Текст книги "Искушения и искусители. Притчи о великих"

Жена пошла звонить по телефону знакомым, рассказывать про наши неприятности, вернулась и села, уронив руки в колени. Ты знаешь, сказала она, я позвонила в пять разных мест в разных районах, и везде как у нас. Все в панике. Ты знаешь, говорит жена, ведь всю Москву можно вот так запросто уничтожить. Ты знаешь, говорит она, и вдруг заплакала, мы просто умрем. Весь город умрет. Очень быстро.

Ладно, говорю, я сейчас пойду в КГБ к Крючкову, продам ему наш план блокады, осады, ведь и задавить-то надо всего два города – Москву да Ленинград, и вся страна с песнями пойдет по указанному пути. Иди, говорит жена, только проси за это мешок сахару да себе блок «Астры», а то все задаром делаешь. И радуйся, говорит, что никому в голову такой бред, кроме тебя, не пришел. И я пошел. В ванную, мыть руки. Отвернул кран, воды не было, потрогал сушилку – уже холодная. Тогда я тихо, шаря по стене рукой, добрался до телефона и поднял трубку. Глухо. Неужели это пришло кому-то в голову?

* * *

Я проснулся и уехал из Юрмалы. Простите меня, дорогой Директор и Председатель, дамы и господа. Я обязательно как-нибудь все досмотрю. Все, что не успел. Если буду жив. Всем большое спасибо!

 
В Афганщину раз я пошел на войну,
В дремучем лесу встретил банду одну.
Кольт американский наставил главарь,
Но русско-афганский я вынул словарь.
В носу ковырял он. Я вдарил сплеча.
В лесу, словарем, я убил басмача!
 
 
Понурясь, зажмурясь, зубами стуча,
Вся банда его задала стрекача.
Шел гордо по лесу я, громко крича:
«Правдивое слово – сильней кирпича!
Аа-а! А-а!»
 

Вот вам, американы позорные!

C чувством глубокого удовлетворения и законной гордости констатирую: славный П. Лунгин сделал наконец-то американов в области кинематографа. Закончив образец отечественного кино «Такси-блюз», он без передышки создал фирму «Блюз», свистнул французов и на пару с ними изготовил «Луна-парк», способный пробить брешь в стройных рядах своих американских прототипов, заслонивших было родной экран.

На просмотр этапного достижения, о котором неоднократно твердили с телеэкрана, показывая при этом кусок жуткой мочиловки, не уступающей голливудским, в Доме кино собралась колоссальная тусовка. Пришли все до одного, от Дениса Горелова до Виктора Мережко. Из тени кабинетов возник любимый директор ДК Гусман, как всегда пошатываясь от бессонных трудов и мутно обводя тусовщиков красными от пережитого очами. Очень богатый мен Василевский специально прилетел из горячей точки планеты – города Кишинев, чтобы закупить замечательный фильм на корню и немедленно отвалить вместе с ним на свою новую прекрасную родину Венесуэлу, куда он переправил уже свой неприметный бизнес и не уступающий ему капитал. «Луна-парк», – заявил он нашему корреспонденту, – понравится моему маленькому, но гордому народу».

В зал уже не втиснулся бы и микроб, а хвост тусовки еще вилял, втягиваясь в ДК. Открыли Белый зал, обещая перетаскивать туда часть за частью по мере просмотра. Но скоро и здесь начали дохнуть одноклеточные. Жена артиста Стеклова и родная дочь Марка Захарова Александра неутомимо прыгала в дверях, глядя на происходящее из-за спин джентльменов, вставших здесь насмерть.

Представляя новое достижение, Виктор Мережко сказал, что, посмотрев «Такси-блюз», он еще сомневался, случайно это вышло у П. Лунгина или нет, теперь ему предельно ясно: «Мы имеем крупнейшего режиссера мирового уровня». Виктор Мережко честно предупредил: фильм сложный, лично ему пришлось смотреть его три раза.

