Текст книги "Проклятие Баскервилей. Первоначальная рукопись сэра Артура Конан Дойла"

Глава шестая. Баскервиль-холл

В назначенный день сэр Генри Баскервиль и доктор Мортимер были готовы отправиться, как мы договаривались, в Девоншир. Мистер Шерлок Холмс поехал со мной на станцию, чтобы напоследок сказать напутственное слово.

– Не занимайтесь выдвижением версий и формулированием своих подозрений, Ватсон, – сказал он. – Я хотел бы, чтобы вы тщательнейшим образом изложили мне лишь одни факты, а теоретизированием позвольте заняться мне.

– Какого рода факты?

– Что-то такое, что может показаться относящимся к делу, а также какие-нибудь новые обстоятельства, касающиеся кончины сэра Чарльза. Постарайтесь найти и просмотреть архив, может быть, вам удастся найти его личный дневник, я убеждён, что он вёл его.

– Я постараюсь.

– Кое-какие справки я успел навести, однако, боюсь, что не могу похвастаться результатами. Пока что с уверенностью могу сказать, что мистер Джеймс Десмонд, тот, кто стоит следующим в очереди на наследство, в самом деле, благодушный пожилой человек, поэтому преследование сэра Генри исходит не от него, и мы можем совершенно не принимать его в расчёт. Остаются люди, которые войдут в окружение сэра Генри Баскервиля на болотах.

– А почему бы нам таким же образом не исключить супружескую пару Бэрриморов?

– Ни в коем случае нельзя этого делать, так можно совершить громадную ошибку. Если они, в самом деле, невиновны, такое решение будет справедливым, однако, если они виновны, мы упустим все шансы изобличить их. Нет, нет, мы сохраняем Бэрриморов в нашем списке подозреваемых. Насколько помню, в Баскервиль-холле есть конюх, где-то на болотах проживает фермер, а помимо него, есть доктор Мортимер, которому я доверяю всецело, и его жена, о которой мы совершенно ничего не знаем. Ещё есть антиквар Степлтон, который поселился по соседству относительно недавно, чтобы искать на болотах древние артефакты. Как мне сообщили, у него в Мадриде два года назад скончалась жена, и он переселился в Британию, чтобы залечить душевную рану. Есть также мистер Фрэнкленд из Лафтер-холла и ещё парочка соседей, о которых мне совершенно ничего неизвестно. Все эти люди должны стать предметом вашего пристального внимания!

– Сделаю всё возможное.

– Мне также удалось установить, что в лондонском отеле «Семь чудес света» останавливались молодожёны Джон и Маргарита Смит из Плимута. Она – очень молодая смуглая леди с копной огненно-рыжих волос, эффектная, хотя немного веснушчатая, а он – одетый в хороший костюм мужчина лет сорока моей комплекции с клиновидной и совершенно седой бородой. Она не выходила из отеля, а он всего лишь раз выходил на улицу один с объёмистым саквояжем бежевого цвета, это было шестнадцатого сентября около девяти часов вечера. Вернулся Джон Смит в тот же вечер около половины одиннадцатого, после чего пара спешно покинула отель, хотя номер был забронирован ими на три дня, с пятнадцатого по восемнадцатого сентября. Между прочим, отель «Семь чудес света», находится в двух шагах от отеля «Семирамида», в котором погиб сэр Чарльз. Возможно, это ложный след, однако кое-какие приметы совпадают, а время, в которое Смит отлучался из отеля, в точности совпадает с тем периодом, когда наш человек в плаще и шляпе находился в номере 1Б.

– Хорошо, буду иметь в виду. Возможно, в Дартмуре мне удастся напасть на след этой подозрительной парочки.

– Вы вооружены, я надеюсь?

– Да, я позаботился об этом.

– Отлично! Держите револьвер под рукой днём и ночью, и ни на миг не забывайте об осторожности.

Наши друзья, забронировав купе первого класса, ждали нас на платформе.

– Никаких новостей, – сказал доктор Мортимер в ответ на вопрос моего друга. – Могу вполне определённо утверждать, что на протяжении прошедших двух дней за нами никто не следил. Мы тщательно наблюдали за всеми, когда выходили на улицу, так что никто не смог бы ускользнуть от нашего внимания.

– Вы всегда держались вместе, я полагаю?

– За исключением вчерашнего дня. Я, знаете ли, когда приезжаю в Лондон, посвящаю один день развлечениям, и в этот раз неплохо провёл время в музее хирургического колледжа.

– А я ходил глазеть на публику в парк, – сказал Баскервиль. – В общем, у нас не было никаких проблем.

– И, тем не менее, это было чрезвычайно неразумно! – строго сказал Холмс и покачал головой. – Умоляю, сэр Генри, ни в коем случае не выходите никуда один. Ботинки больше не пропадали?

– Нет, сэр, слава Богу, все мои ботинки на месте.

– Очень интересно.

– В самом деле?

– До свидания, – поспешно сказал Холмс, так как поезд тронулся с места. – Не забывайте, сэр Генри, помните слово в слово ваше семейное предание, которое вам зачитал доктор Мортимер, и избегайте бывать на болотах в ночные часы, когда пробуждаются силы зла.

Я оглянулся, когда мы отъехали довольно далеко, и увидел на платформе длинную аскетическую и чуть сгорбленную фигуру. У меня защемило сердце. Мой друг стоял неподвижно и пристально смотрел нам вслед.

Шесть часов, которые заняло путешествие, прошли незаметно. Доктор Мортимер продемонстрировал незаурядные познания в краниологии. Исследовав наши черепа, он пришёл к выводу, что я человек логического склада ума, однако иногда склонен увлекаться и забывать об осторожности, а в сэре Генри таится импульсивная и страстная натура, которая не мешает ему сохранять преданность месту или любимому человеку.

Когда мы въехали в Девоншир, бурая почва стала красноватой, кирпич сменился на гранит, и вдоль железнодорожного полотна появились аккуратные зелёные изгороди. Молодой Баскервиль увлечённо смотрел в окно.

– После того, как мне пришлось покинуть родину, я побывал в самых лучших уголках планеты, Ватсон, однако ни одно из них нельзя сравнить с этим.

– Я не видел ни одного жителя Девоншира, который не пронёс бы через всю жизнь преданность своему графству.

– Как я говорил, преданность месту зависит от натуры, – сказал доктор Мортимер. – Вы, однако, были очень молоды, когда последний раз видели Баскервиль-холл, не так ли?

Баронет рассказал, что ему было десять лет, когда отец скончался, и его отправили в Америку к друзьям. Он никогда не видел Баскервиль-холл, поскольку жил на южном побережье, и очень желает увидеть болота.

– Правда? – Доктор Мортимер указал в окно вагона. – В таком случае я могу легко исполнить ваше желание. Вот, смотрите!

Вдали над зелёными квадратными полями и покрытыми лесами низинами поднялся унылый серый холм с причудливо зазубренной вершиной. Он был слегка размыт из-за большого расстояния, словно фантастический ландшафт, явившийся во сне.

Баскервиль долго сидел неподвижно и неотрывно глядел на впервые открывшуюся перед ним картину. Глядя на его густые брови, чувствительные ноздри и большие карие глаза, в которых блистали гордость, доблесть и сила, я вдруг подумал, что с таким человеком не страшно пуститься в рискованное приключение.

Маленькая станция встретила низкой белой оградой, за которой нас ждал экипаж с двумя продольными сиденьями, запряжённый парой кобыл. Суровый невысокий угловатый конюх с неподвижным лицом приветствовал сэра Генри и через несколько минут мы полетели по широкой чистой дороге.

Вначале мимо проплывали пастбища и какие-то селения, затем экипаж свернул на боковую дорогу и поехал вверх по глубокой колее, избитой сотнями колёс. Всё это время позади мирной залитой солнцем деревенской местности неизменно поднимался тёмный и угрюмый длинный изгиб болот, местами разорванный зубчатыми и зловещими возвышенностями. Дорога вверх шла между крутых склонов, покрытых мокрым мхом вперемешку с мясистыми языками папоротника и усыпанных ягодами ежевики, которые светились бронзой в лучах заката.

Когда мы взобрались, наконец, на возвышенность, перед нами открылось бескрайнее пространство болот, усеянное крутыми шишковидными пирамидами из камней и торами – высокими гранитными столбами, которые, казалось, были сложены великанами из огромных плоских камней. Повеяло холодным ветром, и все невольно поёжились. Нечто зловещее таилось в этой бесплодной пустыне под сумрачным небом. Даже баронет, до этого непрестанно восторгавшийся красотами природы, замолчал и плотнее запахнул пальто.

Внезапно мы спустились в чашеобразную низину, местами покрытую чахлыми дубами и елями, которые покорёжились и сгорбились от многолетних неистовых штормов, а над ними вдруг показались две высокие башенки.

Конюх махнул кнутом в их сторону.

– Баскервиль-холл!

Сэр Генри приподнялся и пристально вгляделся вдаль, его щёки вспыхнули, а глаза озарились светом. Через несколько минут мы достигли железных ворот замка, кованых в виде фантастического лабиринта из узоров, со столбами, изъеденными лишаем, и увенчанными кабаньими головами – гербовыми фигурами рода, которые, как я успел узнать от баронета, символизировали мужество и неустрашимость Баскервилей. Замок представлял собой развалины из чёрного гранита, однако фасад был недавно обновлён, – первый плод южноафриканского золота сэра Чарльза.

Миновав ворота, мы въехали в аллею, и колёса стихли, покатившись по опавшей листве. Сумрачный тоннель из ветвей старых деревьев поплыл над нашими головами. Баскервиль содрогнулся, увидев в дальнем конце этого длинного тёмного проезда, свой родовой замок. Он маячил в сером проёме, словно призрак.

– Это Тисовая аллея? – сказал сэр Генри, понизив голос.

– Нет, нет, Тисовая аллея с другой стороны, – поспешно сказал доктор Мортимер.

Молодой наследник хмуро огляделся по сторонам.

– Мрачновато! Ничего, не пройдёт и полугода, как здесь протянется линия фонарей с лампами Суона и Эдисона в тысячу свечей, тогда всё будет по-другому.

Аллея вывела на просторную лужайку перед замком. В свете угасающего дня я различил массивную основную часть здания, в его центре сквозь сумерки виднелся портик крыльца. Весь фасад был густо увит плющом, лишь местами стены были свободны от него, там проступали окна и гербы, а сверху возвышалась пара тех самых древних зубчатых башенок, которые мы заметили издалека, они были сплошь проколоты многочисленными бойницами.

Справа к центральному зданию примыкало более современное крыло из чёрного гранита. Тусклый свет едва лился сквозь решётчатые оконные рамы, а от высоких труб на крутой остроконечной крыше поднималась единственная струйка чёрного дыма.

– Добро пожаловать в Баскервиль-холл, сэр Генри!

Высокий худой мужчина выступил из тени портика, чтобы открыть дверцу экипажа. Плотная женская фигура проявилась на фоне жёлтого света, падавшего из холла, и помогла конюху перенести наши вещи.

– Вы не будете возражать, сэр Генри, если я немедленно отправлюсь домой, – сказал доктор Мортимер. – Моя жена меня заждалась.

– Разве вы не останетесь на обед?

– Нет, я должен идти. Возможно, что меня ждут пациенты. Я мог бы остаться, чтобы показать вам замок, однако, думаю, что Бэрримор справится лучше. До свидания, и ни в коем случае не стесняйтесь отправить за мной, если вдруг потребуется какая-нибудь помощь.

Колёса стихли на дороге, мы вошли в зал, и входная дверь гулко лязгнула за нашими спинами. Величественные апартаменты, перекрытые почерневшими от времени дубовыми балками, встретили нас. В огромном старомодном камине, застывшем позади высоких железных собак, трещали и щёлкали языки пламени.

Сэр Генри и я, не сговариваясь, протянули руки к огню, мы, кажется, здорово окоченели. Высокие узкие окна со старинными стёклами, дубовые панели, оленьи головы и гербы на стенах показались мне тусклыми и хмурыми в приглушённом свете центральной лампы.

– Это как раз то, что я представлял, – сказал сэр Генри. – Настоящая картина фамильного замка, не правда ли? Мысль об этом настраивает меня на торжественный лад.

Я увидел, как его загорелое лицо зажглось юношеским энтузиазмом, когда он оглядывал всё вокруг, стоя в освещённом круге света, а длинные тени шевелились позади него на стенах и нависали сверху причудливым балдахином.

Бэрримор успел отнести вещи в наши комнаты, и теперь стоял в услужливой манере хорошо вышколенного слуги. Он был примечательной внешности, – обаятельный с аккуратной тёмной шевелюрой, недлинной клиновидной чёрной бородой, имевшей заметную проседь, и бледным лицом с довольно правильными чертами. Если бы он надел соответствующий костюм, думаю, что его вполне можно было принять за аристократа.

– Вы желаете, чтобы обед был подан немедленно, сэр?

– Всё готово?

– Буквально через несколько минут.

– Что ж, тогда будем обедать.

– Вы найдёте горячую воду у себя в комнате. Мы с женой будем счастливы, сэр Генри, оставаться с вами, пока вы не пригласите новую прислугу. Вы, конечно, понимаете, что в новых обстоятельствах замок потребует значительно более многочисленного персонала.

– Что за новые обстоятельства?

– Простите, сэр?

– Я говорю, с чего это вдруг требуется многочисленный персонал? Я ничего не знаю об этом!

– Сэр, я только хотел сказать, что сэр Чарльз вёл довольно уединённый образ жизни, и мы успевали удовлетворить все его потребности. Вы, естественно, захотите общества, вот почему вам потребуется более многочисленная прислуга.

– Вы говорите так, как будто желаете уехать отсюда.

– Только ради вашего удобства, сэр.

– Послушайте, наши предки прожили под одной крышей несколько поколений, и мне пришлось бы сильно сожалеть, если бы я начал с разрушения старых семейных традиций.

Мне показалось, что лёгкое душевное волнение отразилось на бесстрастном бледном лице дворецкого.

– Я думаю так же, сэр, и точно так думает моя жена, однако, по правде говоря, сэр, я и она были очень привязаны к сэру Чарльзу, его внезапная кончина повергла нас в шок, и теперь всё вокруг причиняет нам одну лишь боль. Боюсь, что мы больше никогда не будем счастливы здесь.

– Погодите, а как вы собираетесь жить?

– У меня нет никакого сомнения, сэр, что мы сможем открыть своё дело и преуспеть в нём. Щедрость сэра Чарльза предоставила нам кое-какие средства для этого. А теперь, сэр, позвольте мне показать вам ваши комнаты.

Мы поднялись по главному пролёту на лестничную площадку, от которой два других боковых и симметрично расположенных друг напротив друга пролёта выводили наверх, где строгая деревянная балюстрада окаймляла прямоугольную галерею, из которой длинный коридор вёл в боковой флигель. Моя была ближе, а комната сэра Генри оказалась дальше, однако всего на одну дверь. Наши комнаты выглядели гораздо более современными, чем центральная часть замка, а яркие обои и многочисленные свечи сразу заставили забыть то уныние, которое охватило меня, едва я прибыл сюда.

В то же время огромная обеденная комната, в которую можно было попасть только из зала, была, в самом деле, местом, где царствовали тени мрака. Она представляла собой палату с высокими сводами и возвышением, на котором сидели члены фамилии, остальная часть банкетного зала предназначалась для слуг. В дальнем конце комнаты возвышалась галерея для певчих и музыкантов. Тёмный прокопчённый потолок проступал в сумраке позади массивных чёрных балок. С пылающими факелами, освещающими помещение, и живым, безудержным застольем старых времён гнетущее впечатление, конечно, растаяло бы, однако сейчас, когда два джентльмена в строгих костюмах сидели в небольшом круге света, отбрасываемого единственной лампой под абажуром, голос одного вдруг стал тихим, а настроение другого совершенно упало.

