Текст книги "Игра с летальным исходом"

Глава VI.

Никитин воспаленными глазами глядел на распинавшегося перед ним Серегу Коробова.

«Хоть и тупой, – думал генерал Никитин, – а умеет иногда. Умеет. Люблю я таких – тупых и преданных.»

Слушать то, что докладывал Коробов, было одно удовольствие. То, что он говорил, означало удачу, какая бывает раз в десять лет. Или в пять. Или, наоборот, в пятнадцать?

Никитин запутался в своих сравнениях и понял, что голова соображает плохо, не выспался. С этими ночными совещаниями… А что делать, если сводки поступают после 24-00? Хочешь, не хочешь, а до утра сидишь с Герасимовым, голову ломаешь, нет ли какой-нибудь зацепки.

Но сегодня можно будет выспаться. Спасибо Коробову. Откопал такой факт, что и голову ломать не надо, и так все ясно.

– Ну вот, Никитин, а ты на него ругался. По лбу ему стучал, – подал голос Герасимов, когда Коробов закончил свой доклад. – А ведь он нас всех выручил. Молодец!

Герасимов хлопнул руководителя «Белой стрелы» по плечу. Коробов сидел довольный, на лице играла улыбка бессмысленного удовлетворения.

– Даже ему ясно, что все сообщенные им сведения выстраиваются в одну фактологическую цепочку. Старшину нашли на Москве-Товарной. На Нижегородской, совсем недалеко оттуда, через несколько часов убит старший матрос торгового флота Самсонов, находившийся в Москве в отпуске. С ним вместе неизвестным лицом застрелена его любовница, сидевшая в машине. Наше внимание это убийство привлекло по двум причинам. Близостью к Товарке, а стало быть, к трупу Старшины – раз. Абсолютным отсутствием мотива – два. Самсонов в Москве, как установлено, больше никого не знал, появился в столице только вчера, причин для его устранения какими-либо его недоброжелателями не просматривается никаких. Ограблен он не был, хотя имел при себе крупную сумму денег.

– Очевидцы… – не вытерпел Коробов. – Очевидцы…

– Коробов, – с иронией посмотрел на него Герасимов, – ты уже отблистал, дай и мне немного. Хотя, где уж мне до тебя сегодня…

– Ох, мудозвоны… – простонал Никитин. – Геннадий, давай ближе к делу.

– И так уже вплотную, товарищ ты наш генерал. То, что совершены эти два убийства – Старшины и Самсонова с любовницей – одним человеком, не вызывает сомнений. Это подтверждается косвенно показаниями очевидцев, которые описывают внешность стрелявшего в Самсонова очень близко к тому, что мы получили от свидетеля происшествия у въезда в Измайловский парк с шоссе Энтузиастов. Но только что я получил и прямое подтверждение…

Герасимов сделал эффектную, как ему показалось, паузу.

– Эксперты подтвердили, что выстрелы в Старшину и Самсонова сделаны из одного пистолета.

Никитин, однако, никак не отреагировал, все это и так ясно было. Эти доказательства скорее для суда, чем для оперативной работы. В оперативке иной раз достаточно только интуиции, без всяких доказательств.

Герасимов прищурился и продолжил. У него, видно, были еще кой-какие козыри, с помощью которых он тоже хотел устроить себе небольшой бенефис.

– Далее. Как нам уже доложил наш доблестный командир со своими индейскими стрелами, сегодня днем был убит портье ресторана «Берлин», некто Прошкин. На теле не обнаружено никаких повреждений, которые могли бы стать причиной смерти. Однако это было именно убийство. Свидетельницей его оказалась уборщица, спрятавшаяся за барьерчиком гардероба. Как только убийца скрылся, уборщица вызвала милицию. Во рту портье обнаружена записка, состоящая из трех слов: «Четверг. Казанский вокзал.» Ни автор записки, ни ее адресат не установлены. Возможно, что автором записки был убийца. Возможно, но не достоверно. Уборщица хорошо рассмотрела убийцу и показала, как именно был убит портье. По ее словам выходит, что убийцей был применен один из специфических приемов, известный нашим спецназовцам под названием «Поцелуй Матильды». Описание внешности убийцы, сделанное уборщицей, полностью соответствует фигуранту из Измайловского парка и с Нижегородской улицы.

