Текст книги "В прекрасном и яростном мире… Стихи"

Тайна

Почему? Неизвестно…

 
Мы проехали вместе в простом пассажирском вагоне
Всего несколько сот километров
и несколько кратких часов.
Мы глядели в окно. Там мелькали коровы да кони,
Города и поля да парящая дымка лесов.
 
 
Мы беседы вели, как теперь их ведут в целом мире
Пассажиры-соседи под стук равномерный колёс —
О погоде, о детях, о нынешнем кинокумире,
О новейших тенденциях Запада в стрижке волос.
 
 
И молчали мы так, как молчат пассажиры в дороге —
Без смущенья, намёков, без тайных надежд и обид…
Словом, всё как всегда. Так откуда же взяться тревоге,
О которой безоблачный день этот
столь громогласно трубит.
 
 
Право, всё как обычно: с попутчицей ехал попутчик,
Вы сошли в Павлодаре, я дальше поехал сквозь ночь…
Так откуда ж возник этот тонкий пронзительный лучик,
Скрыть который уже ни пространству,
ни мраку невмочь?
 
 
Ей же ей, всё как тысячу раз уже раньше случалось,
Путь был лёгок и близок или тяжёл и далёк…
Почему ж у меня ощущенье такое осталось,
Что тот поезд не землю родную, а душу мою пересёк?
 
 
Да, всё так, как от века… В космическом хаосе жизни
Повстречались два сердца, и, как в темноте с маяка,
Из глубин одного свет возьми вдруг и брызни…
Почему? Неизвестно. Ибо тайна сия велика.
 

Видение в Махачкале

 
Я в Дагестане, я в Махачкале.
Всё радует меня и восхищает —
И то, как море стонет в сизой мгле,
И то, как солнце горы освещает,
 
 
И толп многоязыких пестрота,
И детский смех, и в окнах слитки света,
И вольное дыхание труда, —
Что может быть прекрасней, чем всё это!
 
 
Но вот сегодня среди бела дня
В гостиничной сберкассе за барьерцем
Причёсывалась девушка одна…
Я мимо шёл и – как споткнулся сердцем.
 
 
Прибой, казалось, перестал шуметь
И птица поперхнулась песней звонкой,
Когда её волос живая медь
Лениво заструилась под гребёнкой.
 
 
Близ красоты волшебного костра
Мне стало и томительно и жарко —
Всех женщин мира то была сестра
И всех мадонн прославленных товарка…
 
 
За всё, что видел на его земле,
Но перво-наперво – скрывать не стану —
За то видение в Махачкале
Я поклонился в пояс Дагестану.
 

25 марта 1975,

Ту-134А, Махачкала – Москва

На границе

 
Вот смотри, таможенник, смотри, —
Тут багаж мой весь, как на ладони:
Сувениры, карты, словари,
Радиоприёмник марки «Сони»…
 
 
Я проехал много разных стран,
Легче перечислить, где я не был.
Загляни и в этот чемодан,
Есть тут кое-что из ширпотреба.
 
 
Если надо пошлину – плачу!
Я, приятель, чту твои законы.
Что ты ищешь – золото? парчу?
Героин? Старинные иконы?
 
 
Да, одну икону я везу.
Её цену знать вам невозможно.
Не ищи ни сверху, ни внизу —
В сердце она спрятана надёжно.
 
 
Я считал, молитва – звук пустой,
Но молюсь на ту икону жарко!
Это не какой-нибудь святой,
А одна прекрасная мадьярка.
 
 
Верно, согласишься ты со мной,
В мире деклараций, денег, пошлин
Был бы её образ неземной
Тотчас и унижен и опошлен.
 
 
Потому я рад, что удалось
Спрятать мне её, опасность чуя.
Потому и за её провоз
Ни гроша тебе не заплачу я!
 

Ужгород

«Я мимо шёл. Она сидела в кресле…»

 
Я мимо шёл. Она сидела в кресле.
Мелькнула только белая рука.
И вдруг – виденья прошлого воскресли,
И захмелел я будто бы слегка.
 