В полумраке в длинную линию выстроились поблёкшие картины, с которых предки сэра Генри, каждый в платье его эпохи, от рыцарей Елизаветы до щёголей периода Регентства, строго смотрели на нас и смущали своим молчаливым обществом. Разговор не клеился, и я, например, был несказанно рад, когда еда, наконец, закончилась, и мы смогли перейти в отремонтированную бильярдную комнату, чтобы выкурить по сигарете.

– Честное слово, весело здесь, – сказал сэр Генри. – Кто-то, наверное, смог бы расслабиться, однако, я пока что чувствую себя не в своей тарелке и теперь совсем не удивляюсь, что мой дядя получил нервное расстройство, живя совершенно один в таком доме, как этот. Если вы не возражаете, то я отправляюсь спать.

Я раздвинул занавески, прежде чем лечь в постель, и посмотрел в окно. Оно выходило на внутреннюю лужайку, за которой жидкий перелесок стонал и гнулся от внезапно поднявшегося сильного ветра. Половинка луны проглянула сквозь разрывы несущихся вдаль облаков. Ночь, кажется, обещала быть ясной. Позади деревьев в холодном лунном свете я видел разорванную кайму скал и низкий длинный изгиб унылого болота.

Где-то далеко в кромешной тьме горел единственный огонёк. Кому, интересно, не спится в глуши болот? Я задернул занавески, полагая, что на сегодня впечатлений достаточно.

Напрасно, однако, я подумал, что наш первый день пребывания в замке окончился. Несмотря на усталость, мне никак не удавалось уснуть. Я беспокойно ворочался с боку на бок, однако, как ни старался, сон не приходил. Где-то внизу настенные часы отбивали четверть за четвертью, а когда их бой смолкал, в старом доме воцарялась гробовая тишина. И вдруг, далеко за полночь, моих ушей достиг отчётливый и достаточно громкий звук.

Ошибки быть не могло, это было рыдание женщины. Оно казалось слегка приглушённым и время от времени прерывалось, как обычно бывает, когда человека душит безудержное горе. Рыдание, несомненно, раздавалось в доме, причём не так далеко от моей комнаты.

Я сел в кровати и напряжённо прислушался. В течение получаса все мои нервы были напряжены до предела, однако больше я ничего не услышал, кроме боя часов и шелеста плюща, волнуемого на стене снаружи непоседливым ветром.

Глава седьмая. Степлтон из Меррипит-хауса

Свежее и прекрасное утро следующего дня стёрло зловещее и сумрачное впечатление, которое навеяло первое знакомство с Баскервиль-холлом. Когда сэр Генри и я сидели за завтраком, солнечный свет вливался сквозь высокие решётчатые окна с выступающими средниками, стёкла которых были украшены родовыми гербами, и бросал на пол узорчатые цветные пятна, похожие на выразительные водяные знаки. Тёмные панели сияли бронзой в золотых лучах, и теперь едва ли можно было поверить, что накануне вечером они вносили такой сумрак в наши души.

– Полагаю, что мы напрасно винили замок, – сказал баронет. – Вчера мы утомились после путешествия и продрогли, когда ехали от станции в открытом экипаже. Неудивительно, что окружающая обстановка показалась нам мрачной. Теперь мы хорошо отдохнули, и всё вокруг снова радует глаз.

– Да, как себе вообразишь, так и будет, однако, есть кое-что такое, что всё-таки меня немного беспокоит, – сказал я. – Вы не слышали, например, что ночью кто-то рыдал? Думаю, это была женщина.

– Любопытно, я ничего такого не слышал, но, вы не поверите, меня тоже кое-что побеспокоило. Где-то далеко за полночь мне показалось, что кто-то легонько постучал в моё окно.

– Ночью был сильный ветер.

– Я готов поклясться, что стучал человек.

– Как он мог подобраться к стене? Там довольно высоко.

– По плющу.

– Утром перед завтраком я гулял на внутренней лужайке, которая ведёт к Тисовой аллее. Там, где расположены наши комнаты, плющ растёт только вокруг окон, на цокольный этаж он не спускается, и снизу до него невозможно дотянуться рукой, даже если подпрыгнуть.