– Робота сделал? – спросил Никитин.

Герасимов молча показал ему фотопортрет, составленный по обобщенным показаниям очевидцев трех эпизодов дела.

Никитин с минуту вглядывался в довольно схематичное изображение человека на рисунке.

– Где я видел эту рожу?

– Во сне она тебе снилась, Никитин, – ответил Герасимов и развернул перед ним какую-то папочку.

– Бля-я… – задохнулся Никитин. – Марьин. «Отмороженный». Блядь буду, если не он.

– Не будешь, – хмыкнул Герасимов. – Он это, он. А это его фотография из дела. Правда он здесь значительно моложе. Фотография – времен спецлагеря. Но узнать можно.

– Ну, мужики, – Никитин аж поднялся со стула, не зная как выразить им свою благодарность. – Порадовали. Это дело так нельзя оставить.

И полез в сейф. Герасимов уже нюхал свой кулак, зная, что Никитин сейчас достанет бутылку коньяка, и, хочешь, не хочешь, а грамм двести с ним придется выпить.

– Это ж сам в руки идет… – бормотал Никитин, разливая «Корвуазье» по граненым стаканам. Он терпеть не мог тонкое стекло. И вообще часто страдал ностальгией по давно прошедшим временам своей молодости. Поэтому, например, в сейфе у него всегда лежала пачка «Примы» – для себя, а на столе – « Кэмэл» для гостей.

Герасимов и так уже чувствовал себя именинником, но главный козырь он приберег напоследок. Уже выпив коньяк, затянувшись сигаретой и слегка захмелев, Герасимов, развалясь на стуле, сказал:

– Есть еще один сюрприз. Уж не знаю, бог или черт дернул меня отдать эту записочку, найденную у портье во рту, на графологическую экспертизу. И знаешь, Никитин, что выдал их компьютер?

– Ну, что еще скажешь? – захмелевший Никитин уже достал вторую бутылку коньяку и наливал себе еще стакан.

– Ее написал «Отмороженный». Марьин. Это он назначил кому-то свидание на Казанском вокзале.

– Что? – Никитин уронил бутылку, коньяк потек по полу. – И ты мне уже час мозги ебешь, зная все это? Да я же тебя… Актер хренов.

Никитин разом протрезвел, как только окончательно подтвержилось, что завтра есть возможность взять Марьева.

– Все, – заявил он. – Оба пошли на хуй. Завтра в шесть – у меня.

Коробов с Герасимовым выскочили из кабинета.

Никитин подобрал с пола бутылку с остатками коньяка, допил ее из горлышка, направился в комнату отдыха, дверь в которую находилась рядом с его столом, но была замаскирована стенными панелями. Сделав шаг по направлению к ней, Никитин вдруг остановился, словно вспомнив что-то, вернулся к столу, на ощупь нашел стакан, наполненный коньяком, выпил и его.

До кровати в комнате отдыха он добрался с трудом. Упав не раздеваясь на постель, он еще невнятно бормотал некоторое время:

– Иван… Отмороженный Иван. Марьев…

Потом он заснул.

Утром Никитин проснулся в пять часов, несмотря на жестокое похмелье, тут же схватился за телефон и набрал домашний номер Герасимова. Ждать, когда тот возьмет трубку, пришлось довольно долго.

– Ну ты, умник, – буркнул Никитин в трубку, едва услышал, наконец, хриплый герасимовский голос. – Вы хоть додумались с Коробовым, что записку он не мне и не тебе оставлял? Кому она была адресована, до того и должна была дойти, это, что – не ясно?

– Ясно… Додумались…

– И до чего вы додумались? Это ж сразу делать надо было, на месте…

– Слушай, чего ты меня-то пытаешь, звони Коробову, – попытался возмущаться Герасимов. – Он там все разруливал.

– Полковник Герасимов! – заорал в трубку Никитин. – Я задаю вам служебный вопрос. Извольте отвечать.

