Текст книги "Сезон зверя"

– А-а! – вспомнил Зденек. – Пожалуйста, если я еще не надоел вам своей болтовней.

– Расскажи-расскажи, – попросил и Валерка. – Спать все равно неохота.

Зденек на мгновение задумался и снова чуть заметно улыбнулся.

– Хорошо. Ты у нас, как я уже понял, почти стопроцентный материалист.

– Ну, практически. В оборотней в волчьей шкуре я действительно не верю. Но какие-то знаки судьба нам давать может, это я по себе знаю…

– Поэтому персонально для тебя, – Зденек улыбнулся, – первая версия. Материалистическая. Еще древние греки называли ликантропию «лупинам сусаниам», что означало «волчье сумасшествие». То есть ее просто считали одной из форм безумия, впав в которую, человек начинал считать себя волком и соответственно вести. Но как бы он ни бегал на четвереньках, как бы ни рычал и ни кусался, естественно, вид настоящего волка принять не мог.

В те времена таких людей пытались лечить, но в Средневековье, печально известное «охотой на ведьм» и прочую «нечисть», ликантропы, конечно же, почти сразу попадали на костер. А до этого под пытками или в состоянии очередного «волчьего» помутнения рассудка оговаривали себя, выдумывая внушительные списки несуществующих в реальности жертв, обставляя их леденящими кровь подробностями. Из всего этого потом и рождались легенды, которые кочевали из страны в страну.

Еще одно из оснований для рождения таких легенд – воспитанные волками и другими хищниками дети. Вы, конечно, прекрасно знаете историю о Маугли, но она совсем не уникальна. За последнюю сотню лет из той же Индии было около двадцати сообщений о детях-волках, детях-пантерах, детях-леопардах. Лишь тигры почему-то не спешили усыновлять человеческих детенышей. Может, из-за обиды родственников Шерхана на Маугли? – Зденек улыбнулся. – А если серьезно, то разве не мог стать автором таинственной истории человек, увидевший в ночных джунглях такое существо, бегущее на четвереньках?

– Мог, – согласно кивнул головой Валерка.

– А с самой последней версией я познакомился буквально несколько лет назад, – продолжил Зденек. – Ее автор доктор Ли Иллис из Англии. Он считает, что во всем виновата порфирия – болезнь, вызываемая генетическими нарушениями. Такие больные не могут переносить солнечный свет, от него их кожа покрывается язвами, разрушаются нос, уши и даже пальцы. А вот зубы становятся красного цвета. Одновременно возможны психические расстройства. Теперь представьте человека с обезображенными болезнью лицом и телом, заросшего волосами, любая процедура удаления которых для него очень болезненна, выходящего на улицу только ночью, да еще и немного или много не в себе. Разве этого не достаточно, чтобы кто-то увидел в нем оборотня?

– Вполне, – опять согласился Валерка. Верка сидела, вглядываясь в угольки костра, и молчала.

– Тем более что в конце Иллис приводит замечательный аргумент: единственная страна, где, по его сведениям, не существует легенд об оборотнях, это Цейлон. И там же ни один доктор никогда не встречал больных порфирией.

– Убедительно. Особенно последний факт. – Валерка звонко пришлепнул комара на лбу.

Зденек поднялся, обошел костер, глянул на молчащую Верку.

– А почему не выражает согласия наша дама? Или она настроена более мистически?

– А я вот думаю, как объяснить…

– Что объяснить? – переспросили в голос Зденек и Валерка.

– Настоящих оборотней. Которые не ваши порфириты, не маугли и не скачущие на четвереньках сумасшедшие.

– А герои любимых волшебных сказок, – иронично подхватил Валерка.

– Да нет, думаю, реальности.

– А что, самой приходилось видеть? – тем же тоном продолжал Валерка.

– Мне – нет, а вот моей бабушке – да.

– Ну вот, сейчас мы и послушаем бабушкину сказку в исполнении ее внучки.