 
Мне показалось,
что я снова молод,
Что бытия мне вкусен терпкий сок,
От глыбы жизни будто бы отколот
Лишь первый несущественный кусок.
 
 
Мне показалось,
что земли просторы,
И даль морей, и высота небес
Опять мои притягивают взоры
И вызывают жгучий интерес.
 
 
Мне показалось,
что я встал с рассветом
И вышел в поле – ветерок принёс
Ту песню, что давно минувшим летом
Не мог я слушать без счастливых слёз…
 
 
Очнувшись, приказал я сердцу: «Баста!
К чему волненья из-за пустяка?»
Но до сих пор мерещится мне часто
Та молодая тонкая рука.
 

Малеевка

Случайный вечер

Н. С.

 
Спасибо вам за тот случайный
Прекрасный вечер в феврале
С его открытостью и тайной,
И светлой думой на челе.
 
 
Я помню всё: наш столик в зале,
И как далёк был этот зал,
И всё, что вы тогда сказали,
И всё, что я тогда сказал.
 
 
И вспышки ваших глаз живые,
И как вы, ложечкой звеня,
Сказали: «Поздно уж…», впервые
Назвав по имени меня.
 
 
И моего смущенья муку,
И ликование моё,
Когда я тронул вашу руку,
А вы не отняли её…
 
 
Нет, жизнь нельзя назвать напрасной,
Не всё так худо на земле,
Коль был возможен тот прекрасный
Случайный вечер в феврале.
 

ЦДЛ

Амулет

 
Ваш путь лежит в немыслимые дали!
Под самолётом за день проплывёт
Простор, на коем в наши дни едва ли
Не половина всех землян живёт.
 
 
Навстречу солнцу будете вы мчаться
И раньше всех увидите зарю…
В надежде вскоре с вами повстречаться
Я амулет чудесный вам дарю.
 
 
На улицах Бангкока и Манилы
Пусть будет с вами этот амулет —
Кусочек камня, взятый у могилы,
Где спит и дышит первый наш поэт.
 
 
Он вас не оградит от неудачи,
От яда кобры или пасти льва.
Он будет вам служить совсем иначе —
Без сказочных чудес и волшебства.
 
 
Когда бы вы его ни попросили,
Забравшись в те далёкие края,
Мой амулет напомнит о России,
Где, между прочим, остаюсь и я.
 

ЦДЛ

Все врут календари

 
В последних числах ноября,
Когда мы повстречались с вами,
Согласно всем календарям,
Зима была не за горами.
 
 
Но через несколько недель,
Календарей закон наруша,
За ноябрём пришел апрель
В мою ликующую душу.
 
 
И всё пошло наоборот:
Смешить вас вовсе не желая,
Я пригласил вас в Новый год
Пойти со мной на встречу Мая.
 
 
И вдруг ответ: – Благодарю.
Живите по календарю.
 

Москва, Огарёвка

Этот день

 
Я этот день, не зная лени,
Отдал заботам и трудам,
Но неудачи, словно тени,
За мной влачились по пятам.
 
 
Тоскливо, призрачно и зыбко
Кончался он, убог и скуп,
Но вдруг мелькнула мне улыбка
Таинственно прекрасных губ.
 
 
И я увидел мир иначе,
Не понимая, что со мной,
И все померкли неудачи,
Растаяв где-то в тьме ночной.
 

Коктебель

«Под шум грозы ты первый раз пришла…»

 
Под шум грозы ты первый раз пришла.
И с той поры всегда при звуке грома
Я оставляю все свои дела
И отворяю настежь двери дома.
 
 
Какое лето нынче, милый друг!
Грохочут чуть ни ежедневно грозы.
И ты щедра. Вот снова этот звук!..
И стол накрыт: нас ждут вино и розы.
 

Малеевка

Звезда

 
Опомнясь, всё ты увидала
Достойным строгого суда.
А надо мной
звезда витала —
Та, что витали и тогда.
 
 
Себя, казнясь, ты не щадила:
– Проклясть! Забыть! Из сердца прочь! —
А мне с небес
звезда светила
Та, что светила нам в ту ночь.
 
 
– Безумье! Вздор! – ты восклицала,
Ошибку видя без прикрас.
А надо мной
звезда мерцала —
Та, что мерцала нам в тот час.
 
