Текст книги "Сезон зверя"
Автор книги: Владимир Федоров
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Между сессией и практикой оставалось больше недели, и родители его решение одобрили. Да еще и чуток деньжат подбросили.
Да, Усть-Вилюйск… Снова невольно защемило сердце… Заметили они друг друга только в десятом классе, хотя учились вместе с восьмого и сидели два последних года за одной партой. Он вдруг почувствовал, что по утрам ему хочется поскорее прийти в школу, встретить ее, поздороваться, поговорить о самых пустяковых делах. А когда по дороге домой она позволяла ему нести свою сумку, был на седьмом небе от счастья. В такие минуты он забывал все, даже охоту, от которой прежде сходил с ума.
Их деревянные дома стояли в одном дворе, почти рядом, разделенные только волейбольной площадкой. И Валерка специально садился к самому окну, чтобы видеть напротив Маринкин силуэт с учебником в руках. А однажды вдруг глаза ему ослепил солнечный зайчик. Он оторвался от очередной книжки про охоту: Маринка стояла у своего окна с зеркальцем и слепила, слепила его. И тогда Валерка тоже схватил с тумбочки зеркало, поймал на него Маринкин лучик и осветил ее счастливое, смеющееся лицо.
А сейчас ей, как и Валерке, двадцать один… Сдав вступительные экзамены в техникум и поехав к тетке на новоселье в Якутск, он хотел в том же году добраться и до Усть-Вилюйска, потому что слышал: Маринка проучилась в Томском университете всего несколько месяцев и вернулась домой. Не понравился ей физмат, решила на другой год поступать на строительный. И он бы обязательно к ней слетал, но встретил в Якутске Ваську Зайцева, который учился двумя классами старше. Васька-то и сообщил ему среди прочих усть-вилюйских новостей, пересказанных земляками, что Маринка недавно вышла замуж за какого-то приезжего парня.
Под вертолетный гул воспоминания стали наплывать волнами. Невидяще глядя в иллюминатор, Валерка вдруг грустно улыбнулся, вспомнив, как ходил с Маринкой в кино. Один-единственный раз. Как пелось в песенке, которая появилась уже года через два после этого:
Если что у нас было,
Я давно позабыла,
Да и было ли что у нас?
Просто раз в кино ходили
На дневной сеанс…
Именно на дневной. На 16.30. Ряд шестой, места четвертое и пятое. Столько лет прошло, а цифры эти сидят в памяти. О чем был фильм – забылось, название – тоже. Видимо, не о том думал. А впрочем, кажется, он помнит о чем. Да, о влюбленных, которым судьба все время мешала соединиться. В конце концов они погибли. В автомобильной катастрофе. Маринка тогда сказала, уже на улице: «А что им оставалось делать?»
Выходит, память и впрямь хранит гораздо больше, чем мы обычно из нее извлекаем.
А как долго Валерка не решался пригласить ее в кино. Билеты взял за неделю, но сказал ей об этом только в день сеанса. Маринка вдруг на удивление легко согласилась, будто ходила с ним или еще с кем-нибудь из парней в кино всю жизнь. Правда, когда они вошли в клуб, засмущалась, даже чуть покраснела. Половина сидящих в зале хорошо знали их обоих, поскольку Усть-Вилюйск был не таким уж большим поселком. И на следующий день девчонки-одноклассницы уже перешептывались между собой, выразительно поглядывая на Маринку и Валерку. Но они делали вид, что ничего не замечают.
А тогда в кино… Валерка снова заулыбался над самим собой, тем мальчишкой. Тогда…
Он осторожно пододвинул в темноте свой стоптанный ботинок и прикоснулся им к Маринкиному сапожку. Она не отодвинула ноги, и Валерка так и просидел со сладким замиранием сердца все полтора часа. А когда зажегся свет, он вдруг увидел, что ботинок его прижат к… ножке кресла. И ему вдруг стало так обидно, что почти весь обратный путь он промолчал. И Маринка молчала тоже. Будто вдруг прикоснулась к чему-то запретному и ей теперь было неловко.