Выступивший, в свою очередь, представитель французской стороны (посол Франции) заявил, что Франция будет счастлива поиметь такой фильм на своих экранах. Наконец выступил сам П. Лунгин и заявил, что он счастлив, потому что снял лучшего актера Олега Борисова, а также неизвестного молодого человека (фамилию я забыл), который вскорости станет нашим Марлоном Брандо.

В общем, кино можно было уже не показывать. Но выбраться из зала оказалось невозможно. Поскольку вы все равно не увидите этого впечатляющего фильма, я вам кратко расскажу содержание, чтобы стало понятно, чего так разволновалась кинообщественность.

По жанру это крутая оптимистическая трагедия. Остерн-боевик. В него удалось впрячь коня и трепетную лань. То есть с виду он как бы американский, но русским духом пахнет.

Начинается с того самого страшенного побоища: почти Ледового: силы, состоящие из обнаженных до пояса могучих русских богатырей, голыми руками мочат вооруженных до зубов и наступающих боевой свиньей на мотоциклах (некоторые проносятся по небу, как Змей Горыныч) черных рокеров. В апофеозе великой битвы, состоявшейся на пустыре за американским посольством, главный герой (будущий Марлон Брандо), наделенный невероятными бицепсами и трицепсами, садится за рычаги бульдозера и начинает давить вражью силу, погребая груды мотоциклов и рокеров под землею, так что из комьев только белые ручки торчат.

Больше черные рокерские силы не возникают, что позволяет П. Лунгину сосредоточиться на победителях.

Оказывается, это лишь небольшой отряд (называющий себя «чистильщики») некоей тайной всемогущей организации, раковыми метастазами проникшей во все поры общества. Нет, вы не угадали. Это не жидомасоны.

Это богатырская по форме и национальная по содержанию неодолимая сила с длинными, но разветвленными руками, руководимая КГБ, цель которой – персональное физическое уничтожение еще уцелевших жидов. Собственно говоря, евреев, которых предстоит уничтожить, всего один, но о нем ниже. В предвкушении старинной русской потехи «чистильщики» неустанно тренируются, уничтожая полчища рокеров, отлавливая и мучая «пидарасов», разнося рестораны, задержавшие выплату им дани, «качаясь» в подвалах, начиненных гирями, штангами, мешками для отработки ударов ногами и плакатами с изображением их любимого героя. Нет, это не Гитлер. И не Сталин. Это Арнольд Шварценеггер.

А кто же тот страшный еврей, на схватку с которым все никак не решится неодолимая сила? Нет, он не ниндзя, исчезающий на глазах и оказывающийся одновременно в разных местах, плюясь отравленными колючками. Он не прославленный диссидент, заклятый враг КГБ, за которого, если тронуть его пальцем, вступится вся мировая общественность, а Израиль немедленно объявит войну. Все мимо. А сделать с ним тем не менее нельзя ничего. Почему – неизвестно. Это одна из великих тайн П. Лунгина. В фильме их несколько. Непонятность есть блестяще использованный П. Лунгиным один из приемов советского кино, образовавшихся в ходе его развития.

Одновременно П. Лунгиным столь же блестяще использованы открытия, сделанные западным кинематографом. Например, страшными «чистильщиками», которых водит на подвиги наш герой, на самом деле командует его мама. Могучая блондинка в соку, непрерывно демонстрирующая воспитанникам свое обильное тело. В свободное от демонстрации время она много работает. Подрабатывая, как и все в СНГ. Видимо, у нее туго с деньгами. Она трудится в должности массовика-затейника, одновременно кем-то вроде сторожа или начальника при аттракционе «Американские горки», поет в ресторане, который ее команда под горячую руку тоже разносит, вышибая недоплаченное. Вышибаниями она же руководит.

Ночами мама не спит, а неутомимо носится как угорелая на пару с сыном по своим горкам, после чего, не насытившись бешеной скоростью, валяется с ним на полу (очень большой мальчик!), предаваясь бешеным ласкам, страстно лобзая его и терзая, раз за разом приближая дело к кровосмешению. Но до дела не доходит. И это странно. П. Лунгин, уже продемонстрировавший нам в «Такси-блюз» чудный половой акт на подоконнике, здесь почему-то на самом интересном месте замялся. Но, думаем мы, не он это замялся. Мы думаем, это замялись его новые друзья, французы. Наш-то зритель скушал бы, он и не такое едал, а у них там правила: в одном случае можно, в другом – нельзя. В этом, видимо, было нельзя. Стерильная нация. А жаль! Чего уж там!

