Текст книги "«Звезды», покорившие миллионы сердец"

Мария Федоровна была задета. Ей было уже пятьдесят два года, она отдала Горькому половину своей жизни, а он как-то просто «забыл» о том, чем она была для него… Они расстались спокойно, и еще много лет продолжали поддерживать дружеские отношения – стараясь никогда не упоминать о том, что связывало их долгие годы. Лишь после смерти Горького Мария Федоровна печально призналась: «Я была не права, что покинула Алексея. Я поступила как женщина, а надо было поступить иначе: это все-таки был Горький…»

Расставшись с Горьким, Мария Федоровна получила новое назначение – она стала заведующей художественно-промышленным отделом Советского Союза в Германии, а затем и уполномоченным Наркомвнешторга по делам кинематографии за границей. Ее врожденный аристократизм, превосходные манеры и знание языков весьма пригодились советской власти – деятельность Андреевой на новом посту была признана весьма успешной. Ее трудами, в частности, была создана база для советского кинопроизводства. Юрий Желябужский, сын Марии Федоровны, стал со временем знаменитым оператором и кинорежиссером.

Максим Горький и Петр Крючков

В Берлине вместе с нею работал бывший секретарь Горького Петр Петрович Крючков – в доме Горького его звали Пе-пе-крю. Вскоре они стали любовниками – хотя Крючков был моложе Андреевой на семнадцать лет. Возможно, таким образом Андреева хотела взять реванш перед Горьким… Крючков был человек весьма противоречивый: по некоторым данным, он был не только связан с НКВД, но и принимал непосредственное участие в подготовке «безвременной кончины» сначала сына Горького Максима Пешкова, а затем и самого писателя…

Вряд ли Мария Федоровна знала об этом. На похоронах Горького она шла рядом с Екатериной Павловной, убитая горем, согнутая несчастьем…

Вернувшись на родину, Мария Федоровна попыталась было вернуться на сцену, но под благовидным предлогом – возраст! – ей отказали. Последним назначением Андреевой был полученный в 1931 году пост директора московского Дома ученых на Кропоткинской. Всю нерастраченную энергию вложила она в это дело, превратив свой Дом в одно из интереснейших мест столицы. Здесь кипела жизнь – проводились встречи с интересными людьми, занимались театральные студии, работали кружки… Рассказывают анекдот: официанты путались, как следует обращаться к посетителям в «ученом» ресторане: «господами» нельзя, «товарищи» – слишком по-пролетарски. Мария Федоровна заметила: «Кто бы ни пришел в Дом, у вас должно быть одно обращение – «профессор», уж коли вы не можете говорить «господин». Так и повелось…

По воспоминаниям знавших Марию Федоровну в то время, она до последних лет оставалась очень красивой, элегантной, невероятно энергичной женщиной, в которую все еще влюблялись мужчины всех возрастов…

Она скончалась 8 декабря 1953 года в возрасте 85 лет. У ее гроба произносились пламенные речи о том, какую выдающуюся роль сыграла Мария Федоровна в русской революции, с какими выдающимися людьми довелось ей работать – и никто не вспомнил о том, что главными ее талантами были красота, умение любить и быть любимой…

Тина Модотти

Богиня у объектива

Ее удивительная судьба нередко заслоняет собой ее творения, а ее искусство мешает разглядеть всю глубину ее личности. При жизни ее воспевали и проклинали, а потом забыли, вспомнив лишь спустя полвека после ее загадочной смерти – и сразу же отведя ей почетное место и среди художников XX века, и среди икон феминизма. Биографы Тины Модотти, рассказывая о ее многочисленных обличьях, любят сравнивать ее с хамелеоном: она с легкостью меняла профессии и страны, привычки, имена и мужчин, но при этом всегда оставалась верна себе. Как ей это удавалось – лишь одна загадок, которыми была полна ее жизнь.