Когда «Антошка», вдоволь наболтавшись над Леной, приземлился в Усть-Вилюйске, сидевший у двери Валерка выпрыгнул из него самым первым. Огляделся. Над взлетной полосой, выходящей на обрывистый яр, уже догорал закат. Аэровокзал, а точнее, небольшой домишко, громко называемый этим словом, почти не изменился, разве что еще больше посерел и скособочился. И поджидавший пассажиров пазик был, кажется, тот же. Мало что поменялось и в поселке.
А вот с одноклассниками не повезло – оба укатили на весеннюю охоту куда-то на острова. Родители и того и другого, конечно, узнали Валерку и предложили пожить пару дней у них, но он как-то не захотел без друзей останавливаться в уже чужих домах. И пошел в единственную маленькую и вечно пустую гостиничку на берегу реки. По крайней мере, там он мог чувствовать себя совершенно свободным.
Устроившись, можно было, конечно, поискать Маринку, но как? Фамилия у нее, естественно, теперь другая. У друзей он бы выспросил все, но не лезть же с такими расспросами к чужим людям на улице. Тем более на ночь глядя. А хозяйка гостиницы оказалась из приезжих и ничего о Маринке не знала. Да и какой может быть столь неожиданная встреча? Одно дело сон, а другое – явь. И как это все понравится ее мужу?.. «Лучше завтра в школу зайду, учителя-то нас еще хорошо помнят. Расспрошу обо всех, и о ней как бы между прочим…»
Но наутро ноги будто сами привели его не в школу, а во двор. Их двор. Вот они, два дома. Справа его, Валеркин, слева – Маринкин. Зайти бы сейчас в ее девятую квартиру и спросить о ней. Но родители Маринки уехали отсюда еще в год ее поступления в университет. Так что в девятой сейчас могут даже и не помнить прежних жильцов. Как и во второй, в его доме напротив.
«В волейбол, видно, играть перестали», – отметил про себя Валерка, глядя на сильно покосившиеся столбы для сетки, которые он сам когда-то вкапывал.
А в их пору по вечерам у края площадки даже выстраивалась очередь – от пятиклассников до пенсионеров. Играли «на вылет», потерпевшие поражение тут же уступали место другим. Он всегда старался попасть в одну команду с Маринкой и бросался очертя голову «вытягивать» каждый неловко принятый ею мяч. Уходил с площадки в синяках, но с гордостью чувствовал на себе благодарные Маринкины взгляды. А однажды они поссорились из-за какого-то пустяка и целую неделю не разговаривали. И стоило Маринке выйти играть, как он демонстративно уходил «учить уроки». А на самом деле вставал в своей комнате за штору и смотрел в щелку за ней.
Из щемяще-сладкого плена воспоминаний Валерку вырвал неожиданно раздавшийся совсем рядом голос:
– Молодой человек, вы кого-то ищете?
– Да нет, нет, – смущенно улыбнулся Валерка, повернувшись к незнакомой женщине. – Просто задумался… Вспомнил… Жил я здесь когда-то…
– А-а, – протянула она равнодушно и привычно направилась в Маринкин подъезд.
Валерка медленно побрел к гостинице. Слишком многое напомнило ему вчера и сегодня о тех годах, о Маринке. Тогда ведь казалось, что ничего особенного между ними нет, он даже и любовью это назвать не мог. А впрочем, что он знал тогда про любовь? Ничего. Но вот прошло четыре года, и никто не смог вытеснить Маринку из его сердца. Были, конечно, у него знакомые девчонки, были свидания, были дни, когда ему казалось, что он любит и любим. Но потом все это меркло в сравнении с ней. Интересно, узнай Маринка сейчас об этом, что бы она сказала? А ведь так и уехала тогда, не ведая, что творится у Валерки в душе. Да и он сам-то был хорош…
Вертолет заложил крутой вираж, вписываясь в узкую межгорную долину. Валерка невольно ударился лбом о стекло иллюминатора и снова возвратился из своих воспоминаний в реальность.
– Долетели! Сейчас садиться будем! – довольно прокричал второй пилот, высунувшись из кабины в салон.
Отыскать в горах площадку для базы отряда, и такую, чтобы устроила на весь сезон, – дело непростое. С одной стороны, ее надо максимально подтянуть к месту работ, то есть к скальным обнажениям, а с другой – оставить в пределах границы леса и достаточно полноводного ручья или речки, чтобы потом не бегать за водой и дровами за несколько километров.