Зато в отместку П. Лунгин залудил чисто российский вираж. Поняв, что кровосмешения французы ей не разрешат, мама смотрит на сына с легкой усмешкой и сообщает ему, любимому, что он – сам еврей! Ни хрена себе! Оказывается, давно, когда мама девочкой была, ее таки соблазнил один носатый. Какой пассаж! Вот что значит учеба у классиков советского кино.

Ребенок оцепенел. А мама ему говорит: выход у тебя один – папу надо кончать! Сыночек прямо зарычал от нетерпения: давай его сюда! Где эта папа? И тут его ждет новая подножка. Оказывается, папа и есть тот самый недостижимый еврей.

То есть уже пошел излюбленный ход американского боевого кино: раз что-то сделать невозможно, надо найти человека, способного невозможное совершить. Наконец-то все встает на места: и бицепсы, и кровожадность, и расовая подначка. Герои обозначились. Вперед!

Герой вступает с папой в контакт. Он поражен. Это тщедушное создание (его и играет самый лучший актер Олег Борисов) он бы мог двумя пальцами удавить. И растереть. Но… сразу почему-то нельзя. Надо вкрасться в доверие. Ребенок вкрадывается.

И тут на него начинает вдруг действовать магия папы, страшный еврейский секрет его непобедимости, тайное еврейское оружие. Этот всеми забытый (кроме наших патриотов с КГБ и Шварценеггером) бывший эстрадный куплетист Наум Хейфец ныне занят тем, что как может «зашибает бабки» (по собственному его определению). Его квартира – проходной двор, где одна комната сдается подпольным воротилам для азартных игр, в других – собираются протестующие чукчи, бывшие диссиденты, эмигранты, старухи, изучающие искусство, устраиваются концерты. Потом все – эмигранты, чукчи и старухи – ложатся спать под общим одеялом. А папа отправляется в незатейливые компании простого народа распевать любимые ими песни типа «Я люблю тебя, жизнь!» и всюду зашибать свои «бабки».

П. Лунгин убедительно показывает, что именно папа, старый еврей, является последним из могикан, хранителем оставшейся лишь в памяти народной, в недрах его души культуры социализма. Именно он несет людям то, что собираются отнять у них «чистильщики», утверждая на бывшей советской земле культ полуголого Шварценеггера.

Переходя за папой с юбилея на свадьбу, со свадьбы в забегаловку, слушая папу, видя, как любит его простой народ, юный уничтожитель все больше наедается отравленной приманки. И тут папа добивает сына. Садится за рояль и исполняет ему Бетховена. Этого сын вынести не может. Он ломается. Решает порвать с проклятым прошлым и стать, как папа, евреем. Отточие.

А в это время обеспокоенное КГБ приводит героя в свой тайный закуток, устроенный в одном из грязных притонов, – место, начиненное аппаратурой, откуда КГБ ведет подслушивание евреев. Сына просят поставить папе подслушку. Так страшен папа, что никто до сих пор не решился поставить к нему в дом этот страшный инструмент. Сын, еще не окончательно порвавший с дисциплиной, ставит, но отлучается на секунду, а когда возвращается, видит, что в квартире уже состоялся погром. Чучело папы – в петле, а самого папу увезли казнить. Сын удивлен. Для чего же он ставил микрофон? Дьявольское коварство КГБ!

Но где же папа? А он попал в руки к маме. Бедного, с больным сердцем, она усаживает его… отгадайте куда? Конечно! В коляску американских (они же и русские, как известно) горок. Она хочет закатать его до смерти. Папа хватается за валидол. Но мама людоедским движением вырывает валидол у папы и включает пуск. Бедный папа поехал. Он обречен. Вот для чего, оказывается, нужны были П. Лунгину эти многозначительные горки, расположенные в некоем «Луна-парке». Отсюда и название фильма как символа всей нашей жизни.