Герасимов запыхтел в трубку, но ответил по форме.

– Докладываю, товарищ генерал. Коробов объяснил уборщице, что содержание записки не составляет никакой тайны и вполне может быть передано подругам и сослуживцам. Через два часа оперативники Коробова выяснили, что содержание записки знают не только все работники «Берлина», но даже продавщицы «Детского мира». При такой плотности распространения информации не думаю, что она могла миновать адресата.

– Ну, смотри, умник, – сказал Никитин. – Молись богу, чтоб было так.

И бросил трубку.

Герасимов не ошибся, предположив, что содержание записки дошло до адресата. Записка во рту! Разве можно было такое удержать в себе, когда так и распирало поделиться новостью каждого, кто только узнавал об этом. В этом было что-то от голивудского сюжета, ворвавшегося в нашу российскую реальность и всколыхнувшего повседневную обыденность ресторанного персонала. Уже через полчаса содержание записки было известно официантам, а они сообщили его всем клиентам, которые находились в тот момент в зале.

За большим, на десять персон, столом, новость произвела ошеломляющее впечатление. Высокий, длинноволосый Илья так сжал свой фужер с шампанским «Асти Мондоро», что раздавил его и порезал руку. Пока он ходил в туалет, обмывать руку, пока официант поливал ее йодом и забинтовывал, за столом все молчали, сидя с непроницаемыми напряженными лицами.

Каждый думал примерно одно и то же: этот наглый «заяц» становится опасен. Он уже убил пятерых охотников и забрал два пистолета. Тут каждый спохватывался и поправлялся, вспомнив, что только что им сообщили, что убит портье, – шестерых охотников и три пистолета. Тридцать первый, конечно, сам виноват, ведь его там и оставили на на случай, если на ресторан набредет ошалевший «заяц». Но его-то оставляли для того, чтобы не упустить добычу, а не для того, чтобы самому стать жертвой, да еще отдать «зайцу» свой пистолет. Ведь тот не мог его не обнаружить и не забрать…

И холодок опасности начинал пробираться к позвоночникам сидящих за столом охотников.

Илья, вернувшись с забинтованной рукой и усевшись за стол, мочал минуты три. Каждый из охотников, сидящих за столом, думал эти три минуты от одном – нет ли его личной вины в том, что произошло. В «Берлине» сидела первая десятка, у каждого из них была своя маленькая группа из трех человек, которым они отдавали приказы, что делать, где искать «зайца», кому какой объект в Москве брать на себя.

– Кто ставил Тридцать первого на входе? – нарушил, наконец, молчание Илья.

Эти люди так часто участвовали вместе в сложных и опасных операциях, что привыкли называть себя по номерам. Да и состав их, хоть и не очень быстро, но все же постоянно менялся, и запоминать партнеров по номерам было гораздо удобнее, чем привыкать каждый раз к новому имени.

Девятый, вздохнув, поднял вверх руку.

– С понедельника возьмешь его номер. Если останешься в живых.

Илья обвел взглядом сидящих за столом.

– Где мы его ждали? Кто расставлял людей?

Четвертый плеснул себе коньяка, взял рюмку.

– В Одинцово. И на вокзалах, – ответил он. – Вокзалы – это его любимое место.

Он пожал плечами и замолчал.

– Значит сейчас на Казанском кто-то есть? – спросил Илья. – Кого там поставили?

– Восемнадцатого и Двадцать второго, – ответил Четвертый. – А что? Они хорошие стрелки…

– Вы еще ничего не поняли, да? – Илья говорил спокойно, но это спокойствие было, почему-то, угрожающим. Спокойствие камня, повисшего над горной дорогой. Спокойствие гор перед обвалом.