– Может быть, в самом деле, шалил ветер? Ватсон, я сойду с ума, если отельная история повторится здесь!

– А вот что касается горестного женского плача, уверяю вас, что это был не ветер.

– Мы должны справиться об этом немедленно.

Сэр Генри позвонил в колокольчик и спросил Бэрримора, может ли он как-то объяснить моё ночное приключение. Мне показалось, что после того, как дворецкий услышал вопрос, и без того мертвенно-бледные черты его лица стали ещё бледнее.

– В доме только две женщины, сэр Генри. Одна из них – посудомойка, чья комната, располагается в цокольном этаже в дальнем конце флигеля. Вы можете убедиться сами, – все звуки, которые идут оттуда, в верхних комнатах не слышны, даже если кому-то взбредёт в голову не плакать, а громко кричать. Другая женщина – моя жена, и я ручаюсь, что звук рыданий, который слышал ваш друг, не могли исходить от неё.

– А каким образом можно попасть на цокольный этаж?

– Из вашего коридора туда не попадёшь, дверь цокольного этажа располагается в центральном холле под главной лестницей.

Дворецкий лгал, когда уверял нас, что ночью его жена не плакала, поскольку после завтрака я встретил миссис Бэрримор наверху в длинном коридоре. Она была полной апатичной женщиной с крупными чертами и суровым выражением рта. Солнце падало прямо на её лицо, – оно хранило следы недавних слёз.

После завтрака сэр Генри направился в кабинет, чтобы просмотреть документы, и я попросил его поднять архивы его покойного дядюшки, однако, как мы ни старались, ничего относящегося к делу не нашли.

– Я не совсем понимаю. Что следует искать, Ватсон?

– Сэр Чарльз вёл дневник, и очень странно, что его здесь нет.

– Откуда вы знаете, что он вёл дневник?

– Мистер Шерлок Холмс знает.

Сэр Генри снова вызвал дворецкого.

– Все свои документы сэр Чарльз хранил в этом кабинете, а в своей комнате, которая располагается наверху недалеко от вашей, он хранил лишь вещи.

– Какие вещи?

– Бельё, сэр, сорочки, костюмы и всё такое.

Я оставил баронета разбирать бумаги, касающиеся управления имением, а сам, пользуясь свободной минуткой, отправился осматривать окрестности. Это была превосходная прогулка – четыре мили вдоль самого края болот. Дорога привела меня в небольшое селение. Здесь, как выяснилось, было всего два больших здания, – гостиница и дом доктора Мортимера, они возвышались над всеми остальными.

Почтмейстер, он же сельский зеленщик, хорошо помнил телеграмму.

– Конечно, сэр, – сказал он, – я доставил телеграмму мистеру Бэрримору точно, как было предписано.

– Кто доставил её?

– Мой мальчик, который здесь. Джеймс, ты доставил телеграмму мистеру Бэрримору в Баскервиль-холл на прошлой неделе?

– Да, папа, доставил.

– Лично в руки?

– Нет, он был где-то на чердаке как раз в тот момент, когда я пришёл, поэтому он не мог взять телеграмму, и я вручил её в руки миссис Бэрримор. Она обещала передать её ему.

– Ты видел мистера Бэрримора?

– Нет, папа, говорю же, он был на чердаке.

Я не выдержал.

– Послушай, если ты не видел его, как ты узнал, что он на чердаке?

– Миссис Бэрримор сказала!

– Он сам лично отправил ответ?

– Нет, миссис Бэрримор составила ответ с его слов и передала мне.

Почтмейстер строго посмотрел на меня.

– В самом деле, почему жена не может передать телеграмму мужу, и почему она не может с его слов отправить ответную телеграмму?

– Так где был её муж? Может быть, его не было в Баскервиль-холле!

– Кто, как не она, знает, где её муж? Разве он не получил телеграмму? Разве он не отправил ответ? Если произошла ошибка, то жаловаться надлежит ему, а не вам, сэр!