Итак, папа помчался к своей смерти, а мама – к проигрывателю, с которого начинает звучать опера Вагнера, и тут, под разносящийся над «Луна-парком» могучий женский голос, поющий по-немецки, мама начинает открывать рот, будто это поет она. И величаво сходит со ступеней. Эта белокурая бестия, оказывается, воображает, что она – Брунгильда. Это – для западного зрителя, который по виденным прежде образцам легко может догадаться, что мама – сумасшедшая, чей идеал – немецкий фашизм.

И тут врывается сын. Он останавливает агрегат, вынимает оттуда папу и убегает с ним, бросая в железные конструкции и в маму, поющую «под фанеру», несколько гранат! Ба-бах!

– Мы сменим фамилию, – жарко говорит сын спасенному папе, – уедем туда, где они нас никогда не найдут!

И они тут же заходят в поезд и едут. Без билета. Куда? Нет-нет, вы опять не угадали. В Израиль не ходят поезда. Вообще-то сын и сам не знает, куда они едут. Он распахивает (!) окно вагона, отрывает металлическую табличку с наружной стенки и показывает папе. Фу-у-у! Они едут в Абакан. Слава Богу! Вот единственное место, где может спастись старый еврей.

Не два еврея, один. Потому что тут сын, желая порадовать папу, показывает ему фотографию мамы в нежном возрасте, когда она стала жертвой его низменных желаний, но папа начинает долго и заливисто смеяться. Как Ильич. Сын смущенно присоединяется, но это он ничего не понимает, а уже и зритель догадался: папа никогда не видел эту девицу, никогда не трахал ее, и значит, сын – вовсе ему не сын и даже не еврей. Это КГБ подучило сумасшедшую маму сыночка наколоть. Но, впрочем, тут поезд уносит от нас навсегда эту хохочущую пару.

Послесловие для зрителей старшего возраста.

Не надо бояться, что французы решат, будто кровавые оргии у нас – дело житейское, а Брунгильды с Марлонами Брандо резвятся в каждом парке; французы уже знают, что художник имеет право на фантазии. В конце концов, Пьюзо тоже выдумал своего «Крестного отца» от начала до конца. Главное – смотреть интересно.

Фантазия П. Лунгина на тему жизни в России будет понятна и негру преклонных годов, потому что наконец-то появился у нас режиссер, научившийся показывать Россию так, как привык растленный Запад и как сумели показать ее лишь в «Красной жаре». Наконец-то американцы убедятся, что с нами можно иметь дело. Пусть работать, как они, мы еще не можем, но сочиняем уже – ого-го!

И для русского человека есть отдушина. Конечно же, это не про борьбу с евреем. Это все та же, что и в «Такси-блюз», старинная русская тема, которая полюбилась П. Лунгину: поэт и толпа. Только в первый раз против поэта он выставил таксиста-качка, а здесь против папы Хейфеца, который и есть поэт, если кто еще не догадался, качков выставлена целая тыща.

Западный человек, конечно, голову сломает, пытаясь догадаться, почему неодолим бедный еврей, но это уже его проблемы. Бывшему советскому человеку ясно сразу: да будь он всамделишный, только перья бы от него полетели. Но он – художественный образ. А тут уже начинается борьба идей. А идею голыми руками взять слабо. Вот так, ребята!

ЭПИЛОГ. Сегодня я открыл «Московский комсомолец» и вздрогнул: «На подходе к Москве поезд Абакан – Москва подстерегала засада. Толпа подростков (около 50 человек) выскочила из-за кустов и с диким гиканьем стала закидывать поезд снежными комками. Машинист и помощник тут же залегли на пол. Неуправляемый состав мчался со скоростью 100 километров в час. В кабине машиниста не осталось ни одного целого стеклышка. Оказались разбитыми приборная доска и стекла в вагонах. Если бы не вовремя включенный автоматический тормоз, трагедия была бы неминуемой».

Боже мой! Не своего ли недавнего вождя, бывшего еврея, поджидали «чистильщики»? Неужели он вернулся из Абакана? Неужели бросил папу? Значит, все правда? И значит, все по новой?

 
Я – свекловод. Моя лопата
Крива, угрюма и горбата,
Но роет землю, словно крот…
Я выхожу в свой огород.
 
 
В безукоризненном порядке
Передо мной капустны грядки.
Башки в черненом серебре
Стоят, как львы, ноздря к ноздре!
 
 
Строй тыкв! Крепки, как подоконник!
Хрен! Груб и весел, как полковник.
Моркови радостный народ
Толпой толпится у ворот.
 
 
Все овощи мои, едри ты,
Умыты, тщательно побриты,
А их смешная детвора
В навозе по уши с утра!
 
 
А вот и ты, очей отрада,
О Свеклочка, о роза сада!
Дитя любви, ночей услада,
Тобою ломится ограда.
 
 
О моя сахарная слабость,
Со мной ты сделать все могла бы,
Я для тебя на все готов,
Моя последняя любовь.
 
 
Бродя средь любящих растений
В росе от благодарных слез,
Я – от вредителей спасенье
И лью на них свой купорос.
 
 
А заведися где измена…
Ее почую я мгновенно!
 
 
Вон тот мордастый помидор
Ужель лелеет термидор?
 
 
Голубчик ахнуть не успеет!
На гильотину подлеца!
Он в темном валенке дозреет,
Он там прозреет до конца.
 
 
И сладко, взяв в осенний вечер
Литой, налитый кровью шар
В отсветах пламени из печи,
Вкусить его дрожащий жар,
 
 
Откусывая гаду щеки,
Стирая сочные потеки,
Отгадывать: как дураку,
Измена вдарила в башку.
 
 
Ведь если покусится странник
На величавые плоды,
Чтобы добыть себе еды!
Эдема бдительный охранник,
Я, защищая огород,
Ему порву лопатой рот!
 
 
Но это вряд… Мои владенья
Защищены от нападенья,
И встретит удивленный вор
Колючей проволоки забор,
 
 
Где ток невидимо струится.
А там уж подоспею я…
И, ох, тяжка рука моя,
В ней даже черенок дымится.
 
 
Я стар и хром, лопата ржава,
Но как сильна моя держава!
И как глядит в мой черный рот
Всегда послушный мне народ!
 
 
Здесь, срощен со своей страной,
Я – царь, я – бог, я – Червь Земной.
 

Королевские фиги

Богатые тоже плачут.

Я не знаю точно, как это было, но примерно представляю. Король Сидоров приехал к королю Иванову и, припарковав свой «Мерседес» к его «БМВ», зашел в офис, положил ноги на стол и сказал наперснику своих забав: «Хай, Жорж! Фи, опять ты v jopu pjan!» – «А фули делать, – отвечал король Жорж Иванов, – с самого утра делаю деньги, р-р-рот-твой-ниже-носа! – нагрёбся с этими деньгьми! Пол-Москвы держу за глотку, пашу, как Папа Карло, а все не в кайф!» – «Деньги, деньги, Жорж, фу-у! Они пахнут! – сказал король Сидоров. – Давай устроим что-нибудь интеллигентное, а? Свистнем других королей на бал? Все свои, девок выкупаем в шампанском, как в Европе». – «О’кей, – сказал король Жорж и, нажав на кнопку, вызвал из небытия толпу референтов, бывших секретарей райкомов партии. – Чего им делать-то?» – «Пусть сочинят мэссэдж другим королям, – сказал король Сидоров. – Что-нибудь интеллигентное». – «И быстро, падлы, – сказал король Жорж, – а то выгоню к грёбаной матери!» – «Господа! – сказали секретари. – Да у нас уже все готово!» И тут же вытащили из-под полы отксеренный образец. Цитирую:

«Скучно мы живем, господа!

Даже иностранцы подметили (а им со стороны виднее), что широкую, добродушную российскую улыбку теперь почти не встретишь. Ни для кого не секрет, что культурный уровень народа определяется не только конкретными художественными и культурными ценностями. Это и быт, и умение проводить свободное время. Если мы заглянем в сравнительно недавнее прошлое, то удивимся, как сейчас говорят, налаженности этого дела. Народные праздники – яркие, шумные, веселые. Городские гулянья, волшебные пышные балы и маскарады, которые увлекали наших предков. Все это каким-то удивительно примитивным образом вдруг выродилось в оглушительно-бездумные дискотеки и унылые, серые праздники в так называемых Дворцах культуры.

Дамы и господа!

Продюсерская фирма «Эльба-Росс» приглашает Вас на Ночной Благотворительный «Весенний Бал Полнолуния, или Бал Ста Королей».

В программе:

Профессор Воланд – сеанс черной магии; Денежный дождь; Полеты на воздушном шаре; Эротические представления; Шоу-парад диктаторов; Шабаш ведьм, вурдалаков и прочей нечисти; Полуночная вакханалия; Море шампанского (буфеты «От А. Ф. Сокова»); Сатанинский фейерверк. Место действия – сад «Эрмитаж». Съезд гостей в 22.00. Разъезд – ???!!!»

«Нормально, – сказал король Жорж, – только ведь всякая шушера понапрет: артисты-журналисты». – «Жорик, ну ты не прав, – сказал король Сидоров. – Все будет интеллигентно. Пишите, дураки: вход – 30 долларов США или 2000 рублей. Ужин в ресторане – 160 долларов или 10 000 рублей. Цена билета лотереи – 80 долларов или 5000 рублей».

Недооценили нас короли. Не знаю, как остальная шушера, а лично я выполз из дверей темного, молчаливого театра «Эрмитаж», который в развлечениях не участвовал, поскольку главреж его Левитин сказал посланцам королей, предлагавшим ему деньги и покровительство в обмен на здание театра в ночь с 16 на 17 мая: «Пошли вон, дураки! Вы хоть знаете, что бывает в ночь весеннего полнолуния?» – «А что скажут, то и бывает», – заржали дураки и поскакали в сторону Зеркального театра, что напротив. Тот сдался без боя.

А мятежный театр уже готовил к выходу меня. Надели парик, сверху каску, подаренную театру шахтерами Донбасса, закутали в крылатку, на грудь повесили табличку: «Тихо, идет репетиция!» – и выпустили в сад.

Никто не обратил на меня внимания. Там много было странного. По саду шлялись Сталин под ручку с Карлом Марксом, два Ленина и один Гитлер, двойники, разумеется. И почему-то двойник премьер-министра московского правительства Лужкова. Я подкрался сзади и как хлопну лже-Лужкова по плечу! Как мне тут дали в бок! Оказалось, он – настоящий! Я прямо так и сел на завизжавшего от негодования небольшого медведя, почти ребенка, который находился позади на толстом поводке в обществе своего старшего товарища. К счастью, старший в это время играл в футбол. Ребята с тяжелыми челюстями, в кожаных куртках пинали медведю кусок грязной доски, а медведь с отвращением его отфутболивал. Тут деловито ходили фашисты с собаками. Задумчивая девушка держала на руке хищную птицу. Не хватало женщины с бородой и карликов. Зато всюду прогуливались вакханки, нагие девушки с пожилыми лицами, но молодыми ногами, до подбородка затянутые в прозрачный чулок.

Вообще было довольно прохладно, а моря шампанского не видать. Буфеты от А. Ф. Сокова шампанским торговал, но по 500 рублей за бутылку. В корзины воздушных шаров лезли любители полетов за сто рублей, люди в комбинезонах начинали жутко полыхать горелками, надувая опавшие округлости своих монгольфьеров, и поднимали любителей метров на десять, удерживая шары вожжами, чтобы в самом деле не полетели. В тире под лозунгом «Учись метко стрелять» ребята в коже, только что пинавшие доской в медведя, уже стреляли по мишеням, стоя к ним спиной, глядя на цель в зеркальце. Оркестр Олега Лундстрема играл Глена Миллера, на площадке перед эстрадой девушки в коротеньких юбочках, выбрасывая ноги вверх, изображали парад. Почему-то не было света, и парад совершался в полной темноте, девушки спотыкались, их подбадривали вышедшие из тира кожаные ребята, показывали бутылки от Сокова, приглашая после парада расслабиться.