– Не надо так иронизировать, Валерий, – остановил его Зденек с улыбкой, – а то единственная наша дама обидится, а наука в моем и твоем лице, как принято у вас говорить, не обогатится еще одним замечательным фактом. Пожалуйста, Вера, мы вас слушаем.

– Так вот, несмотря на все ваши насмешки, этот оборотень жил в нашей деревне, когда бабушка была еще молодой. Жил он один, и за калитку его глухого двора никто ни разу не ступал. Как и почему он стал оборотнем, не знал никто, но все его так и звали – Оборотень. Не любили его, конечно, в деревне страшно, но боялись и потому не трогали. Зимой деревню в полнолуние окружали волки и выли так, что кровь в жилах леденела. Но к полуночи замолкали, и ходил слух, что это было после того, как Оборотень выходил задами на околицу. Будто бы кто-то видел. И не просто выходил, а кувыркался на снегу до тех пор, пока не превращался в огромного белого волка, и потом уже уводил за собой всю стаю… Вы можете сказать, что это выдумки. – Верка подняла глаза на Зденека, но он не спешил соглашаться с последними словами. – Но был и факт. Мужики решили, что надо как-то бороться с волчьим нашествием. Собрали со всех деньги, купили капканы и расставили вокруг деревни. Как-то ночью многие проснулись от страшного воя, а утром в капкане у околицы нашли отгрызенную лапу. После этого Оборотень целую неделю не выходил из дома, а когда вышел, на правой руке его была рукавица, которую он уже никогда не снимал… – Верка помолчала. – Бабушка говорила, что умирал он страшно. Несколько дней сидел на порожке своей распахнутой калитки и молча плакал. А потом подскочил, побежал в лес. И только вой оттуда донесся. Так его больше никто и не видел.

– С лапой – классический вариант, – заметил Валерка, но уже без особой иронии. Видимо, убежденность и чуть подрагивающий голос Верки как-то незаметно подействовали и на него.

– Классический, – согласился Зденек. – Одна из первых историй подобного типа, с которой я познакомился, рассказывала о друзьях-аристократах, живших во Франции аж в шестнадцатом веке. Во время охоты на одного из них напал волк. Сражаясь со зверем, тот отрубил его лапу, а чтобы рассказ был достоверным, прихватил ее с собой показать поджидавшему на привале другу. Когда же он вытряхнул трофей из охотничьей сумки, то перед потрясенным другом упала отрубленная человеческая кисть. Мало того – на одном из ее пальцев сверкало драгоценным камнем кольцо, которое тот совсем недавно подарил собственной жене. Когда они возвратились домой, жена их не встретила…

– Потому что лежала в спальне с перебинтованной рукой, – подхватил Валерка.

– Совершенно верно. Она во всем призналась, и любящий муж отправил ее на костер… Да, таких историй со времен Средневековья собрался целый пышный букет. Весь вопрос в степени их достоверности…

– Но ведь бабушка сама мне про Оборотня рассказывала. Зачем ей было выдумывать… Тем более что с волками она до самой смерти дружбу водила… – негромко возразила Верка. И добавила: – Одного волка даже ко мне приставила, когда я еще совсем маленькой была.

– Надеюсь, не оборотня, – усмехнулся Валерка.

– Расскажите, расскажите, – попросил Зденек.

– Я тогда еще в школу не пошла, лет пять мне исполнилось, а какие-то напасти недетские разом навалились: то ногу подверну, то головой ударюсь, то корова безо всяких причин лягнет. Как будто кто-то ходит за мной следом и пытается пакости на каждом шагу строить. Кошмары всякие донимали. А к осени и вовсе заболела сильно, целую неделю в жару пролежала. Но потом все стало как-то проходить, налаживаться. Спать стала нормально. И вот однажды ночью проснулась, смотрю, а в самом углу моей комнаты сидит большая серая собака и внимательно так на меня смотрит. Я встала с постели – она исчезла, будто в воздухе растворилась. Ну, я, конечно, наутро все бабушке рассказала. А она погладила меня по голове и говорит: «Ты этой собаки, внученька, не бойся. Она тебя от напастей по ночам сторожит. А утром уходит. Она добрая, не бойся…»

