Текст книги "Лягушка на стене"

Правильный температурный режим

– Ну вот, Володя, располагайся в новом доме. Не маловат? – спросил Боря, знакомый егерь, снимая висячий замок с дверей.

Последнюю фразу я правильно расценил как шутку. В огромном помещении охотничьей базы, куда мы вошли, запросто могло разместиться два взвода охотников. Правильные ряды расставленных повсюду двухъярусных кроватей, застеленных серыми и синими казенными одеялами, удручающе напоминали казарму. Посередине стояла огромная печь. Боря, коренной дальневосточник, очень солидный человек для своих двадцати семи лет, имел своими предками корейцев и узбеков, и поэтому его принимали за своего от Армении до Якутии.

– Нравится? – спросил Боря, явно довольный своим владением. – Лучшая база района. И самая большая, – повторил он с гордостью. – Здесь сам Орлов любит охотиться. Бросай рюкзак, занимай любую кровать. Пойдем, я тебе хозяйство покажу.

Мы вышли на улицу.

– Это сортир, – начал Боря обзорную экскурсию. – В прошлом году его ураган повалил. Как раз в сезон охоты. Хорошо, в нем никого не было. Это помойка. – Он указал на огромный деревянный короб, из которого веселой стайкой выпорхнули местные овсянки, тут же меня заинтересовавшие, и неизвестно откуда залетевшие воробьи: ведь до поселка, откуда привез меня Боря, было около пятидесяти километров.

– Это дрова. – Боря подвел меня к сложенной у стены поленнице. Откуда Боря приволок такую гигантскую лиственницу, было для меня загадкой. Каждое полено было в половину человеческого роста и около метра в диаметре.

– Дрова у тебя есть, – удовлетворенно произнес Боря, глядя на чудовищные кряжи. – В тамбуре и в доме, под кроватями, сухие лежат. А если не хватит – поколешь. Вот колун. – И Боря показал инструмент. – Однако пошли в дом, поговорим о главном.

Но мы задержались на крыльце. Боря пошарил в своем мокром рюкзаке, достал оттуда хороший кусок подсоленной калужатины и повесил его на гвоздь под крышей.

– Это тебе на первое время, – сказал Боря, брезгливо вытирая руки о штаны. – А то ведь, как всегда, супами из пакетов будешь питаться.

Мы снова зашли в дом.

– Располагайся, – сказал Боря, – осмотрись, а я сейчас.

Я стал распаковывать рюкзак. Тем временем Боря, судя по звукам, раздававшиься снаружи, вытаскивал что-то тяжелое из лодки. Дверь открылась, и Боря, отдуваясь, затащил на середину комнаты огромный бидон. Я сразу понял, что в нем находилось.

– Вот, самое главное, – удовлетворенно произнес Боря, садясь на бидон и похлопывая его по округлому боку. – Брагу поставил. Тебе все равно печь топить, так что присматривай за ней. Мы ее вот здесь определим. – И Боря, поднатужившись, подкатил бидон к печке. – Ты уж, пожалуйста, проследи. Когда печка протопится – отодвигай, а на ночь ставь поближе. В этом деле главное – не только время, но и правильный температурный режим. Ну вот и все. Через неделю навещу. Поехал я, а то отлив пойдет, и не выйду я из речки.

Я остался на крыльце и посмотрел, как Борина синяя вязаная шапочка мелькает по извилинам протоки – густой бордюр травы по берегам скрывал мчащуюся к морю лодку.

* * *

Я дождался, когда рев мотора стихнет, и более тщательно осмотрел свои владенья. Для этого я достал из рюкзака бинокль и по приставной лестнице забрался на крышу. Дом стоял посреди обширной, совершенно ровной заболоченной равнины. Вдалеке серела вода Залива. Я направил бинокль туда и увидел двигающуюся точку – Боря успел-таки до отлива проскочить устье.

Долину с трех сторон окружали далекие гряды сопок. Повсюду среди низкой травы лежали многочисленные озерки, на которых осенью останавливались пролетные утки. Для охотхозяйства и для базы действительно было выбрано отличное место.

Я посидел на крыше еще некоторое время, наметил те места, куда мне надо было сходить в первую очередь, спустился по лестнице на землю и принялся устраиваться.

Было начало августа. Стояла удивительная погода. Синело небо, дул легкий теплый ветерок, светило нежаркое солнце. Комары по причине близкой осени отсутствовали. До открытия охоты было еще далеко, и я наслаждался бархатным сезоном в полном одиночестве. На этой точке мне надо было собрать серию сверчков – небольших пестрых птичек. Сверчки, когда молчали, были абсолютно незаметными, так как держались в густых зарослях. А во время пения забирались на вершины кустов и этим выдавали себя. Однако делали они это только на вечерней зоре. Поэтому целый день у меня был свободный. Я поздно вставал (хочется привычно продолжить – одевался, но это было не так, ведь я по причине теплой погоды и полного отсутствия комаров и людей я нередко ходил в костюме Адама), купался в речке (после воды, несшей из болот торфяную взвесь, я нещадно чесался), разжигал печку, и, пока она нагревалась, занимался физкультурой – колол дрова.

Сначала я целый день не мог решиться на это – такими огромными и непоколебимыми казались мне приготовленные Борей колоды. Наконец я выбрал самое маленькое полено, еле поднял его, поставил на «попа», изо всей силы размахнулся колуном, ударил точно по центру полена и безнадежно «засадил» лезвие. Минут десять я возился с колуном, освобождая его из плена, после чего нанес второй удар с тем же результатом.

Только через час я приспособился к этим дровам. Оказывается, надо было бить не по центру колоды, а по самому ее краю. И дело пошло! С первого же удара от полена отлетела ровная, словно отпиленная плаха, за ней другая, и через пять минут я расколол всю колоду. Довольно тяжелая работа превратилась в удовольствие. Я пересчитал Борин запас дров и решил, что каждое утро буду колоть не больше трех, чтобы подольше наслаждаться этим процессом.

На завтрак я варил калужатину, кипятил чай и никогда не забывал отодвинуть от раскалившейся стенки Борин бидон.

Потом я бродил по долине, вернее, по сложным лабиринтам узких гривок, отделяющих друг от друга великое множество разнокалиберных озер, озерков и просто луж самой невероятной формы.

На них водилось множество птиц. Из густой травы я несколько раз выпугивал выпей. На озерах гнездились утки, чайки, крачки и поганки. Иногда, я, пробираясь по травяному бордюру, чуть не наступал на затаившегося в траве пастушка, который с поросячьим визгом вылетал из-под ног и, пролетев несколько метров, неуклюже свесив длинные ноги, падал в траву и удирал пешком. По сухим гривкам кочевали жаворонки, трясогузки и овсянки, над лугами изредка пролетал орлан, коршун или лунь. На одном озерке я нашел десяток линных, не летающих селезней кряквы. Птицы, увидев меня, выскочили на противоположной стороне озерка на берег, по широкой, вероятно, ими же протоптанной дорожке быстро пересекли гривку, и, оказавшись на крупном озере, сбились в стайку на его середине.

Для того, чтобы изучить и другие виды птиц, я доходил почти до сопок. Там луга кончались, и начинались настоящие болота со всеми их прелестями – с топями, сплавинами и запахом сероводорода. Зато здесь на редких довольно сухих торфяных холмах кудахтали белые куропатки, а на голубичные поляны прилетали покормиться стаи кроншнепов.

Я возвращался домой, обедал, заполнял дневники, обрабатывал добытых птиц (последнее я делал редко, так как из этих мест у меня уже были сборы) и ждал вечерней зорьки – времени, когда начнется настоящая охота.

За полчаса до захода солнца я в боевой выкладке – то есть с ружьем, биноклем и полными карманами патронов – торопился к невысоким ивовым кустам – туда, где водились сверчки. Гнездовой сезон этих птиц давно закончился, но самцы по инерции еще пели, но делали это они только вечером и всего около получаса, причем один от другого находился не ближе ста метров, к тому же птицы были очень осторожные и подпускали охотника метров на пятьдесят – на предел дальнего выстрела. Из устья Амура совсем не было сборов этих невзрачных птиц, а кроме того, здесь встречалось масса гибридных сверчков – то есть это были чрезвычайно ценные орнитологические трофеи. Все это делало охоту на сверчков чрезвычайно увлекательной. Приходилось красться к поющему сверчку так же осторожно, как к токующему глухарю, прячась в зарослях и замирая, когда сидящий на вершине невысокого куста певец замолкал и настороженно осматривался. Сколько раз я, желая сократить дистанцию до ценного научного трофея, делал еще один (увы, лишний) шаг, и испуганный сверчок камнем, словно получив заряд дроби падал под куст и больше не появлялся. Но на лугу были и другие сверчки, и я, помня, что вечерний ток скоро закончится, бежал к его соседу и, приблизясь на нужную дистанцию, начинал красться, стараясь восстановить дыхание.

Ночи были страшно темные, безлунные и безветренные и такие тихие, что я через толстые стены Бориной базы слышал свист крыльев тронувшихся к югу уток и перекличку мигрирующих куликов. В непроглядном мраке огромного помещения от затухающего последнего уголька поддувала чуть поблескивал алюминиевый бок бидона, да с регулярностью часов белела стена против окна, куда падал отсвет Сахалинского маяка.

Так прошла неделя. В коробку был тщательно упакован уникальный орнитологический материал – хорошая серия сверчков. Точка была отработана. Можно было ехать дальше. И я поехал.

В урочный срок – ровно через семь дней, как и было обещано, – появился Боря. Он был не один. В его лодке находились пассажиры, а кроме того, за его «Прогрессом» шла «Казанка – 2М», также полная народу. Все вылезли на берег и познакомились со мной. Настроение у всех было явно приподнятое. Боря, не говоря лишних слов, прошел в помещение охотбазы. Я поспешил за ним. Боря бросил беглый взгляд на мое разложенное барахло и направился к бидону.

– Все делал, как я велел? – подозрительно спросил он, открывая крышку. – Не сварил, не переохладил? Печку топил каждый день?

Я сказал, что делал все по инструкции. Боря заглянул внутрь бидона, на обильную пену, плававшую сверху. Потом взял кружку, черпанул противного цвета жидкости и отпил хороший глоток.

– Молодец, – похвалил он меня. – Температурный режим выдержал правильно. Сейчас мы ее оприходуем. Ведь сегодня праздник – день железнодорожника. Собирайся. Поедем.

– Куда поедем? – с удивлением спросил я, вспомнив, что до ближайшей железной дороги около пятисот километров, но ожидая, что весь банкет состоится именно здесь, на базе.

– На остров, где людей поменьше, – объяснил мне Боря.

Я не стал перечить местному жителю, не стал говорить ему, что на базе я неделю проходил почти все время в костюме Адама и никого этим не удивил, просто потому, что удивлять было некого. Я быстро собрал рюкзак и самолично спрятал ценную коробку со сверчками в носовой лючок – самое безопасное, а главное – самое сухое место на любой моторной лодке.

– Да, чуть не забыл, – сказал сдавленным голосом Боря, загружая в «Прогресс» тяжеленный и бидон. – Рыбаки на острове белух поймали. Они их в заливчике держат. Вертолета из Владивостока ждут. Туда их повезут, на военно-морскую базу. А пока они на острове сидят. В заливчике. Их каждый вечер неводом на берег вытаскивают и насильно горбушей кормят. А то от голода сдохнут. А ведь за каждую белуху вояки огромные деньги платят. Не желаешь посмотреть, как их кормить будут? И сфотографируешь заодно. Мы успеем. – Боря посмотрел на часы. – Их по расписанию кормят ровно в семь вечера. Так что все успеем – и попраздновать, и белух посмотреть. Поехали.

Я в последний раз оглядел свое пристанище, надел рюкзак и вышел наружу.

Все мужики сгрудились в одной лодке вокруг Бориного бидона. Кружка с мутной брагой ходила по кругу. Мужики пили и хвалили меня.

– Что значит научный работник! – говорил один. – Какую брагу сделал! У нас такая никогда не выходит. Терпения не хватает. А Вовка вон что сделал.

– Да, – важно произнес Боря, – температурный режим он выдержал точно. Как я ему говорил. Все, поехали.

Мужик, у которого была общественная кружка, выплеснул остатки браги в реку. По воде поплыли цветные разводы, словно в кружке был бензин. Но на это, по-моему никто не обратил внимания.

* * *

В заливе хорошо поддавало, почти штормило, и мы только через час добрались до крошечного поселка на острове. Я думал, что праздничные события развернуться именно здесь, в населенном пункте, состоящем из здания радиостанции, магазина, одного жилого и нескольких развалившихся домов и стоящего на отшибе лагеря зверобоев. Но ошибся.

– Выгружайтесь, – приказал Боря. – Я пойду за машиной. И еще кое к кому зайти надо. Пойдешь со мной? – обратился он ко мне.

Я согласился.

Мы пошли к ближайшему дому.

– Тут гармонист живет, – сказал Боря. Как же на празднике и без музыки? Обязательно музыку надо. Вот мы сейчас Егорыча и прихватим. А кроме того, он большой любитель животных. Да ты сейчас сам увидишь.

Мы без стука вошли в дом. В нос шибануло скотным двором.

– Вот они, животные, – удовлетворенно произнес Боря и открыл следующую дверь.

В комнате было совершенно пусто. То есть там начисто отсутствовала мебель. Пол был обильно завален сеном. По нему резво скакало несколько десятков кроликов. Коровником пахло именно от них.

– Вот они, животные, – уже с некоторым раздражением повторил Боря. – А вот и хозяин. Здорово, Егорыч, – обратился он к мужику, вошедшему в комнату. В руках у Егорыча была огромная голова калуги, которую он, отгребши кроликов сапогом и расчистив таким образом посреди комнаты свободное место, положил на пол.

– Витамины, – объяснил он нам. – И белок. А также фосфор. Ешьте, родимые. – И Егорыч погладил первого подвернувшегося под руку зверька.

– Поедешь с нами? – спросил Боря, уже с отвращением разглядывая комнатный зверинец.

– Конечно, поеду, – ответил Егорыч, шагнув в соседнюю комнату и быстро вернувшись с объемистым футляром гармони. – Пошли.

– Ты хоть навоз от кроликов убираешь? – спросил Боря Егорыча на улице.

– А как же! – обиделся Егорыч. – Каждую неделю. А куда едем?

– На заездок. Меня у лодки подождите, я за машиной схожу.

* * *

Уже знакомый с нравами и обычаями жителей Нижнего Приамурья, я знал, что отдых у них почему-то обязательно ассоциируется с длительным и часто неудобным перемещением в пространстве. В принципе, Боре с товарищами можно было бы отойти от родного поселка метров на пятьсот в тайгу, и там, даже по дальневосточным понятиям, начиналась такая глухомань, что в собутыльники к ним мог запросто напроситься медведь. Так вот нет же, брагу ставили на охотбазе, а распивать ее приехали сюда – на этот Богом забытый остров. Но полуразвалившийся поселок, в котором постоянно обитали только радист, шофер и любитель кроликов, а временно – промысловики морзверя, по-видимому, тоже мешал как следует «оттянуться» Боре. Но он был отменным организатором, и из-за развалившегося барака выполз грузовик с крытым кузовом. Увеличивавшаяся за счет местных жителей толпа резво полезла в кузов.

Боря самолично загрузил в кузов свой бидон и гармонь и помог забраться туда любителю кроликов. Потом он подошел ко мне.

– Забирайся, – приказал начальник, – поедем с нами, повеселимся.

– А как же белухи? – напомнил ему я. – Ведь их скоро кормить должны.

– Успеем, обернемся. Мы быстро, посидим на свежем воздухе и мигом назад, – уверенно сказал Боря. – Залив, где они сидят, здесь недалеко, километрах в двух от поселка. Ты его увидишь – мы мимо проезжать будем. А на обратном пути прямо у него и остановимся. Вот ты на них тогда посмотришь и сфотографируешь. Фотоаппарат не забыл? Их кормить будут в семь часов. – И Боря посмотрел на часы. – У нас в распоряжении три с половиной часа. Забирайся.

И я полез в кузов.

Грузовик, мягко переваливаясь, пошел по песчаной дороге острова. В маленькое окно, забранное поцарапанным плексигласом, мне в качающемся, словно в хороший шторм, грузовике удавалось разглядеть кусты кедрового стланика, прибрежные лагуны (в одной из которых и сидели белухи), серое Охотское море и наваленные на берегу стволы плавника – в общем, привычная и безрадостная картина.

Грузовик ехал неожиданно долго. По моим расчетам, от поселка мы удалились километров на восемь. Наше путешествие закончилось у какого-то убогого, крытого драным толем, балагана – летнего становища рыбаков.

Все вылезли из машины. Был пасмурно, с моря дул неуютный ветерок. Я с печалью вспомнил родную, теплую, обжитую мной охотбазу. Но всем остальным приехавшим место, по-видимому, понравилось. Здесь они могли, наконец, насладиться слиянием с природой.

На засиженный птицами стол, стоящий под открытым небом, были водружены пресловутый бидон, трехлитровая банка красной икры, две бутылки водки, крупноблочно нарезанный хлеб, единственная ложка и три кружки. Мужики торопливо наполнили сосуды беловатой, непрозрачной пенящейся жидкостью и быстро их опорожнили.

– Удалась, – похвалил Борю Егорыч. – В самый раз.

Но Боря был честным человеком и не стал пожинать чужие плоды.

– Это все Володя, – сказал он, ставя кружку как раз на след пребывания чайки. – Это он целую неделю выдерживал температурный режим.

– Молодец, – похвалил и меня любитель кроликов и тут же обратился к Боре: – Ну-ка, дай мне инструмент. – И неожиданно заревел под гармонь: – «Самое синее в мире, Черное море мое!»

Остальные нестройными голосами подхватили. Отдых начался. Я отхлебнул из кружки противной браги, заел эту гадость бутербродом с икрой и пошел бродить по берегу, временами посматривая на часы и рассчитывая крайний срок, когда машина должна была покинуть лагерь, для того, чтобы я смог посмотреть на кормежку зверей. Я вернулся к балагану. Музыка гремела по-прежнему, но на гармони играл уже другой. Егорыч же лежал под кустом кедрового стланика и храпел. Я всухомятку съел еще один бутерброд и покинул веселившихся.

Временами я возвращался к лагерю. Праздник шел по хорошо отработанной схеме. Предыдущий музыкант в бесчувственном состоянии обязательно лежал в зарослях низкорослой кедровой сосны и храпел. Рядом располагались такие же нестойкие путешественники. Зато другие, более выносливые или уже протрезвевшие, мужики по-прежнему сидели за столом, осушали кружки и пели под неутихающую гармонь. Очередной гармонист со товарищи наконец набирал свою порцию браги и попадал под кедровый куст. Оттуда вылезала отдохнувшая смена, и поэтому музыка не прерывалась ни на минуту. Песни были в основном из репертуара Кобзона, Пугачевой и Сенчиной. Изредка попадался Эдуард Хиль.

То один, то другой из сидевших за столом, увидев меня, прерывал пение, долго вглядывался в циферблат часов и произносил:

– Володя, смотри, не опоздай! Белух кормят ровно в семь, – и снова продолжал вокализировать.

Так прошло часа два. Я, вернувшись очередной раз с прогулки по окрестностям балагана, поймал удивительно удачный для отъезда момент, когда вся компания сидела за столом, а под кустом кедрового стланика никого не было. Все молча смотрели на неприветливое море. Лишь неугомонный любитель кроликов орал, растягивая меха инструмента: «Самое синее в мире, Охотское море мое!»

Я, воспользовавшись общим сбором, напомнил Боре о белухах. Народ посидел еще немного за столом, дождался, пока гармонист смолкнет, и полез в кузов машины.

* * *

Грузовик остановился. Я достал из рюкзака фотоаппарат и с нетерпением открыл заднюю дверцу кузова. Открывшаяся взорам картина поразила всех путешественников. Вокруг машины плескалось Охотское море, недавно воспетое местным скотоводом. До берега было метров тридцать. Все отдыхающие с матом стали вылезать из грузовика и торопливо шагать по мелководью к суше. Последним из кузова вылез гармонист. Он пожертвовал морской стихии свой инструмент, зато спас бидон. Собравшиеся на берегу отдыхающие отхлебывали прямо из горловины и молча смотрели на грузовик, по колено стоящий в студеной воде. Дверь кабины открылась. Из нее сначала вышел ругающийся по-черному Боря, а затем молча вывалился водитель и, сильно кренясь из стороны в сторону, побрел к толпе мрачно наблюдающих за ним мужиков. Водитель достиг берега, обернулся лицом к морю, к тонущему в приливе грузовику, раскинул руки, как Христос над городом Рио-де-Жанейро, и упал навзничь.

– Дальше не проедем, – объяснил он снизу обступившим его очевидный факт. – Идите все… – Он сделал нетрезвую паузу —…за трактором. – И заснул.

Услышав это, я быстро накинул рюкзак на плечо и заспешил к заливу. Мне предстояло пройти за час около пяти километров – тогда я успевал. Но идти по песку было трудно, и я опоздал. Белух покормили без меня. У залива уже никого не было. На песке виднелись следы от невода, мелкая чешуя горбуши, следы резиновых сапог и один отпечаток огромной хвостовой лопасти белухи. Я отвернул голенища болотников и залез в неглубокий водоем. Рядом с моими сапогами на мелководье медленно живыми торпедами плавали сытые дельфины. В воде их было видно не очень хорошо, но я на всякий случай сделал несколько снимков.

Не торопясь, я направился к поселку, у которого стояла Борина лодка. Надо мной с криком кружили алеутские крачки – наверное, у них на ближайшей гривке были гнезда. Из поселка к побережью что-то двигалось. Я приложил к глазам бинокль. Это трактор шел на выручку.