Неизвестно, сколько бы продолжался этот тягостный разговор, если бы он не прервался маленьким происшествием. Дверь распахнулась, и на почту не вошла, а впорхнула элегантная молодая высокая и необычайно стройная женщина. Красоты такого рода я в своей жизни ещё не встречал, она была чернее любой из брюнеток, которых мне доводилось видеть в Англии. Её гордое, тонко очерченное лицо, совершенное, как у древнегреческой скульптуры, могло показаться безжизненно холодным, если бы не впечатляющие брови и прекрасные чёрные глаза, горевшие страстным желанием. В тот момент мне почему-то подумалось, что в здешних глухих местах, наверное, нечасто встретишь такую колоритную особу.

Увидев её, почтмейстер преобразился и мгновенно забыл о моём существовании.

– О, мисс, сегодня вы пришли не зря! Для Вас есть кое-что из Лиссабона.

– Наверное, мои любимые краски, наконец, прибыли.

Мадемуазель изящным движением черкнула пером в бланке, который подал ей служитель, и взяла со стойки небольшую посылку. Почтмейстер расплылся в улыбке.

– Возьмите пару открыток в подарок.

– Благодарю.

– Заходите ещё!

– Непременно, сэр.

Она развернулась и направилась к выходу, однако одна из открыток выскользнула из её пальчиков и, как нарочно, прилетела прямиком к моим ногам. Я нагнулся и подобрал её.

– Минутку, мадемуазель! Вы обронили.

Она обернулась, пристально посмотрела на меня, её чувственные розовые губы приоткрылись. Сверкнув жемчужными зубами, необычная незнакомка так очаровательно улыбнулась, что, признаюсь, меня охватила сладкая дрожь.

– Оставьте себе на память, сэр.

Когда прелестная мисс выпорхнула за дверь, я машинально поднёс открытку к глазам, на ней мама-пони стучала копытом по шее своего непутёвого сыночка-жеребёнка, а вверху яркая алая надпись гласила: «Не ходи один на болота, сынок!»

После ухода девушки почтмейстер воззрился на меня так, словно спустился с небес в преисподнюю. Его лицо опять сделалось каменным, не предвещая ничего хорошего.

Я понял, что продолжать допрос бесполезно. Лишь одно теперь оставалось достаточно очевидным, – у Бэрримора не было твёрдого алиби.

– А эта мадемуазель, кто она?

Человек мгновенно смягчился.

– О, это Берилл Мария Силва, заезжая художница, живёт у нас в гостинице и рисует акварели на болотах. Наши живописные места, сэр, привлекают художников и поэтов со всего света.

Происшествие с мадемуазель Силвой несколько оживило меня. Тоскливое чувство, смешанное с лёгкой досадой, которое я испытал, ничего не добившись на почте, исчезло, и я, приободрившись, двинулся в обратный путь пешком по пустынной дороге. Мысли кружились осенними листьями и, описав причудливый круг, вновь и вновь возвращались к нашему странному и чрезвычайно загадочному делу, однако, как я ни старался, мне никак не удавалось прийти к какому-то решению.

Предположим, что один и тот же человек, искусно маскируясь, был последним, кто видел сэра Чарльза живым, и первым, кто стал преследовать наследника, едва тот прибыл в Англию. Что с того? Является ли он агентом другого человека или имеет свой собственный зловещий план? Какой интерес скрывается в преследовании рода Баскервилей?

– Не комнату ли ищете, сэр?

Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Сзади на обочине стоял довольно высокий, сухой и прямой как оглобля краснолицый старик в потёртом сюртуке неопределённого цвета и основательно помятой фетровой шляпе.

– С кем имею честь?

– Мистер Фрэнкленд из Лафтер-холла к вашим услугам. – Он показал длинным узловатым пальцем на приземистый дом, темневший за жидкой зелёной изгородью у самой дороги. – Сдаю свободные комнаты, сэр!

– Я – доктор Ватсон. Благодарю, мистер Фрэнкленд, мне есть, где переночевать. Я живу в Баскервиль-холле по приглашению сэра Генри.

– Не стесняйтесь, при случае заглядывайте на огонёк.

– Непременно.