Я и успокоилась. Правда, собаку эту больше никогда не видела. А уже позже, когда подросла, расспросила бабушку перед самой ее смертью, что же это было. «Волк это был, внученька. – Помню, она тогда как-то хитровато улыбнулась. – Волк. Но хороший волк, добрый. Он у меня чуть не в кажном сне под ногами юлил. Я ему и сказала: чем возле ног без дела крутиться, лучше бы девчонку посторожил, нехороший кто-то за ней увязался, как бы совсем не забрал… Ну, он, видно, команду мою и исполнил. Ведь и впрямь помог, оборонил…»

– Я тоже считаю, помог, – добавила уже от себя Верка и вопросительно посмотрела на чеха.

– Очень похоже на работу с мыслеформами, – откликнулся Зденек, – но это уже совсем другая область… Кстати. – Он опять повернул разговор в прежнее русло: – А не описывала ли бабушка внешность того вашего деревенского оборотня?

– Да нет, что-то не помню.

– Дело в том, что раньше существовали определенные приметы, так сказать, критерии вида, – иронично блеснул глазами Зденек, – по которым человека-оборотня можно было определить и до превращения. Прежде всего это густые сросшиеся брови…

– Как у нашего Тамерлана, – не выдержал и пошутил Валерка.

– Точно, – усмехнулась Верка.

– …покрытые волосами ладони…

– А если он их бреет? – продолжил игру Валерка.

– …низко посаженные приплюснутые уши…

– По-моему, они именно такие, – подхватила Верка.

– …синего или красного цвета ногти.

– А они у него… всегда в грязи… и поэтому истинный цвет… определить невозможно, – перебивая друг друга, заключили студенты.

Зденек же сделал серьезное лицо, поднял вверх палец и с пафосом произнес:

– Итак, господа, мы только что выдвинули в отношении Тамерлана классическое инквизиторское обвинение. Остается лишь в завтрашнее полнолуние подкрепить его собственными наблюдениями и торжественно сжечь Тамерлана на большом пионерском костре!

Все трое весело засмеялись, но Верка вдруг неожиданно замолкла и произнесла тихо то ли в шутку, то ли всерьез:

– Сучок где-то рядом хрустнул.

– Это Тамерлан подслушивает. Разобрался со своими волками и потихоньку вернулся, – мгновенно среагировал Валерка.

Все опять засмеялись, поднялись и пошли к палаткам. Если бы Валерка знал, как был он близок сейчас к истине. Тамерлан действительно передвинул затекшую от долгой неподвижности ногу и ненароком наступил на сучок.

Утки в этот вечер не летели, и он решил не дожидаться утренней зорьки. Выйдя к лагерю, Тамерлан хотел было подойти к костру, но вдруг услышал донесшееся оттуда слово «оборотень». Подумав о самом худшем, мгновенно замер и весь превратился в слух. Ну, а уж потом ничего не оставалось, как дожидаться конца разговора, за время которого он не раз покрывался испариной, но который, к счастью, закончился для него благополучно.

«Я вам покажу, суки, пионерский костер! – шептал Тамерлан про себя, дожидаясь, пока в палатках улягутся. – Вы у меня еще попоете! Была бы моя воля – ни одна падла отсюда бы живой не ушла. Да нельзя – шум поднимется…»

Утром, перед выходом на завтрак, он послюнявил палец и тщательно пригладил им брови, разделив их на пробор. Потом осмотрел ладони и выдернул несколько новых волосков.

Медленно приоткрыв глаза, но еще окончательно не проснувшись, Транскрил в первые мгновения ничего не мог сообразить. Его лицо и правая рука лежали на чем-то лохматом, теплом и не очень приятно пахнувшем. И это шерстистое нечто ритмично вздымалось и опускалось, словно баюкая его тело. В довершение к этому оно довольно громко сопело и обдавало затылок тяжелым дыханием. Транскрил медленно повернул лицо и оцепенел от ужаса: прямо перед его физиономией плавно покачивалась блаженно ощеренная огромными желтыми клыками пасть какого-то, судя по всему спящего, хищника. Только сейчас ощутив греющую тяжесть на спине, он догадался, что на ней, видимо, покоится лапа существа.