 
Досаду, что тебя объяла,
Ты изливала напрямик.
А надо мной
звезда сияла —
Та, что сияла нам в тот миг.
 
 
Кляла, корила, упрекала
Себя, меня, тот день и час.
А надо мной
звезда сверкала —
Та, что сверкала нам в тот раз.
 
 
Шли дни. Досада не старела,
Не слабла горечи струя.
А надо мной
звезда горела,
И с ней горела жизнь моя.
 

«Прощай…»

 
– Прощай, – ты мне сказала. – И не сетуй, —
Мы выпили до дна своё вино…
Но я-то знал, что после ночи этой
Всё будет пусто, сиро и темно.
 
 
– Всё к лучшему, – сказала ты и смолкла,
И, встав, ушла в редеющую тьму.
А я молился истово и долго:
Да будет всё по слову твоему.
 

Среди хищников

Я видел одно:

ты – Джиоконда,

которую надо украсть.

В. Маяковский

1. Не в забытьи

 
Не в забытьи, не по ошибке
Унёс тогда я ваш портрет.
С него задумчиво, с улыбкой
Вы смотрите на белый свет.
 
 
Я часто любовался дома
Улыбкой, что унёс тайком,
Но скоро вам через знакомых
Известно стало обо всём.
 
 
И вот, как вор, стою сейчас
Пред вашим гневным милым взглядом
И воровских горячих глаз
Не прячу, не прощу пощады.
 
 
Ведь если мог бы, я украл
Не копию – оригинал.
И позавидовал бы тёзка —
Такой же хищник Маяковский.
 

2. Моление о чуде

(Из П. Шелли)

 
Женщина с улыбкой смотрит вдаль.
И цветы… Благоговенья полный,
Я шепчу: – О Господи, как жаль,
Что передо мной портрет безмолвный.
 
 
Женщина, улыбка и цветы…
Что прекрасней может быть, чем это!
Господи, всё можешь в мире Ты —
Дай мне эту женщину с портрета!
 

3. Эти строки

 
Эти строки твердил я вам всюду,
Хоть вторую из них ненавижу:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
 
 
Вы смеялась: «О, хищник в капкане!
Вы же скоро остынете, право.
Даже в самом бурлящем вулкане
Остывает со временем лава».
 
 
Я на смех обижаться не буду,
Я обидой себя не унижу.
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя непременно увижу.
 

Соперник

Тане из «Берёзки»

 
О, как я тяжко ревновал!..
Мутился взор, мутился разум,
И страх и злость за валом вал
Меня окатывали разом.
 
 
– Да перестаньте же глупить! —
Смеялись вы. – Он друг мой лучший.
А мне горшки хотелось бить,
Когда бы подвернулся случай.
 
 
…Но вот вчера услышал я,
Что умер мой соперник грозный.
Как тяжела вина моя,
И как раскаяние поздно!
 
 
О, если б мог я знать тогда,
То злой, то горький, то печальный,
Что вы – весенняя звезда,
Чей свет ему уж свет прощальный.
 

Малеевка

Новогодний звонок

 
Мой звонок в новогоднюю ночь
Удивил вас, конечно, немало.
Дескать, как же я смог превозмочь
Всё, что бездной меж нами зияло,
 
 
Что стояло меж нами горой,
Что, как море, простёрлось меж нами?
Милый недруг, ведь люди порой
Совершают поступки не сами.
 
 
Что-то словно нисходит на нас,
Чьи-то зовы в душе раздаются —
Этот шаг, этот жест, этот час
Объяснению не поддаются.
 

Шквал

 
Воспоминанья о тебе,
Как шквал, в пути меня застали
И в кровь мне душу исхлестали,
И обессилел я в борьбе.
 
 
И боль мне разрывала грудь,
И я молил их о пощаде,
И я взывал: – О, Бога ради!..
И был мне голос твой: – Забудь!
 

Порыв

Владимир Сергеевич, имею желание очередной раз поцеловать вас в День Победы, как в прошлом году, на Театральной.

Наталья, милая женщина. Интернет, 8 мая 2009

 
Всё вспомнил, милая Наташа,
Весь облик ваш, всю вашу стать,
А тот поступок, смелость ваша
Мне до сих пор мешают спать.
 
 
Знавал я женщин, был в полоне
У них не раз, но чтоб в толпе
При Марксе и при Аполлоне[2]2
  На Театральной площади Маркс и Аполлон дружески смотрят друг на друга.


[Закрыть],
Как на лесной глухой тропе…
 
 
Я был бы лицемер, Наташа,
Восторг свой в День Победы скрыв.
Нет ничего на свете краше,
Чем женский искренний порыв.
 

8 мая 2009

Мадонна за рулём

 
Ах, какая возит нас таксистка!
До обалденья хороша!
Ни одна воспетая артистка
Рядом с ней и не сидела близко.
Вот гляжу – и где моя душа?
 
 
Нет, святая Русь не оскудела!
Рано или поздно, но всегда
Из-за тучи, что вдали чернела
Вдруг и неожиданно и смело
Выглянет такая вот звезда.
 
 
Ей с девичьих лет блистать в кино бы.
Здесь же ей платить бы не рублём,
А червонцем самой звонкой пробы.
Это хоть отчасти помогло бы
Честь воздать мадонне за рулём.
 
 
Но, увы, ни серебра, ни злата.
– Вот когда об этом пожалей! —
Я плачу рублём и виновато,
Благодарно, восхищённо, свято
Белу рученьку целую ей.
 

Красновидово – Немчиновка

Соловьи вернулись в Коктебель

«Начинался июнь. Всё сверкало, цвело…»

 
Начинался июнь. Всё сверкало, цвело.
Под акации кроной тенистой
Вы стояли как будто всем бедам назло
Изваянием радости чистой.
 
 
От лица золотистую прядь отстраня,
Среди толп суеты неизменной
На бульваре у моря в сиянии дня
Вы стояли, как в центре Вселенной.
 
 
Время многое в прорву забвенья сметёт,
Но останусь я в вечной надежде,
Что акация та всё цветёт и цветёт,
И под ней изваянье, как прежде.
 

«Вы так явились, как в ненастье…»

 
Вы так явились, как в ненастье
Вдруг солнца луч блеснёт в окно.
И враз померкли все напасти.
И думать-то о них смешно.
 
 
И вы смеялись так беспечно,
Так победительно светло,
Как будто смехом тем навечно
Из жизни изгоняли зло.
 

«Средь буйных пошлостей курортных…»

 
Средь буйных пошлостей курортных,
Средь потных лиц и липких глаз,
Средь толп снующих разношортных
Мне дивно было встретить вас.
 
 
Как будто в толчее базарной
Господь мне зренье обострил,
И лик узрил я светозарный
Иль слово истины открыл.
 

Просьбы

 
Опять над побережьем звёздно небо.
Всё сущее готовится ко сну.
Пора, пора сомкнуть глаза и мне бы,
Но я иду на мол просить волну,
 
 
Чтобы она не слишком-то шумела.
Я говорю: – Тут женщина одна… —
Я лепечу бессвязно и несмело.
Но, всё поняв, смиряет нрав волна.
 
 
Прошу о том же ветров шалых стаю.
Слова мои – из сердца тайных недр:
– Я эту женщину почти совсем не знаю,
Но… – Просьбе вняв, за ветром тихнет ветр.
 
 
И наконец иду к тому платану,
Что высится у милого окна.
Шепчу в дупло, как в ухо великану:
– В твоей тени пусть сладко спит она…
 
 
И великан послушно тень сгущает,
Здесь, у ночной вселенной на виду,
Так и держать её мне обещает…
Я лишь теперь спокойно спать иду.
 

Отчаяние

 
У Лукоморья в третий раз,
Как в сказке, повстречал я вас.
На третий-то обычно в сказке
Приходят все дела к развязке:
 
 
Царевич спас в беде царицу,
Иванушка поймал Жар-птицу,
Бедняк богатство вдруг обрёл,
Дракона победил орёл,
 
 
В болото пущена, стрела
Жену там молодцу нашла,
Кощей Бессмертный сдох нежданно,
Расхохоталась Несмеяна,
 
 
Царь супостата одолел,
Казнить иль миловать велел…
А тут – я не сгущаю краски —
И не предвидится развязки:
 
 
Жар-птицу я не удержал,
Богатств великих не стяжал,
Не в цель пошла моя стрела,
Не удалась мне роль орла,
 
 
И супостатов не сразил,
Хотя Кощею и грозил,
И никого-то я не спас,
А ведь была нужда не раз…
 
 
Короче, жизнь моя – хоть плачь!
Но всех печальней неудач,
Что Несмеяна не хохочет,
Казнить иль миловать не хочет.
 

Картина

 
Я не видел картины прекраснее той,
Что в то утро вы мне подарили:
Осияв всю округу своей красотой,
Вы в притихшее море входили.
 
 
Та картина и средь суматошной Москвы
Мной не будет до века забыта:
Только море – и вы, только солнце – и вы,
Остальное – подробности быта.
 

Обмолвка

 
Была нежданной наша встреча.
Средь утра шумной кутерьмы
Вы вдруг сказали: – Добрый вечер… —
И оба засмеялись мы.
 
 
Как песней, радостно пропетой,
Как светом, разорвавшим тьму,
Я счастлив был обмолвкой этой
И сам не знаю почему.
 

Новый Афон, пещеры

Талант

 
Мы виделись лишь третий раз,
Но что-то нас уже связало,
И ты так просто мне сказала:
– А я соскучилась о вас…
 
 
И это были те слова,
Что и в моей душе созрели,
И на моих губах горели,
И не слетели с них едва.
 
 
Но я как в сумерках блуждал
И так бездарно медлил с ними —
Словами истинно живыми,
Как будто разрешенья ждал.
 
 
О, как тебе я благодарен
За твой талант – за прямоту,
За непритворства красоту.
Прости, что я был так бездарен.
 

Купание в Енишерах

 
Как ярко солнце засверкало
И ветры стихли, чуть живы,
И шеи вытянули скалы,
Когда шагнули к морю вы.
 
 
С горы прервал паденье камень,
И чайки прекратили писк,
Когда взмахнули вы руками
И – ах! – в объятья волн и брызг.
 

«О, как старательно меня…»

 
О, как старательно меня
Обходите вы даже взглядом,
Как будто я цистерна с ядом
Иль отсвет адского огня.
 
 
А я не отсвет и не свет,
А я совсем и не цистерна,
Я ваш поклонник самый верный,
Мне кажется, уж двести лет.
 

Афродита

 
Я видел, как из моря вышли вы —
Оно вам вслед шептало что-то нежно.
Как шапочку стянули с головы
И разметали волосы небрежно.
 
 
Сияли ваши мокрые глаза,
Лучилось тело от воды и света.
Небес и моря вечная краса
На дальнем плане затерялись где-то.
 
 
Придумать лучше греки не могли,
Вдруг понял я с восторгом неофита, —
Не с гор, не с неба и не из земли —
Из моря к ним явилась Афродита.
 

Встреча восхода солнца

 
Сказала ты: – Я видеть солнце
Встающим из-за гор хочу!
И вот чуть свет в твоё оконце
Шепчу я и цветком стучу.
 
 
Но ты не слышишь. Плечи, руки,
Уста и медленная грудь —
Всё спит. Моей побудки звуки
Спать не мешают им ничуть.
 
 
Слегка взгрустнув (тебе, поклонник,
Столь сладкий сон уж не знаком),
Я, взгромоздясь на подоконник,
Коснулся губ твоих цветком.
 
 
О, наконец-то пробудилась!
Разверзла очи. В них – рассвет.
И что-то там ещё клубилось,
Чему названья в мире нет.
 
 
Минута – и безлюдным парком
Мы мчимся к морю, на простор.
Ещё чуть-чуть – и светом ярким
Светила брызнет из-за гор.
 
 
Ждёт вместе с нами вся природа.
А я в глаза твои гляжу
И за рождением восхода
То в них, то на небе слежу.
 
 
Хотела ты лететь, как ветер,
Навстречу первому лучу,
А я увидел в ясном свете,
Что только одного хочу:
 
 
Чтоб зори век тебе светили,
Чтоб свет их жил в твоей крови
И чтоб тебя всю жизнь будили
Лишь смех, цветок да зов любви.
 

«В ресторане «Эллада»…»

 
В ресторане «Эллада»
Мы сидели вдвоём.
Ах, какая отрада! —
Вот сидим мы и пьём.
 
 
Здесь на стенах – кентавры,
Гладиаторский бой,
Амазонки да лавры,
Да эгейский прибой.
 
 
Глядь, уж донце графина!
Но мигает Эрот:
– Вам поможет Афина.
Мажьте свой бутерброд! —
 
 
Впрямь, с питьем на подносе
Мчит Зевесова дочь,
Чтоб в насущном вопросе
Нам любезно помочь.
 
 
Но – всё сказкой забытой
Промелькнуло б, как хмель,
Если б не с Афродитой
Пил коньяк «Коктебель».
 

«Ты в разговор вступала смело…»

 
Ты в разговор вступала смело,
Но если что не так, то – ах!
Уж так неистово краснела,
Что даже слёзы на глазах.
 
 
И лепетала, и твердила,
Ладони прислонив к щекам:
– Вот мама даром наградила —
Краснеть по всяким пустякам!
 
 
Я слушал сетованья эти,
Смотрел на нежный маков цвет
И думал: ничего на свете
Прекрасней не было и нет.
 

Святая гора

 
Гора всегда звалась Святой,
Хотя совсем не отличалась
Ни красотой, ни высотой
И шапкой снежной не венчалась.
 
 
Любой затурканный москвич
Любого веса и сложения
Её вершины мог достичь
Без риска перенапряжения.
 
 
И я ту гору звал Святой,
Хоть столь возвышенное имя
Считал я кличкою простой,
Давно придуманной другими.
 
 
Но вот под сердца гулкий стук
На той горе мы вместе, рядом —
И я увидел всё вокруг
Иным, преображённым взглядом.
 
 
Весь мир – прекраснее в сто крат!
И мне Святая засияла,
Как армянину – Арарат
Или японцу – Фудзияма.
 
 
Не возражай! Замкни уста!
И верь, что это так отныне:
Святая для меня свята,
И я молюсь ей как святыне.
 

Восход и закат

Иде и Ирине Кныш

 
Я знал двух женщин – дочь и мать
В краю, поэтами воспетом.
Одну – тому назад лет пять,
Другую… Впрочем, суть не в этом.
 
 
А в том, что с дочерью встречал
Восход животворящий солнца
И в пору ту не замечал,
Что у всего есть в жизни донце.
 
 
А с матерью решил пойти
Закатом любоваться в горы
И пульс ей мерил по пути,
Вёл о давленье разговоры…
 
 
Но главное, что солнца круг,
Когда оно земли касалось
И постепенно меркло,
вдруг
Тем донцем мне и показалось.
 

Коктебель, 29 июня 1982

Vita nuova[3]3
  Vita nuova (um.) – новая жизнь. Так была названа первая книга Данте, в которой он воспел Беатриче.


[Закрыть]

 
Не думай плохо обо мне,
Пусть я и вправду многогрешен —
Хоть в преступленьях не замешан,
Но суд я заслужил вполне.
 
 
Ведь мог слукавить я порой,
А в чём-то и приврать безбожно,
О добром деле молвить ложно,
Встать за ничтожество горой.
 
 
Не мог – случалось – гнева пыл
Смирить, и – стыдно мне доныне —
Я пил сладчайший яд гордыни,
И чёрствым был, и жёстким был.
 
 
И всё же, милая, поверь,
Что это – не на ветер слово:
И новый путь, и vita nuova
Тобой открыты мне теперь.
 

«Ты взгляд метнула…»

 
Ты взгляд метнула: – Вон тот парень,
Что в море спас меня вчера… —
Я так ему был благодарен,
Но зависть так была остра!
 
 
Зачем не я случился рядом?
Его ревниво отстраня,
Я б кинулся!.. И нежным взглядом
Ты б удостоила меня.
 
