Текст книги "Танцы в лабиринте"

38

Волков вышел из лифта, подошел к квартире Германа и позвонил в звонок. Раздалось звонкое тявканье, затем дверь открылась.

– Привет, – сказал Герман, – заходи. Петр вошел и протянул ему ключи от машины. Потом распахнул куртку и вынул из-за

– пояса обрез.

– Тачка под окном. Ас этим… не надо бы тебе с ним по улицам шастать.

– А я и не шастаю, – Герман запер дверь, взял обрез и положил его на вешалку. – По улицам.

– Через открытую дверь Волков увидел сидящих на кухне у стола Элис, Адашева-Гурского и Жаклин.

– Ну как там у вас? – взглянул Петр на Германа. Как она?

– Да как… а никак. Только на Лизу и откликается пока. Кто ей это в башку вбил?

– Леон. Эффект запечатления. Она же как цыпленок новорожденный там, около метро, была. Тот, когда из яйца вылупится, кого первого увидит, с тем себя и отождествляет. Увидит утку, считает, что он утенок. Увидит собачку, считает, что тоже собачка, бегает за ней как щеночек. Леон, очевидно, первый с ней заговорил после того, как у нее мозги включились. Вот она теперь и Лиза.

– Если .так и дальше будет, ей же там в Америке даже гринкарту не выдадут.

– Ну вот еще. Отождествят уж как-нибудь, идентифицируют. Ее нужно в привычную среду засунуть, и чтоб на ее родном языке все вокруг говорили. Глядишь, и вспомнит себя.

– Да ладно, шучу я. Пойдем? За Светлое Христово Воскресенье? Они вошли на кухню.

– Держи, – Петр подал Гурскому его бумажник и ключи от квартиры.

– Слава Богу… Наконец-то хоть домой можно попасть, – Александр убрал их в карман. – А то мотаюсь по чужим углам. Аж с четверга. Просто как лишенец какой-то.

Герман открыл холодильник и достал из него бутылку водки.

– Присаживайся, – кивнул он Волкову на стул.

– Да я, в общем-то, на минутку.

– Но рюмашку-то всяко хлопнешь?

– Ну давай, – Петр присел к столу.

– Видишь, как у нас все ловко совпало, – Герман отвинтил пробку, – и праздничек сегодня, и Жаклин нашлась. Все живы и… почти здоровы. Все в порядке. Грех не выпить. Разве нет?

– Мне глоточек, Гера, – сказал Гурский, – чисто символически.

– Как скажешь, – Герман плеснул ему на донышко и взглянул на Жаклин: – Джеки, вам я тоже чисто символически, да? Мало ли что… а мне отвечать потом.

Она задумчиво тронула рукой свою рюмку, вздохнула и подняла на Германа скорбный взгляд громадных синих глаз:

– Не надо маму парить…

Элис подавилась бутербродом и закашлялась. Гурский переглянулся с Германом и похлопал ее ладонью по спине.

– Спасибо, – сдавленно выдохнула Элис Раен.

– М-да… – крякнул Волков. – Однако. «Вот оно, – Петр бросил взгляд на печальные черты сидевшей с потерянным видом девушки. – Вот оно, Петя, лицо врага. Господи ты Боже мой…»

– Все чокнулись и выпили.

– Ребяточки…– поднялся Гурский, – а пойду-ка я домой.

– Пошли, – присоединился к нему Волков. – Я тебя закину.

– Ну, как знаете, – Герман вышел из-за стола.

– Счастливо, – кивнул Адашев-Гурский Элис и Жаклин. – Не грустите тут, все обойдется.

– Да, конечно, – Элис взглянула на него и чуть пожала одним плечом.

– Пока, – кивнула Жаклин.

Гурский снял в прихожей с вешалки свою куртку, надел ее, и они с Волковым вышли из квартиры.

– Да, Гера! – обернулся на площадке лестничной клетки Александр. – Я чего приходил-то… Мы на рыбалку к Ваське в Лимовку едем или нет?

– Ой, Сань, даже и не знаю пока, – задумался тот. – Давай созвонимся, а?

– Ну давай. Всего доброго.

– Счастливо. Герман закрыл дверь.