Высокая правая терраса в среднем течении Улахан Юряха, поросшая листвяком вперемежку с редкими толстыми тополями, подходила, можно сказать, идеально. Четыре с половиной километра она тянулась вверх по ручью до самой высокой точки площади поиска – вершины горы Надежда, на склонах которой и были засечены геологами Дальстроя еще в первые послевоенные годы золото-кварцевые жилы. Вторая половина террасы, чуть поменьше первой, тянулась вниз, до впадины ручья в речку Тыры – в пределах зоны предполагаемой золотоносной россыпи. Так что все лето с поисковыми маршрутами, шлиховкой и горными работами перемещаться придется неподалеку – в границах собственно этой долины да двух соседних за водоразделами справа и слева, в которых тоже есть вероятность что-то найти. Правда, лошадей нельзя постоянно держать при базе – травы маловато, но зато ее достаточно на берегах Тыры, где стоит зимовье каюра Афанасия. Туда он и будет отгонять их на выпас…
По-хозяйски прошагав еще раз вдоль вытянувшейся по-над яром целой цепочки палаток, Белявский остался доволен. Конечно, можно было бы обойтись и меньшим числом этих летних геологических домов, но полевой сезон – вещь тонкая. Когда крошечная горстка людей заброшена на несколько месяцев куда-то к черту на кулички и совсем не для приятного времяпрепровождения, а для тяжелого и порой нервного, опасного труда, то не надо с самого начала вносить в нее какие-то напряжения. Это знает любой начальник-геолог, тем более такой опытный, как он, оставивший за спиной уже двадцать пять сезонов. Пусть каждый устраивается, как и с кем ему хочется. Вот и нынче целых семь палаток поставить пришлось. Студентке, понятное дело, отдельную надо, не будет же жить вместе с мужиками. Тамерлан тоже сроду ни с кем не жил. Полковник – всегда только со своей Найдой, так в обнимку и спят. Правда, решили, что он будет иногда по необходимости Афанасия на постой принимать. По двое поселились только студент с чехом да сам Белявский с Вадимом. Еще две палатки – под продуктовый склад и взрывчатку…
– Что, Ильич, смотр делаешь? – откинув брезентовое полотнище, высунулся наружу сияющий Полковник, все еще не верящий в свое чудесное избавление и перемещение из холодной и смрадной камеры в зазеленевший таежный рай. Он еще с вечера, впервые за последний месяц наевшись до отвала, но так и не напившись всласть густого ароматного чая, уже булькающего в горле, первым делом старательно побрился. Потом, как мог, обмылся в ручье, переоделся в новые брезентовые штаны и штормовку с капюшоном. Обустроился в палатке, установил по всем правилам маленькую железную печурку. И снова вернулся с кружкой к костру. Насыпал с горой и поставил рядом на бревно миску галет. Найда примостилась рядом. Когда они легли спать, не слышал никто. Но сегодня, буквально наутро, Белявскому показалось, что щеки Карпыча заметно порозовели и даже часть глубоких морщин на его лбу, напоминающем меха старой гармошки, как будто успела немного разгладиться. «Вот жизнь у человека… – задумался, глядя на Полковника Белявский. – Классический бич в классической расшифровке этого слова – бывший интеллигентный человек… Сам себя сгубил… А ведь до сих пор руки золотые, да и голова никогда пустой не была…»
– Смотр, говорю, Ильич, делаешь? – напомнил о себе Полковник.
– Да, смотр, в некотором роде, – откликнулся Белявский. – Вот, думаю, Карпыч, если кто с вертушки на нас глянет, может подумать, что приличная партия стоит, а не отряд из восьми человек…
– Эт точняк, – согласился Полковник. – Зато по-барски, без стеснений. Правда, Найда? – Он потрепал за ушами вынырнувшую из палатки собаку. Та, словно соглашаясь, довольно тявкнула.
– И место как будто неплохое.
