Текст книги "Проклятие Баскервилей. Первоначальная рукопись сэра Артура Конан Дойла"

Глава двенадцатая. Смерть на болоте

Миг я лежал, не смея даже вздохнуть и всё ещё не веря своим глазам, затем живо поднялся, порывисто шагнул к своему другу, и мы тепло обнялись. Колоссальный груз, который всё это время лежал на мне, наконец, свалился с плеч. Я снова увидел перед собой бесстрастное, чётко очерченное и в то же время ироничное лицо человека, который в тот момент был для меня дороже всех людей на свете.

– Холмс, – тихо прошептал я, – Холмс…

Мне захотелось немедленно рассказать ему, как несладко мне здесь жилось и что пришлось вытерпеть, однако язык мой еле ворочался, и я лишь тихо спросил:

– Как вы меня нашли?

– Пойдёмте, здесь нас могут заметить.

– А человек в чёрном плаще?

– Не волнуйтесь, я знаю, куда он направился. Между прочим, он подкрался сзади, намереваясь как ягнёнку перерезать вам горло. Я успел вовремя, мой коронный хук справа бродяга запомнит на всю жизнь.

– Задание провалено, – грустно сказал я, прикладывая к оцарапанной лезвием шее носовой платок, который подал мне мой друг, – мне не удалось оправдать ваше доверие.

Холмс подобрал довольно длинный кривой нож, который минуту назад выбил из руки нападавшего, быстро окинул его взглядом, довольно хмыкнул, сунул за пазуху, затем взял меня под руку, поскольку я всё ещё нетвёрдо держался на ногах, и отвёл вниз, к хижине. Когда голос и сознание вновь вернулись ко мне, я упёрся спиной в низкую перемычку входа, а он сел снаружи на камень, приваленный к стене рядом, его серые глаза весело плясали, глядя на моё крайне обескураженное лицо.

Когда мой друг освободился от грима, я вдруг увидел, как сильно он похудел и осунулся, однако его чистое волевое и обычно бледное лицо теперь стало бронзовым от солнца и огрубело от ветра. В твидовом костюме и суконной кепке он выглядел как турист на болотах и умудрился, благодаря кошачьей любви к чистоплотности, которой всегда отличался, сохранить подбородок тщательно выбритым, а бельё таким же идеальным, как на Бейкер-стрит.

– Я никогда в своей жизни не был так рад видеть кого-либо, – сжав пальцами его плечо, сказал я.

– И не был так изумлён, да?

– Что ж, должен признаться, да.

– Уверяю вас, Ватсон, не всё удивление оказалось на вашей стороне, часть перекочевала ко мне. Я совершенно не предполагал, что вы обнаружите моё случайное убежище отшельника, и менее всего ожидал, что вы будете ждать меня внутри, пока не оказался в двадцати шагах от входа.

– Мой след от обуви, полагаю?

– Нет, Ватсон, боюсь, что мне не под силу распознать след именно ваших подошв среди множества следов обуви. Если вы всерьёз захотите обмануть меня, вам придётся сменить табачный магазин. Увидев окурок с пометкой «Брэдли, Оксфорд-стрит», я понял, что мой друг Ватсон находится где-то поблизости. Можете полюбоваться на него, он всё ещё лежит там, недалеко от тропинки. Вы, несомненно, решительно отшвырнули его перед тем, как в следующий судьбоносный момент ворваться в пустую хижину.

– Вам смешно, а мне в тот момент было не до смеха!

– Зная вашу хватку, я не сомневался, что вы сидите внутри с оружием наготове и ждёте возвращения жильца.

– Почему не зашли?

– Потому что заметил, что человек в чёрном плаще следит за хижиной, и решил немного повременить, чтобы узнать, чего он хочет. А вскоре вы сами вышли подышать свежим воздухом и едва не лишились головы. Вы решили, что под видом старика-фольклориста скрывается преступник?

– Точнее, необычайно подозрительный тип, который бродит везде, где ему вздумается, и всё вынюхивает, изображая из себя чудаковатого коллекционера кельтских легенд.

Холмс расхохотался так, что слёзы выступили на глазах.

– Браво, Ватсон, вы меня раскусили, а убийцу сэра Чарльза нашли?