39

– А что с тем хмырем, ну… который с Кирочной? – Гурский забрался в джип и достал сигареты. – Ты же так ничего толком и не рассказал. Почти.

– А что с ним… – Волков выруливал со двора. – Ничего. Отпустил я его. Что мне с ним делать? И потом, он, если уж так разобраться… ну что он такого сделал? А натерпелся…

– А не хрен с говном дружить.

– Да видишь ли… Он, собственно, ни с кем особо и не дружил. Ну принял у себя в доме Парфена некоего, приятеля, с которым сидел. Они с ним там, на зоне, что называется, «ели вместе». Ну так… а как не принять-то? Что ж он, пидарас какой? Все правильно. Жить у себя оставил. Это он вам грузил, что снимает, мол, у него кто-то комнату, а кто-что, дескать, он и знать не знает. А что ему, с другой стороны, вам еще говорить?

– Ну да.

– Вот. Парфена у себя оставил, а дальнейшее от него уже и не зависело.

– А как Джеки вообще к нему в дом попала?

– Как? Ну… – Петр остановился у светофора, – видишь ли… Она тем вечером, в четверг, на самом деле у Славы была. А потом… вышла, очевидно, на улицу, у нее там встреча была с одним… ну попросили ее, короче, посылку передать, а она города-то, видимо, не знает, вот и решила у Славиного дома встречу эту назначить. Вышла, в машину к этому, с которым встречалась, села. А тут в них бычара один отмороженный и впилился. Ну и… у братвы же обычай один, они же виноватыми не бывают. Короче, этот отморозок с них бабки, естественно, потребовал. Хотите, дескать, разойтись мирно – гоните лавэ. И видимо, настолько убедительно обосновал свою позицию, что даже Джеки поняла расклад и решила не усугублять конфликт. У того-то, которому она посылку передавала денег с собой не оказалось, и она решила, по доброте душевной, за него сразу, на месте, заплатить. Чтобы с быком этим разойтись, ну а потом… этот приятель ей бы компенсировал. Но у нее тоже то ли с собой не было, то ли было, но мало. И пошла она за деньгами к Славе домой, Может, сумка ее там лежать осталась, а может, и из Славиных решила взять, кто знает, какие у них там со Славой отношения были, если у нее свой ключ от его квартиры был. А отморозок этот хозяина с машиной отпустил и за ней поперся, чтобы не сбежала. Дальнейшее ясно?

– Примерно… – кивнул Гурский. – Она его в дом пустила.

– Ну да. Что там и как дальше вышло, в деталях только она сама рассказать может. Но… – Волков воткнул передачу и тронулся с места. – Увидел, видимо, браток, что квартира, упакована (Джеки, возможно, бабки еще, вдобавок ко всему, засветила) и решил не мелочиться. Решил он вынести из хаты вообще все, что можно. А Слава, вероятно, пришел неожиданно откуда-то и с ним и сцепился. Ну и… в процессе единоборства… Слава башкой о батарею, да и крякнул. А Жаклин – свидетель всего этого. Что с ней делать? По логике вещей, тоже валить надо. И уходить по-тихому. Но бычара этот – полный отморозок. Он решил на девке бабок наварить, чеченам ее продать.

В тачку свою засунул и вот к этому самому хмырю, на Кирочную, они ее и приволокли. Там и спрятали.

– Они?

– Двое их было. Второй-то как раз Парфен и был. У него-то там, в башке, еще кое-что, кроме мозжечка, присутствует. Он ситуацию под контроль и взял. Ну, там, что-как… не суть важно. Короче, утром они ее чем-то там по вене втрескали и… возле метро и оставили. Хорошо еще, что Леон твой глаз на нее положил. Бывает же… – Петр качнул головой.