– Да, тут уж паводком не зальет. А бывало дело – плавали. Не, по всем статьям – чистейший минерал! – добавил Полковник в конце свою любимую присказку, которую он применял как высшую форму восхищения. И в порыве чувств добавил: – Спасибо тебе, Ильич, за вчерашнее! Век не забуду! Отработаю! Век помнить…
– Не стоит, Карпыч, мы же свои люди, – остановил его Белявский, подумав о том, что с годами жесткая северная жизнь и из него самого, отпрыска древнего аристократического рода, интеллигентного молодого человека сделала расчетливого и даже циничного прагматика. Знала бы его бедная мама, за что ее сыночка так благодарит этот опустившийся, но искренний человек… Столь эффектная и благородная операция по спасению Полковника была смоделирована им заранее. Выдав Карпычу аванс, который был просто обязан выдать перед полем по договору, Белявский прекрасно понимал, что Полковник сразу же запьет и бесследно канет на неделю-другую в каких-нибудь поселковых бичевнях. Отыскать его там, понятное дело, будет практически невозможно. А терять такого промывальщика в нынешнем сезоне никак нельзя. Поэтому Белявский принял превентивные меры. Он просто позвонил начальнику райотдела, своему хорошему знакомому, и попросил в первый же вечер упрятать Полковника сотоварищи в КПЗ, а уж найти причину для ареста бичей милиционерам труда не составило. Сразу же договорились и о том, что на третий день утром, перед самым вылетом, состоится «спасение» заблудшего.
«Конечно, грех на душу взял, – вздохнул про себя Белявский, глядя куда-то поверх Карпыча. – Прости, прости меня, мама, царство тебе Небесное… Но ведь для его же, в конце концов, пользы. Хоть полгода человеком побудет, поест вдоволь, с нормальными людьми пообщается. А вдруг к осени и завяжет с бичевской жизнью… Нет, не завяжет, наверное, раз за столько лет не завязал…»
Разгоняя невеселые думы, он тряхнул головой, изобразил на лице улыбку, повернулся к Полковнику:
– Как думаешь, старейшина, народ уже полностью обустроился? К празднованию Дня полевика готов?
– Не знаю, как другие, а мы с Найдой свой марафет еще вчера навели. А сегодня так, бархоткой прошлись. Еще и студентке помогли с печкой и нарами. Взрывчатку – сам посылал – в складу уложили. Думаю, и остальным целого дня вполне хватило.
– Ну, тогда кличь команду к костру. Там у Веры Васильевны, по-моему, ужин поспел. А я пока пойду кое-что выну из своего спецфонда.
Белявский зашел в палатку, раскрыл вьючный ящик, достал бутылку спирта, еще одну – пустую, прихватил кружку и направился к ручью – разводить.
Через пять минут весь наличный состав отряда был уже в импровизированной столовой под открытым небом. Поочередно подойдя к распечатавшей дежурство по кухне студентке и получив в свою миску по паре увесистых черпаков макарон, щедро заправленных тушенкой, все расселись кто на что – ствол поваленного тополя, напиленные на дрова чурбаки, пустые пока ящики из-под проб.
Зденек вышел из своей палатки с каким-то иностранным фотоаппаратом и объявил:
– Этот исторический момент надо зафиксировать. Прошу всех оставаться на местах. – Он несколько раз нажал на кнопку затвора, и каждый раз камера, загудев, сама перематывала кадры.
– Вот это техника, – присвистнул Полковник, – чистейший минерал!
– Небось, японский аппарат? – предположил Диметил.
– Японский, – подтвердил Зденек, – фирмы «Минольта». Полный автомат, только заряжай пленку и кнопку нажимай.
– И экспозицию сам определяет? – продолжал интересоваться Вадим, явно неравнодушный к фототехнике.
– Сам. Полностью. Как у нас говорят, камера для дураков, – усмехнулся Зденек.
– Да зато не дураки делали, – оценил Белявский.
– Ну и башковитые же эти япошки! – восхищенно подтвердил Полковник и повернулся к Диметилу: – А ты что свой «Зенит» не достаешь?
– Время еще не настало, – отмахнулся Вадим. – Чего тут в долине снимать? Вот пойдем в горы, тогда другое дело…
– Ну что ж, господа фотографы, – обратился ко всем Белявский, – давайте перейдем от ритуальных фотосъемок непосредственно к празднику. Прошу зачехлить камеры, дабы в них не попало чего-нибудь лишнего. – И начал лично обходить всех, разливая спирт в подставленные кружки.