 
А он, герой, лежал на пляже,
Шагах в пятнадцати от нас,
И не подозревая даже,
Что и меня вчера он спас.
 

Соловьи

 
Соловьи вернулись в Коктебель!
После стольких лет они вернулись!
Снова там и тут гремит их трель,
Как от сна дурманного очнулись.
 
 
Слышите, о чём поют они?
Что так громко славят в Коктебеле?
Может, эти – наши с вами – дни,
Может, для того и прилетели.
 

«О, дивное застолье в Коктебеле!..»

 
О, дивное застолье в Коктебеле!
Шампанское, клубника и цветы…
Не от вина глаза и ум хмелели,
А от пьянящей вашей красоты,
 
 
От вашего безудержного смеха,
От вида загорелых ваших плеч
И от моих попыток без успеха
Восторг в слова достойные облечь.
 
 
Был слаб язык моей убогой прозы,
Но давний стих не шёл из головы:
«Как хороши, как свежи были розы…»
Как хороши, как свежи были вы!
 

Неведение

 
Стихи восторженные ваши
Не обо мне, – сказала ты. —
Они о той, что выше, краше,
О той, что «гений красоты».
 
 
А я совсем иная – проще,
Обычна я, в конце концов…
Тут соловей защёлкал в роще —
И он не знал, что царь певцов.
 

Полёт и зной

 
Есть бабочки, которые живут
Всего лишь день – с восхода до заката,
Но, засыпая, участь не клянут:
Их жизнь была прекрасна и богата.
 
 
Близ вас я прожил целых двадцать дней,
И восемь издали я любовался вами.
Чем стали эти дни в судьбе моей,
Я не пытаюсь выразить словами.
 
 
И в день, когда черёд настанет мой,
Не будет мне ни горестно, ни больно.
Что ж, было всё. Я знал полёт и зной,
И выпил свой нектар. С меня довольно.
 

«Вы улетаете…»

 
Вы улетаете. Вас ждёт аэропорт.
Вам предстоит далёкая дорога.
Сопровождать вас будут, как эскорт,
Мои печаль, сомненье и тревога.
 
 
Никто и не заметит в вышине,
Что вы под их охраною тройною…
Потом они воротятся ко мне
И навсегда останутся со мною.
 

Покинутый чертог

 
Вы в этой комнате бывали столько раз!
Здесь голос ваш звучал, шуршало платье.
Здесь я ловил мерцанье ваших глаз.
Здесь так завидовали мне мои собратья.
 
 
Здесь пили мы наш самодельный грог.
И смех ваш то и дело мог раздаться…
О, эта комната! Мой сказочный чертог.
Но срок настал – я должен с ним расстаться.
 
 
Как странно, что всего лишь через день
Здесь будут жить совсем другие люди —
Здесь, где ещё витает ваша тень,
И знать о нас никто из них не будет.
 

Тоска

 
Я проснулся от мысли – хоть было ещё очень рано, —
Что уже вас не встречу ни здесь, ни в толпе городской.
Встал. Пошёл умываться. Но вдруг побежала из крана
Не вода, а тоска. Я умылся холодной тоской.
 
 
А потом, как всегда, приступили все к завтраку, к чаю.
И спросил меня кто-то: «Вам сахара или песку?»
Протянул кто-то хлеб. Я жую его, не отвечаю,
Только вижу, не хлеб ароматный, я чёрствую ем я тоску.
 
 
Не сиделось мне в номере. Вышел на волю, и вскоре
Впереди распахнулся простор мне желанный морской,
Только это уж было не тёплое синее море —
Разметалось оно бесконечной свинцовой тоской.
 

Вернись!

 
Сегодня солнечно и тихо,
Но всколыхнула вдруг печаль
Одна безвестная пловчиха,
Заплывшая в морскую даль.
 
 
Чтоб ей ни дна и ни покрышки!
Её ругают, ей грозят,
Ей мегафон взывает с вышки:
– Вернитесь, девушка, назад!
 
 
Такой призыв я слышал часто
На коктебельском берегу
И оставался безучастным,
А вот сегодня не могу.
 