У него хватило ума и самообладания, чтобы удержать себя от порыва мгновенно ринуться прочь. Затаив дыхание, он, как бы во сне, лениво перевернулся на другой бок и осторожно выскользнул из звериных объятий. Недовольно что-то проурчав, существо тоже медленно перевалилось, поворачиваясь к нему широкой спиной. Транскрил отполз на четвереньках на безопасное расстояние и только тогда вскочил на ноги.

Сомнений не было: он только что спал в обнимку с МХ-21… Стараясь не выдавать себя лишним шумом, то и дело оглядываясь сквозь редкие деревца в сторону оставшейся медведицы, Транскрил торопливо удалялся от поляны. Он попытался вспомнить, как все это случилось, и та самая частица сознания, которая так бесславно проиграла животным инстинктам, почти сразу услужливо прокрутила ему «видеозапись» поединка двух соперников, а затем – вечерней любовной игры Транскрила и самки, от которой он сейчас позорно бежал. Словно желая в этом убедиться, он поднес к лицу руки, и идущий от них запах заставил его содрогнуться. Ему показалось, что не только ладони, совсем недавно блаженно млевшие в утопившей их шерсти, но и все его тело, все существо пропиталось отвратительным звериным духом, вымазалось в чем-то животно-низменном и похотливо-грязном. Единственным желанием было поскорей броситься во что-то чистое и смыть с себя эту мерзость.

Окинув несколькими быстрыми взглядами окрестность, он мгновенно оценил рельеф и решительно направился к впадине между двумя ближними возвышенностями: на дне ее обязательно должна была скапливаться в какой-то форме жидкость, которая, как он помнил из информации о В-З, покрывала три четверти поверхности планеты.

Шагая вниз по длинному и пологому склону, Транскрил поначалу не мог понять, почему столь естественный сейчас душевный дискомфорт нелепо сочетается у него с такой необыкновенной физической легкостью. Казалось, оттолкнись ногой чуть посильнее – и взмоешь вверх. Он так и сделал. И точно – пролетел несколько обычных шагов. И только приземлясь, вспомнил: ведь сила тяжести на В-З примерно в пять раз меньше, чем на его родном Лемаре. Что ж, по крайней мере, он получил хотя бы одно физическое преимущество над всеми здешними существами. Конечно, интеллект и некоторые параспособности гуманоида восьмой стадии развития были неплохим багажом, но, судя по ситуации, из которой он только что выпутался, на этой планетке неплохо уметь при случае быстро унести ноги.

По дну впадины, врезанному в скальный грунт, действительно катил на приличной скорости поток жидкости, по внешнему виду почти ничем не отличавшейся от их лемаровской воды. Собственно, так оно и должно было быть: для тех транскрилов, которые получали льготу в виде хотя бы редких превращений в гуманоидов во время отбывания срока, специально подбирались хоть и дикие, но все же сходные по условиям жизни планеты. Такой была и В-З, ее атмосферу отличало лишь чуть более повышенное – на пару-тройку процентов – содержание кислорода. Но это было не страшно, по крайней мере, к возникновению эффекта кислородного опьянения такое небольшое перенасыщение привести не должно было.

Транскрил опустил в жидкость ладонь: да, совсем обычная вода, только чуть холодноватая. Это и понятно, она стекает сюда с вон тех тающих снегов на вершинах.

Пытаясь отыскать в неглубоком русле какую-нибудь яму, куда можно было бы если не нырнуть с головой, то хотя бы забрести по пояс, он начал подниматься вверх по ручью. Именно вверх, потому что оттуда доносился шум, похожий на издаваемый водопадом. А если есть водопад, то под ним непременно должна существовать каменная впадина-ванна.