Верка заикнулась было, что, мол, не пьет, но начальник, не дослушав, произнес только одно слово «традиция» и чуть-чуть плеснул ей на дно. Зато стоящему рядом Тамерлану набулькал почти половину видавшей виды почерневшей алюминиевой посудины. Не обидел и остальных. Вылив остатки себе, обратился к каюру:
– Ну, Афанасий Егорович, давай корми своих духов, мы же на твоей земле.
Довольно блеснув раскосыми глазами, каюр подошел к догорающему костру, опустился на одно колено, что-то негромко пробормотал по-якутски и чуть плеснул в огонь из своей кружки. Мгновенно ожив, пламя метнулось вверх.
Уже знавший этот обряд, Белявский прокомментировал:
– Хорошая примета. – Подождал, пока Афанасий вернется на место, и продолжил: – Что же, друзья-коллеги, как говорят в таких случаях, разрешите поздравить вас с открытием полевого сезона. Пусть он будет для всех нас счастливым и удачным!
Восемь кружек, загремев боками, сошлись в одной точке.
Верка, морщась, тоже проглотила свою порцию и тут же стала торопливо заедать. Выросшая в деревне, она к своим девятнадцати годам, конечно же, попробовала уже и бражку, и самогон, и привозную водку, которую в их местах издавна называли казенкой, но удовольствия от них не получала и никогда больше одной стопки не пила. Вот и теперь, увидев, что Белявский потянулся за второй бутылкой, перевернула свою кружку донышком вверх и поставила рядом на ящик. Начальник отряда, заметив этот жест, не стал настаивать и поделил первую половину бутылки между мужчинами. Скользнул по всем оценивающим взглядом и произнес:
– Думаю, второй тост мы предоставим нашему зарубежному чехословацкому гостю.
– Спасибо! – Зденек поднялся, обвел взором горы, счастливо улыбнулся. – Даже и не верится, что сюда попал. Спасибо вам за то, что взяли с собой! Я очень рад, что в этих местах живут не только очень редкие бабочки, но и очень редкие люди. Очень красивые люди. За вас!
Снова застучали кружки.
– Чистейший минерал! – похвалил Полковник то ли тост, то ли спирт.
На какое-то время все сосредоточенно склонились над своими мисками.
Белявский приподнял до уровня глаз бутылку с оставшимся спиртом, словно прикидывая, по скольку придется на брата. Следуя примеру Верки, Валерка тут же перевернул свою кружку.
– У нас настаивать не принято, как говорится, каждому по потребности. – Начальник понимающе кивнул, разлил на шестерых и продолжил: – А теперь слово самому опытному нашему полевику и мастеру своего дела Степану Петровичу.
Тамерлан несколько раз переступил с ноги на ногу, покашлял в кулак и начал:
– Мы, конешно, люди маленькие…
– Особенно ты! – вставил Полковник. – Совсем малышом мама родила.
Все дружно засмеялись. Тамерлан тоже попытался изобразить что-то похожее на улыбку.
– Я к тому, что не привычны этих… тостов говорить… Так вот, тайга и горы дело такое… Всяко случалось за эти годы-то перевидать. Так вот, штоб отработали все и вернулись в порядке, как есть. Штоб без всяких чепэ…
Верке показалось, глаза Тамерлана даже на мгновение потеплели.
– Вот это правильно! Сразу видно, опытный человек говорит, – подхватил Белявский. – Прислушивайтесь, ребятишки. Давайте по последней за тост Петровича и его самого! Ну, с Богом! С Богом! Да простят меня за последнее товарищи по партии. Имею в виду, коммунистической…
Ложки заскребли по мискам, выбирая остатки макарон.
– Кстати, я тут один анекдот про партию вспомнил, – наконец-то подал свой негромкий голос Диметил, – из той самой серии о чукче.
Все повернулись в его сторону.
– Давай-давай…
– Идет как-то чукча-охотник по тундре, а навстречу ему почти выползает худой, заросший и оборванный мужик.
Чукча вскидывает винтовку: «Стой, кто такой?» Мужик отвечает: «Начальник партии я». Чукча прицеливается и – тресь наповал! Вешает винтовку на плечо и усмехается: «Телевизорку смотрим, начальника партии Брежнева знаем»…
Дружный хохот заставил встрепенуться задремавшую было у ног Полковника Найду. От неожиданности она даже тявкнула несколько раз, а потом перешла к студентке и улеглась рядом, положив морду на ботинок.
– Хозяйку, однако, нашла, – заметил Афанасий. – У меня тоже собака есть. Улар называется. По-русски, однако, глухарь будет. Избушка караулит.
– А меня все зверье любит, – улыбнулась Верка, – и собаки не тявкают, и кошки сразу на руки идут. И любую лошадь или корову подманить могу. Отчего, сама не знаю.
– Мала-мала удаганка, однако. – Глаза Афанасия хитровато блеснули.
– Кто-кто? – не поняла Верка.
– «Угрюм-реку» не читала? – обернулся к ней Валерка.
– Читала, конечно… Да, вспомнила, там колдунью тунгусскую так называли. Ну, мне до этих дел далеко…
– Просто любые животные, – заметил Диметил, потупив взгляд, – они чувствуют отношение к ним людей, доброго человека чувствуют.
– Это, возможно, ближе, – снова улыбнулась Верка. – Злой я себя не считаю.
– Товарищ незлой дежурный, – игриво подхватил Белявский, – а не пора ли подавать чай с праздничным печеньем и сгущенкой?..
– Будет сделано, Игорь Ильич.
Попив крепкого чайку и не спеша покурив, разомлевшие от еды и спирта геологи стали один за другим разбредаться по палаткам. Когда Карпыч прихватил с собой кружку и полпачки печенья, Верка понимающе и сочувственно улыбнулась ему вслед. Афанасий засобирался к себе в избушку. Вскоре у костра остались только студенты и Зденек.
Не сговариваясь, они подсели к угольям. Валерка подбросил несколько хворостин потолще. Верка сходила за гитарой, неторопливо ее подстроила и потихоньку запела одну из любимых песен ее курса. Песню эту привез из экспедиции, не зная авторов ни слов, ни музыки, кто-то из парней. Спел раз, два на общих вечеринках, и вскоре без нее не заканчивалась ни одна компания. А уж посиделки у костра в поле – тем более.
Ночи платье белое
Облака выткали,
Где-то там на западе
Серп луны повис.
На вершинах снежных гор
Серебро слитками.
Сонные, огромные
Звезды смотрят вниз.
– Совсем про нас, – заметил Зденек, устремив взгляд в начинающее темнеть небо.
Валерка согласно кивнул головой.
А горы спят, спокойствием
Собственным скованы.
И друзья усталые
Спят в своих мешках.
И будить для выхода
Надо их скоро мне,
Ну а сам уснуть никак,
Не могу никак…
Верка закончила последний куплет, и в воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь редким постреливанием угольков.
– Да-а, – оборвала она сама же затянувшуюся паузу. – Точно, что про нас. И спать не хочется, и горы, и костер, и звезды видно, хоть пока и не слишком. Светло еще для них.
– Так ведь белая ночь и сюда дотягивается. Но зато через пару месяцев тут такая темень будет – все звезды пересчитаешь… А песня хорошая, точная очень… – вставил Валерка. – Только вот луны не серп, а почти полный диск. Какая она тут огромная. И цвет розоватый. Или в горах так кажется?..
– Да, необычная, – согласился Зденек.
– Немножко даже жутковатая, – призналась Верка. – Мне бабушка говорила, что в такие ночи надо опасаться колдунов и оборотней. Они в полнолуние как раз в силу входят. По крайней мере, у нас на Брянщине так считают.
– Ну, это кто во что верит, – усмехнулся Валерка, помолчал и вдруг оживленно добавил: – Правда, и у нас парни любят петь одну песню про колдуна, точнее, кудесника. Дай-ка гитару, попробую, хоть до тебя мне, конечно, далеко…
– Скромничаешь, небось, – улыбнулась Верка.
– У вас в России что, все геологи играют на гитарах и поют? – пошутил Зденек.
– Почти все, – в тон ему ответила Верка. – У нас на курсе тридцать три парня учатся и семь девчонок. И из парней только трое не умеют играть. Из девчонок, правда, я одна научилась.
Валерка запел. Голос у него был несильный, но приятный, и пальцы по струнам двигались довольно ловко. Верка даже невольно на него засмотрелась.
В старом замке над рекою
Одиноко жил кудесник.