– Убийцу? Так это, в самом деле, было убийство?

– К сожалению, да.

– Нет, не нашёл. Я лишь всё время чувствовал, что кто-то незримо наблюдает за мной и сэром Генри, причём совершенно непонятно, друг это или враг, и решил прижать старика-фольклориста к стенке, чтобы выяснить правду.

– Отлично, Ватсон, однако, болото большое, как вам удалось определить моё местоположение? Вероятно, вы видели меня ночью во время охоты за Мортбеллом, когда я был так неосмотрителен, что позволил луне подняться над скалой позади себя?

– Да, я заметил вас тогда.

– После этого вы, несомненно, решили обыскать все хижины и обходить их до тех пор, пока не обнаружится та самая?

– Вначале действительно обыскивал все подряд, однако вскоре заметил вашего мальчика, и он невольно помог мне определить направление.

– Наблюдательная дочь Фрэнкленда, вне всякого сомнения, подсказала вам, что мальчик с узелком ходит на болота. – Он поднялся и заглянул в хижину. – Ха, я вижу, что Картрайт, в самом деле, принёс кое-какие припасы. А это что? Записка? Так, посмотрим. Ага, вы побывали у старика Фрэнкленда сегодня утром, не так ли?

– Да.

– Вы долго разговаривали с мадемуазель.

– Совершенно верно.

– Так посмотрим, здесь, если вы заметили, есть потайное дно.

В следующий миг к моему величайшему изумлению Холмс выудил из узелка моё позавчерашнее письмо и, распечатав, мигом прочитал его. Получается, что никакого потайного дна я не заметил!

Снисходительно хмыкнув, он перехватил мой сконфуженный взгляд и, спохватившись, мило улыбнулся, его щёки вдруг налились густым румянцем, который был заметен даже сквозь загар.

– Ватсон, вы – умница! Чрезвычайно важная деталь! Узнали, кто скрывается за инициалами Л.Л.?

– Нет.

– Тем не менее, говорю вам, вы – молодец! Наши поиски, как выясняется, всё это время шли параллельно, и, объединив результаты, я надеюсь, мы получим ясную и достаточно полную картину.

– Скажите, наконец, зачем вы приехали сюда, и что здесь делали? Я думал, что вы на Бейкер-стрит, и был уверен, что, находясь в Лондоне, вы давно ухватили все ниточки по этому делу, одновременно распутав парочку других менее примечательных и сложных дел.

– Я всего лишь хотел, чтобы вы так думали.

– Как? Так вы меня использовали, на самом деле не доверяя мне? Я полагал, что заслуживаю гораздо большего, Холмс!

– Мой дорогой друг, ваши услуги оказались неоценимыми в этом деле, как и во многих других делах, и я заранее умоляю простить меня, если вам вдруг покажется, что я разыграл вас. Будь я рядом с вами и сэром Генри, моя точка зрения была бы точно такой, как ваша, и, кроме того, моё присутствие сразу насторожило бы наших грозных противников. А так я получил такую широкую свободу действий, которую, безусловно, не имел бы, если бы жил в Баскервиль-холле. Пребывая в тени, я оставался неизвестной движущей силой, так сказать, тайной пружиной, готовой в любой критический момент распрямиться и вмешаться.

– Однако, зачем было держать меня в неведении?

– Зная, что я здесь, вы, сами того не желая, могли легко раскрыть меня, поэтому я привёз с собой Картрайта, – вы, конечно, помните мальчика из телеграфного офиса, – и он следит за моими скромными желаниями: буханка хлеба, чистый воротничок, а что ещё нужно человеку, когда у него есть крыша над головой? Генри Торо в своём «Уолдене» по этому поводу высказался достаточно определённо, цитирую почти дословно: «У птиц есть гнезда, у лисиц – норы, у дикарей – вигвамы, а современное цивилизованное общество, скажу не преувеличивая, обеспечивает кровом не более половины семей». Так что по меркам нашей цивилизации я жил очень даже неплохо. Помимо этого, Картрайт дал мне дополнительную пару глаз на весьма активной паре ног.