Распрощавшись с любезным стариком, я двинулся дальше. Холмс просил меня разузнать об этом человеке, поскольку совершенно ничего не знал о нём, и как хорошо, что он случайно подвернулся на дороге.

Мысли снова вернулись к нашей загадке. Мне вдруг подумалось о странном предупреждении, выведенном губной помадой на оконном стекле отеля. Было ли это работой любовницы, не имеющей отношения к делу, или, может быть, всё же сообщника убийцы, например, всё того же человека в чёрном плаще и тёмной шляпе, который таким способом пытался противодействовать ему? Если, в самом деле, кто-то пытался тайно противостоять планам какого-то злодея, то его предупреждение, выведенное на стекле, кажется странным, поскольку предостерегает жертву, однако не раскрывает суть злодейского плана. Вот если бы, например, на стекле было выведено «Немедленно убирайся из отеля, здесь тебе конец!», тогда можно было бы принять такую версию.

Как я ни старался, все мои рассуждения неизменно заводили меня в тупик. В таких случаях Холмс всегда советовал предположить нечто совершенно невозможное, – когда остаётся лишь то, что обычно не случается, оно и является истиной.

Похоже, что сэр Чарльз ждал любимую женщину, а вместо неё пришёл человек в чёрном плаще. Допустим, что так, однако, что могло так сильно испугать старика? Очевидно, что только то, чего он сильнее всего боялся. Тогда, вероятнее всего, ему должна была явиться Собака Баскервилей, но это ввергает нас в сверхъестественную область бытия и уводит от разгадки, поскольку в соседнем номере жертву ждал вполне реальный человек, а не мифический призрак.

Интересно, а как он мог превратиться в Собаку Баскервилей? Очевидно, что это невозможно, – не оборотень же он, в самом деле!

А, может быть, неожиданное появившееся в сумеречном окне бледное лицо с клиновидной седой бородой напомнило баронету что-то ужасное? С другой стороны, неужели одно лишь лицо могло так испугать старика?

А что, если неизвестный нам человек прибыл из Южной Африки, чтобы потребовать у баронета старый должок? Такое, конечно, могло быть, однако поверить в то, что появление кредитора, пусть даже необычайно сурового и жестокого, ввергло должника в такой леденящий и доводящий до безумия ужас, мне было сложно.

Я продолжал идти по каменистой дороге вдоль болот и терялся в догадках. Единственным правдоподобным мотивом, от которого можно было оттолкнуться, был тот, который подсказал сэр Генри. Если семья Баскервилей испугается и откажется жить в замке, удобное жилище на неопределённое время окажется в полном распоряжении семьи Бэрриморов. Между тем, злоумышленник, судя по всему, имел ярко выраженную клиновидную совершенно седую бороду, а у Бэрримора борода, хоть и, в самом деле, немного клиновидная, однако слишком короткая. К тому же она не седая, а с проседью, да и вряд ли Бэрриморы для реализации своего замысла стали бы разрабатывать такой изощрённый план и плести такую тонкую почти невидимую сеть, которая, судя по всему, стягивается вокруг молодого баронета. Холмс сам признавался, что среди всех сенсационных дел, которые ему приходилось расследовать, такого сложного он не встречал.

Я шёл и молил Бога, чтобы мой друг скорее освободился от дел и приехал сюда. Было совершенно очевидно, что только Холмс способен снять колоссальный груз ответственности, который так тяжко придавил мои плечи.

Внезапно мои мысли прервали крик и дробный стук каблуков по камням. Кто-то бежал по тропе сзади и звал меня по имени. Никто, кроме доктора Мортимера и моего нового знакомого старика Фрэнкленда, не могли здесь знать меня. Я обернулся, будучи уверенным, что увижу кого-то из них, однако, к своему удивлению увидел совершенно незнакомого человека. Он, в самом деле, бегом приближался ко мне. Это был мужчина средних лет в соломенной шляпе и зеленоватом костюме, невысокий, белобрысый, чисто выбритый, с холёным лицом, заметно выступающей вперёд узкой челюстью и редкими, словно плохо выщипанными бровями. В руке незнакомец держал карандаш и объёмистую записную книжку.