Был на ты он с сатаною —
Так поется в старой песне.
Был особой он закваски,
Не любил он запах пудры.
И не знал он женской ласки,
Потому что был он…
Валерка вопрошающе-иронично глянул на слушателей, подмигнул Зденеку и подчеркнул окончание куплета:
МУДРЫЙ!..
Дальше пелось о том, что однажды этот мудрец все же не выдержал одиночества, жизни без любви и, «склонившись над ретортой», сотворил для себя идеал женщины.
И легка, и непорочна
Из реторты в результате
Вышла женщина, ну точно, —
Лотос Ганга в белом платье.
И, конечно, очень мило
Целый день она не села,
Все за кудесником ходила
И в глаза ему глядела.
По малейшему приказу
Все желанья выполняла.
И не ослушалась ни разу.
И ни разу не солгала…
Валерка вновь сделал паузу, неожиданно горестно вздохнул, набрал полную грудь воздуха и, форсируя, со скорбной миной допел концовку:
Ровно через две недели
Из замка выбежал кудесник
И… повесился на ели… —
Так поется в старой песне.
Не ожидавшие такого окончания романтичной истории, Зденек и Верка рассмеялись.
– Какой-то женоненавистник придумал, – прокомментировала Верка.
– Нет, реалист, – шутя не согласился Валерка.
– И ты, небось, такой же реалист, – глянула на него вопросительно-оценивающе Верка.
– Да нет… я… вас повеселить… – Валерка улыбнулся уже с грустью, подумав, что так и не успел спеть эту песню Маринке. И представил, как бы заразительно она рассмеялась в конце. – На самом деле… – Он начал говорить, но потом не решился рассказать им о ней.
В воздухе повисла пауза. Обрывая ее и возвращаясь к прежней теме разговора, Верка повернулась к Зденеку.
– Кстати, к слову о полнолунии, кудесниках и прочих тайнах… Вы упоминали, что ваша фамилия связана с какой-то загадочной историей, «почти мистической», и при случае обещали ее поведать. По-моему, сейчас как раз самый подходящий момент.
– А вы в детстве страшных сказок перед сном не боялись?
– Я их просто обожала.
– Ну что же, тогда слушайте… действительно, хотя я и чех, но фамилия наша французская и происходит из провинции Лозер. И именно оборотню – да-да, не удивляйтесь! – наш род обязан переселением в Чехию, относительным благополучием и известностью. Благодаря ему фамилия моего пра-пра… – не знаю, сколько раз я должен повторить эту приставку перед словом «дед» – попала в исторические хроники. Так что в семье могли не только передавать историю из поколения в поколение, но и подтверждать рассказы документами, газетами тех времен. Может быть, вы тоже что-то читали или слышали об Оборотне из Жеводана?…
Валерка и Верка отрицающе помотали головами.
– Так вот, Жеводан – это небольшая деревня в провинции Лозер. А началось все там примерно двести лет назад, летом 1764 года. В июле первой жертвой какого-то зверя стала пятнадцатилетняя девочка. Когда ее отыскали, тело несчастной было наполовину обглодано. В сентябре, видимо, тот же самый зверь убил еще одну девочку и двух мальчиков. К концу октября жертв было уже десять. По следам определили, что убийца – волк. Действовал он всегда одинаково: неожиданно прыгал из засады и впивался клыками в лицо. Сбитый с ног и получивший болевой шок человек не мог сопротивляться, и зверь перекусывал ему горло.
Население окрестных деревень было перепугано так, что потребовало принятия мер от правительства. В Жеводан прислали отряд драгун. Истребив почти сотню волков, те посчитали свою работу выполненной и удалились. Переждав несколько дней, людоед заявил о себе снова: растерзал мальчика, потом взрослого мужчину, еще нескольких детей. Зверь обнаглел настолько, что однажды напал на трех работавших в поле крестьян. И вот тут, поскольку них оказались вилы и палки, он впервые получил отпор и убрался ни с чем. А люди узнали, как волк выглядит – матерый самец с рыжеватой шерстью. Интересно, что, когда не получались его обычные атакующие броски в горизонтальном положении, он поднимался совсем по-человечески на задние лапы и бил защищающихся когтями передних лап… – Зденек сделал паузу, наклонился к костру, поправил головни и продолжил: – Так вот, ни облавы, в которых участвовали сотни человек, ни капканы и отравленные приманки не могли нанести волку никакого вреда. Он ловко ускользал или обходил их и снова нападал то на ребенка, то на взрослого. Интересно, что в округе было немало домашнего скота и при желании зверь мог бы утолять свою плоть им, но он выбирал только людей. Такая неуловимость и изощренность и стали поводом для многих считать его не просто хищным животным, а каким-то монстром, оборотнем. Потому его так и прозвали – Оборотень из Жеводана.