Интуиция не подвела, и скоро за редкими тонкими деревцами, покрытыми вместо листьев непривычными мягкими иголками, замелькала белая полоса падающей с высоты воды. Транскрил невольно ускорил было шаг, но вдруг инстинктивно замер: к естественному гулу водопада примешивались едва различимые посторонние звуки. Он постоял, еще внимательнее прислушался и утвердился: звуки, вне сомнения, издавало какое-то живое существо. Похоже, ванная комната уже была кем-то занята. Но кем?

Спустившись со склона в обрывистое русло и скрываясь за скалистым мыском, Транскрил подобрался почти к самому водопаду и незаметно выглянул из-за влажного камня. Он ожидал увидеть все, что угодно, может, даже десяток собравшихся вместе МХ-21 или каких-то других животных форм, но увидел он… гуманоида! То самое существо пятой ступени развития, которое главенствовало на В-З, но вероятность нахождения которого в этих местах статистически была почти равной нулю. Мало того, перед ним, издавая протяжные мелодичные звуки, стояла под прыгающей с уступа и кипящей у ее ног водой представительница противоположного пола – одинокая юная женщина, неизвестно как попавшая в этот затерянный мир.

Словно тоже заинтересовавшись этим невероятным фактом, чуть выглянувшее из-за гребня перевала светило торопливо послало в долину первые лучи, и струи водопада тут же заиграли, заискрились бесконечно падающими с ладони скалы сверкающими бусами. Фигура женщины, то исчезающая за этой фантастической завесой, то выплывающая из-за нее, вспыхивала драгоценной золотистой статуэткой. Прозрачные стремительные нити, пересекаясь, сливаясь и разлетаясь в стороны, радостно плясали на ее волнистых волосах, обтекали живой тканью маленькие нежные груди и торопливо убегали вниз по стройным длинным ногам. Но природе оказалось мало этой прекрасной картины, и она, легким порывом ветерка подняв водяную пыль над чашей водопада, зажгла в ней радугу, перебросив ее концы с берега на берег. Увидев этот волшебный мост, женщина счастливо рассмеялась и, вскинув руки, закружилась на месте от избытка чувств, рассыпая веером самоцветы.

Потрясенный Транскрил не мог оторвать глаз, забыв о том, чего жаждали какие-то мгновения назад его оскверненные душа и тело… Как же она была хороша! Хороша чисто физически – редким сочетанием почти идеальной фигуры и красивого лица – как Она, первая его жена, лишь волосы были не такие – почти черные. И глаза другие – какого-то непривычного насыщенного коричневого цвета. Но на этот раз иной цвет волос и глаз не вызывал у него отторжения, а, наоборот, как будто притягивал. Может, это происходило еще и потому, что прекрасная юная особа почти зримо светилась каким-то волшебно притягательным внутренним светом, который переполнял все ее существо и выплескивался наружу не только через счастливо сияющие глаза, но и, казалось, через каждую пору обнаженного тела.

Левый бок Транскрила непривычно-сладостно защемило, ему даже показалось, что закружилась голова. «Кислород, – механически и бессознательно отметил он. – Все-таки здесь слишком много кислорода. Особенно возле воды».

Но вот водяная пыль, превратясь в почти прозрачное облачко, поднялась и поплыла над ущельем, радуга исчезла, и женщина, словно очнувшись от волшебного наваждения, торопливо вышла на берег, начала вытираться. Быстро одевшись, она стала подниматься по противоположному склону. Подождав, пока женщина чуть отойдет, Транскрил тихонько последовал за ней. Идти пришлось недолго, одолев небольшой подъем и сделав три-четыре поворота, едва намеченная тропинка вывела его на край террасы. У противоположной стороны ее – он на этот раз почти не удивился – вытянулся целый ряд жилищ, судя по свежеспиленным деревьям вокруг, недавно здесь появившихся.

«Вот тебе и “вероятность контакта, практически равная нулю”. – Усмехнувшись, Транскрил снова вспомнил слова пилота с высадившего его дисколета. – Да тут у них целое поселение! Хотя, наверное, временное. Похоже, какая-нибудь научная экспедиция, если, конечно, то, чем они занимаются, можно назвать наукой. А вот и тому пример… – Он пригляделся к струйке дыма, поднимающейся в самом центре лагеря. – Первобытный способ использования энергии для приготовления пищи. Кажется, когда-то это называлось словом… костер… Но красавица-то, красавица откуда такая в этом дикарском заповеднике?! Впрочем, тебе, Транскрил-278, надо подумать совсем о другом, о том, как бы через оставшиеся неполные сутки не угодить в виде МХ-21 к ним на обед, вот на этот самый, как его… костер… Хотя время еще есть, немного понаблюдать можно, вдруг удастся выяснить, сколько их и кто они…»

Мысленно произнеся последнюю фразу, Транскрил тут же поймал себя на том, что лукавит. Если честно, то его сейчас в лагере интересовало только одно существо – Она. Вглядываясь с каким-то непонятным томлением в крайнее жилище, куда вошла женщина, он надеялся, что таинственная незнакомка покажется из него, но вместо этого из других жилищ вышли два гуманоида и направились в его сторону. За спинами их чернели какие-то продолговатые предметы, похожие на бластеры. Транскрил понял, что надо спешно удаляться.

Проснувшись и сладко потянувшись, медведица не поняла, куда исчез Белогрудый. Обычно самцы, тратившие в таких случаях больше сил, спали дольше, и она на рассвете будила их нежными тычками в бок и возбуждающим полизыванием шеи и морды. А тут ее ласки провалились в пустоту. Тем не менее инстинкт подсказывал, что они с самцом еще нужны друг другу для продолжения рода. Он должен быть где-то тут. Медведица перекатилась на другой бок: не видно… Встала, уткнулась носом в свежий, но уже остывающий след Белогрудого и, едва сделав шаг, вдруг резко отпрянула назад – примятый мох пах двуногим. А куда делся Белогрудый, не превратился же он в это отвратительное, злобное и трусливое существо? Или двуногий неслышно подкрался и незаметно унес в своих лапах ее самца? Почему же тогда Белогрудый не подал никакого знака? Ведь ее чуткий слух уловил бы малейший шум борьбы… Вконец запутанная всем этим, медведица надолго застыла на месте, пытаясь что-то сообразить, а потом все-таки пошла по следу двуногого. След потянулся вдоль речки, довел ее до шумно падающей воды. Еще немного – и вдалеке показались жилища двуногих, горько и неприятно пахну́ло дымом. Опыт и инстинкт подсказали ей, что туда лучше не ходить, – опасно. Тем более что Белогрудый так и не дал о себе знать.

Потоптавшись на камнях, медведица в конце концов смирилась с тем, что недолгое счастье ее таежной любви закончилось и надо возвращаться на берега извилистой и громкой реки, где ее ждут пестун и два маленьких медвежонка. В любом случае, повинуясь закону продолжения рода, она приходила сюда, в такую даль, не зря – медведица чувствовала, что внутри ее медленно и таинственно зарождается новая жизнь. Утешаясь этим ощущением, она побрела по распадку в сторону синевших далеко на восходе родных гор.

На высокий яр над рекой, с которого лучше всего ловился запах и откуда можно было оглядеть всю ближнюю округу, она поднялась только к вечеру следующего дня. Потянула ноздрями воздух со стороны леса, пытаясь определить, где мирно бродит сейчас ее семейство. Но вместо этого ее уши вдруг уловили испуганный визг медвежат, а взгляд метнулся за этим визгом по кругу и упал вниз, к шумно скачущей по камням воде. У самой кромки воды несколько двуногих торопливо садились на какие-то большие плавучие шкуры и волокли за собой ее медвежат. Она было не поняла, почему пестун не защищает их, но почти сразу же увидела его, с алой меткой на боку, неподвижно лежавшего на одной из плавучих шкур. Издав страшный рык, медведица бросилась к воде, но двуногие, опережая ее, оттолкнули свои шкуры на стремнину и быстро заскользили по ней. Разъяренная мать помчалась вдогонку вдоль берега, то ныряя в редкие тальники, то выскакивая на узкие отмели. Со шкур загремел частый гром, что-то несколько раз хлестко ударило совсем рядом в гальку, обдало ее острыми каменными брызгами, но это не остановило медведицу. Она почти поравнялась с плывущими шкурами, которые вблизи оказались больше похожи на округлые бревна, и уже отчетливо видела оскаленные морды двуногих, искаженные страхом. Еще немного – и она забежит вперед их, а потом ринется наперерез в реку, размечет когтями их шкуры-бревна, порвет клыками двуногих и освободит своих медвежат! Но в это время отмель, резко сузившись и сойдя на нет, нырнула под высокую обрывистую скалу. Медведица будто налетела на стену, но тут же, почти не останавливаясь, бросилась в воду и отчаянно замолотила лапами. Она попыталась догнать двуногих, но они, вывернув на самую стремнину и отчаянно отталкиваясь от воды какими-то широкими палками, стали быстро удаляться. Вскоре медведица поняла, что ей не настигнуть трусливых похитителей и не расправиться с ними. Проглотив свирепый рев, переходящий в стон, она повернула к берегу. Но теперь уже отвесные стены прижимов гнали ее вперед и вперед, злобно впиваясь зубьями каменных щеток. Обессиленная и ободранная, она с трудом дотянула до конца ущелья, выползла на первый еле торчавший из-под воды мысок и упала на холодные мокрые камни.

Немного отойдя от лагеря, Тамерлан присел на поваленную деревину и предложил жестом сделать то же самое и Валерке. Сунув руку в карман, достал смятую пачку, протянул студенту.

– Давай-ка высмолим по одной напоследок. Можа, потом до вечера не придется.

Валерка взял папиросину, прикурил, молча выпустил длинную струйку сизого дыма, задумался о своем.

Конечно, он предпочел бы для первого выхода на охоту компаньона не столь угрюмого и заносчивого, как этот смурной амбал, но, увы, выбирать не приходится. Спасибо и на том, что Тамерлан взял с собой.

Накануне, судя по пересказу Белявского, только с которым его любимый работник и пускался в редкие откровения, шурфовщик нашел километрах в пяти от лагеря два солонца с пробитыми к ним свежими бараньими тропами. И наутро собрался пойти туда – посидеть в скрадке.

Узнав об этом, Валерка, конечно, не мог удержаться. К охоте он был неравнодушен, а тут впервые появилась возможность если не добыть, то хотя бы собственными глазами увидеть снежного барана – редчайший трофей. Тамерлан поначалу заартачился, мол, не любит он компаний, предпочитает ходить в одиночку, но к разговору подключился Белявский: «Да возьми парня, Петрович. Он же сам из тайги, дело знает. Все равно будет целый день зря в лагере прокисать. Мне сегодня в помощники Веры и Карпыча достаточно, наметим тут поблизости вам пару-тройку канавок. А вдвоем вы сразу на оба солонца сядете – шансов в два раза больше. Только чтоб мне самок с ягнятами не стреляли, не будем грех на душу брать». Начальник повернулся к Валерке: «Тебе с карабином приходилось дело иметь?» – «Конечно, – ответил он как можно равнодушнее, – с отцом и лосей, и изюбрей брали». – «Ладно, студент, собирайся», – согласился Тамерлан, скорей всего только потому, чтобы не перечить Белявскому.

И вот он теперь сидит рядом, хмуро дымит беломориной.

– А если что другое по дороге встретим? – Валерка решил разрядить молчание.

– Если олень или сохатый – стреляй. А из-за зайца или какой мелочи шума не поднимай – бараны уйдут. И в медведей не пали, ранишь – беды не оберешься.

– А чего нам вдвоем да с карабинами их бояться! – Валерка произнес это с апломбом бывалого промысловика, хотя сам ни разу в медвежьей охоте не участвовал. – Тем более вы, наверное, за столько лет в тайге их десятки добыли.

– На кой они мне! – Тамерлан деланно усмехнулся. – Мясо ихнее я не ем, вкуса не переношу. Они меня не трогают – и я их тоже. И тебе того же советую. Особенно в медведицу не вздумай стрелять…

– Да знаю, с медвежатами она страшней тигрицы…

– Вот-вот. – Тамерлан поднялся. – Хватит, заболтались. Пошли, а то не успеем. – И двинулся вперед.

