:

– Алексей Петрович, я что хотел спросить… А чего это вам этот поручик говорил давеча? Ну, когда вы от командира нашего, их брагородия Федора Кузьмича, шли?

Алексей повернул голову к солдату – вопрос такой был сродни панибратству. Алексей Русин, как выходец из рабочих, с подчиненными, да и вообще с солдатами, старался говорить уважительно – называл по имени, или имени-отчеству даже, это – смотря по возрасту солдата. Но спрашивать офицера, о чем он разговаривал с другим офицером – граничило с панибратством, а можно сказать – что было просто хамством.

Сырцов это понял, и стал объяснять:

– Вашбродь, вы не подумайте чего… Просто поручик этот как раз возвращался с высотки, когда я был в передовом карауле. Я в секрете, в окопчике лежал, вместе с Кузьмой Сыроежкиным, а их благородие, весь чумазый, оборванный оттуда, с высотки, значит, ползли… И за собой какую-то железяку тащили. На веревке…

– Погоди-ка, Данила Ионыч, погоди! – перебил его Алексей, вмиг забывший и о возможном панибратстве, и о князе-упыре, и вообще обо всем. Необычный поручик с поврежденными кистями рук нет-нет – да и вспоминался ему всю дорогу. – Давайте-ка по-порядку – когда это было? С какой именно высотки полз поручик? Что за железяку тащил? Не торопись, пожалуйста, Данила Ионыч, не спеши!

– Ну, тогда так, Алексей Петрович, – начал, не спеша, рассказ рядовой Сырцов. Но перед этим насыпал на клочок бумаги щепоть махры, ловко свернул ее и кончиком языка провел по краю бумаги, заклеив после этого самокрутку.

– Значит, когда третьего дня мы высотку хотели взять, но поначалу ничего не получалось, пока из пушек ее всю не исковыряли – вот, почитай, все однако и началось. Я-то сам, как на духу говорю, этого не видел, но когда мы давеча с Кузьмой лежали в секрете и мимо поручик прополз, Кузьма опосля мне все и рассказал.

Он закурил и со вкусом затянулся.

– Хороший у вас табачок, Алексей Петрович, а слабоват… Ну, вот. Когда, значит, мы в штыковую пошли, наши пушки еще били по высотке, и ничего слышно не было. Я-то шел в линии слева, и ничего видеть не мог, а вот Кузьма – справа. Он, говорит, все видел – и как на соседней высотке рвануло – вроде как наши пушкари случайно не туда попали, куда целили, и как оттуда что-то на нашу высотку перелетело. Он так и сказал – перелетело, говорит, быстро, как вроде птица, только еще быстрее. И там опять рвануло, но ведь не поймешь – что. Вашбродь, я его пытал – а что, говорю, рвануло, как это? Но ему ведь не до того было – атака ведь шла, мы в аккурат с австрияками сошлись, ну, и…

Кузьма поэтому ничего больше и не видел – взрыв, говорит был, как взрыв… Наши снаряды так взрываются… А после атаки их благородие прапорщик Благоев всех выспрашивал – кто видел, как с соседней высотки что-то летело?

– И что кто видел? – с жадным любопытством спросил Алексей.

– Да не знаю я, вашбродь. Только к вечеру этот поручик у нас в расположении, значит, и объявился – его, видать их благородие прапорщик и вызвали. Штабной он… Это я видел – как он со стороны дороги шел, весь чистенький… А мужики говорили, что на автомобиле он приехал, да только до нас не доехал – сломался автомобиль! Дороги-то разбитые все! Ну, вот…

Он замолчал, в раздумьи затягиваясь и выпуская едучий дым. Редкие уже в это время года комары, попав в струю дыма, падали замертво.

– Данила Ионович, – чуть ли не взмолился Алексей, буквально умирая от любопытства. – Что дальше-то было? Как поручик этот на высотку попал, откуда он полз, почему, говорите вы, оборванный да чумазый? И что за железяка эта, которую он на веревке тащил?

– Вашбродь, ну не знаю я, как штабной поручик на высотку попал… Мы ведь супостатов из окопов выбили, заняли линию траншей, потом вы сами распорядились впереди секреты выставить… Я вот с Кузьмой Сыроежкиным и попал в секрет ночной… Позавчерашней ночью, значит… А вершину высотки мы ведь не занимали – она же скалистая, никак невозможно укрепиться, да и что там делать-то… Ну, и уже заполночь слышу я – шорох, присмотрелись с Кузьмой… Вот тут в соседний пустой окопчик их благородие и плюхнулся. Ну, видно было плохо – только и разглядели, что весь он оборванный, а лица не видно – черное, чумазый, значит.

Смотрим – он веревку тянет какую-то, подтянул, и что-то упало в его окопчик, и звякнуло так, как железяка какая…

А что там было – мы не видели – темно сильно было…

– А вы почему не окликнули его, как положено?

– Окликнули, как же! Кузьма шепотом спросил: «Стой, кто идет?» А этот поручик отвечает: «Свои, свои!» И рукой по плечу похлопал – ну, звездочки, значит, блестят даже в темноте, видно – наш офицер…

– Но ты говорил – весь чумазый…

– Так он рукой когда на погон показывал – видно было… Рука черная и ободранная…

– Ну, а дальше как что было?

– Ну, а чего дальше-то? Он веревку отвязал, что-то взял подмышку и уполз к нашим окопам. А больше мы ничего не видели… Поутру сменились мы, а вечером вижу я – вы из штаба, значит, идете, а вас этот поручик – опять из себя весь чистенький, нагнал и что-то говорит… Я из любопытства и спросить вас себе позволил…

Алексей задумался. В свете того, что он узнал только-то, пожалуй, следует посвятить солдат в цель их путешествия.

– Так вот, Сырцов, именно по поручению этого поручика нас и отправили в штаб фронта. С донесением. И в случае…

Тут он замолчал, сказав сам себе, что, пожалуй, про особые неожиданности солдатам знать не следует.

По крайней мере – пока ничего неожиданного и не произошло.

Хотя… На всякий случай следует на ночь караул выставить…

– Слушать команду, – негромко сказал он. – Выставляем ночной пост. Задача – поддерживать костер и смотреть в оба. И не спать на посту! Часы у кого-нибудь есть?

К концу летней кампании 1915 года многие солдаты обзавелись трофейными часами – изделием дрянным, но в принципе, караульное время по ним отслеживать можно было – на это они годились.

Солдаты переглянулись.

– Нет у нас часов, вашбродь, – в один голос ответили они.

– Возьмите мои! – доставая из кармана часы-луковицу, сказал подпоручик. – Будете менять друг друга. Смена – два часа! Первым заступает Сырцов. Подъем – с рассветом.

Ночь, в принципе, прошла спокойно. Правда, сквозь сон Алексей слышал как-будто переговаривались его рядовые, но подумал, что это во время пересмены они что-то друг другу говорят – неважно, что – в общем, просыпаться себе подпоручик не дозволил.

А с рассветом его разбудил Сырцов.

– Чего ночью бубнили? – спросил Алексей, возвращаясь от ручья, куда он ходил умываться. – Воды вскипятить никто не догадался?

– Это для бритья-то? А как же! – ответил ему Перепелкин.

Вскоре все трое, разделив кипяток, брились опасными бритвами – привычка, которую даже рядовые позаимствовали от аккуратных австрийцев и немцев.

– Так о чем ночью-то говорили? – спросил Алексей у Сырцова, вытирая лицо полотенцем. Перепелкин уже налаживал разогреваться остатки вчерашней каши, примащивая котелок на палке над костром.

– Да во-он в той стороне, – Сырцов пахнул рукой в направлении левее того, куда лежал их путь, – часов около четырех вроде как полоска зарева виднелась… Я через полчаса, когда Ивана будил, ему и рассказал. И велел поглядывать в ту сторону.

– Ну, и что-нибудь было еще в той стороне интересного?

– А не знаю, вашбродь! Иван, Алексей Петрович интересуются, видал ты что-нибудь там, за лесом?

– Никак нет, тихо было до рассвета, и не видно ничего! Темно – хочь глаза выколи!

Позавтракали быстро. Подпоручик Русин и сам не знал, что заставляло его поторапливать солдат – вчерашнее благостное настроение и спокойствие сменились нетерпением. Хотелось поскорее добраться до Львова, сдать пакет адресату и, не торопясь, вернуться назад в батальон. Если повезет, и железную дорогу успеют отремонтировать, то вернуться можно будет и поездом, отправив животных попутным лошадиным спецвагоном.

Однако до моста через Черное ущелье они по-прежнему двигались шагом – лошадей следовало поберечь. Лес по-прежнему был красив той красотой, что свойственна здешней местности в сентябре – кипения летних красок только начинало сменяться успокоительными осенними оттенками.

Было тихо. Поскольку ехали по узкой лестной тропинке, то приходилось теперь двигаться гуськом – друг за другом. Последней оказалась заводная лошадь – та, что несла на себе пулемет.

Именно она вдруг и нарушила тишину, до этого изредка прерываемую лишь хрустом сухих веточек под копытами да шумными вздохами животных. Заводная вдруг как-то громко фыркнула, все вздрогнули и Алексей, двигающийся первым, движением узды остановил своего коня.

Вслед за ним остановились остальные. Все застыли, прислушиваясь.

Алексею вдруг стало понятно обстоятельство, насторожившее его – абсолютная тишина. Не пели птицы, словно бы затаившись, на лужайках, что они миновали ранее, молчали кузнечики. Лес словно вымер.

– А что, братцы, кто из вас знаком вообще-то с лесами? – спросил Русин застывших и словно превратившихся в статуи солдат. – Что бы это могло значить?

– Вы о чем, ваше благородие? – негромко спросил его Сырцов.

– Да вот тревожно что-то… – ответил ему подпоручик.

– Я – степняк, – сказал, сворачивая самокрутку и раскуривая ее, Иван Перепелкин. – На Херсонщине лесов, почитай, и нет.

– Тихо как-то, вашбродь, – негромко сказал Сырцов. – Птицы-то куда подевались? Положено с восходом солнца птицам голос-то подавать…

Они застыли, некоторое время прислушиваясь.

– Точно! – поплевав на самокрутку и бросая ее под ноги лошадям, проговорил Перепелкин. – И ночью ведь хотя бы одна голос подала! У нас на что степь – а в ночном, помню, отойдешь от табуна – и совы летают, и мыши-полевки пищат… А тут всю ночь…

Русина, таким образом, солдаты не успокоили, а заставили лишь еще сильнее насторожиться.

Он достал карту из планшетки, сверился по ней, затем засунул ее на место.

– Ладно, мужики, – загоняя беспокойство вглубь себя, сказал он. – Давайте-ка поприбавим шагу!

К Черному ущелью они, двигаясь обозначившейся меж деревьями тропинкой, вереницей вышли около полудня – именно к ущелью, а не к мосту. Лес закончился внезапно – перед ущельем было открытое пространство, лишь кое-где на нем росли могучие дубы.

Что ж, ущелье было на месте, как и указано на карте. И тропинка вела к мосту, вот только моста не было – были видны прямо перед ними лишь его остатки.