– Итак, вы мельком пробегали глазами мои письма, снисходительно хмыкали и бросали их в огонь! – Мой голос дрогнул, поскольку я вспомнил те мучения и ту гордость, которые испытывал, когда корпел над своими пространными отчётами.

Холмс с серьёзным видом вдруг вытащил из кармана связку тугих конвертов.

– Вот ваши письма, мой дорогой друг, они тщательно просмотрены, уверяю вас! Я всё превосходно устроил, и они приходили с задержкой всего на один день. Мне нелегко подобрать слова, чтобы выразить вам свою признательность за сведения, с таким усердием добытые.

Я всё ещё переживал обман, которому подвергся, однако сердечная похвала Холмса выветрила обиду и гнев из моей головы. Помимо всего прочего, в глубине души я чувствовал, что он прав, и что для нашей миссии, в самом деле, было, конечно, целесообразнее, чтобы я не знал о том, что он находится здесь.

– Вот, уже лучше, – сказал Холмс, заметив, как тень медленно сходит с моего лица. – Теперь расскажите о вашем визите к мадемуазель. Нетрудно догадаться, что вы навещали дом Фрэнкленда, чтобы переговорить с ней, поскольку я давно понял, что она единственный человек во всём этом непростом деле, который может быть нам чрезвычайно полезен. Фактически, если бы вы не поехали сегодня, то, скорее всего, я отправился бы к ней завтра.

Солнце зашло, на болото опустились сумерки, ветер сделался прохладным, и мы укрылись в хижине, которая всё ещё хранила дневное тепло. Там, в полумраке, я пересказал Холмсу мою беседу с мнимой мадемуазель и якобы дочерью Фрэнкленда, а он был так заинтересован, что мне пришлось дважды повторить некоторые места своего подробного рассказа.

– Это в высшей степени важно, – сказал он, когда я, наконец, закончил. – Заполняется разрыв, из-за которого я не мог соединить разрозненные факты. Возможно, вы знаете о тесных интимных отношениях, которые существуют между мисс Силвой и мужчиной по имени Степлтон?

Меня как будто обдало ледяным душем с головы до ног.

– Как? Я ничего не знаю об их интимных отношениях!

– Они – любовники, Ватсон, и не просто любовники, они – сообщники, в этом нет ни малейшего сомнения. Между ними царит полное взаимопонимание, и вряд ли нам удастся настроить её против него, они подходят друг к другу как два сапога.

– О, да когда они успели подойти друг к другу? Сэр Генри, как вы помните, я писал вам, он…

– Теперь, – сказал Холмс, мягко прерывая меня, – моя очередь, Ватсон. Я с удовольствием предоставлю вам кое-какую информацию в обмен на ту, которую вы предоставили мне. Мадемуазель, которая известна нам под именем Берилл Мария Силва, на самом деле, давно является женой Степлтона.

– Благие небеса, Холмс! Вы уверены в том, что говорите? Как он мог позволить сэру Генри влюбиться в свою жену, и самое главное, зачем он выставляет себя вдовцом и скрывает от всех, что на самом деле его жена жива?

– Любовь сэра Генри не может принести никому вреда, за исключением, конечно, самого сэра Генри. Вы, наверное, обратили внимание, что Степлтон сделал всё, чтобы влюблённость баронета не привела к интимной близости с очаровательной художницей? Повторяю, она не мадемуазель, а леди, и давно является его женой. Когда эта занимательная парочка вытащила вас из трясины, вы поверили в то, что они впервые встретились на болоте, а это была всего лишь искусная игра.

Мне сделалось так плохо, как бывает, когда вы, сунув руку в карман за револьвером, вдруг нащупываете там вместо заветной ребристой рукояти голову змеи.

– Однако, зачем? Не слишком ли это?

– Просто он предвидел, что роковая красавица Берилл будет ему гораздо полезнее в роли свободной женщины.

Вся моя природная интуиция, все мои смутные подозрения внезапно выстроились в ряд и сфокусировались на якобы вдовце и антикваре. В этом бесстрастном человеке с его убогой шляпой, смешно торчащим страусовым пером и неизменной увесистой записной книжкой в руке, я вдруг увидел нечто ужасное – существо с улыбкой вежливого человека на лице и безжалостным сердцем убийцы внутри.