Слухи о людоеде дошли до Парижа, и сам Людовик XV приказал отправить в Жеводан знаменитого в те времена истребителя волков из Нормандии Филиппа Доневаля. Тот убил в окрестностях несчастной деревни около двадцати зверей, но, увы, не остановил кровавого списка Оборотня, который в то время исчислялся уже несколькими десятками.
Отозвав Доневаля, король прислал на его место еще одного известного волчатника – лейтенанта Антуана де Ватера, причем с самыми лучшими собаками, собранными у влиятельных вельмож столицы. Оборотень словно бросил ему вызов и за несколько недель загрыз пятерых детей и двух взрослых. Наконец гончие Ватера подняли в лесу гигантского волка. Лейтенант сумел ранить его, а другие охотники добили. В желудке зверя нашли несколько полос материи, походил он на Оборотня и по масти, поэтому все решили, что людоед уничтожен. Ватер отбыл в Париж за королевской наградой. Нападения на людей прекратились, но… только на месяц. А потом людоед стал еще активнее, число растерзанных им жителей провинции перевалило за шестьдесят…
– Это ужас какой-то! – не выдержала Верка, прервав рассказчика.
– Да-да, согласен. По-моему, такого случая в истории больше не повторялось… Так вот, не надеясь на помощь короля, местный маркиз де Апше сам организовал несколько облав. Активное участие принимал в них и наш далекий предок Жан Шастель. И вот, стоя за деревом в очередной засаде, он внезапно увидел перед собой огромного рыжеватого волка, машинально вскинул ружье и сразил зверя первым же выстрелом. В желудке матерого обнаружили детские кости. Нападения прекратились навсегда, но король, когда ему рассказали, что зловещего монстра одолел какой-то неизвестный деревенский охотник, только посмеялся и не определил ему никакой награды. Обиженный Шастель решил покинуть Францию и перебраться в Чехию, где в те времена были прекрасные охотничьи угодья. Однако жители провинции решили сами отблагодарить его и собрали довольно большую сумму денег. Это состояние и слава уничтожителя Оборотня помогли ему впоследствии получить право поставлять дичь ко двору чешской королевы Марии Терезии… Вот такая история с Оборотнем.
– Только мистики-то в ней никакой нет, – заметил Валерка. – Скорее, детектив с участием зверя-маньяка. Хотя шестьдесят человек загрызть – это действительно не шутка…
– Согласен, мистики нет. Но как мог людоед в течение двух лет так ловко уходить от пуль, ловушек и огромных свор гончих, которые отправили на тот свет за это время не меньше пары сотен обычных волков, в том числе и самых крупных вожаков стай? Откуда у него взялись такая невероятная хитрость и такие знания? И почему он не желал никакой добычи, кроме человечины?.. – Зденек вопрошающе развел руками. – Если бы я не был ученым, биологом и, как все мы, закоренелым материалистом, то, пожалуй, тоже стал бы искать причину в сверхъестественном… Когда мне впервые рассказали эту историю в отрочестве, я надолго был захвачен тайной оборотничества и даже в молодости, уже учась в университете, пытался исследовать ее как биолог. Но потом увлекся бабочками, и они стали для меня самым главным в жизни… Кстати, для явления оборотничества в науке уже давно существует официальный термин – ликантропия. Есть несколько версий, в том числе и вполне материалистических, которыми объясняют появление легенд и историй с вервольфами, верманами, лу-гару, волкодлаками и вашими русскими оборотнями. Если это будет любопытно, я могу при случае для вас вспомнить, но сегодня мы уже засиделись, по крайней мере – я. Утром хочу пораньше встать и сходить в разведку на ближние склоны. Знаете ли, нетерпение охотника…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.