Он только что сказал правду: медведи и впрямь его никогда не трогали, хотя сталкиваться приходилось нос к носу не раз. Своего, что ли, чуяли?.. А может, не просто своего, а еще и стоящего выше них по звериной иерархии. Во всяком случае, тут же молча уступали дорогу. И мяса медвежьего он действительно не мог есть ни в вареном, ни в жареном виде. Особенно после той медведицы…

Тамерлан, зная, что идущий следом студент не видит сейчас его лица, горько и грустно усмехнулся: «И здесь у тебя все навыворот, выродок ты несчастный. Даже любовь, если ее можно назвать любовью…»

Конечно, он спал с девчонками еще подростком, кочуя по своим детским домам, но это были так – малолетние любопытные дурочки, соплячки. Первую настоящую женщину ему подарил лагерь. Лагерь…

Их партию пригнали перед самым полнолунием. Шагая вдоль строя уже прошедших дезинфекцию и переодетых в полосатые робы узниц, Хмуров сразу выделил лицо, которое даже все потрясения и лишения не смогли лишить редкой привлекательности. Запомнив номер на робе, он вечером подошел к бараку, вызвал ее и негромко шепнул: «Я уведу тебя отсюда». Глаза ее полыхнули надеждой, и она стала еще красивее и желаннее.

Когда они выходили из ворот, часовой, хорошо знавший Хромого, понимающе подмигнул ему. Он не раз уже был свидетелем того, как в подобные прогулки отправлялись другие офицеры и надзиратели, чтобы по возвращении просто вычеркнуть номер узницы из списков с пометкой «Погибла при проведении работ».

Она доверчиво и торопливо шла впереди Степана, ни о чем не спрашивая. Недалеко от оврага он окликнул ее:

– Да не беги ты так. Хоть как зовут-то тебя, скажи!

Женщина обернулась и чуть заметно, грустно улыбнулась:

– Когда-то звали Аксиньей. А тебя?

– А меня… Не надо тебе знать, как меня зовут.

– Боишься, проболтаюсь, кто выпустил?

– Боюсь, – усмехнулся он.

– А зачем тогда отпускаешь?

– Да вот понравилась ты мне больно.

Он шагнул к ней, положил руку на талию, грубовато привлек к себе, потянулся к губам. Аксинья поняла, что за свободу придется платить, но это не вызвало у нее неприятного чувства. Этот высокий, здоровый и по-своему даже симпатичный парень с тревожно горящим взглядом, так рисковавший сейчас из-за нее, уже успел ей немного понравиться. Кто его знает, какую шутку сыграла с ним судьба, занеся в этот лагерь? Может, ранен был, ведь хромает же, может, по глупости мальчишеской, а может, и… по заданию наших. Конечно, по заданию! Зачем же предатель помогал бы ей бежать?! Поднявшаяся от этой догадки волна благодарности и нежности захлестнула ее, закружила голову. Темнота быстро опускалась на землю, и только качающаяся прямо над ними луна виделась сквозь прищур Аксиньиных век все больше и ярче.

Когда все закончилось и Степан устало уронил голову на ее горячее плечо, перед самыми его глазами вдруг возникла тоненькая, едва видимая в лунном свете голубая венка. Пульсируя на длинной красивой шее, она словно раз за разом подавала какой-то сигнал, кого-то звала. Он подумал об этом чисто механически, но вдруг ощутил, что сигнал разбудил того, кто, дождавшись своего урочного часа, медленно начал забирать в свою власть его душу, покрывая ее шерстью. И повинуясь ему, Степан почти бессознательно потянулся зубами к манящей жилке. Женщина сначала негромко и счастливо засмеялась, потом попыталась оттолкнуть его голову, потом дико закричала.

С этой ночи он больше не опускался до расстрелянных во рве: ежемесячно страшный путь Аксиньи повторяла одна из узниц, и скоро они для него стали чем-то вроде тех куриц, которых хромой сторож держал в своей избенке.