– В таком случае он и есть наш враг, – не он ли преследовал нас в Лондоне?

– Он или его сообщник.

– А кто его сообщник?

– Вы не обратили внимание, что Мортбелл, который только что скрылся от нас, был одет в тёмную испанскую шляпу и чёрный плащ?

– Мортбелл? Вы не первый раз упоминаете это имя. Откуда вы его знаете?

– Его хорошо знает Лестрейд, а не я, и давно охотится за ним. Мортбелл – вор-домушник, давний клиент Скотланд-Ярда. Между прочим, на нём висит два убийства – старухи и молодой женщины, у обеих жертв перерезано горло.

– Холмс, в таком случае Мортбелл может предупредить Степлтона о том, что вы здесь, и тогда ваше тайное пребывание станет явным.

– Нет, Ватсон, Мортбелл даже не догадывается о том, что здесь присутствует какая-то тайна, и совершенно не знаком со Степлтоном. Он – обыкновенный уголовник, каких тысячи, и, напав на вас, он просто спасал свою шкуру, думая, что вы из полиции или каким-то образом работаете на неё. Теперь его днём с огнём не сыщешь, ни в Дартмуре, ни в Лондоне. Такого рода люди, они, как лисы, очень не любят, когда кто-то садится им на хвост. Думаю, что в скором времени криминальная хроника напомнит нам об очередных художествах Мортбелла, только не на островах, а где-нибудь во Франции, Бельгии или России. В любом случае Лестрейд будет доволен, его давняя головная боль покинет Британию навсегда.

– Погодите, тот человек на Риджент-стрит тоже был одет в похожую шляпу и, кажется, такой же плащ. Что получается? Мортбелл испугал сэра Чарльза до смерти, и это его шляпу видел плотник, когда обнаружил мёртвое тело?

– Вы совсем запутались, друг мой.

– Кажется, да, однако, откуда у вас такая уверенность, Холмс? Как вы узнали, что Берилл является женой нашего любезного антиквара?

– Когда Степлтон рассказывал вам свою биографию, то сболтнул немного лишнего, помогла также фотография красивой женщины и волевого мальчика на его столе, помните? Всё это позволило мне навести кое-какие справки. Он, в самом деле, проводил выставки и продавал древние артефакты, только не в Мадриде, а в Париже. Хотя и не сразу, однако, в конце концов, случайно выяснилось, что экспонаты являются искусной подделкой. Сладкая парочка, их настоящая фамилия Кейт-Вилсоны, пять лет назад скрылась от французского правосудия, сменила имя, и кружным путём через Южную Америку два года назад прибыла в Британию, где получила тайное покровительство неких сил, о которых я не хотел бы пока распространяться. По этим Кейт-Вилсонам, Ватсон, давно тюрьма плачет!

Тёмная завеса приподнялась, однако многое всё ещё оставалось в тени.

– Неужели Берилл – его сообщница? Не могу в это поверить!

– Ничего, Ватсон, скоро мы выясним все детали и стянем сеть вокруг нашей тонкогубой щуки. Пойдёмте, я вам кое-что покажу!

Сумерки сгустились, однако небо оставалось светлым, и предметы вокруг всё ещё различались. Наверное, четверть часа мы поднимались по крутым камням и, наконец, вышли к четырём или пяти древним хижинам у вершины холма, о существовании которых я даже не подозревал, поскольку они со всех сторон были надёжно скрыты высокими скалистыми уступами, и заметить их со стороны было совершенно невозможно.

Холмс подвёл меня к той, что была с краю.

– Вы бывали здесь, Ватсон?

– Нет.

– Между тем, один человек частенько наведывается сюда. Следы его пребывания бросились в глаза сразу, поэтому пусть и с трудом, однако мне всё-таки удалось обнаружить это занятное местечко. Он курит бразильские сигары Коста Пена.

– Степлтон!

– Пойдёмте!

Холмс прошёл мимо кладки из совершенно гладких древних камней, а затем решительно двинулся сквозь густые ветви какого-то болотного кустарника, за которыми, оказывается, имелся узкий проход между округлой стеной крайней хижины и высокой отвесной ребристой гранитной скалой.