Она родилась в августе 1896 года – точной даты или не знала, или не хотела называть, – в старинном итальянском городке Удине. При крещении ее назвали Ассунта Аделаида Луиджа Модотти Мондини, она была второй из шестерых детей автомеханика Джузеппе Модотти и его жены, прачки Ассунты. Уставший от беспросветной нищеты отец эмигрировал в США, надеясь со временем разбогатеть и выписать семью к себе, однако пока Джузеппе искал счастья за океаном, его семья едва не умирала от голода. Вместо школы десятилетняя Ассунта пошла работать на ткацкую фабрику – несколько лет монотонного тяжелого труда по двенадцать часов в день стали ее единственным образованием.

Девочка рано выросла. Уже в четырнадцать лет ей вслед оглядывались мужчины: ее удивительно красивое лицо, огромные глаза, прекрасные волосы, великолепная фигура и та особая магия, которая только и способна превратить девушку в настоящую красавицу, сводили с ума, и Тина, как она стала себя называть, рано научилась этим пользоваться. В пятнадцать лет ее забрали в участок по обвинению в проституции: жить с такой подмоченной репутацией в родном городке было невыносимо, и при первой же возможности Тина сбежала в Америку.

В 1913 году она приехала к отцу в Сан-Франциско. Поначалу Тина пошла работать на швейную фабрику, а затем ей – благодаря полученному опыту и весьма привлекательной внешности – удалось устроиться в модное ателье, где хозяйка вскоре сделала из Тины модель. Эта профессия открыла ей двери в новый мир местной богемы: артисты, поэты и художники наперебой стали добиваться внимания юной красотки. Она попробовала себя на сцене, сыграв маленькие роли в нескольких драматических и оперных постановках, позировала художникам и скромно ждала своего принца. Он явился ей в образе начинающего поэта и художника, двадцатичетырехлетнего декадента Робо де л’Абри.

На самом деле он был сыном фермеров из Орегона, и звали его Руби Ричи, однако поэтическая фантазия легко позволила ему превратить Орегон во французскую провинцию, себя в потомка аристократов, а свою возлюбленную Тину – в нежного и прекрасного ангела, достойного лучшей жизни. Несмотря на протесты отца,

Тина переехала к Руби (хотя они всюду представлялись супругами, официально их брак так и не был зарегистрирован), а вскоре влюбленные переехали в Голливуд, где, по мнению Робо, их ждала блестящая карьера.

Тина Модотти в фильме «В тигровой шкуре», 1920 г.

Тина Модотти, Сан-Франциско 1915 г.

После первых же проб Тину пригласили сниматься: она с успехом сыграла в трех фильмах, выступив в сверхмодном тогда амплуа «женщины-вамп»: густо накрашенные глаза, рассеянный взгляд и скрытая под струящимися шелками сексуальность. Ей сулили большое будущее, однако Тина, едва вкусив славы, решила от нее отказаться: ее быстро утомил насквозь фальшивый мир кино, зато за кулисами студий она обзавелась множеством интересных знакомств. Супруги быстро влились в пестрый круг голливудской богемы: старлетки, режиссеры, актрисы, жиголо, повесы и куртизанки. Тина – с вишневыми губами и подведенными черным огромными глазами, с сотней тонких браслетов на руках и в тонких шелковых чулках, выставленных напоказ в разрезах длинных струящихся юбок, – пользовалась огромной популярностью среди мужчин, каким-то образом умудряясь скрывать свои любовные похождения от Робо, который продолжал считать свою супругу невинным ангелом. Ближайшими друзьями пары стали мексиканский поэт, публицист и политик в изгнании Рикардо Гомес Робело и фотограф Эдвард Уэстон.

По мнению некоторых биографов, фотография заворожила Тину еще в детстве – ее дядя Пьетро Модотти держал фотоателье, и маленькая Тина навсегда была очарована магией появляющихся из ниоткуда изображений. Так что неудивительно, что едва она познакомилась с Уэстоном, который уже был достаточно известен как фотохудожник, она немедленно вцепилась в него мертвой хваткой. В начале 1921 года она стала его моделью – в том числе позировала для нескольких портретов в стиле «ню», а через несколько месяцев – и любовницей. Вспыхнувшей страсти не помешало ни фактическое замужество Тины, ни жена и четверо детей Эдварда. Перед объективом Уэстона Тина из неискушенной холодной красавицы постепенно преобразилась в страстную, дерзкую, необузданную женщину, готовую к самым неожиданным экспериментам.