– Да он не просто глаз положил, – закурил сигарету Адашев-Гурский. – Он совершенно искренне обознался. У него накануне гости были. И некая Лиза среди них, похожая на Джеки, судя по всему. Она ему просто, как факт своего наличия в интерьере, в память запала. Он уже для себя, видимо, решил, что с вопросом пальпирования предмета все решено, а ее вдруг из ситуации как ластиком стерли. Ну… он с вечера, по пьяному делу, к ней не сильно-то и приглядывался. Девка и девка. Хорошенькая, следовательно, функциональна в своем предназначении. Чего еще ее разглядывать? Куда денется? Потом, дескать, разберемся, какие такие у нее подробности и насколько непротивные на ощупь. А она свалила. Ну и дай ей Бог здоровья… Меньше хлопот. А утром, я так понимаю, не особо и протрезвев, видит он возле метро – беленькая, молоденькая, глазки синенькие. Ба! Лиза! Етит твою мать! Какими судьбами? Где же ты была все эти годы? Ну а эту, на тот момент времени, уже хоть Матреной назови. Говорят ей, что она Лиза, значит, так оно и есть. Тем более что русский она прилично знает. А акцент и странность поведения Леон ничтоже сумняше-ся шишкой на затылке объяснил.

– Это ей отморозок ногой приложил.

– Да?

– Мне тот, который с Кирочной, рассказал. Это в его доме было.

– Ну вот.

– Слушай, а чего это Леон твой заполошничал?

– В смысле?

– Ну она-то ладно, с ней все ясно. С нее спросу нет. А он: «Доченька! Не отдам!» И, главно дело, совершенно натурально рыдает.

– Ну?

– Что «ну»?

– Что тебе не понятно?

– Зачем?

– Так ведь скучно же жить на свете, Петя…

– В этом смысле?

– Ну да, – пожал плечами Адашев-Гурский. – А что, нет?

– Ну… с этим спорить трудно. Это мы понимать можем, – Волков въехал во двор и остановился возле парадной Адашева-Гурского.

– Зайдешь? – повернулся к нему Александр.

– Пошли.

40

Поднявшись пешком по лестнице на пятый этаж старого петербургского дома, Гур-ский, тяжело дыша, возился ключом в дверном замке.

– Полная разруха, – вздохнул он, – лифт не работает, замок барахлит.

– Поменяй замок, – пожал плечами Волков. – Разнеси к чертовой матери этот пункт во дворе, в который из твоего лифта ханыги всякие запчасти таскают. В чем проблема-то?

– Даже уж и не знаю. Хлопотна

– Тогда и не стони. Пребывай в христианском смирении. А то ты хочешь и ничего не делать, и чтобы все было. Так не бывает.

– Да иди ты. Ты, прямо как Ванька Чежин становишься, тот последнее время совсем с ума сошел. Всех жить учит. Спасу от него нет никакого.

– Да?

– Звонил как-то мне тут… ну… часов, наверное, в восемь утра. Или даже раньше.

– Что сказал?

– Да ничего. Пора вставать, говорит.

– И все?

– И все. – Гурский отпер, наконец, замок и открыл дверь. – Проходи.

Волков вошел в переднюю, поставил черную спортивную сумку на тумбочку под зеркалом, снял с себя куртку и повесил на вешалку.

Александр вошел следом, запер дверь и тоже стал раздеваться.

– Господи, – вздохнул он, – хорошо-то как! Наконец-то дома. Сейчас разденусь догола, залезу под душ, потом надену халат и идет оно все-о… Лежать буду. Лежать и лениться в свое удовольствие.

– Ну вот, – Волков зашел на кухню. – А по стакану? Праздник же.

– Вообще-то надо бы, – согласился Александр. – Но… что-то обморок меня этот мой неожиданный пугает. А? Как думаешь?

– Да ладно… – Волков открыл холодильник и скользнул скептическим взглядом по пустым полкам. – А чем разговляться-то? Что ж ты не позаботился?

– А когда мне было? Я же в четверг еще из дома вышел на минуточку и… будьте любезны, нате вам. И вообще, ты же не постился, чего тебе разговляться, какая тебе Пасха? Ты же ее не чувствуешь.

– Не скажи. Во-первых, благословляются все, и постившиеся, и не постившиеся. А во-вторых… знаешь, что-то все-таки есть такое… ну вот особенно в эти дни, самые последние, пятницу, субботу… как будто, и правда, бесовня разная уж и вовсе безо всякого присмотра гуляла. А сегодня вдруг все закончилось. Ну есть такое ощущение, серьезно. Правду говорю. Давай-ка я в магазин схожу, а ты тут пока…

– Ключ возьми, там, на тумбочке. Я под душ полезу.