Народу все прибывало. Входивших в сад встречал изображенный на огромном полотне молодой человек с широкой добродушной российской улыбкой в окружении преданно глядящих на него девушек в белом. Из подписи явствовало, что это сам Игорь Микитасов, генеральный спонсор программы – РКФ «Твинз». Кто были девушки и кем они приходились генеральному спонсору, полотно умалчивало.

А в Зеркальном театре артист Игорь Кио показывал старые фокусы, заявляя, что он – Воланд. Публика, зябко кутаясь в куртки, ждала обещанный денежный дождь. Но, видимо, не подвезли наличных, а может, Кио о нем просто забыл: дождь не состоялся.

Началось что-то из «Мастера и Маргариты». На сцену вывели двухметровую слабо одетую девушку и объявили, что это Маргарита. Из тьмы к ней выскакивали скелеты, голые девицы, Сталин, Гитлер и два Ленина. Какой-то человек долго поливал себя из бутылки бензином, наконец поджег, начал кататься в пламени, но потушить не мог. Ждать не было смысла, действие тронулось дальше, человек все катался, отчего сидевшие в первых рядах уже отшатывались, взбираясь уже на сиденья, но тут бедолагу унесли, видимо, тушить. Кто это был и чего он хотел, никто объяснить мне не смог. Вся шушера, дрожа от холода, покинула бал, лишь я остался. Я хотел видеть королей.

Я нашел их там же, где и море шампанского, в ресторане «Русалка», названном на ночь «У Грибоедова». Но меня туда не пустили. И никого не пустили. Хотя еще пятнадцать минут назад за 22 000 рублей туда вошел последний король. Происходившее внутри позже мне удалось восстановить по рассказам вышедших поблевать.

Там были короли в основном из Армении и Азербайджана. Еще были молочные поросята, осетрина, девушки голышом, но в передничках. Был аукцион, на котором продавали зеркала. Один король из Азербайджана предложил 5000. Когда зеркало ему досталось, король сказал аукционщику: «Шеф, даю тебе еще кусок, принеси мне зеркало сюда!» Аукционщик почему-то оскорбился, но король уже сунул штуку денег в задний карман проходившего мимо человека, тот и принес. Но тут король из Армении пнул зеркало ногой, отчего оно разбилось. Король из Азербайджана сказал королю из Армении: «Принеси сюда десять кусков – и ты будешь прав». Король из Армении сказал, что он прав всегда! Король из Азербайджана достал пистолет. Но положил его обратно. Начал назревать как бы армяно-азербайджанский конфликт. Но московские короли предложили перенести разборку на свежий воздух. Тут все короли вышли на улицу. А уж и пора было.

Светало. Сад наполняли странные звуки. На дальних аллеях кого-то звучно, как бочку, били в живот ногами. Ребята в коже трахали на скрипящих скамейках вакханок, мальчики с хвостатыми коробочками медленно двигались по аллеям, мечтательно глядя в небо. Вдруг все они разом приложили к ушам свои игрушки, что-то было им сказано, отчего они оглянулись и заметили наконец происходящее.

Металлом блеснули глаза их, зашевелились бицепсы, быстро и упруго пошли они вдоль аллей, сошвыривая со скамеек трахальщиков, пинками разбрасывая разборщиков, и вдруг погнали их всех из аллей к выходу. Сад наполнили удары и крики. Ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть с воплями бежали к воротам. Все злее и быстрее гнали их силы добра. И наконец нажали на образовавшийся сгусток, и единым махом вышибли из сада всю запоздалую сволочь, и бросили вслед ей связку фейерверка. Бабах!

Проснулись оба медведя. Большой, вскочив на скамейку, урча, принялся лапой с длинными когтями корежить ее, отрывая планку за планкой, а маленький встал, как человечек, и, скуля, начал прыгать на кирпичную стенку. И вдруг зацепился, подтянул задние лапки и быстро-быстро полез. Все выше и выше…

На полотне у входа поблекший Игорь Микитасов скалился вслед отбывающим королям.