– Это не «заяц», – в голосе Ильи появился холод могильного мрамора, который он как бы обещал всем тем, кто сейчас не поймет его до конца. – Это волк, кабан, аллигатор. Это раненый слон. Кто-нибудь из вас видел раненого слона? Завтра на Казанском вокзале увидите. Потому что все мы, сидящие сейчас здесь, будем завтра там. С шести утра. И до тех пор, пока не явится Иван. Менты, скорее всего, тоже там будут. Их не замечать. Вы меня поняли? Не ввязываться ни во что. Даже если будут провокации с их стороны. Нам важно взять Ивана. Или убить его. И привезти тело Крестному. Если мы это сделаем, мы раздавим и Крестного. Вы сами выбрали меня своим председателем, и поэтому до следующих выборов будете выполнять все мои приказы. Сейчас я отвечаю за судьбу нашего Союза Киллеров. Лично. Перед всеми вами и вашими людьми. И поверьте моей интуиции, которая меня никогда не подводила – если мы сейчас не убьем этого чеченского волка и не раздавим его престарелого маразматического хозяина-Крестного, СК никогда не сможет занять в России того места, которого он достоин.

Илья налил себе лимонной «Перье» без газа, выпил и добавил:

– Восемнадцатого и двадцать второго можете считать покойниками. А Иван скорее всего уже имеет не три, а пять наших пистолетов… У меня все. Завтра в шесть на Казанском. Если не возникнут стандартные варианты, каждый действует автономно. В контакт друг с другом без острой надобности не вступать.

Он поднялся и вышел из зала.

– Х-х, Керенский… – хмыкнул кто-то. Кажется это был Второй.

…Сразу из «Берлина» Иван направился на Казанский вокзал, чтобы на месте еще раз восстановить в памяти всю его обстановку, продумать варианты атак, отходов, обманных ходов, использования подручных материалов в качестве прикрытия, выявить мертвые зоны обстрела с наиболее выгодных огневых позиций. Ему важно было увидеть вокзал глазами охотника, чтобы найти недостатки в этом взгляде.

Кстати, и с водителем пора было расстаться. Как ни удобно было ездить по Москве на машине и не резонировать на улице одновременно с тысячью взглядов, привыкать к удобству он не имел права. Это был закон его жизни – если привыкаешь к чему-то удобному, облегчающему твое существование – тебе конец. Рано или поздно ты не сможешь без этого обойтись и поставишь свою жизнь под угрозу. Под глупую угрозу, происходящую от твоей личной слабости. Нельзя привыкать ни к чему, ни к вещам, ни к людям, ни к удобствам. Все, к чему ты привыкаешь, так или иначе, укорачивает твою жизнь.

Поэтому с водителем пора было расставаться, а чтобы молчал, постараться замазать его в чем-то, что закроет ему рот. Не убивать же его только за то, что он подвез тебя с одного конца Москвы на другой. «Так можно пол-Москвы перестрелять.» Фраза чем-то понравилась Ивану, и вертелась в его голове назойливым лейтмотивом.

Комсомольская площадь или площадь трех вокзалов, как ее предпочитало называть сегодня большинство москвичей, встретила Ивана привычной суетой. Поток машин, шедший от Красных ворот и с Новокировского проспекта, уходил по Краснопрудной в Сокольники, осаждая на Комсомольской площади тех, кому нужно было покинуть Москву, или, наоборот, встретить приезжающих в нее.

Иван не принадлежал ни к тем, ни к другим, но его целью тоже была площадь трех вокзалов. Его такси спустилось вниз по Каланчевской и подрулило к Казанскому со стороны рабочих пакгаузов и камер хранения, в переулочек, зажатый Казанским, с одной стороны, и веткой с Курского на Рижский, с другой.

Таксист не собирался в этот день расставаться со своим клиентом. Не каждый, все-таки день удается заработать за полчаса триста тысяч, а потом еще за полчаса – пол-лимона. Разве можно упускать такого клиента. Да пусть он трижды убийца, киллер, там, бандит, вымогатель, насильник, грабитель – какая нам разница? Он платит деньги и этого достаточно. Да мы со всей душой, все, что угодно – и с ветерком, и крадучись.

Иван знал, что на каждом из московских вокзалов его будут ждать охотники. Уж слишком известна была Крестному его любовь к железнодорожным воротам Москвы, а тот не мог не поделиться информацией со своими мальчиками, иначе бы они его не поняли. Он был уверен, что на Казанском его поджидают, как и на любом другом. Но ему хотелось проверить два момента. Во-первых – знают ли его в лицо достаточно хорошо, чтобы начинать атаку, не производя предварительной идентификации личности? Во-вторых – проверить самого себя – может ли он, Иван, уверенно вычислять охотника в экстремальных условиях?