– Хорошо.

– Петр надел куртку и вышел из квартиры.

– Петя!

– Чего? – Волков, вернувшись из магазина, запер за собой дверь и заглянул в комнату.

Адашев-Гурский стоял в халате возле секретера и недоуменно смотрел в выдвинутый ящик потайного отделения.

– Петь, а меня обнесли…– негромко сказал он и пригладил влажные волосы.

– Как это? – Петр поставил на тумбочку в передней принесенные из магазина пластиковые пакеты и вошел в комнату.

– Как… а вот так, – кивнул Александр на пустой ящик. – Я же чувствую, что кто-то здесь был… И ключ в замке вдруг заедает. Петь, как же это, а?

– Ну… – вздохнул Волков. – Не жил богато, не хер и начинать. Что еще тут скажешь?

– Я же сразу почувствовал, что здесь кто-то был.

– А как? – осмотрелся вокруг Петр. – Все вроде как и всегда. В меру аккуратный бардак.

– И ничего подобного. Это тебе так кажется. А обычно все на своих местах. Так, как мне нужно. А вот сейчас как раз и нет. Что же, я не вижу, что ли? Вот ведь… Ну лежали у тебя, и пусть бы и лежали. На фига, спрашивается, ты мне их принес? Специально, чтобы спиздили?

– Именно, – кивнул, усмехнувшись, Петр.

– Да ну тебя. – Гурский присел на корточки, задвинул ящик, который, встав на свое место, мягко щелкнул потайным механизмом, распрямился и прошел мимо Волкова к двери. – Лыбится он тут еще.

– А ты никому про тайник этот свой не рассказывал?

– Нет, – буркнул, обернувшись, Адашев-Гурский. – Я его вообще никогда и никому не показывал. Только тебе. А ты сам-то никому не брякнул? И ключи мои у тебя пропали, а потом, ты говоришь, опять нашлись… А?

– Да брось ты. Еще скажи, что это я тебя обнес.

– С тебя станется… – Гурский вышел из комнаты.

– Сань!

– Пошел в задницу.

– Са-ань… – Волков, захватив с тумбочки пакеты, вошел вслед за ним на кухню.

– Ну что?

– Да не расстраивайся ты. Все цело.

– Ты забрал?

– Ну… можно и так сказать.

– И что за игры? С материальными ценностями?

– Да тут… видишь ли, такая история… Давай наливай пока.

– Не буду я пить спиртного.

– Да ладно, не бойся.

– Ну поня-атно… Я сдохну, а тебе все и достанется. И делиться ни с кем не надо, да? Ты же ждешь не дождешься, когда я лыжи сдвину, я же вижу, – Гурский доставал из пакетов и раскладывал на столе принесенную Волковым еду. – У тебя же глаза завидуйте, руки загребущие… Небось хочешь, чтобы я и квартиру свою на тебя отписал, да? Не дожде-отесь… никогда не дождетесь вы этого от меня, гражданин Гадю-кин! Не буду я пить.

– Сань, это… не опасайся ты, короче, водку пить. Все у тебя в порядке со здоровьем.

– Да? А ты откуда знаешь? Тоже мне Склифосовский.

– Ну… знаю. Это я тебе… сыпанул чуть-чуть в рюмку, вот тебя и скрутило. Извини, а?

– Чего-о?

– Ну хочешь, ударь меня. Только несильно.

– Как это сыпанул? Чего это ты мне такого сыпанул? – уставился Александр на Волкова.

– Ну… так нужно было. Для пользы дела. – Петр сел за стол и достал сигареты. – Не обижайся.

– Петь, ты чего, совсем мозгами двинулся? Ты чего говоришь-то?

– Сейчас объясню, – Волков вынул из пакета литровую бутылку «Флагмана» и с треском отвинтил крышку. – Стаканы дашь?

– Вот ведь гад… – буркнул себе под нос Гурский, достал из шкафчика широкий стакан тонкого стекла и поставил на стол. – На. Пей, Хоть залейся, отравитель.

– А ты?