В конце 1921 года Рикардо Гомес Робело получил видный пост при очередном мексиканском правительстве и немедленно пригласил Робо в Мехико, обещая верному другу студию и работу. В декабре тот выехал в Мексику, прихватив с собой – в надежде выставить – фотографии Уэстона. Следом выехала Тина.

По дороге она получила сообщение, что Робо де л’Абри скончался от черной оспы. Она опоздала всего на два дня… В память о Робо она все же устроила выставку его работ в Национальной академии изобразительных искусств. А вскоре ее нашла новая телеграмма – в Сан-Франциско умирал ее отец…

Потеряв мужа и отца, Тина обрела взамен новую любовь – Мексику. В то время эта страна, недавно пережившая революцию и серию мятежей, по выражению одного мексиканского поэта, «жила борьбой, дышала свободой и выдыхала искусство». Это искусство, выросшее из революционной идеологии и народной культуры, было монументальным, как мексиканские пейзажи, и понятным, как детские рисунки. Оно заворожило Тину, а яркие краски, древняя история, пестрая жизнь и страстные люди этой страны захватили ее сердце настолько, что она даже убедила Уэстона вместе с ней переехать в Мексику.

Уэстон бросил жену, детей и в сопровождении Тины и старшего сына Чендлера в июле 1922 года прибыл в Мехико, где открыл фотоателье. По договоренности, Тина бесплатно работала в ателье, а Уэстон за это обучал ее искусству фотографии. Вместе они объездили всю Мексику, делая снимки для американских издательств. Ранние работы Тины очень похожи на фотографии Уэстона: та же холодная выверенность композиции, отстраненность и неожиданный ракурс. Но если Уэстон снимал пейзажи и предметы древнего искусства, получая в итоге абстрактные модернистские композиции, то Тина отдавала предпочтение лаконичным натюрмортам и изображениям людей – крестьян, пеонов, рабочих, женщин в национальных костюмах… Сотрудничество с Уэстоном принесло Тине не только мастерство, но и признание: ее фотографии стали появляться на выставках и журнальных страницах как в Мексике, так и в США.

Тина Модотти, 1921 г.

Хулио Актонио Мелья

Дом Уэстона и Тины почти сразу превратился в модный салон, где собирались модернисты и авангардисты всех направлений – поэты, писатели, художники и политики: постоянными гостями были, например, художники Хосе Клементе Ороско, Диего Ривера и Давид Альфонсо Сикейрос. Всех их привлекала не только творческая атмосфера дома, но и его хозяйка, прекрасная, талантливая и весьма вольных нравов, окутанная тонкими тканями, запахом духов и облаком слухов. Говорили, что она проводит дни, лежа обнаженной на крыше своего дома в компании Уэстона, его сына, а иногда и близких друзей. Что она не носит нижнего белья, зато курит как мужчина и ходит с мужчинами по ночным клубам, где показывают женский стриптиз – одно из таких заведений принадлежало брату Ороско. Что она постоянно меняет любовников и с каждым позирует перед объективом Уэстона. Что тут было правдой, а что выдумкой – не интересовало даже саму Тину.

Зато точно известно, что именно благодаря фотографиям Тины Модотти мир узнал о творчестве мексиканских художников-муралистов (от испанского mural – стена), в первую очередь Ороско, Сикейроса и Диего Риверы. Ее фотографии их фресок, сочетавших в себе новаторские приемы живописи, актуальную тематику и эстетику доколумбовой Америки, разошлись по всему миру, прославив и художников, и фотографа. Тина даже позировала Ривере: особенно прославилось изображение обнаженной Тины в образе богини плодородия на стене Сельскохозяйственной академии в Чапинго – говорили, молодые люди со всей округи толпами приходили к Академии, чтобы поглазеть на нарисованную красавицу. Около года Тину и Диего связывали любовные отношения, а затем страсть остыла, но она по-прежнему была одним из его ближайших друзей. Позднее, когда Диего женился на Фриде Кало, их свадьба проходила в доме Тины Модотти.

Говорят, что фотографии Тины оказали немалое влияние на муралистов – у нее они учились лаконичности и выразительности образов, сдержанному колориту и продуманной композиции, у нее они заимствовали сюжеты и идеи. Взамен они приобщили ее к идеям коммунизма, которыми была буквально заражена вся тогдашняя мексиканская интеллигенция. Всего за несколько месяцев прежняя богемная львица, которая, как казалось, думала лишь об удовольствиях и была способна только на эпатаж, воспылала такой революционной страстью, что прежние любовные приключения по сравнению с нею были ничем. Сначала Тина снимала демонстрации и портреты коммунистических активистов, а затем сама стала ходить на митинги. В ее натюрмортах прежние цветы и кувшины сменились революционными образами серпа и молота, патронташей и кукурузных початков, а снимки на улицах можно было использовать как социалистические агитки – что вскоре и произошло.

Эдвард Уэстон, фото Тины Модотти, 1923 г.

Хавьер Герреро

Работа Тины Модотти, 1927 г.

Эдвард Уэстон, не выдержав новообретенного коммунистического пыла своей бывшей возлюбленной, сбежал в Калифорнию, а его место в сердце Тины немедленно занял Хавьер Герреро. Художник и коммунист, один из лидеров коммунистической партии, похожий, по выражению поэта Пабло Неруды, внешне на ацтекского бога, а душой – на горящий костер, он быстро завоевал не только сердце и тело Тины, но и ее душу. Она поступила на работу в основанную Герреро и Сикейросом коммунистическую газету El Machete, где Тина, отбросив прежние богемные привычки, самоотверженно трудилась сутки напролет, не ведая усталости, – по воспоминаниям, она нередко оставалась на ночь в редакции, объясняя это тем, что никто лучше нее не справится с печатной машинкой: пальцы Тины, закаленные работой на ткацкой фабрике, и правда печатали невероятно быстро. Почти все заработанные деньги она отдавала на нужды партии, оставляя себе лишь на самое необходимое. Теперь она одевалась, как мексиканская беднота, дабы ничем не выделяться среди своих товарищей по партии, стала замкнута и серьезна, а ее фотоработы этого периода приобрели необыкновенную силу. Обычно художники своими произведениями стараются добиться славы, признания, денег, но Тина хотела иного: она стремилась к тому, чтобы каждый, глядя на ее снимки, воспылал той же революционной страстью, что и она, чтобы каждый захотел сделать все, чтобы суровая и тяжелая жизнь, изображенная на снимках Тины, перестала быть.

Ее роман с Герреро продолжался четыре года – с 1924 по 1928, когда Герреро вызвали в Москву для учебы в партийной школе. На прощание Тина обещала хранить верность ему и коммунистической партии – однако справилась лишь со вторым.

В редакции El Machete Тина познакомилась с Хулио Антон ио Мелья – кубинским коммунистом, одним из основателей коммунистической партии Кубы, вынужденным покинуть родной остров из-за обвинения в подготовке покушения на тогдашнего диктатора Херардо Мачаду. Рослый красавец с горящими глазами немедленно без памяти влюбился в Тину, а она столь же пылко ответила на его чувства. Их обоих Диего Ривера изобразил на своей знаменитой фреске «В арсенале»: в центре Фрида Кало раздает винтовки, а справа Тина в красной блузе, влюбленно глядя на Мелье, передает ему патроны. Из-за ее плеча на них свирепо смотрит мужчина в черной шляпе – это был присланный в Мексику Коминтерном итальянский коммунист Витторио Видали, страстно – и безнадежно – влюбленный в Тину. Говорят, после этой фрески отношения Тины и Диего резко испортились: она не смогла простить художнику, что тот выставил на всеобщее обозрение ее любовный треугольник.

Тина Модотти, 1927 г.

Поздним вечером 10 января 1929 года Тина и Мелья шли по улице. По данным полиции, неизвестные напали на Мелью и расстреляли в упор. Кто это был, до сих пор доподлинно неизвестно.

Диего Ривера «Арсенал»

Его товарищи по партии считали, что Мелью убили по приказу Мачады. Однако мексиканские власти сочли, что в убийстве замешан Видали – ведь он был влюблен в Тину и к тому же обвинял Мелью в связях с троцкистами. Конечно, версия убийства, где были замешаны политика и любовь, гораздо привлекательнее просто политической – и газеты развернули целую кампанию против «кровавой и ужасной Тины Модотти», любовники которой будто бы перестреляли друг друга у нее на глазах. В доказательство были опубликованы фотографии обнаженной Тины работы Уэстона и пересказаны все слухи о ней и ее мужчинах. И фреска Риверы была сочтена прямым доказательством ее вины. Тину даже на некоторое время посадили в тюрьму, но – во многом стараниями Диего Риверы – вскоре выпустили. Однако ее репутация даже среди товарищей по партии была подмочена; Тина впала в депрессию. Чтобы как-то помочь ей, друзья организовали в Национальной библиотеке ее персональную выставку, однако Тине это не помогло. Ее снова арестовали по подозрению в участии в подготовке покушения на президента Мексики, а в начале 1930 года как коммунистку и неблагонадежную личность выслали из страны.

Тина перебралась в Берлин. Некоторое время она работала в фотоателье Лотте Якоби и даже устроила там свою выставку, очень тепло принятую критиками. Но ей не сиделось на месте, и вскоре Витторио Видали уговорил ее перебраться в Советский Союз, где ее таланты и верность делу будут полезнее. В октябре 1930 года Тина, с двумя фотоаппаратами и маленьким чемоданом вещей, прибыла в Москву.

Едва приехав в СССР, Тина встретила там Хавьера Герреро. Она было бросилась к нему – но тот, осведомленный о ее жизни в Мексике без него, отказался с нею даже разговаривать. Тина, и так измученная депрессией, с тех пор, по воспоминаниям друзей, словно расхотела жить. Она забросила в дальний угол свои фотоаппараты и всецело отдалась работе на нужды партии.

В Москве и правда весьма заинтересовались талантами товарища Модотти: ее верность делу, умение перевоплощаться и талант к языкам (к этому моменту Тина прекрасно знала итальянский, испанский, английский и немецкий и весьма быстро овладела русским) оказались весьма полезны в деле мировой революции. Правда, по велению партии ей пришлось вступить в брак с Витторио, которого в СССР звали Карлос Контрерас. Тине выдали советский паспорт на имя Тины Иосифовны Контрерас и взяли на работу в МОПР (Международная организация помощи борцам революции). Главой мопРа в то время была Елена Стасова – старая большевичка, бывшая секретарша Ленина, которая очень привязалась к Тине. Тина работала консультантом по странам Латинской Америки и, пройдя подготовку в ОГПУ, нередко выезжала в Европу с разными деликатными поручениями.

Она снова преобразилась – нынешняя Тина одевалась как советская чиновница: строгие костюмы, гладкая прическа и никакого макияжа, – и отличалась редкой исполнительностью и даже некоторым занудством. Когда в Испании началась гражданская война. Тина с мужем были командированы на фронт – правда, в воюющей Испании Тина быстро оставила агитацию и пошла работать в госпиталь медсестрой, придя к убеждению, что умелые руки гораздо полезнее красивых слов.

В апреле 1939 года в Испании победили фашисты. Сталин был весьма недоволен: он надеялся, что МОПР и другие подобные организации обеспечат поражение Франко. В рядах МОПРа начались чистки. Каким-то образом Елене Стасовой удалось передать Тине, временно скрывающейся в Париже, что возвращаться в Москву опасно.

Фрида Капо и Диего Ривера

Тина рассталась с Видали, порвала все связи с советскими агентами. С помощью друзей, оставшихся у нее в Мексике, она получила разрешение вернуться туда, где была счастлива. Под вымышленным именем Тина поселилась в Мехико и очень замкнуто, очень тихо, почти ни с кем не общаясь, прожила два года. Однажды январским вечером 1942 года она, возвращаясь из гостей, села в такси – и приехала домой уже мертвой. В ее сумочке нашли маленькую фотографию Хулио Антонио Мельи.

После ее смерти Диего Ривера предположил, что Тину убил Видали – она, по его мнению, слишком много знала. Однако вскрытие показало, что у нее просто остановилось сердце…

Марго Фонтейн

Королева Марго

Эта хрупкая женщина не один десяток пет воплощала собой гордость и славу Великобритании – она была самой знаменитой англичанкой после королевы, самым знаменитым английским артистом до времен «Битлз». Ее называли живым совершенством, прекраснейшей жемчужиной в короне Британской империи. Но, по словам биографов, у этого воплощенного совершенства был только один недостаток – разбитое сердце…

Будущая мировая знаменитость родилась 18 мая 1919 года в английском городке Райгит. Ее звали Маргарет Хукем, или проще – Пегги. Отец работал на железной дороге, а мать – дочь ирландки и бразильца – вела хозяйство. Хильда Хукем не хотела детей: когда она узнала о беременности, то старалась вызвать выкидыш; однако когда Пегги все же родилась, Хильда увидела в ней главный смысл своей прежде серой и скучной жизни. Всю жизнь Пегги была очень близка с матерью, и даже рождение через три года брата Феликса ничего не изменило.

Именно Хильда распознала в своей дочери талант танцовщицы: обратив внимание на необыкновенную грацию Пегги, она отвела дочь в балетный класс. На первом же занятии Пегги упала и разбилась; однако она тут же встала, улыбнулась и продолжила занятия. Эта способность брать себя в руки в любой ситуации – жизненно необходимая для любой балерины, будет не раз выручать ее в будущем…

Когда Пегги было восемь, ее отец поступил на службу в англо-американскую табачную компанию, и семья переехала в Шанхай. В Китае Пегги продолжала заниматься танцами, в том числе у Георгия Гончарова, бывшего танцовщика Большого театра. За свою жизнь Марго Фонтейн училась у многих русских – в частности, у Ольги Преображенской и Матильды Кшесинской, – переняв их блестящую, отточенную технику и глубокий драматизм исполнения.

Когда Пегги исполнилось четырнадцать, мать привезла ее в Лондон: ей хотелось точно знать, стоит ли дочери и дальше заниматься балетом или ей пора подумать о получении более серьезного образования. Когда девочку увидела руководитель труппы Sadler’s Walls Theatre (ныне Royal Ballet) Нинетт де Валуа, она тут же пригласила ее в труппу. Говорят, что Нинетт поначалу приняла Пегги за китаянку: девочка была маленькой, хрупкой и с характерной «китайской» стрижкой на темных волосах…

Уже через год юная Пегги Хукем дебютировала в роли Снежинки в балете «Щелкунчик», а еще через год она, уже став Марго Фонтейн, танцевала свою первую главную партию. Новый псевдоним, как нередко бывает, получился случайно: свое имя Пегги переделала на французский манер, а за основу фамилии взяла фамилию деда-бразильца – Фонтес. В поисках вариантов Пегги перелистывала телефонный справочник, пока не заметила фамилию какой-то парикмахерши – Фонтейн. Так и осталось.

Нинетт де Валуа

Сменив имя, Пегги взялась и за себя. Решив однажды стать знаменитой балериной, она тщательно выстраивала свой образ в соответствии с этой великой ролью. Она красила свои темно-русые волосы в черный цвет, ибо тогда считалось, что балерины должны быть брюнетками; выщипывала волосы надо лбом, чтобы сделать лоб выше, а лицо – выразительней и изящней. Она даже сделала пластическую операцию, чтобы получить более «балетный» профиль. Брала уроки по технике речи, чтобы увереннее разговаривать с журналистами, училась позировать, чтобы лучше получаться на снимках, и не переставая работала в балетном классе, чтобы однажды стать самой знаменитой балериной в стране.

Когда в 1936 году прима-балерина Алисия Маркова (урожденная Лилиан Элис Маркс – русское имя ей придумал Сергей Дягилев, в труппе которого Маркова танцевала) покинула труппу, именно юная Марго Фонтейн заняла ее место. После оглушительного успеха Марго в «Жизели» – коронной партии Марковой – Нинетт де Валуа прислала Фонтейн телеграмму: «Вот так некоторые пробивают себе дорогу к величию!»

Марго Фонтейн в балете «Жизель»

В труппе Марго нашла своего Пигмалиона в лице хореографа Фредерика Эштона, который не только ставил для новой прима-балерины балеты – «Дафнис и Хлоя», «Ундина», «Сильвия» – но и занимался ее воспитанием и шлифовкой ее таланта. Под руководством Эштона Марго обрела непревзойденную по чистоте технику, лиризм, музыкальность и изысканность, с его помощью она завоевала желанную славу. В труппе же Марго встретила и свою первую любовь – композитора и дирижера Констана Ламбера, милого, добродушного и весьма небрежного как в одежде, так и в отношениях с женщинами. Ламбер был на четырнадцать лет старше Марго и к тому же женат, но он, влюбившись, сумел покорить сердце юной балерины. Их роман длился почти десять лет, но никому не принес счастья: Ламбер пил, гулял, изменял Марго, которая постоянно переживала за него и, как могла, заботилась об этом большом ребенке, вытаскивая его из полицейских участков и выводя из запоев. Говорят, она сделала от него два аборта, после которых больше не могла иметь детей. В конце концов Ламбер сделал ей предложение – но в назначенный день не явился к судье, который должен был скрепить брак. Марго поняла, что это конец: их отношения были закончены раз и навсегда. Но она так и не смогла ни простить Ламбера, ни забыть…

Чтобы залечить разбитое сердце, Марго в 1948 году отправилась на гастроли в Париж. Этот город принес ей не только европейскую славу и знакомство с модным Домом Christian Dior, одежде и стилю которого Марго Фонтейн оставалась верна всю жизнь, но и новый роман – с танцовщиком и балетмейстером Роланом Пети. По воспоминаниям самого Пети, именно он соблазнил Марго: однажды они гуляли по набережной Сены, и Ролан, будучи нетрезв «от вина и ее красоты», предложил искупаться в реке. Раздевшись, оба сначала оказались в воде, а затем – в объятиях друг друга…

С Пети Марго словно забыла о своих несчастьях: с ним она смеялась, часами гуляла, ночи напролет танцевала в ночных клубах и ни о чем не думала.

Только работа могла отвлечь ее от Ролана, и она в конце концов и развела их: в 1949 году Марго вместе с Sadler’s Walls должна была отправиться на гастроли в Америку, и их роман плавно сошел на нет.

Констан Ламбер

Эти гастроли были невероятно важны не только для Фонтейн, но и для всего английского балета: в США с немалым предубеждением относились и к британскому искусству вообще, и к балетному в частности. Публика была уверена в невозможности для Англии, смертельно уставшей после Второй мировой войны, создать что-то великое. Гастроли открывались в Нью-Йорке, и дальше планировалось многомесячное турне по всей стране, от Балтимора до Сан-Франциско. В первый день танцевали «Спящую красавицу»: этот балет никогда целиком в США не шел, и труппа рассчитывала на успех и роскошных декораций, и классической хореографии, и безупречной техники Марго в партии Авроры. Перед спектаклем у Фонтейн пытались взять интервью, но она так волновалась, что не могла произнести ни слова. Но уже через пару часов стало ясно: успех спектакля превзошел все ожидания. Зрители хлопали так, что чуть не падали из лож (это не преувеличение!), а когда Марго исполняла знаменитое «розовое адажио» – его хореография создает иллюзию, будто балерина неподвижно стоит на одном пальце, – некоторые чувствительные дамы забывали дышать и падали в обморок. В один вечер Марго Фонтейн не только отстояла честь английского балета, но и стала звездой мировой величины – первой из англичанок!

Марго Фонтейн, 1949 г.

С того вечера американские журналисты не уставали петь ей дифирамбы, восхваляя ее непревзойденную технику и безукоризненную элегантность, ее портреты появлялись на обложках The Time и Newsweek, интервью с нею были напечатаны почти во всех изданиях. Марго прекрасно понимала, что она – лицо страны, и всегда вела себя соответствующе, появляясь на людях исключительно в идеальном виде: каблуки, перчатки, безупречная прическа, наряды от Кристиана Диора, полный макияж и улыбка. Даже в поезде, в котором труппа Sadler’s Walls пять месяцев разъезжала по США, она никогда не появлялась вне своего купе «не в форме». Никогда никто не видел ее в джинсах или кроссовках, без маникюра или с расплывшимся макияжем – Марго была леди до кончиков ногтей. Недаром в свое время ей был присвоен титул Дамы-командора Британской империи (Дама – женский эквивалент звания рыцаря). Все знавшие ее называют основными чертами ее характера самодисциплину, работоспособность, женственность и доброту. Ее всегда о чем-то просили, всегда что-то требовали, и она всегда старалась выполнить все, даже если это было почти невозможно…

Следующие несколько лет Марго посвятила работе. Она прекрасно понимала, что век балерины короток, и тщательно планировала свою дальнейшую жизнь – к тридцати пяти годам выйти замуж, после сорока уйти на покой… Однако ей было уже за тридцать, но вся личная жизнь, казалось, осталась в прошлом: спектакли заменяли ей свидания, партнеры – возлюбленных, официальные приемы – дружеские посиделки. И тут в ее жизнь, словно ураган или землетрясение, буквально ворвался Роберто де Ариас, сын бывшего панамского президента, дипломат и авантюрист.

Марго Фонтейн, 1954 г.

Впрочем, знакомы Роберто – или Тито, как звали его друзья, – и Марго были давно. Еще в 1937 году, когда Sadler’s Walls выступали в Кембридже, на одной из вечеринок Фонтейн увидела молодого студента-латиноамериканца, танцующего румбу. Она влюбилась с первого взгляда, он был покорен ее изысканностью и хрупкостью. Еще два года, во время ежегодных гастролей труппы, они встречались в этом тихом университетском городке, бродили по его улочкам и целовались у реки.

Марго Фонтейн и Тито де Ариас на яхте

С началом Второй мировой войны Тито уехал на родину, а в 1953 году вновь возник в жизни Марго. Тогда, на гастролях в Нью-Йорке, перед спектаклем в Метрополитен-Опера, служитель принес ей записку, а следом появился и сам Тито. Он пригласил ее на завтрак в отеле, а уже на следующий день сделал ей предложение. Марго только рассмеялась, но Тито был упрям. Хотя у него была жена и трое детей, он решил во что бы то ни стало жениться на мировой звезде балета. Тито забрасывал Марго розами и бриллиантовыми украшениями, дарил норковые шубы и конфеты, знакомил со знаменитостями, среди которых он был своим, и она сдалась. В автобиографии Марго написала, что Тито «вызволил человеческое сердце, запертое в теле балерины». Шестого февраля 1955 года в парижском консульстве Панамы мисс Марго Фонтейн официально стала сеньорой де Ариас. Медовый месяц пара провела на Багамах, а потом поселилась в Лондоне: к свадьбе Тито получил от дяди-президента подарок – пост посла в Великобритании.