С водителем Иван обращался вежливо, ведь тот никак пока от него не зависел. Иван ничего не приказывал, ничего не требовал, какое, собственно, он имел на это право? Он лишь просил – спуститься туда-то, повернуть туда-то, остановиться там-то.

Водитель остановился прямо напротив какой-то забегаловки с шашлыками – черт ее знает, кому пришла в голову мысль поставить шашлычную именно тут, где народ почти и не ходит, разве какие-то транзитные, метаясь по площади, набегут случайно и укупят пару шашлычков. А так – убыточное дело. Наверное поэтому шашлычная и была вечно закрыта.

Вот в таком месте, куда случайный прохожий и не забредет, Иван и оставил свое такси.

Прежде всего Иван направился в кассу. Ему все равно было, на какой поезд покупать билет, лишь бы иметь доступ в зал ожидания без особых проблем.

Иван справедливо полагал, что прежде, чем его попытаются застрелить, охотники попробуют взять его живьем. Откуда им знать, что с Иваном такой номер вообще не проходит после Чечни. На любую, самую неожиданную атаку, Иван успевал среагировать, принять какие-то меры к ее отражению или нейтрализации. А уж после этого Иван сам начинал диктовать условия противоборства. И, надо сказать, условия эти никогда не были выгодными для соперников Ивана.

Вокзал был все-таки не улицей с ее меняющимися ежесекундно ситуацией и набором персоналий. Вокзальные люди хоть и находились в постоянном движении, но оно было во много раз упорядоченнее уличного. Обитатели вокзала имели свои роли, которые накладывали на них, на каждого, функциональный отпечаток и значительно упрощали процесс контроля за их перемещениями и зонами приложения их внимания. По сравнению с быстриной улицы вокзал был стоячим прудом, где у каждой обитающей в нем лягушки была своя хорошо известная партия.

Кассовый зал встретил Ивана привычным галдением цыганок и специфическим запахом застарелого пота, исходящим от пассажиров, застрявших на вокзале больше, чем на сутки. А таких на Казанском было примерно половина от всех, кто находился в зале. Они уже вполне освоились с жизнью вокзальных аборигенов, неудобства походной жизни воспринимали как неизбежность, и, наоборот, умели находить в этих условиях временных кочевых стоянок маленькие житейские радости. Они знакомились с продавщицами буфетов, киосков, лотков, с уборщицами, официантками и скрашивали их не столько постоянную, сколько унылую безмужичью жизнь.

Отпечаток кочевой жизни смотрел откровенно с их лица и как бы ни старались охотники подделаться под этот имидж вокзальных кочевников, что-то неуловимое, может быть, привычка самого тела к комфорту, выдавало их и делало неестественными их попытки примерить на себя условия российских железнодорожных неудобств. Нет, подделать это невозможно. Если уж ты с рождения не принимаешь этот кочевой мир за свой, со всеми его неудобствами, – не примешь никогда, так и будешь против него бороться. Убивая себя. Или других.

Иван был кочевником не только по образу жизни. Наверное, лишенная постоянности беспокойная жизнь киллера в чем-то соответствовала самой его природе. Поэтому и ощущал он себя как дома на этих островках московской вечной суеты. Правда, каким бы ни был Иван кочевником, но и его тянуло иногда отдохнуть на постоянном стойбище, отлежаться в своей «берлоге» на площади Восстания.

По вокзалу нельзя разгуливать с пистолетом «наперевес». Прежде, чем стрелять в Ивана, нужно его обнаружить, то есть проявить открытый и целенаправленный интерес к нему. То есть обнаружить себя. На многолюдной улице это можно сделать практически незаметно. На вокзале этого сделать невозможно. Это все равно, что появиться во фраке на пляже.