– Не буду я теперь с тобой вместе ни хлеб делить, ни выпивать, ни закуривать. До самого того момента, пока ты передо мной не оправдаешься. Понял? Убийца…

– Да ладно тебе, – Петр налил в стакан водки. – Я же все объясню. А на зубок?

– Обойдешься.

– Ну дай хоть колбаски кусочек.

– Ага, сейчас… у меня тут где-то средство от тараканов было, сойдет?

– Грубый ты. И совершенно неженственный, – Волков, закинув голову, выпил стакан водки и демонстративно занюхал собственной подмышкой. – Ох, ядрено…

– Ты этот каботинаж закончишь когда-нибудь? Я жду разъяснении.

– Докладываю, – Петр закурил сигарету. – Дед наш тут дело мне подкинул, с неделю, ну, может, чуть больше назад. Обнесли какого-то… не то чтобы его знакомого, но, в общем, не совсем постороннего ему человека. Он же со многими в контакте, с разными людьми. Ну а человек такой, что в менты со своими проблемами… ну не с руки, что ли, ему обращаться. Вот он к Деду и стукнулся. А тот его головную боль мне переправил. А дело – ну чистая головная боль, голимая. Мистика сплошная. Врагу не пожелаешь.

– Петя, не дави слезу, ты не Чехов. Что за дело?

– Обнесли его. И обнесли настолько чисто, что… У него там и сейф дома, да еще и припрятанный, и квартира на сигнализации, и… в общем, туши свет. А обнесли ну в какие-то минуты, так по всем подсчетам получалось. В общем, такое впечатление, что это он сам и сигнализацию отключил, и на сейф указал, и открыл его, и вообще… ну все сам сделал.

– Так сам и сделал.

– Вот это меня и насторожило. Слишком – понимаешь? – слишком чисто. Ну не бывает так. Не может быть! Стал я думать…

– Чем?

– Думать, спрашивать. И вот, представляешь, всплывает еще один эпизод. Тоже у терпилы сейф в доме, и тоже открыли его за какие-то секунды. Как будто код заранее знали. Ага, думаю! Ну-ка… Встретился я с ним, поговорил, и вот, что выясняется – оказывается и тот, и другой, ну, который мой клиент, понимаешь?

– Понимаю.

– Оба они незадолго до того, как их обнесли, отдыхали в больничке на Васильевском. Один – из номенклатуры бывшей. Ну, у них-то от трудов праведных на благо народа у всех печень посажена, а клиник ведомственных, видимо, уже и не осталось. Ну, он в платную и прилег. Раз средства позволяют, почему нет? А мой клиент – непьющий. Но тоже, знаешь, видать, жизнь потрепала… Вот ему свой человек эту клинику настоятельно и рекомендовал. Обслуга, дескать, комфорт, специалисты, анонимность. Посмотрят, подлечат.

– А на фига ему анонимность?

– Ну а зачем немощь свою афишировать? Очевидно, не хотел он этого. Вот в свою очередь и полежал там, несколько дней буквально.

– Ага. На Васильевском. В той самой?

– Ну да.

– И ты, гад, решил, значит, на меня… типа, как на живца…

– Саш, ты прикинь, одного после его пребывания в этой самой клинике обнесли – ладно, бывает. Двоих – ну, может, и совпадение, но уже… А уж если третьего…

– Ладно, чем кончилось-то?

– Чем… взял я их. У тебя на квартире. И все деньги нашел.

– Поэтому ты на той даче и оказался?

– Ну да. Это наводчика дача. Они там бабки прятали. Я за этими бабками туда и приехал.

– Очень кстати.

– Да напрасно вы опасались. И этот, который с Кирочной, тоже зря друганов своих там ждал. Я же их к тому времени взял уже, я ж говорю. Это вот Парфен как раз с отморозком тем самым и оказались.

– Вот ведь, – Гурский покосился на Петра. – Ну прямо как в кино.

– Ну что ж… бывает.

– И все равно ты гандон. И нет тебе оправдания. Друга травить! Я, понимаешь, мучался, загибался. Здоровьем, жизнью, можно сказать, рисковал…

– Так ведь для пользы же дела.

– Ага… Тебя бы вот так травануть, чтоб загнулся. А я бы посмотрел. Для пользы дела, видите ли…

– Так не задаром же.

– В смысле?

– Сейчас, – Волков вышел из кухни и вернулся с черной спортивной сумкой. Поставил ее на стул и, расстегнув, кивнул Гурскому на содержимое. – А эва?

– Что ты хочешь сказать?

– Без тебя бы у меня ничего не получилось. Это наше, в пополаме. Все по-честноку.

– Купить прощение хочешь?

– Ну ты сам посуди – что делать? Ведь что один терпила, что другой – ну ничего сказать не могут. Подозрительного совершенно ничего не помнят. Это что значит? Гипноз какой-то, под которым они все свои секреты самые сокровенные, все коды сигнализаций и шифры замков выкладывают! А? Я так рассуждал. А если так, то мне самому в больничку эту ну никак лечь невозможно. И никого из своих ребят не направить. Они же под гипнозом раскроются. Да и я сам тоже. Ну? Кого мне туда засунуть? Чтобы и при бабках был, и свой, и в то же самое время под гипнозом не раскрылся. А? Я поэтому тебе и сказать-то ничего не мог. Ты бы тоже все выложил как миленький, а потом бы и не вспомнил. Разве нет? Ну? Ты вот мне скажи, ты кому-нибудь там, в больнице, про деньги свои и про тайник в секретере рассказывал?

– Да меня и не гипнотизировал никто. Меня это дело вообще не берет, я же говорил.

– Это если просто так, а под наркотой?

– Да? Слушай, а ведь и верно, меня там накололи чем-то, я сутки почти проспал.

– Ну?

– Но я же помню, как после укола, в процедурной, сам встал и до палаты дошел. Потом только рубанулся.

– А в процедурной что было?

– Что… капельница. Потом давление мне доктор померил. Потом еще укол какой-то сделал и молоточком у меня перед носом водил, реакции проверял.

– Молоточком? Он перед носом у тебя водил, а ты на молоточек этот пялился? После укола?

– Да. Ах ты, мать твою-у…

– Ну? А доктора как звали?

– Виктор Палыч.

– О! – Волков ткнул в Гурского пальцем. – Именно. Я же у тебя ключи-то, от греха подальше, вытащил и ребят тут своих поставил. Они в субботу на выходе из твоей квартиры этих ухарей двоих и взяли. А уж те, в свою очередь, мне Виктора этого Палыча и сдали. Так что уж извиняй. Я же говорю, для пользы дела ты пострадал.

– До тебя и не дозвониться поэтому было? Или у тебя на самом деле телефон барахлит?

– Саша… телефон у меня барахлить не может. Не такая моя профессия. Я же там, у Славиного дома… ну пошли вы с Алисой в подворотню, а мне-то что делать, уезжать? А тебя травануть? Ты же, гад, за все время ничего не жрал и не пил при мне. Пост у тебя… Вот я и врал, ходил за тобой как привязанный и ждал момента. Только у Герки и получилось, уже потом, когда ты решил водки выпить. А когда ты из больницы раньше времени сбежал и мне позвонил, я от тебя отбазарился, а потом телефон другой на базе взял. А этот выключил. У меня же твоя хата обложена, ребята в засаде сидят, а ты ключи просишь, домой рвешься… Ну? Теперь тебе понятно?

– И все равно ты гад. Нет тебе, Петр Волков, моего дружеского понимания и прощения. Сволочь ты. Ты же, сука, меня втемную использовал как последнего… не знаю кого. Одно слово – Волчара. Но, вынужден признаться, деньги твои несколько смягчили мое сердце, ибо в дружбе я корыстен. Дай мне еще что-нибудь и я, возможно, даже соглашусь выпить с тобою вместе твоей водки.

– Погоди. – Петр встал из-за стола и вышел в переднюю.

Адашев-Гурский достал из шкафчика второй стакан, поставил на стол рядом с тем, из которого пил Волков, и наполнил оба водкой.

– Вот, – вернулся на кухню Петр, неся в руке два пасхальных яичка. – Держи.

– Откуда у тебя?

– Кокнемся?

– Я тебя победю. Однозначно.

– Ну что? – Волков поднял стакан. – Христос Воскресе?

– Воистину, – поднял свой Адашев-Гурский.