– Осторожно, Ватсон, берегите лицо!

Мы с трудом протиснулись в щель, поросшую колючками, и оказались на довольно просторной площадке перед одинокой добротной хижиной, которая, кажется, сохранилась гораздо лучше остальных.

Холмс со странной усмешкой указал мне взглядом на низкий вход.

– Собака Баскервилей приглашает вас в свои апартаменты, Ватсон!

Решительно ничего не понимая, я с опаской ступил внутрь и оказался в прохладном тёмном помещении с довольно высокими каменными перекрытиями. Стены тонули в темноте, и лишь в одном месте, там, где крыша частично обвалилась, сверху падал рассеянный сумеречный свет.

Внезапно я различил в полумраке вначале огромную тень, а затем ужасную уродливую морду, то ли собаки, то ли медведя, в тот напряжённый миг тяжело было разобрать. Жуткое существо невероятных размеров готовилось к прыжку, свирепо наклонив вниз массивный крутой лоб. Оно было похоже на собаку, однако очень отдалённо, поскольку была намного больше любой собаки. Мышцы на плечах и бёдрах чудовища выглядели неестественно мясистыми, и ни единой капли жира невозможно было заметить под гладкой шкурой, которая, казалось, совсем не имела шерсти. Каждая вена, каждое сухожилие проступали сквозь примечательную пепельную кожу.

Не помня себя, я попятился назад и выхватил револьвер.

– Силы небесные!

В следующий миг все мои заряды из барабана ушли бы в привидение, если бы Холмс не схватил меня за локоть.

– Осторожнее с револьвером, Ватсон! Это всего лишь чучело, а шум может привлечь ненужное внимание.

Только теперь я заметил странный остекленевший взгляд, застывший в глазах привидения. Несомненно, в древней хижине пряталась пусть искусная, однако всё-таки фальшивая собака-призрак. Высота чучела в холке была не менее пяти футов, кроме того, оно стояло на каменном приступке, и поэтому казалось воистину громадным.

Холмс показал рукой на продолговатый пролом в крыше.

– Оцените изобретательность Степлтона. Скромная красавица Берилл отнюдь не такая стеснительная, какой кажется, в особенности, если речь идёт об игре ва-банк на кругленькую сумму. Только подумайте, Ватсон, до чего он додумался. Посмотрите, посмотрите! В тот момент, когда сэр Чарльз, как ему казалось, кружил голову привлекательной молодой женщине, – аппетитному бутону, – которая неизменно назначала ему свидания у Менгира…

– Так вот для чего Степлтон сделал её свободной! Ах, сэр Чарльз, почему вы ничего не сказали нам об этой связи?

– Вряд ли мужчина, тем более, если он аристократ, будет изливать вам душу, выставляя напоказ свои страстишки. Так вот, пока она морочила ему голову у Менгира, Степлтон стоял здесь, в этой хижине и поднимал чучело в проём, оно, кстати, очень лёгкое, можете сами убедиться, поскольку мастерски изготовлено чуткими пальчиками Берилл из папье-маше.

– В сумерках он выставлял чучело на крышу?

– Да, поскольку был прекрасно осведомлён о страхах сэра Чарльза. Согласитесь, увидеть после захода солнца неподвижную огромную тень собаки, которая взялась неизвестно откуда и как будто плывёт в воздухе, – довольно неприятное зрелище. Тем более, что баронет был подготовлен к такому фокусу, – в это же самое время он обнаружил в своём архиве семейную хронику, и призрак собаки, который появлялся как раз в тот момент, когда он волочился за юбкой, стремясь получить сомнительные удовольствия, не мог не навести его на тягостные мысли и зловещие предчувствия.

– Дьявольский замысел! Зачем губить человека явным образом? Пусть он сам убьёт себя своими собственными суевериями, пусть он встанет на путь самоубийства!

– Степлтон, конечно, до сих пор убеждён, что никто ничего не докажет. Он всего лишь забавлялся над жалким похотливым дегенератом, мнящим себя представителем великого рода. Тем не менее, если мы возьмём его с поличным, я уверен, что суд присяжных признает его действия преднамеренным убийством.

– Он подделал семейную хронику?

– Да, в Лондоне я успел провести лабораторное исследование.

– А затем он подбросил хронику в архив сэра Чарльза, зная, что, составляя завещание, он как раз роется в нём?

– Да.

– А как ему удалось так искусно подделать готическое письмо, и где он взял пожелтевшую от времени бумагу?

– Не забывайте, что очаровательная плутовка Берилл замечательно пишет красками и рисует тушью, а чистые листы бумаги, изготовленные в середине восемнадцатого века, он привёз из Парижа, видимо, выкрал из какого-то музейного архива.

– Холмс, мне страшно, такие люди могут манипулировать кем угодно!

– К счастью, иногда они совершают ошибки.

– Сэр Генри тоже попался на крючок, и теперь Степлтон повторит трюк с чучелом!

– Вот как мне представляется технология убийства, которую он разработал. Гуляя по болотам после захода солнца, сэр Чарльз с завидной регулярностью начинает видеть странную мерцающую тень огромной чёрной собаки, которая как будто плывёт в сумерках. Это плод его нервного истощения, которое он заработал в Южной Африке, и которое ввело меня в заблуждение в самом начале нашего расследования. В конце концов, он жалуется доктору Мортимеру, что зловещая тень его смертельно тревожит. Разговор становится известен Степлтону, которого доктор Мортимер считает своим другом. Доктор выписывает сэру Чарльзу успокоительные средства. Пока старый баронет пьёт лекарства и думает о завещании, Степлтон с помощью Берилл изготавливает чучело и поддельную семейную хронику рода Баскервилей. В ней благочестивый предок сэра Чарльза, имя которого Степлтон знал от Бэрримора, якобы предостерегает своих потомков от неблаговидных связей с женщинами, которые могут пробудить на болотах карающий дух дьявольской собаки. Согласно поверью кто его увидит, скоро умрёт. После этого по воле Степлтона в жизни старого баронета появляется Берилл, он волочится за необычайно притягательной женщиной, забыв о своих галлюцинациях, а, может быть, лекарства доктора Мортимера возымели действие, однако в любом случае счастье длится недолго. Теперь в сумерках он видит огромную уродливую чёрную собаку, плывущую у вершины холма, но не может понять, что теперь тень собаки на дальних скалах – это не видение, а чучело.

– А след в Тисовой аллее?

– Это след бродячего мастиффа, который сбежал с фермы Хай Тор в пяти милях отсюда. Я видел его на болотах, обнаружил след, срисовал его и сопоставил со следом на фотографии, сделанной Лорой по просьбе сэра Чарльза в Тисовой аллее. Мне удалось обнаружить, по крайней мере, четыре признака, которые неоспоримо подтверждают, что след в Тисовой аллее принадлежит бродячему мастиффу. Именно его, а не Собаку Баскервилей видел сэр Чарльз накануне своего спешного отъезда в Лондон.

– Я тоже вместе с сэром Генри видел огромный след какого-то зверя на болоте, однако он показался мне несколько другим.

– Уверяю вас, это был мастифф, и из-за него вы едва не утонули в трясине, приняв его тень, мелькнувшую среди камней, за тень Собаки Баскервилей.

– Да мне в голову тогда не могло прийти, что…

Холмс прервал мой лепет, показав рукой в пролом крыши, сквозь который проступало фиолетовое небо, – на нём зажглось несколько тусклых звёздочек.

– Кстати, Ватсон, сумерки сгущаются, не пора ли вам возвращаться к сэру Генри?

– Пожалуйста, ещё один вопрос, Холмс! А кто эти влиятельные люди, которые так ненавидят род Баскервилей?

– Всё же, Ватсон, наша миссия ещё не окончена, и сейчас мне меньше всего хотелось бы… погодите! Слышите?

В этот самый миг душераздирающий и протяжный вопль ужаса и страдания разорвал тишину болот. Этот крик отчаяния и безысходности превратил мою кровь в лёд.

– Мой Бог! – выдохнул я. – Что это? Что это значит?

Холмс вскочил, и я увидел в дверном проёме его тёмную атлетическую фигуру, ссутулившиеся плечи и лицо, тревожно вытянутое в темноту.

– Тише, – прошептал он, – тише.

До этого крик доносился откуда-то издалека со стороны затенённой равнины и был слышен лишь благодаря тому необычайному ужасу, который наполнял его, теперь он буквально ворвался в наши уши, становясь всё ближе, громче и резче.

– Где это? – прошептал Холмс, и я понял по его дрогнувшему голосу, что этот стальной человек потрясён до глубины души. – Где это, Ватсон?

– Там, я думаю, – указал я в темноту.

– Нет, там!

Снова страдальческий крик пронёсся сквозь тихую ночь, ещё громче и гораздо ближе, чем до этого, и вдруг другой звук смешался с ним, – какое-то глубокое утробное ворчанье, музыкальное и в то же время угрожающее, подобное низкому, полному грудного тембра рокоту моря.

– Это собака! – вскричал Холмс. – Пошли, Ватсон! Великие небеса, успеть бы…

Он сорвался с места и быстро побежал по болоту, я следовал за ним по пятам, и в тот же миг прямо перед нами посреди изломанных скал раздался последний отчаянный вопль, а за ним не вполне отчётливый тяжёлый глухой стук. Мы резко остановились и прислушались. Ни один звук не разрывал больше плотную тишину этой безветренной ночи.

Я различил во мраке, что Холмс положил руку на лоб, словно боксёр, получивший ошеломляющий удар.

– Он побил нас, Ватсон, мы опоздали!

– Нет, нет, не может быть!

– Ах, я, дурак, промедлил, и вы, Ватсон, теперь поняли, к чему приводит оставление без присмотра, но клянусь небом, если худшее всё-таки случилось, мы отомстим ему!

Мы рванулись сквозь мрак, натыкаясь на валуны, пробивая дорогу через заросли утёсника, взбираясь на кручи и сбегая вниз по склонам. При каждом подъёме Холмс внимательно оглядывался по сторонам, однако тени успели ещё больше сгуститься, и унылая поверхность болот казалась совершенно обездвиженной.

Вдруг впереди между камнями, кажется, мелькнуло что-то стремительное, огромное и чёрное, как угль, в следующий миг откуда-то издалека раздался странный печальный звук, словно где-то на болоте вдруг застонало от боли и страдания какое-то неизвестное науке существо.

– Вы видите что-нибудь?

– Кажется, ничего.

– Странный звук слышали?

– Да. Может быть, это крик какой-нибудь редкой птицы?

– Постойте, а это что такое?

Утробное звериное рычание донеслось до наших ушей. Когда оно повторилось, стало очевидно, что оно исходило откуда-то слева! В той стороне гряда скал оканчивалась отвесным утёсом, который вздымался над склоном, густо усыпанным камнями. Что-то тёмное и бесформенное подобно орлу с раскинутыми крыльями распласталось на его зазубренной поверхности.

Мы побежали туда, и расплывчатые очертания приобрели форму. Это был человек, распростёршийся на земле лицом вниз, с головой, подвернутой на ужасный угол, сгорбившийся и подобравшийся, каким бывает акробат во время исполнения прыжка сальто. Столь причудливой была поза, что я не сразу сообразил, что долгое утробное рычание, которое мы только что услышали, было исходом его души. Теперь ни шёпота, ни шороха не исходило от фигуры, над которой мы склонились. Холмс положил руку на тело и, вскрикнув от ужаса, отдёрнул её,. Проблеск от спички, которой он чиркнул, высветил его окровавленные пальцы и страшную лужу, которая медленно расширялась от раздавленного черепа. В следующий миг мерцающий свет выхватил из темноты нечто такое, от чего у нас внутри всё оборвалось, – перед нами лежало тело сэра Генри Баскервиля.

Вряд ли можно было забыть этот красноватый твидовый костюм – тот самый, который был на нём в то первое утро, когда мы встретили его на Бейкер-стрит. Едва мы успели схватить глазами эту картину, спичка, жалко мигнув, погасла вместе с последней надеждой в наших сердцах. Холмс застонал.

– Какой кошмар! – вскричал я и сжал кулаки. – О, Холмс, я никогда не прощу себе!

– Я заслуживаю большего порицания, чем вы, Ватсон. Такого удара я не получал за всю мою карьеру, однако, как мог я знать, что он будет бродить по болотам в одиночку наперекор всем моим предупреждениям?

– Мы слышали его вопли, – мой Бог, такие вопли, – и всё же не смогли спасти его! Где эта зверская собака, которая довела его до смерти? Может быть, как раз сейчас она прячется там, среди скал? А Степлтон? Где он? Он ответит!

– Да, он ответит. Я позабочусь об этом. Дядя и племянник убиты, – один выпрыгнул в окно при виде чучела, которое он принял за карающий призрак, а другой совершил отчаянный полёт с обрыва, чтобы ускользнуть от того, что заставило его бежать по камням и скалам, сломя голову, однако нам по-прежнему необходимо доказать связь между человеком и пугалом.

– Вы помните звук? Он был похож на ворчание зверя, преследующего жертву, а чучело стоит в хижине, оно не могло испугать сэра Генри!

– Звук несложно подделать, чучел в образе ужасной собаки можно изготовить великое множество, а где доказательство, что пугало приведено в действие человеком? Его нет!

Чуть позже, когда взошла луна, мы поднялись на вершину скалы, с которой сорвался наш бедный друг, отсюда открывался вид на затенённое болото, наполовину серебряное, наполовину неосвещённое. Далеко, в нескольких милях от нас, по направлению к Гримпену светил, не мигая, одинокий жёлтый огонёк. В той стороне было только одно отдельно стоящее жилище – одинокий дом Степлтона. Зло выругавшись, я погрозил ему кулаком.

– Почему бы нам не схватить его немедленно и не добыть недостающие доказательства?

– Наше дело не имеет завершения, а этот тип хитёр и подозрителен до крайности. Существенно не то, что мы знаем, а то, что мы сможем доказать в суде. Одно неверное движение, и наш человек ускользнёт. За исключением того, что мы слышали, больше мы ничего не знаем, и любое судебное разбирательство придёт к выводу, что сэр Генри погиб от случайного падения с высоты в кромешной тьме. Всё же, каким бы хитрым он ни был, этот товарищ будет у меня в руках прежде, чем окончится завтрашний день!

– Что будем делать?

– Завтра будет много дел, а сегодня следует приготовиться к похоронам нашего несчастного друга.

Вместе мы спустились по обрывистому склону и снова подобрались к телу, отчётливо темневшему на серебряных камнях. При виде членов, изуродованных агонией, меня сковала болезненная судорога, и всё вокруг помутилось от слёз.

– Мы должны послать за помощью, Холмс! Нам будет не под силу нести его всю дорогу в Баскервиль-холл. Силы небесные, что с вами? Вы сошли с ума!

Холмс вскрикнул, склонившись над телом. В следующий миг он уже плясал, смеялся и тряс мою руку.

– Борода, борода! У него козлиная борода!

– Борода?

– Это не баронет, это мой сосед, вор-домушник!

Мы лихорадочно перевернули тело, и промокшая насквозь борода уставилась вверх на холодную ясную луну. Несомненно, перед нами были выступающий далеко вперёд лоб с нависшими бровями, крупный нос и глубоко утопленные в глазницы белки, совершенно не похожие на глаза сэра Генри. Это, в самом деле, было то самое лицо, которое мельком показалось нам с баронетом в скалах в свете ржавого фонаря, – лицо Мортбелла, ночного вора.

В следующее мгновение мне стало всё понятно. Я вспомнил, что Мортбелл утащил чемодан со старыми костюмами сэра Генри, который Бэрримор оставил на хранение в комнате сэра Чарльза. Теперь, когда он понял, что его выследили, и нет смысла прятаться на болотах, ему осталось лишь одно – бежать отсюда. Вор выбрал себе лучший костюм, остальные вещи, скорее всего, отдал за бесценок цыганам, получил какие-то деньги и с наступлением темноты направился в Гримпен, чтобы там нанять экипаж и уехать на станцию. Ботинки, сорочка, фуражка, – всё на нём было сэра Генри, и он выглядел вполне респектабельно. Трагедия не становилась от моей догадки менее мрачной, однако, по крайней мере, этот человек заслуживал смертную казнь по законам страны и получил её.