Одного такого «фрачника» Иван вычислил сразу. Толи по неопытности, толи случайно, но тот выбрал позицию самую невыгодную для достижения своей цели. Ведь целью его, как предполагал Иван, было каким-то образом убить Ивана. Застрелить, например. Он же решил, вероятно, что основная проблема – Ивана обнаружить. Поэтому он и уселся в кресле, стоящем там, откуда лучше всего был виден основной проход через вокзал, по которому хоть раз, но должен был пройти каждый, кто попадал на Казанский. А то, что кресло это торчало на самом виду, в центре всеобщего внимания, он как-то упустил из виду.

Конечно, черт с ними, с обитателями вокзала, пусть разглядывают его сколько захотят. Но ведь и Ивану он попался на глаза сразу же, как только сам увидел его.

Это была грубая ошибка. Киллер всегда должен увидеть свою жертву раньше, чем она увидит его.

Они с Иваном встретились глазами сразу же, как только Иван вместе с редким потоком пассажиров какого-то поезда вывернул из-за угла на проход в главный зал вокзала. Иван сразу же все прочитал в этих глазах. Белобрысый парень с прической ежиком и серьгой в ухе смотрел на него во все глаза с не поддающейся маскировке тревогой. Нелюдимого Ивана не знал в Москве никто, кроме Крестного и его «курсантов». Это был явно один из них.

Иван смотрел ему в глаза и видел в них растерянность. Да и было отчего растеряться. Иван видел каждое его движение. Киллер попробовал было сунуть руку в карман, но тут же отказался от этого и его рука остановилась на полпути в очень неестественном положении, а затем медленно легла опять на его колено. Иван держал обе руки в карманах своей джинсовой куртки, явно имея в каждом по пистолету и успел бы несколько раз его продырявить, прежде, чем тому удалось бы достать пистолет.

Киллер понял, что ошибся, но понял это слишком поздно. Иван уже владел ситуацией и сам диктовал ее развитие. Была слабая надежда на напарника, но тот отправился с очередным обходом по другим залам, и ближайшие пять минут ждать его появления было бессмысленно.

Не зная наверняка о еще одном или нескольких охотниках, но вполне предполагая их существование, Иван решил действовать спокойно, не поднимая шума, но быстро. Он видел, что белобрысый боится рукой пошевелить, так не хочется ему расставаться с жизнью. И направлялся прямо к нему, следя за тем, чтобы не выпускать того из видимости, чтобы никто не влез случайно на линию выстрела и не лишил бы его преимущества над соперником. Поэтому Иван сразу же взял значительно левее, хотя при этом ему несколько метров пришлось пройти каким-то неестественным боковым шагом. Но зато теперь он шел прямо на охотника и расстояние между ними сокращалось неумолимо.

Иван подошел вплотную и сел рядом, положив свою ладонь на руку белобрысого парня, лежащую на колене. Со стороны это выглядело, как дружеская встреча двух знакомых.

– Малыш, тебе никто не говорил, что ты похож на молодого Мэла Гибсона?

Иван говорил ровно и спокойно, именно в том тоне, какой и предполагает дружеская беседа.

Парень судорожно вздохнул и глотнул что-то, готовое сорваться с языка. Он не знал, как в такой катастрофической для него ситуации вести себя с Иваном и боялся сделать что-нибудь лишнее и тем раздражить Ивана.

– Девушки, например. Не говорили, нет? – Иван наклонился чуть к его уху и немного понизил голос. – Где твоя пушка?

Парень подбородком показал на свою левую подмышку. Иван приятельски-покровительственным жестом похлопал его по левой стороне груди и действительно обнаружил, что пистолет был там, где показал парень.

– Жаль, что тебе никто не говорил, что ты похож на Мэла Гибсона, – продолжал дружеским тоном трепаться Иван. – Потому, что теперь уже, наверное, не скажет. Потому, что сейчас ты похож на пацана, который увидел, как его отец ебет его маму. Ты похож на человека, который ждет смерти.

Говоря все это, Иван спокойно, не делая резких движений, но достаточно быстро, чтобы не акцентировать ничьего случайного внимания, сунул руку за борт светлого летнего пиджака парня и, вытащив из подмышечной кобуры пистолет, сунул его в свой карман. Может быть, кто-то из окружающих и успел заметить в его руке оружие, но Ивана это волновало мало, вернее – совсем не волновало. Потому, что задерживаться он здесь не собирался.

