Текст книги "Танцы в лабиринте"

23

Через четверть часа неподалеку от дома двенадцать по Кирочной улице остановилась белая «восьмерка» с помятым передним крылом. Из автомобиля выбрался ветеринарный доктор Вениамин с саквояжем. Сидевший за рулем Герман нажал на кнопку, запирающую правую дверь, вышел из машины, запер ее и подошел к Адашеву-Гурскому.

– Где это? – спросил Герман.

– Вон, – кивнул Александр на парадную, – справа от подворотни.

– Пошли? – Герман поправил что-то под курткой.

– А как войдем?

– Да уж войдем как-нибудь. Один он там, говоришь?

– Да это не я, менты говорят.

– Тем более.

– Ну пошли…

– Элис, – Герман протянул девушке ключи от машины, – посиди-ка.

– Я пойду.

– Куда?

– С вамы тоже.

– Не валяй дурака.

– Я пойду, – повторила Элис и пошла к парадной.

– По-моему, бороться с этим бессмысленно, – повернулся к Герману Адашев-Гурский.

– Элис! – окликнул девушку Герман. – Ну и куда ты пошла?

Элис остановилась и обернулась, взглянув исподлобья:

– Я пойду вместе, – непреклонно сказала она.

– Хорошо. Только не суйся ни во что. Вчетвером они вошли в парадную, поглядывая на номера квартир, поднялись на третий этаж и остановились у квартиры номер шесть. Глазка на двери не было.

– Ну. А дальше? – ни к кому не обращаясь, тихонько произнес себе под нос доктор Вениамин.

Гурский предостерегающе прижал палец к губам и решительно утопил кнопку звонка. Герман взялся левой рукой за дверную ручку.

За дверью послышались шаги, они приблизились, и мужской голос спросил:

– Кто?

– Откройте, – жестко сказал Гурский, – милиция.

– Так были ведь уже, сколько можно… – донеслось из-за двери.

– Сколько нужно, столько и можно. Открывайте!

– Сейчас…– Раздались звуки отпираемого замка, затем дверь приоткрылась наружу, и в проеме возник невысокий мужчина, которому на вид было где-то под тридцатник.

– Вы кто? – он растерянно взглянул на незнакомцев и попытался было захлопнуть дверь.

Герман дернул дверь на себя и, одновременно толкнув хозяина широко раскрытой ладонью в лицо, зашвырнул его вовнутрь прихожей. Тот мячиком отлетел к противоположной стене, сильно ударился о нее спиной и ошарашено выпучил глаза.

– Вы кто?! – еще раз с трудом выдохнул он и застыл, широко раскрыв рот.

– Жак Ив Кусто… – Герман вынул из-под куртки обрез охотничьего ружья и засунул стволы ему в рот. – Бибикнешь, мозги вышибу. Понял, шоферик? Кивни…

– Тот послушно кивнул.

– Вот и хорошо.

– Давай его в комнату. – Гурский запер за собой входную дверь и прошел в квартиру.

Он заглянул в туалет, ванную, на кухню, затем вошел в большую комнату со скудной обстановкой. Взял стул, поставил его на середину, вынул из брюк узкий кожаный ремень и, обернулся к Герману, держащему за шкирку хозяина дома, не вынимая у того стволов обреза изо рта:

– Сюда, – кивнул Адашев на стул. Герман подтолкнул мужика, и тот плюхнулся на указанное ему место. Гурский завел его руки за спинку стула и крепко связал их ремнем.

Вениамин подошел к стене и внимательно разглядывал висящую на ней картину, которая являла собой покрытый мебельным лаком большой прямоугольный кусок тонкой древесно-стружечной плиты. Посредством разноцветных металлических опилок и проволочек на ней был . изображен пруд с лебедями.

– Гротеск? – Вениамин обернулся к мужику и кивнул на картину. – Понимаю… Элис прошла в соседнюю комнату.

– Ну? – спросил ее вошедший следом Александр. – Думаешь, она обронила что-нибудь?