 
Я не могу никак привыкнуть,
Что вас тут нет, и я бы рад
Вот так же в мегафон вам крикнуть:
– Вернитесь, девушка, назад!
 

«За окном – унылое ненастье…»

 
За окном – унылое ненастье.
Дождь и ветер, мокрое стекло.
А проснулся – с ощущеньем счастья,
Но не знаю, что произошло.
 
 
Чем душа так ласково согрета?
Почему так радостно с утра?
Непонятно… Вдруг – как вспышка света:
Получил письмо твоё вчера!
 

Плакали и плачут Ярославны

Полечу, – рече, – зегзицею по Дунаеви, обмочу бебрян рукав въ Каяле-реке…

Слово о полку Игореве

Ты слышишь по ночам плач Ярославны?

Из письма. ХХ век.

 
Отбушуют годы, как метели,
Но забыть вовек я не смогу:
Плачет Ярославна в Коктебеле
На морском пустынном берегу…
 
 
Пусть и не в сафьяновых сапожках,
Пусть и не бебрян рукав у ней, —
В тенниске простой да в босоножках
Ходит Ярославна наших дней.
 
 
Да ещё подкрашены ресницы,
Да ракетка ловкая в руке, —
Всё равно она сестра зегзицы,
На Каяле плакавшей реке.
 
 
Так же и грустит она, и тужит,
И вверяет жаль свою волне.
Только не о пленном князе-муже,
А – как дивно молвить! – обо мне.
 
 
Как жилось нам весело и славно
Там, на коктебельском берегу.
Плачь же, плачь, Наталья Ярославна.
Я и сам сдержаться не могу.
 

Чудо Эдисона

 
Как будто я в радостном сне
Владею волшебною силой:
Из Тьмутаракани ко мне
Доносится голос ваш милый.
 
 
Впервые он был мне весной
У моря под шелест акаций,
Но вот я в Москве, и со мной
Вся прелесть его интонаций.
 
 
Ей-Богу же, это как сон, —
Вы рядом, подайте мне руку!.
Знать, в лютой тоске Эдисон
Придумал для нас эту штуку.
 

Лапша

 
Смеялись вы: – О Господи! Прошу
Не надо так хвалить меня. Не лгите!
Не вешайте мне на уши лапшу.
Для новых дур муку поберегите.
 
 
И я смолкал, хоть полнилась душа,
Но и при виде немоты восторга
Смеялись вы опять: – Лапша! Лапша!
Что вы молчите, как беглец из морга?
 
 
Но вот меж нами путь пролёг большой —
И так печально, неприютно стало…
Неужто вы и это всё лапшой
Со смехом назовёте, как бывало?
 

«Так весела…»

 
Так весела, таким беспечным шагом
Ты здесь бродила горною тропой,
Так жадно любовалась Кара-Дагом,
Что Кара-Даг был сам пленён тобой.
 
 
Вверялась волнам, что у ног клубились,
Так радостно и беззаветно ты,
Что, видно, и они в тебя влюбились,
Шепча о том с утра до темноты.
 
 
И тайну о твоём пресветлом лике
Нам удалось от мира уберечь
Лишь потому, что горы безъязыки,
А я вдруг стал молчальником великим,
А моря непонятна людям речь.
 

Смешинка и снежинка

 
Вы говорили иногда:
– А мне влетела в рот смешинка… —
Всё веселило вас тогда:
Мой вид, мой стол, моя машинка…
 
 
О, это был прекрасный час!
Я радовался, что дождался, —
И слушал вас, глядел на вас
И смехом вашим наслаждался.
 
 
А он всё звонче, всё нежней…
Но – если б это лишь приснилось! —
Расстались мы. И в ходе дней
Всё так печально изменилось…
 
 
Другая в небесах звезда,
Иная крутится пластинка…
Влетела в сердце вам снежинка,
И не на час, а навсегда.
 

«Её глаза…»

 
Её глаза… О, это омут!
Я в нём тонул, над ним витал.
В её глазах мне всё знакомо,
Я всё в них, кажется, видал —
 
 
Восторг, печаль, изнеможенье,
Цветы, сиянье звёзд живых…
Но всех прекрасней те мгновенья,
Когла она смыкала их.