– Если ты очень хочешь остаться в живых, ты сейчас пойдешь со мной и будешь сдержан и корректен со мной. Может быть, тебе и удастся осуществить свое желание.

Иван обнял паренька за плечи, они вместе поднялись и пошли сначала к выходу на перрон, а затем свернули направо, в тот глухой проход, в конце которого Иван оставил таксиста с машиной. Охотник вел себя именно так, как попросил его Иван, хотя тот обратил внимание, что парень пытается незаметно для Ивана озираться по сторонам. Из чего сделал вывод, что охотник на вокзале не один.

Такси стояло на месте, что Ивана не удивило, но и не обрадовало. Просто это было так, и он принял это как любую другую реальность.

Таксист повеселел оттого, что денежный клиент вернулся. Он заулыбался, не в силах скрыть своей радости. Он даже вышел из машины и распахнул заднюю дверку для Ивана и его спутника.

Иван надел на парня наручники, сунул его в машину, затем сел сам рядом с ним, закурил. Любопытный таксист пригнулся к рулю и навострил уши. Прикинулся ветошью, сделал вид, что его нет в машине. «Да, хрен с ним, слушает» – решил Иван.

– Теперь ты быстро и внятно будешь отвечать на мои вопросы.

Тон Ивана сменился вместе с ситуацией. Теперь он говорил по-деловому сухо, четко. Он не угрожал, но за четкостью его фраз чувствовалась реальная опасность.

– Первый. Сколько еще охотников на вокзале?

– Один, – глухо ответил парень.

– Второй. Кто руководит охотой? Крестный?

– Нет, – мотнул головой парень. – Илья. Первый номер.

Тут только до Ивана дошло, какой важный факт откопал он в своей памяти, вспомнив сегодня про «Берлин».

– Третий вопрос. Твой пистолет с номером?

– Да, – кивнул парень. – Восемнадцатый. Из тройки четвертого.

– Из какой еще сраной тройки? – не понял Иван. – Можешь это считать четвертым вопросом.

– Все, кто в первой десятке, руководят группами по три человека.

Парень объяснял неохотно, видно было, что он делает над собой усилие, кого-то предавая. Иван слушал со все возрастающим интересом и удивлением.

– В каждую тройку входят один курсант из второй десятки, один – из третьей и один – из четвертой. Чтобы уравновесить возможности каждой тройки и никому не давать преимущества в СК.

– Где-где? – опять не понял Иван.

– В Союзе Киллеров.

Парень, видно, решил сдавать всех подряд и теперь надеялся спасти свою жизнь готовностью отвечать на любые вопросы. Иван понял, что ему есть чем поинтересоваться и кроме обстоятельств игры, в которой он участвует. О Союзе Иван слышал впервые, и то, что он слышал, его интересовало и беспокоило.

– Союз – это Крестный? – спросил Иван.

– Союз – это Илья, – ответил белобрысый. – Это первая десятка.

– А Крестного, значит, в расход… – Иван уже даже не спросил, а просто подумал вслух.

– Крестному осталось жить столько же, сколько и тебе. Он умрет в тот же день, что и ты.

Парень, видя, что информация, сообщенная им, вызвала у Ивана некоторую растерянность, несколько приободрился и говорил уже гораздо увереннее.

– Мы уберем его, как только ты будешь убит. Он старик, и ни опасности, ни ценности сам по себе не представляет. Он приговорен. Точно так же, как и ты.

– И что же дальше? – спросил Иван.

– Дальше мы будем делать то, что нужно нам, а не Крестному. Мы будем добиваться своих целей… Мы будем выбирать своего Председателя, которым сможет стать каждый из нас…

– Каких целей? И почему их нельзя добиться с Крестным?

– С Крестным? – парень растерялся. – Он старик…

– Ну и что? Ты, вот, молодой. Но он умрет, по крайней, мере после меня. А ты меня опередишь.

– Илья говорил… – пробормотал парень, но замолчал.