Элис пожала плечами и оглядывала комнату.

– Надо вот здесь смотреть, – Гурский подошел к окну и присел на корточки возле батареи отопления. – Есть такая традиция… вот, видишь? – Он указал пальцем на трубу, подходящую к радиатору. – Тут краска содрана. Может, и наручниками… А может, и нет.

Он поднялся и вернулся в большую комнату.

Хозяин дома, со связанными за спиной руками, сидел на стуле и испуганными глазами смотрел на Германа.

– Где девка? – вкрадчиво спросил Герман. – Не знаешь, конечно?

– Да… какая девка? – сглотнул мужик.

– Ага… в молчанку играть будем, да? В отказку идти?

– Да вы кто? На самом-то деле…

– Понятно. Ну что? – Герман взглянул на ветеринара. – Давай, что ли…

Тот вышел на кухню, вернулся с двумя табуретами, подошел к стулу, на котором сидел связанный хозяин, и поставил их рядом, плотно сдвинув один с другим. Затем он, щелкнув замками, раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на пол наполовину пустую литровую бутылку водки. Вслед за ней вынул из саквояжа кусок светло-коричневой прорезиненной клеенки и такой же фартук. Клеенкой накрыл табуретки, фартук надел на себя. Убрал бутылку обратно в саквояж и вынул из него большую блестящую металлическую коробку. Поставил ее на один из табуретов, снял крышку, положил, перевернув так, что получилась кювета, рядом и стал, вынимая из коробки, выкладывать на нее хирургические инструменты.

– Надо бы подстелить под него что-нибудь, – не поворачивая головы и холодно звякая инструментами, сказал он Герману. – Обоссытся.

– Да и наорать, – пожал плечами Герман. – А ты не забрызгаешься?

– Так у меня же фартук…

– Ну смотри.

– Штаны надо снять. А рубашку не обязательно, ее просто расстегнуть можно.

– Подержи-ка его, – кивнул Герман Гурскому.

Тот подошел и, тяжело опустив мужику руки на плечи, крепко прижал его к спинке стула. Герман положил обрез на пол, наклонился и стал расстегивать на сидящем брючный ремень.

– Да вы!.. – судорожно дернулся хозяин дома. – Да вы это…

– Что? – вскинул на него глаза Герман. – Может, так скажешь? Пока не калека…

– Да что говорить-то?!

– Повторяю свой вопрос: «Где девка?»

– Да не знаю я никакой девки! Что вы все, на самом-то деле… Те вломились с автоматами, теперь вы… Какая девка?!

– Та самая.

– Да не знаю я ничего!

Неожиданно, дважды тренькнув, раздался звонок в дверь.

Хозяин дома с отчаянной надеждой бросил взгляд в сторону прихожей. Гурский предупреждающе вскинул руку. Вениамин, в одну секунду отхватив скальпелем кусок пластыря, залепил мужику рот.

Звонок повторился.

Гурский поднес палец к губам. Герман, осторожно наклонившись, поднял с пола обрез и уткнул стволы сидящему на стуле в пах.

Все замерли.

24

– Лиза, – Леон отставил в сторону рюмку, нетрезво пошатнувшись, поднялся со стула и недвусмысленно на нее посмотрел. – Пойдем. Я прошу прощения, господа, но мы с Лизой вынуждены вас ненадолго оставить. Пойдем, детка, я… я должен сказать тебе нечто очень важное.

Лиза подняла на Леона тревожный взгляд громадных синих глаз, встала из-за стола, запахнула поплотнее просторный мужской халат и вышла вслед за ним из кухни.

В гостиной она опустилась в кресло возле стеклянного журнального столика. Леон сел напротив на широкий мягкий диван.

– Лиза, девочка моя, – начал он, глядя на ее голые розовые коленки, – ты должна это знать, иначе будет несправедливо. Видишь ли…

25

Спустя минуту Адашев-Гурский очень осторожно вышел на кухню и, чуть отодвинув грязную занавеску, выглянул в окно. Из парадной вышла какая-то пожилая женщина и тихонько пошла по тротуару прочь.

К Гурскому подошел Герман.

– На кладбище к нам его надо везти, – вполголоса, чтобы его не было слышно из комнаты, сказал он. – Там расколем. Не резать же его, на самом-то деле.

– Думаешь?

– А кто, ты резать будешь?

– Зачем же? Доктор. Ветеринары, по-моему, вообще клятву Гиппократа не дают.

– Ладно, пока он нам верит, надо его на кладбище везти и там дожимать. Сюда в любой момент кто-нибудь припереться может. Он уже чуть не обосрался со страху, а тут звонок этот. Здесь он постоянно отвлекаться будет. Да и нам стремно, – Герман машинальным движением открыл и вновь защелкнул стволы обреза.

– А что у тебя там? – кивнул на оружие Гурский.

– Там? – взглянул на него Герман. – Картечь. А что?

– Да нет, ничего.

Герман ушел в комнату, а вместо него на кухню вошел доктор Вениамин в клеенчатом фартуке и с большой водочной бутылкой в руках.

– Вы тут, случайно, стаканчика чистого не видели? – спросил он у Гурского.

– Веня, а как нам типа этого, – Александр кивнул в сторону комнаты, – до Южного клад-' бища довезти, и чтобы он вел себя смирно?

– Очень просто, – Вениамин открыл створку обшарпанного кухонного стола и, наклонившись, вынул оттуда два мутных граненых стакана. Поставив бутылку и один стакан на стол, подошел к водопроводному крану.

– Интересно, – сказал он в раздумьи, скептически глядя на грязную раковину, – а вода здесь не вонючая?

Затем налил в стакан воды, вернулся к столу, плеснул во второй немного водки, выпил ее и запил водой.

– Сколько туда добираться отсюда? По времени?

– Ну… – прикинул в уме Гурский, – что-то около часа.

– Сейчас, – кивнул Веня. – Сделаем. Он наполнил стакан водкой, с сожалением взглянул на него, вздохнул и, взяв в руки, вышел из кухни.

– Пей, – донеслось из комнаты. – Да пей, не бойся, это водка. Хорошая. Это вот этот вот у нас на тебя злой. А тот, который на кухне, – добрый. Он тебя угощает. Что ж ты, не человек, что ли? Разберемся, может, ты и правду говоришь.

Гурский вошел в комнату.

Вениамин чуть наклонился над сидящим на стуле мужиком и медленно вливал ему в рот водку. Тот послушно глотал.

– Давай-давай, до дна… вот так. Закурить хочешь? – он достал две сигареты, прикурил их и одну вставил мужику в рот. – Кури пока. Отдыхай.

– Что там? – Герман взглянул на вышедшую из соседней комнаты Элис. Та пожала плечами:

– Ничего.

Вениамин наклонился над саквояжем, вынул из него какую-то небольшую ампулу, приподнял на уровень глаз, пощелкал по ней ногтем, надломил и всосал содержимое в шприц.

– Мне вена его нужна, – сказал он, выпустив из шприца тоненькую струйку. – Развяжите.

Герман освободил мужику руки и крепко взял его за плечи.

– Давай правую, – сказал мужчине Веня, – не бойся. Никто убивать тебя не собирается. Пока. Только учти – дернешься, игла обломается, тебе же хуже будет. Понял?

Мужик кивнул и покорно протянул руку.

– Ну вот. И молодец.

Сделав инъекцию, Вениамин аккуратно сложил все свои причиндалы обратно в саквояж и защелкнул на нем замки.

– Подождем немного.

Гурский поднял на него вопросительный взгляд.

– Ну… минут пять-десять, – посмотрел на часы Веня.

– Пойду, машину подгоню поближе, – Герман пошел к выходу. – Пойдем, Элис.

Они ушли.

Гурский вставил в брюки и застегнул ремень, которым был связан хозяин дома. Потом вернулся на кухню и, протерев не очень чистым полотенцем оба стакана, убрал их на место, в стол. Взял бутылку с оставшейся водкой, вернулся в комнату и протянул ее Вене. Тот спрятал бутылку в саквояж. Александр закурил сигарету.

Через какое-то время глаза у мужика осоловели, он стал клевать носом, и, наконец, голова его упала на грудь. Тяжело посапывая, он глубоко спал.

– Слушай, Веня, – спросил Гурский, – а стакан водки в него обязательно вливать нужно было? Он не откинется?

– Не-а. Так надо. Да и амбре от него нам на руку, мало ли соседей встретим. Или менты тормознут. Ничего объяснять не надо. А то еще решат, что мы труп везем. А так…

Вернулся Герман.

Вдвоем с Гурским они подняли мужика со стула, закинув его руки себе на плечи, и, имитируя подгулявшую компанию, вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Веня плотно притворил за собой входную дверь квартиры. На улице они загрузили мужика на заднее сиденье автомобиля, где он уютно устроился между Александром и доктором. Элис села впереди.

– Ты по Волхонке езжай, огородами, – сказал Герману Гурский.

– Ну не через Московский же… – ответил тот.

26

Тяжело переваливаясь и хрюкая задними амортизаторами на рытвинах разбитой дороги, белая «восьмерка» с помятым передним крылом въехала наконец на территорию Южного кладбища.

Вздрагивая корпусом на стыках уложенных в землю бетонных плит, она докатилась до «Яблоневых» участков, повернула направо и остановилась у стоящего на пригорке рагончика-бытовки.

Двери машины открылись, и все, кроме спящего на заднем сиденьи мужика, выбрались наружу.

На крыльцо вагончика вышел высокий мужчина с пышными усами. Он был одет в рабочую одежду и широкополую соломенную шляпу.

– О-о… – вскинул он руки. – Какие люди!

– Здорово, – приветствовал его Герман. – Федор здесь?

– Да был где-то давеча…

– Здравствуй, Леня, – Адашев-Гурский протянул мужчине руку.

– Алексан Васи-илич! Уважа-аемый… – расплываясь в улыбке, Леонид снял с себя шляпу и шутливо поклонился Гурскому в пояс. – Какими судьбами? На работку к нам опять? Или так, в гости пожаловали?

– По делу, Ленечка.

– А что за дело такое, дозвольте полюбопытствовать? Подсобить, может, чем? Мы же завсегда, с превеликим нашим удовольствием. Вы нам только на «красненькую», а уж мы для ва-ас…

Вениамин тем временем, открыв притертую пробку, сунул спящему в машине мужику под нос какую-то склянку. Тот дернул головой, открыл глаза и стал озираться.

– Вылезай давай, – сказал ему Веня. – Приехали.

Мужик выбрался из автомобиля, пошатываясь, оперся о капот и ошарашенно посмотрел вокруг.

– А что за товарыш-ша такого привезли вы с собой за кумпанию?

– Лень, у нас яма свободная есть? – негромко, но так, чтобы его вопрос явственно был слышен «товарыш-шу», повернулся к Леониду Герман.

– Так ведь как не быть-то, это ж, чай, клад-биш-ше… А если и нету, так мы в момент отроем. А что, гражданину время приспело? То-то я и смотрю, плох он совсем. До сумерек-то дотянет?

– Открой контейнер. Пусть он там посидит пока.

– Это нам легко. – Леонид вошел в вагончик и, вернувшись с ключами, пошел к стоящему рядом железному контейнеру.

Герман с Гурским, подхватив мужика с двух сторон, поволокли его к открывшейся со скрежетом двери. Ноги у того подгибались и совсем не слушались.

– Там место-то есть? – спросил Герман.

– Да есть чуток, – Леонид заглянул внутрь, – ему хватит. Только чтобы он тут пысаться не вздумал. Все ж таки цемент у нас тута хранится.

– Да я ж… не знаю я ничего… – слабо лепетал мужик.

– Ничего. Посиди, подумай, – Герман втолкнул его в контейнер. – Может, и вспомнишь чего. Ну а не вспомнишь – дело твое, тут тебя и закопают.

Леонид закрыл дверь, навесил на нее замок и запер на ключ.

Втроем они вернулись к вагончику.

– Ну что жа… – Леня сдвинул соломенную шляпу на затылок. – Надо ба, как говорится, со свиданьицем да за здоровице…

Он подошел к стоящей неподалеку серебристой «вольво», вынул из салона большую сумку, захлопнул дверь и, нажав кнопку на брелоке ключей, запер машину.

– Твоя? – кивнул на нее Гурский.

– А чья жа? – весело взглянул на него Леня. – Обижаете, уважаемый. Что ж мы, хуже людей?..

– Я глоточек буквально, – Адашев-Гурский, войдя в вагончик, усаживался на скамью возле стола.

– А у нас никто никого не неволит. – Леня доставал из сумки свертки с едой. – У нас каждый сам себе наливает. Обычай такой. У нас и стакан на всех один только. А, нет… вот и второй, пожалте.

– А Федор сегодня дежурит, что ли? – Герман наливал себе в стакан водку.

– Вроде того, – Леня разворачивал на столе свертки. – Завтра ж Пасха.

– Да… – Гурский вскинул брови. – Сегодня же суббота уже…

– Что, Сань? – взглянул на него Леня. – Не тянет к нам обратно? Тишина, свежий воздух.

– Тянет, – кивнул головой Гурский. – Честное слово.

– Так поговори с Федором. Тебя он возьмет. Как раз и сезон начинается. От Пасхи до Троицы самая работа.

– Пашка-то живой еще?

– Заглядывал как-то. Что ему сделается…

– Помнишь, как он лямки потерял? – повернулся Гурский к Герману.

– Чего ж не помнить. Мы их так и не нашли. Хорошие были лямки, финские. – Он выпил водку и потянулся к бутерброду с колбасой.

– Федор тут как-то сухой закон объявил, – стал рассказывать Гурский доктору Вениамину, который раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на стол оставшуюся водку. – Дескать, в рабочее время – ни глотка. А Пашка с самого утра нажрался. Ну и Федор на него наорал при всех. Лопнуло, дескать, мое терпение, все, мол, пошел на хер, ты уволен. А они же приятели старые, Федор с Пашкой, и того такая обида заела… Что ж это, мол, он с ним в таком тоне? И пошел он спьяну вешаться от такой непереносимой обиды. Лямки взял, на которых гроб в яму опускают, и – во-он там раньше лесок был – туда и пошел. Ходил-ходил, нашел дерево с суком подходящим, лямки закинул, петлю спроворил. Сейчас, дескать, я у вас тут повешусь, будете тогда знать… Присел под деревом, закурил, задумался о жизни своей, которая не задалась, и заснул. Просыпается – глядь, а напротив него гриб стоит белый. Ну… вот такого, наверное, размера. Он на него посмотрел с удивлением, сорвал и думает: «Повеситься, это я всегда успею. Надо бы мужикам гриб показать. Они ж такого никогда небось и не видели…» И вваливается к нам в вагончик с грибом этим. «Во, – говорит, – видали?» А его долго не было, мы думали, он домой уехал.

– Ты где был-то? – спрашиваем.

– Там, – он рукой в сторону леса, – вешался.

– Охренел, что ли? – мы ему говорим. Видим же, что не шутит. Короче, налили ему еще водки, он в вагончике так опять и заснул.

А уже в конце дня мы инструменты складываем и спрашиваем его:

– Пашка, а ты на чем вешался?

– На лямках, – отвечает.

– А где они?

– Там остались.

Искали мы это место, где он их привязал, искали, так и не нашли. И он вспомнить не может.

– Ну вот, – кивнул Герман. – Так они и потерялись. А хорошие лямки были, финские.

– Герман вот тоже очень строгий был командир, – Гурский плеснул на донышко стакана водки, выпил и закурил сигарету. – У такого не забалуешь. Помню – самое начало дня, я сижу, в рабочее переодеваюсь. А он в вагончик вплывает, так это, за притолоку придерживаясь, и к зеркалу. Меня при том при всем в упор не видит. Смотрит на самого себя в зеркало и говорит, строго так: «Это что? Запой? Буду наказывать. Буду бить рублем!»

– А что… – пожал плечами Герман. – Закон один для всех.

– А барышня наша чегой-то у нас не выпивает? – посмотрел на Элис Леня. – У нас здесь все стерильно, не сомневайтеся…

– Выпьешь глоточек? – взглянул на нее Герман.

– Чуть-чуть…

– Ну вот, а то не по-людски как-то, – Леня пододвинул ей соль и помидоры. – А вы гражданина-то мучить будете или просто так закопать решили, без затей?

– Да Господь с тобой, Леня, – взглянул на него Гурский. – Может, он и так все расскажет. Мы же, чекисты, не звери.

– Ну, дело ваше, конечно. Я это к тому, что если только лишь на психику давить, так и сумерек дожидаться нечего. Сейчас все равно уж ни души, почитай, вокруг нету. А яма свободная у нас тут рядом, на четвертом участке. Я провожу.

– А? – вопросительно взглянул Александр на Германа.

– Ну… а чего тянуть-то? – тот встал со скамьи. – Только вы все здесь посидите. Мы с Леней вдвоем сходим. Если он не кольнется, мы его опять запрем. А потом, чуть погодя, уже ты, Сань, с ним побеседуешь. Иначе уже. Как бы по-хорошему. Чтобы у нас маневр был – я злой, а ты добрый. А потом опять я.

– Слушай, – улыбнулся вдруг Адашев-Гурский, – а представляешь себе, если Джеки в записке номер квартиры напутала?

– Ну так что ж…– развел руки Герман. – Тогда, значит, промашка вышла. Тоже бывает.

– И он вообще совершенно посторонний человек…

– Не думай об этом. Леня, пошли.

– А вы, Саша, здесь что – работали? – Ве-ня налил себе немного водки.

– Ниггерил. Лет десять назад. Мне во Францию съездить нужно было, а денег ни копейки. Ну, Федор меня и взял «негром». На сезон. С весны по осень. Поребрики лить, памятники ставить, оградки, то-се… Он уже тогда тут бригадиром был, еще при Палыче.

– А Палыч – это кто?

– Владимир Палыч? Ну… Он личность легендарная. Маузер. Он здесь ворон из маузера отстреливал. Это вот все было его хозяйство. Потом передел начался, он погиб. Очень мощная была личность.

– Саша, а… – смущенно взглянула на Гурского Элис. – Здесь туалет – где?

– Туалет? Не хотелось бы говорить банальности, но… здесь туалет везде. Найди кустики какие-нибудь. Или вон, между могилок. Элис тихонько вышла из вагончика. Адашев-Гурский достал сигарету, закурил и задумался.

В вагончик вернулся Герман.

– Что-то ты быстро, – взглянул на него Адашев.

– Леня там его запирает.

– Ну?

– Конечно, никакой он не «левый». У меня и сомнений-то на этот счет не было. Мы его к яме подвели, он в нее заглянул, а там вода на дне. У него ноги и подкосились. Но молчит. Я его туда скинул, а Леня засыпать стал. Ну, тут его и прорвало. «Не губите, – скулит. – Я не при чем. Они у меня комнату снимали». Приехали, мол, в четверг вечером, поздно, с лялькой какой-то. Переночевали и утром рано уехали. А ему, мол, если кому про них скажет, яйца обещали отрезать. Ну, он и запирался перед нами до последнего предела. Я ему, конечно, приложил раза по почкам, чтоб наперед дурку гнать неповадно было. Сказал, мол, не верю, что больше ничего не знает. Но он, когда я ему из ямы выползти позволил, в ногах валялся, клялся, что правду говорит. Я ему еще час времени дал на раздумье. Сказал, что потом закопаю, если не расколется. Он вроде поверил. Герман налил себе водки и выпил. В вагончик вслед за Леней вошел крепкий, широкоплечий, русоволосый молодой мужчина.

– Здорово, – протянул он руку Гурскому и взглянул на Леню. – Кто это у вас там парится?

– Привет, Федя, – Александр пожал его руку

– Да так… – Герман тоже пожал Федору руку. – Придурок один.

– Еще глупей тебя, что ли? – Федор искренне засмеялся.

– Ну, не я же в контейнере сижу, – Герман закурил сигарету.

– Не зарекайся, – Федор присел к столу. – Чего пьете? Говно какое-нибудь?

– Обижаете, уважаемый… – Леня развернул бутылку этикеткой вперед.

– «Дипломат», – чуть прищурясь, прочел Федор. – «Флагман» лучше.

– А вот не скажи, – Леня посолил помидорку. – Я тут выпил «Флагмана» давеча и чуть не отравился.

– Так нечего ведрами-то жрать.

– Ничего подобного. Бутылочку всего.

– Трехлитровую?

Возле бытовки остановился милицейский «уазик». Из него вышел сержант, посмотрел в сторону контейнера с цементом, прислушался и, поднявшись на крыльцо вагончика, вошел внутрь.

– Всем привет, – сказал он. – Кого это вы там заперли?

– Привет, – ответил ему Федор. – Кого надо, того и заперли. Воспитательная мера. В связи с производственной необходимостью. Пить будешь?

Сержант взглянул на бутылки, вздохнул и сказал:

– А то…

– Ну и наливай.

Тот налил себе полстакана водки, выпил и закусил протянутым ему помидором.

– А чего это вы вообще здесь делаете? – взглянул на него Федор.

– Да тут… Дела, короче. Служба. – Сержант дожевал помидор и вышел из вагончика.

– Ну, помогай Бог, – кивнул вслед ему Леня.

«Уазик» газанул – его водитель со скрежетом воткнул передачу, – еще раз газанул и укатил.

– Гер, помоги-ка, – Федор встал и, пройдя в дальний угол вагончика, сбросил кусок мешковины с толстой плиты из белого мрамора. – В багажник ко мне закинуть надо.

– Так мы сами и возьмем, – подошел к нему Леня. – Иди машину открывай.

Федор вышел. Герман с Леней, поднатужившись, подняли плиту, вынесли ее на улицу и подошли к открытому багажнику большого черного внедорожника.

– Присаливай помаленьку, – завел над багажником край плиты Герман.

– Пальцы смотри, – Леня осторожно опустил свой край. – Во-от… и все.

– Герка, у тебя время есть? – закрыл багажник Федор.

– А что?

– Да тут… помочь бы надо. Лень, и ты.

– А как жа я хозяйство-то брошу? – бросил взгляд на вагончик Леня.

– «Как жа», «как жа»… Кончай сейчас-то хоть придуриваться, ты же интеллигентный человек.

– Так нешто кто спорит… – улыбнулся Леня.

– Это он привык перед клиентом под деревенского косить, – обернулся к вышедшему на крыльцо бытовки Адашеву-Гурскому Федор. – Мол, придурок я, какой с меня спрос? А я тоже тут с ним на этом его дурацком языке разговариваю, и в автосервисе, на днях, чисто машинально, по инерции, прошу мне «микелировочку» забацать… Представляешь, – улыбнулся он, – стыд-то какой? На меня как на идиота смотрели.

– Далеко ехать? – поправил браслет часов Герман.

– Да не сильно. Вон, Гурский пока присмотрит.

– Уважа-аемый… – . расшаркался перед .Александром Леня. – Значится, остаетис-ся тута за старшего.

– Да полезай ты, – Федор садился за руль. – Сань, дождись нас.

– Хорошо, – кивнул Гурский и посмотрел в сторону контейнера с цементом.