Утром король Жорж позвонил королю Сидорову и спросил: «Сидор, чего-то я не понял. Тут написано: „Средства с бала будут затрачены на реставрацию музея-квартиры Булгакова“. А кто это – Булгаков? И что у него за квартира?» – «Жора, – отвечал король Сидоров, – родной, ты что, решил заняться недвижимостью? Ты знаешь, сколько сейчас времени? Спи, все хорошо!»

В эту же ночь полторы тысячи зеков Краснопресненской пересылки досками, выломанными от коек, принялись разносить решетки и выбивать двери боксов. Они хотели на волю. ОМОН штурмовал тюрьму. В ход были пущены водометы, «черемуха», дубинки. Вырваться не удалось никому. «Московский комсомолец» сообщил об этом в информации под заголовком «Москва едва не умылась кровью».

Баллада о 87 особенностях переходного возраста

 
Я болен гриппом. И давно.
Наверное помру.
Сижу в платке. Гляжу в окно.
Как детка кенгуру.
 
 
Я карандаш с бумагой взял,
Нарисовал тюрьму.
Затем скалу нарисовал,
А на скале – Му-Му
(Ваще на почве этих скал
Сошедшую с уму).
 
 
Налево – стражник на стене,
Стоит как призрак лорда
Направо – сплющена в окне
Белеет чья-то морда.
 
 
Вот узники копают грунт.
Зачем? Таят причину.
И лишь один стоит во фрунт,
Малютка Аль Пачино.
 
 
Шестой уж год стоит как выпь,
Прибыв в шестом вагоне,
Копать ему нельзя, увы,
Он у нас вор в законе.
 
 
А вот и я ползу, как жук,
Не производя ни звука,
В зубах железный нож держу,
В руках держу базуку.
 
 
Вокруг тюрьмы в лесу тусуюсь,
Тая свою личину,
Уж много дней я здесь пасу
Корефана Аль Пачину.
 
 
Негромкий слышен стук лопат,
Не накопались за день!
Вот и луна. Погиб закат.
Меня хватают сзади.
 
 
Удар под корень головы.
Отобрана базука.
Вот я в подвале.
Все на вы.
Вы – говорят – гадюка!
 
 
Вот Эрик Робертс. Он грозит
Замучить мое тело.
Сластолюбивый паразит,
Он любит это дело.
 
 
Меня пытают, я молчу.
Мне сыворотку колют.
Я, глядя в зубы палачу,
Его пинаю в голень.
 
 
Палач хохочет, как пират,
Он мазохист в натуре,
Моим пинкам он очень рад,
Он накурился дури.
 
 
От дури смрад в моем уму,
Уже я не врубаюсь,
Вдруг сумасшедшая Му-Му
Врывается как Чапаев.
 
 
Она ломает дверь в тюрьму,
Слюна с клыков струится.
Однако бешеной Му-Му
Весь персонал боится.
 
 
Спина к спине встаем – как встарь!
Как встарь – последний бой!
Над нами мечется фонарь,
За нами – волчий вой.
 
 
Уж с чем, а с дракой я знаком,
Му-ме могу быть папой.
Я бью костлявым кулаком,
Она – когтистой лапой.
 
 
Идем, за нами все горит!
Там впереди – вода,
Там водопады, в них звенит
Упавшая звезда.
 
 
И помнит Тот, кто смотрит Сон,
Как Божий пел рожок,
Как Аль Пачино был спасен,
Теперь за ним должок.
 
 
– Здорово, грипп мой!
– Бу-бу-бу!
– О’кей, помру к утру,
Посмотришь на меня в гробу,
Отличный выйдет труп!
 
 
Средь пирамид, сквозь желтый зной
Гудят колокола.
Никто не сплачет надо мной,
И мама умерла.
 
 
И до утра я так гляжу,
Торча в своем окне.
А под окном вся эта жуть,
Вся по уши в нирване.