– Что говорил? Ну! – прикрикнул на него Иван.

– Что мы не должны быть бездумными исполнителями… Мы должны сами решать, как нам работать и за какую цену… Этот старый маразматик считает, что он владеет нашими жизнями, как господь бог… Мы сами решим, кому жить, а кому умереть…

Парень явно повторял чужие, услышанные им фразы, не слишком понимая, чьи интересы стоят за ними на самом деле. Он был самым обычным «политическим мясом», той электоральной песчинкой, из которых состоят песочные фундаменты, наметаемые ветрами выборов под основания политических сфинксов, карабкающихся наверх на неудовлетворенности жизнью любого россиянина.

– Заткнись, – сказал ему Иван. – Это уже и без вас решено.

Иван ждал, когда второй охотник, обеспокоенный исчезновением белобрысого, начнет его искать и метаться по вокзалу, пытаясь разобраться в ситуации. Белобрысый Ивана уже не интересовал, он только не знал, что делать с ним дальше – отпустить или убить. Убивать его не было ни желания, ни особой необходимости. Он был просто отработанным материалом, который нужно было выбросить и отряхнуть руки.

– Меня будут искать… – подал белобрысый парень голос, в котором были заметны какие-то даже слегка угрожающие нотки.

– Заткнись! – оборвал его Иван. – Для тебя будет лучше, если я про тебя забуду.

Иван опустил окно в задней дверце такси и достал пистолет.

– Вы никогда ничем не станете. Вы всегда будете кучей дерьма. И вам всегда будет засирать мозги какой-нибудь хуеплет, вроде Ильи… Это твой приятель?

Иван показал пистолетом на невысокого плотного парня с квадратными плечами, одетого в джинсовую жилетку, с плащом, перекинутым через правую руку. Он шел в их сторону какой-то очень напряженной походкой, осторожность которой была настолько выражена, что переходила в свою демаскирующую противоположность. Парень озирался по сторонам, стараясь делать это незаметно, но получалось очень даже заметно. До смешного заметно.

– Смотри, – сказал Иван белобрысому, – так может двигаться только самоубийца. Ты, надо сказать, выглядел не лучше…

Парень с плащом приближался медленно, но прямо к такси. Он был так увлечен осматриванием закоулков и дверей справа и слева, что обратил внимание на такси, только когда подошел к нему метров на десять.

Не дожидаясь, какое он примет решение, Иван сразу же выстрелил и попал ему в левую сторону груди. Парень упал. Шофер такси повернул ключ зажигания.

– Подожди, – сказал Иван. – Не торопись.

Он не спешил, вылезая из машины, поскольку знал, что ему нужно всего двадцать-двадцать пять секунд, за которые ничего существенного не произойдет. Когда Иван был уже около лежащего на асфальте парня с плащем и разгибал его пальцы, облепившие рукоятку, он услышал, как открылась дверка машины. Белобрысый пытался удрать, но Иван передумал отпускать его. Врагов нельзя щадить, их нельзя прощать, им нельзя верить. Можно верить только в их ненависть и желание убить тебя.

Белобрысый не успел вылезти из машины, он успел только открыть дверцу и поставить на асфальт одну ногу. Не успев еще вынуть пистолет из руки убитого им охотника, Иван, поднял его руку вместе с пистолетом и нажал на курок его же пальцем. Раздался выстрел. Пуля попала белобрысому в шею. он захрипели свалился на заднее сидение.

Иван отнял, наконец, пистолет у мертвеца и бросился к машине. Захлопнув на бегу дверку, открытую белобрысым, он сел рядом с водителем.

– В Сокольники, – приказал он.

Бледный водитель трясущейся рукой включил скорость. Машина вырулила из тупичка, пересекла площадь и помчалась по Краснопрудной.

Перегнувшись на заднее сидение Иван шарил по карманам белобрысого. Ему нужны были деньги, и он, действительно, нашел перехваченную резинкой пачку долларов мелкими банкнотами. Выдернув из пачки примерно треть и сунув их в карман, Иван бросил оставшиеся на заднее сидение и сказал проглотившему язык водителю: