Текст книги "Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия"

Большинство политических партий в мире создаются политиками для завоевания власти благодаря получению голосов избирателей на выборах. Генезис российских «партий власти» был совершенно иным. ЕР, как и ее предшественники, была создана высшими чиновниками для максимизации своего контроля над политическим процессом. Это различие определило основные характеристики российской «партии власти» в трех ключевых аспектах: организация, идеология и роль в управлении государством.

Партийная организация ЕР была построена по принципу «внешнего управления» со стороны Кремля. В то время как официальное руководство ЕР в основном отвечало за текущие дела, руководители президентской администрации выступали как ее внешние акционеры, контролирующие принятие стратегических решений и их исполнение. В этом «партию власти» следует уподобить фирме, чьи активы принадлежат не ее менеджерам, а более крупному многоотраслевому холдингу, нанимающему менеджеров и исполнителей и время от времени меняющему ее персонал. Например, накануне парламентских выборов 2007 года более трети бывших членов думской фракции ЕР (главным образом, депутаты-одномандатники, имевшие длительный опыт парламентской деятельности) не были включены в партийный список и утратили свои посты независимо от исхода голосования. «Внешнее управление» быстро превратило ЕР в высокодисциплинированную и централизованную организацию, вся деятельность которой строго регулировалась Кремлем.

Генезис «партии власти» повлек за собой отсутствие у ЕР идеологии, в которой она попросту не нуждалась. Для Кремля роль ЕР сводилась к инструменту для поддержания статус-кво, что в принципе не предполагало самостоятельную роль партии в каких бы то ни было переменах. Поэтому ЕР систематически и целенаправленно демонстрировала лояльность российскому политическому режиму и лично Путину, а содержательная позиция партии по ключевым вопросам намеренно оставалась размытой и неопределенной. Характерен главный лозунг ЕР на думских выборах 2007 года: «Голосуй за план Путина!» – без какой бы то ни было расшифровки содержания этого «плана».

В контексте российской политики 2000-х годов такой подход был вполне оправдан на фоне снижения политической неопределенности, когда спрос на идеологии как продукт на российском электоральном рынке резко снизился. В условиях конкурентной политики идеология необходима для политических партий с точки зрения долговременности их существования[237]237
  Hanson S. Post-Imperial Democracies.


[Закрыть], однако в постсоветских странах идеология не была для партий столь значимым ресурсом[238]238
  Hale H. Patronal Politics.


[Закрыть]. Более того, в относительно краткосрочной перспективе неидеологическая природа была скорее достоинством ЕР, нежели ее бременем, оставляя широкое пространство для политического маневра, которое было недоступно раздробленной оппозиции.

Наконец, генезис ЕР обрекал ее на подчиненную, если не маргинальную роль в процессе выработки и реализации политического курса. Кремль нуждался в «партии власти» лишь в качестве послушного исполнителя, а не автономного партнера. Поэтому в 2000-е годы ключевые федеральные и особенно региональные чиновники вступали в ряды ЕР, однако сами члены партии (включая федеральных и региональных депутатов) лишь время от времени вознаграждались (как правило, второстепенными) постами в рамках исполнительной власти. Даже эти посты доставались партийцам в основном благодаря их персональным качествам и клиентелистским связям, а не в силу их принадлежности к «партии власти».

Несмотря на претензии лидеров ЕР, за пределами федерального и региональных парламентов ее роль в принятии решений оставалась символической. Хотя члены ЕР присутствовали в кабинетах министров, они были обязаны своим положениям президенту страны, а не партии, и не могли оказывать какое бы то ни было партийное влияние на курс правительства. Напротив, ЕР проводила курс правительства в Думе и вынуждена была принимать на себя издержки непопулярных решений, подобных «монетизации льгот» в январе 2005 года[239]239
  Wengle S., Rassel M. The Monetization of L'goty: Changing Patterns of Welfare Politics and Provision in Russia // Europe-Asia Studies, 2008, vol. 60, № 5. P. 739–758 (https://susannewengle.nd.edu/assets/211760/welfare_reforms_wengle.pdf).


[Закрыть] или позднее, в 2018 году, повышения возраста выхода россиян на пенсию[240]240
  Maltseva E. The Politics of Retirement Age Increase in Russia: Proposals, Protests, and Concessions // Russian Politics, 2019, vol. 4, № 3. P. 375–399.


[Закрыть].

В целом технократический подход к государственному управлению и принятию решений, преобладавший в России в начале XXI века, практически не оставлял места для партийной политики[241]241
  См.: Гельман В. Недостойное правление. – Гл. 6.


[Закрыть]. Основные черты ЕР – то, что она является «партией власти», ее неидеологичность, «внешнее управление» ею, ее второстепенная роль в управлении государством – были логичны для персоналистского авторитарного режима, строившегося в России. И если советский опыт господства КПСС было принято обозначать как «партия-государство», то доминирование ЕР можно обозначить как «государство-партия»: она фактически выполняла функции своего рода отдела президентской администрации. Впрочем, и другие партии в России во многом играли сходную роль[242]242
  См.: Gel'man V. Party Politics in Russia.


[Закрыть].

В 2000-е годы в России отмечалось немало примеров активного участия Кремля не только в строительстве «партии власти», но и в создании лояльных и/или фиктивных альтернатив ей. Эти кремлевские «проекты» служили двум взаимно дополняющим друг друга целям: (1) страхование статус-кво с помощью формирования своего рода суррогатного заменителя по принципу «не класть все яйца в одну корзину» (минимизация риска неопределенности исхода выборов) и (2) ослабление оппозиции путем разбиения ее голосов партиями-«спойлерами» (не имеющими шансов победить, но оттягивающими на себя часть голосов).

Столкнувшись с повышенным предложением среди потенциальных партий-сателлитов, Кремль был активен во взращивании «управляемой оппозиции». Под его патронажем накануне думских выборов 2003 года был создан блок «Родина»: он объединил мелкие левые и националистические партии и возглавлялся довольно популярными политиками Дмитрием Рогозиным и Сергеем Глазьевым. «Родина» вела агрессивную кампанию под популистскими и националистическими лозунгами, дабы снизить долю голосов за КПРФ, которая тогда еще воспринималась в Кремле как главная сила оппозиции. Исход голосования превзошел все ожидания: «Родина» получила 9,1 % голосов и сформировала собственную думскую фракцию. Но вскоре она вышла из-под контроля Кремля, что повлекло за собой сперва исключение из партии Глазьева, а затем и уход Рогозина с поста ее лидера[243]243
  См.: Титков А. Партия № 4: «Родина» и окрестности. – М.: Панорама, 2006.


[Закрыть].

Взлет и падение «Родины» побудили Кремль к запуску нового «проекта», призванного решать две задачи: служить резервом «партии власти» и отнимать голоса у коммунистов. В 2006 году по инициативе Кремля путем слияния трех ранее существовавших партий-сателлитов была создана новая партия «Справедливая Россия» (СР). Она декларировала левые программные позиции и активно эксплуатировала социалистическую риторику. Этот шаг был воспринят как попытка создания «управляемой» двухпартийной системы в России. Политический стратег президентской администрации Владислав Сурков даже заявлял, что, хотя ЕР останется основной опорой Кремля, его «правой ногой», СР должна выступать ее возможной заменой, или «левой ногой» на случай, «если правая нога затечет».

Хотя на электоральной арене СР не завоевала голоса сторонников КПРФ, но партия «левой ноги» в целом успешно выступила на региональных выборах и на думских выборах 2007 года, превратившись в своего рода «Ноев ковчег» для ряда политиков, ранее входивших в различные партии от КПРФ до «Яблока». Партийным политикам, не входившим в ЕР, предстоял тяжелый выбор между подчинением Кремлю и (относительной) автономией от него, что на деле означало выбор между выживанием на условиях полной лояльности и деградацией, если не полным исчезновением с политической арены. Такой выбор поставил в тяжелое положение российские либеральные партии: «Союз правых сил» фактически прекратил существование в 2008 году, а «Яблоко» утратило свое представительство в Думе и в большинстве региональных органов власти.

После «шашлычного соглашения» сильно изменились в 2000-е годы и взаимоотношения государства и бизнеса. На первый взгляд, достигнутое по его итогам равновесие было взаимовыгодным. Российское государство сделало важные шаги навстречу «олигархам», создавая благоприятные условия для ведения бизнеса. В свою очередь, крупный бизнес, хотя и не отказался от лоббирования своих интересов в Думе и в региональных органах власти, не мог открыто диктовать свои условия российскому государству. Он принимал «правила игры», выработанные в Кремле, активно поддерживал ряд шагов Путина, включая рецентрализацию государственного управления, разрушавшую барьеры на пути развития бизнеса и направленную на становление единого общероссийского рынка.

Президент и правительство, казалось бы, официально признали крупные объединения предпринимателей в качестве своих младших партнеров. Такой баланс сил оказывал в 2000–2003 годах благоприятное воздействие на курс экономических реформ и на сохранение в России политического плюрализма[244]244
  Зудин А. Неокорпоративизм в России? Государство и бизнес при Владимире Путине // Pro et Contra, 2001. Т. 6, № 4. С. 171–198 (https://mgimo.ru/library/publications/neokorporativizm_v_rossii_gosudarstvo_i_biznes_pri_vladimire_putine/).


[Закрыть]. Однако на практике это положение дел было обусловлено лишь ситуационной расстановкой сил. Оно не опиралось на формальные «правила игры» и не учитывало интересы важнейших игроков в Кремле и вокруг него, которые рассматривали бизнес как своего рода «дойную корову», как источник обогащения, а не как важнейший инструмент развития страны. Для них «шашлычное соглашение» было лишь тактической сделкой, и его условия легко можно было пересмотреть при изменении политической и экономической конъюнктуры.

На такой пересмотр российские власти провоцировали как политические, так и экономические факторы. Рост мировых цен на нефть и повышение доходов от ресурсной ренты подталкивали их к огосударствлению экономики, к пересмотру взаимоотношений с бизнесом и в целом к экономической политике, базирующейся на все более и более масштабном государственном регулировании экономики[245]245
  Алексашенко С. Контрреволюция; Chernykh L. Profit or Politics? Understanding Renationalization in Russia // Journal of Corporate Finance, 2011, vol. 17, № 5. P. 1237–1253 (https://citeseerx.ist.psu.edu/viewdoc/download?doi=10.1.1.184.103&rep=rep1&type=pdf).


[Закрыть]. А в политическом плане идея ревизии итогов приватизации 1990-х и восстановления государственного контроля над приватизированными компаниями все в большей мере пользовалась поддержкой среди россиян, которые – обоснованно или нет – считали национализацию экономики справедливым возмездием за пережитые в 1990-е годы трудности[246]246
  Denisova I., Eller M., Frye T., Zhuravskaya E. Who Wants to Revise Privatization? The Complementarity of Market Skills and Institutions // American Political Science Review, 2009, vol. 103, № 2. P. 284–304 (https://www.researchgate.net/publication/23990080_Who_Wants_To_Revise_Privatization_The_Complementarity_of_Market_Skills_and_Institutions).


[Закрыть]. Пересмотр прав собственности, прежде всего в нефтегазовом секторе, который служил основным источником ренты, оказался важнейшей темой парламентских выборов 2003 года.

В октябре 2003 года основной акционер и глава крупнейшей частной российской нефтяной компании ЮКОС Михаил Ходорковский был арестован и позднее осужден на длительный тюремный срок (он был освобожден из заключения лишь в конце 2013 года и сразу после этого вынужден был покинуть Россию). Мотивы этого ареста во многом носили политический характер. Ходорковский лоббировал свои интересы в парламенте и стремился поддерживать на выборах несколько партий, в списки которых были включены его ставленники. Он также планировал продать нефтяную компанию ЮКОС американским компаниям (в качестве возможных покупателей назывались Shevron и Conoco Phillips) и заняться политической деятельностью.

Арест Ходорковского повлек за собой и возбуждение уголовного дела против ЮКОСа по обвинению в уклонении от уплаты налогов. Последующее вменение ЮКОСу немыслимо масштабных (и заведомо завышенных) долгов перед российским государством повлекло за собой банкротство компании: ее основные активы были проданы в счет уплаты этих долгов. Российские власти, используя непрозрачные механизмы и действуя через подставные посреднические структуры, добились перехода принадлежавших ЮКОСу предприятий под контроль государственной нефтяной компании «Роснефть», совет директоров которой возглавлял ближайший соратник Путина Игорь Сечин. Активы ЮКОСа были приобретены «Роснефтью» по цене намного ниже рыночной.

Андерс Ослунд и Вадим Волков, анализировавшие судьбу российских олигархов начала XXI века в сравнении с американскими «баронами-разбойниками» начала ХХ века, отмечали фундаментальные отличия логики развития событий в России 2000-х годов. В случае «дела ЮКОСа» исходом конфликта между бизнесом и российским государством стало не только судебное преследование и демонстративное наказание вступившего в конфликт с властями олигарха (как было, например, в случае Standard Oil в США), но и фундаментальный пересмотр всех прав собственности в России, получивший развитие в последующие годы[247]247
  . Åslund A. Comparative Oligarchy: Russia, Ukraine, and the United States // CASE Network Studies and Analyses, 2005, № 296 (https://papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=1441910); Volkov V. Standard Oil and Yukos in the Context of Early Capitalism in the United States and Russia // Demokratizatsiya: The Journal of Post-Soviet Democratization, 2008, vol. 16, № 3. P. 240–264 (https://demokratizatsiya.pub/archives/16_3_701773P8W0768637.pdf).


[Закрыть].

Именно «дело ЮКОСа» стало поворотным моментом во взаимоотношениях российского государства и бизнеса, обозначило переход к «захвату бизнеса» российским государством[248]248
  Yakovlev A. The Evolution of Business-State Interaction in Russia: from State Capture to Business Capture // Europe-Asia Studies, 2006, vol. 58, № 7. P. 1033–1056.


[Закрыть] и становлению в России «государства-хищника», ориентированного на извлечение ренты чиновниками, которые прямо или косвенно контролировали экономических агентов и в той или иной мере «кормились» за их счет. «Дело ЮКОСа» спровоцировало волну передела прав собственности и «ползучей национализации» прибыльных активов и в других секторах экономики. Ключевыми бенефициарами этого процесса оказались ближайшие соратники главы государства.

Стратегия переформатирования политического режима и строительства авторитаризма в 2000-е годы принесла российским властям немалые выгоды. Уже к 2007 году в стране практически не осталось ни одного значимого политического актора, способного оказать сколь-нибудь существенное сопротивление правящей группе. Оппозиционные партии оказались загнаны в крайне узкие ниши, в значительной мере напоминавшие гетто. Их символическое присутствие в Думе и региональных парламентах, слабый мобилизационный потенциал и низкий уровень массовой поддержки демонстрировали глубокий упадок оппозиционной политики.

Олигархи, напуганные «делом ЮКОСа», были сами готовы по первому зову Кремля отдать свои активы в обмен на личное благополучие и как огня боялись любых несанкционированных политических шагов. Благодаря этому они могли развивать бизнес, будучи связаны общими интересами, а зачастую и личными узами с чиновничеством в Центре и регионах. Ключевые СМИ (прежде всего, телевидение) находились под прямым или косвенным контролем Кремля, а независимые издания и интернет-сайты оставались «нишевыми» и привлекали внимание ограниченной по масштабу политизированной аудитории. «Вертикаль власти», успешно выстроенная на уровне регионов России, вскоре достигла и нижнего «яруса» местного самоуправления, особенно после отмены всеобщих выборов мэров в ряде городов страны, и других шагов, направленных на фактическое удушение политической и экономической местной автономии[249]249
  Гельман В., Рыженков С., Белокурова Е., Борисова Н. Реформа местной власти в городах России, 1991–2006. – СПб.: Норма, 2008 (https://eusp.org/sites/default/files/archive/pss_dep/gelman_ref_mest_vl.pdf).


[Закрыть]. Какие же изменения принесло стране строительства авторитаризма в 2000-е годы?

Операция «преемник»: Возможности и риски

На первый взгляд, выстраивание политического режима в России в ходе преобразований 2000-х годов отчасти напоминало восстановление советского политического строя после его краха в начале 1990-х. На смену автономии различных политических акторов пришла управляемость из Кремля, неопределенность электоральной конкуренции оказалась исчерпана, региональные и местные органы власти оказались встроены в иерархию «вертикали власти», а рынки во многом стали частью управляемых государством вертикально интегрированных компаний во главе с «Газпромом». Политический статус и управленческие функции глав исполнительной власти многих регионов России к концу 2000-х годов во многом соответствовали статусу и функциям первых секретарей обкомов КПСС советского периода: как и в 1960–1970-е годы, российские регионы управлялись чиновниками, де-факто назначенными из Центра, но при формальном одобрении региональных элит[250]250
  Gorlizki Y., Khlevniuk O. Substate Dictatorship: Networks, Loyalty, and Institutional Change in the Soviet Union. New Haven: Yale University Press, 2020.


[Закрыть].

Выстраивание взаимоотношений органов власти и экономических агентов было не слишком далеко от картины, наблюдавшейся в СССР еще в 1960–1980-е годы. Конечно, «Единая Россия» не была реинкарнацией господства КПСС, роль корпораций во главе с «Газпромом» мало чем напоминала диктат прежних общесоюзных ведомств, а губернаторы так и не стали «префектами», в отличие от первых секретарей обкомов КПСС[251]251
  Hough J.F. The Soviet Prefects: The Local Party Organs in Industrial Decision Making. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1969.


[Закрыть]. Однако неконкурентный характер политического режима и монополизация экономики, основанная не на централизованном планировании, а на извлечении ресурсной ренты, имели немало общего с «поздним социализмом». И все же за внешним сходством скрывалось много кардинальных различий, связанных с природой нового российского режима и с принципами, на которых основаны его массовая поддержка и легитимность, то есть публичная санкция на власть.

Советскому политическому режиму были присущи фиктивные «выборы без выбора», то есть безальтернативное голосование граждан за единственного назначенного «сверху» кандидата, не имевшее существенного политического значения. В этом смысле советский режим мало чем отличался от других образцов «гегемонной» модели авторитаризма, примером которой на постсоветском пространстве служит, например, Туркменистан. Напротив, российский режим не только не мог обойтись без выборов, но вынужден был опираться на них как на главное основание своей легитимности. Путин, а до него Ельцин использовал для управления страной мандат, который он получал от избирателей.

Выборы стали неотъемлемым атрибутом политической жизни страны, и их результаты, по крайней мере в 2000-е годы, во многом отражали не только расстановку сил внутри элит, но и политические предпочтения масс. Но российские выборы не предполагали такого исхода голосования, который не мог быть заранее предрешен правящей группой в свою пользу. Основной исход выборов всех уровней был заведомо предопределен в Кремле, и голосование избирателей служило не более чем оформлением ранее принятых решений. Иначе говоря, российский политический режим был образцом не «гегемонного», а электорального авторитаризма, в основе которого лежало проведение несвободных и несправедливых выборов с заведомо неравными условиями предвыборной борьбы на всех стадиях (включая злоупотребления в ходе голосования и при подсчете голосов, но не ограничиваясь ими).

Режимам электорального авторитаризма были присущи различные способы ограничения конкуренции на выборах. «Жесткие» ограничения предполагали селективное исключение отдельных политических партий или кандидатов из предвыборной борьбы (отказ в регистрации или ее отмена в ходе кампании под тем или иным предлогом) и/или заведомо недостоверный подсчет голосов (то есть фальсификация выборов). «Мягкие» ограничения включали в себя заведомо неравный доступ кандидатов и партий к освещению кампании в СМИ и к финансированию кампаний в сочетании с использованием государственного аппарата для обеспечения победы правящей группы. И в том и в другом случае выборы носили заведомо несправедливый характер, но их последствия были различны.

Опора на «жесткие» ограничения электоральной конкуренции рискованна, поскольку повышает шансы на подрыв легитимности режима. В случае возникновения массового протеста это грозит перерастанием в полный коллапс режима, если издержки подавления оппозиции на стадии подготовки выборов, а тем более после их проведения окажутся слишком высоки. Массовые фальсификации итогов голосования в Сербии (2000), Грузии (2003), Украине (2004) и Кыргызстане (2005) стали детонатором краха режимов на фоне массовой мобилизации оппозиции, а результаты президентских выборов в Беларуси (2020) повлекли за собой острый и, по-видимому, неразрешимый кризис легитимности режима Лукашенко.

Хотя «мягкие» ограничения электоральной конкуренции требуют от правящей группы существенных усилий в ходе избирательных кампаний, они позволяют минимизировать риски подрыва легитимности авторитарных режимов, не говоря уже о рисках потери власти по итогам выборов. Неудивительно поэтому, что режимы электорального авторитаризма при прочих равных чаще предпочитают использовать «мягкие» ограничения электоральной конкуренции, а не «жесткие». Кроме того, опора на последние представляет собой «билет в один конец»: режимы, использующие эту стратегию в качестве основной, не склонны возвращаться к «мягким» подходам, поскольку либерализация может грозить им еще более серьезными рисками.

Российский политический режим опирался на сложную комбинацию «жестких» и «мягких» ограничений политической конкуренции. В 2000-е годы фальсификации итогов голосования становились все более масштабными, а их ареал со временем расширялся. Но гораздо большее значение для хода избирательных кампаний имели иные институциональные и политические факторы, включая (1) запретительно высокие входные барьеры для участия в выборах партий и кандидатов; (2) одностороннее и крайне пристрастное освещение избирательных кампаний в СМИ (прежде всего, государственных); (3) прямое и косвенное финансирование избирательных кампаний лояльных партий и кандидатов за счет государства; (4) систематическое использование государственного аппарата для ведения кампании правительственных партий и кандидатов и в целях препятствования кампании оппозиционных партий и кандидатов; (5) заведомо пристрастное рассмотрение споров между участниками выборов в пользу правительственных партий и кандидатов.

Эти аспекты выборов стали неотъемлемым атрибутом российского электорального авторитаризма, своего рода дежурными блюдами «меню манипуляций», которое характерно для ряда режимов электорального авторитаризма[252]252
  См.: Schedler A. The Menu of Manipulations.


[Закрыть]. При этом несвободные и несправедливые выборы были полезны российским правящим группам с нескольких позиций. Во-первых, они выполняли функцию политической легитимации статус-кво (примером могут служить президентские выборы 2004 года, на которых Путин набрал свыше 71 % голосов в отсутствие значимой конкуренции). Во-вторых, они позволяли правящей группе легитимно проводить любой политический курс независимо от предпочтений избирателей и без особых ограничений идти на заведомо непопулярные решения без риска потери власти в результате очередных выборов[253]253
  См.: Улюкаев А. Либерализм и политика переходного периода в России // Мир России, 1995. Т. 4, № 2. С. 8 (https://cyberleninka.ru/article/n/liberalizm-i-politika-perehodnogo-perioda-v-sovremennoy-rossii).


[Закрыть]. В-третьих, они служили механизмом частичной смены политических элит, хотя и не в результате открытой конкуренции, а путем назначения победителей будущих выборов еще до голосования.

Такие выборы могли обслуживать политический режим настолько долго, насколько российские элиты поддерживали свой «навязанный консенсус», а формальные и неформальные «правила игры» обеспечивали сложившееся равновесие. В преддверии цикла думских и президентских выборов 2007–2008 годов эти условия оставались благоприятными для подобного развития событий.

Однако главная интрига электорального цикла 2007–2008 годов в России была связана даже не с голосованием избирателей как таковым, а с возможностью или невозможностью смены главы государства по их итогам. Поскольку Конституция ограничивала сроки пребывания президента страны на своем посту двумя четырехлетними периодами подряд, то перед Путиным, чей второй президентский срок истекал весной 2008 года, стояла непростая дилемма. Он мог обойти эти ограничения, либо изъяв из Конституции ограничение сроков президентских полномочий, либо предложив принять новую Конституцию «с нуля», либо вообще отказаться от Конституции как набора формальных «правил игры» в российской политике.

Путин вполне мог перейти от провозглашенного еще Ельциным в 1990-е годы принципа «кто-то должен быть главным в стране: вот и все» к принципу, который декларировал назначенный в 2007 году председателем Центральной избирательной комиссии России Владимир Чуров: «Путин всегда прав». Уже ранее по такому пути пошли некоторые постсоветские авторитарные режимы от Беларуси до Казахстана. Альтернативой такому развитию событий мог стать лишь подбор лояльного Путину преемника на пост главы государства и последующая легитимация этого решения голосованием российских избирателей.

По сути, «дилемма Путина», стоявшая на повестке дня в преддверии электорального цикла 2007–2008 годов, означала выбор в пользу одного из двух вариантов эволюции электорального авторитаризма в России: украшение формального демократического «фасада», призванного замаскировать политическую монополию, либо ничем не прикрытое и не связанное формальными ограничениями авторитарное правление. Вариант с назначением преемника предполагал движение по первому пути, а избрание Путина на третий срок означало бы поворот российского авторитаризма ко второму варианту, который при таком развитии событий не слишком отличался бы от «гегемонной» модели. Дискуссии вокруг этих вариантов продолжались на протяжении нескольких лет, но в конце концов решение Путина было анонсировано лишь после выборов в Думу в декабре 2007 года, на которых ЕР получила, согласно официальным данным, 64,3 % голосов избирателей и успешно обеспечила себе 315 из 450 депутатских мандатов.

Путин объявил, что кандидатом на пост президента России будет выдвинут Дмитрий Медведев, упомянутый в предисловии к этой книге (тогда он был первым вице-премьером правительства России). Выбор Путина не был неожиданным – имя Медведева ранее неоднократно называлось в качестве его возможного преемника. Появление нового главы государства преподносилось отечественной и особенно зарубежной публике как сигнал якобы имевшей место в России демократизации. Сигнал был воспринят в целом позитивно[254]254
  См., в частности: Treisman D. The Return: Russia's Journey from Gorbachev to Medvedev. New York: Free Press, 2011; McFaul M. From Cold War to Hot Peace: An American Ambassador in Putin's Russia. New York: Houghton Mifflin Harcourt, 2018, Chapters 5–8.


[Закрыть], но тем более горьким оказалось последующее разочарование.

Скорее всего, мы никогда не узнаем всех деталей кремлевской политики 2000-х годов и едва ли сможем дать ответ на вопрос, почему Путин и его окружение предпочли не сохранять все рычаги власти в собственных руках «раз и навсегда» (что предполагалось в случае отказа от ограничения сроков президентских полномочий), а передать, пусть и на время, часть ресурсов и полномочий лояльному преемнику. В самом деле, такая схема сулила немалые риски для Путина: поведение его преемника, который был наделен большим объемом конституционных полномочий, заведомо предугадать и полностью проконтролировать было невозможно. По итогам этого маневра Путин мог повторить судьбу мексиканского диктатора Порфирио Диаса, который в ходе своего правления (в общей сложности 34 года) дважды уступал пост главы государства своим лояльным преемникам и потом без проблем возвращал себе всю полноту власти. Однако он запросто мог и разделить участь нигерийского президента Олусегуна Обасанджо, который после передачи власти лояльному преемнику на президентском посту был обвинен в коррупции и вынужденно покинул страну.

В случае Путина и Медведева риски потери власти оказались несущественными, и нелояльность преемника на протяжении последующих четырех лет Путину не угрожала. Проблема, скорее, лежала в иной плоскости. Поворот российского политического режима от плохо замаскированного демократического «фасада» к ничем не прикрытой монополии Путина и его команды, если бы он состоялся в 2007 году, мог повлечь за собой довольно высокие издержки для российских элит. Легитимность режима и внутри страны, и особенно за ее пределами могла бы оказаться весьма сомнительной.

Для российских лидеров, которые были в тот период чрезвычайно чувствительны к своему международному статусу и всячески стремились к его повышению (некоторые критики даже говорили в связи с этим о «статусной игле», сравнивая этот синдром с наркотическим), оказаться в мировой политике в одном ряду с Лукашенко или лидерами стран Центральной Азии было бы как минимум весьма болезненной неприятностью. А риски сомнительной международной легитимности российского режима создавали бы проблемы и для легализации доходов и статуса российских элит за рубежом. Этот феномен, возможно, сыграл не последнюю роль в стратегическом выборе, который в конце 2007 года анонсировал Путин. Но вполне вероятно, что за ним стояла простая житейская логика «от добра добра не ищут».

Поскольку закамуфлированный электоральный авторитаризм, несмотря на немалые издержки по его поддержанию, в тот момент в целом удовлетворял Кремль, стимулы для того, чтобы пойти на кардинальный пересмотр «правил игры», оказывались явно недостаточными. Позднее, в 2020 году Путин окажется в сходной ситуации, но сделает иной выбор: вместо подбора нового лояльного преемника он предпочтет продлить свое возможное пребывание у власти до 2036 года. Но к тому моменту и возможности, и риски для российского политического режима окажутся качественно иными.

В ситуации 2007 года сохранение статус-кво, скорее всего, представляло собой выбор «по умолчанию» – Путин и его окружение, как и многие наблюдатели, вероятно, исходили из ожиданий, что вся внешняя среда и внутриполитические условия российского режима будут оставаться неизменными как минимум на протяжении периода президентства Дмитрия Медведева. Эти ожидания касались и высоких темпов экономического роста, и высоких цен на нефть на мировом рынке, и безразличия большинства российских граждан к политическим процессам в стране на фоне отсутствия реалистических альтернатив политическому статус-кво. Однако этот прогноз, который в неявной форме лег в основу перехода президентского поста от Путина к Медведеву при сохранении в России режима электорального авторитаризма, сбылся лишь отчасти.

Не встретив сколько-нибудь заметного сопротивления ни со стороны элит, ни со стороны российских граждан, в ходе голосования в марте 2008 года Медведев, по официальным данным, получил свыше 70 % голосов избирателей. Путин, согласно заранее объявленной договоренности с преемником, возглавил правительство, сохранив в своих руках ключевые рычаги влияния на политический процесс в стране. Хотя, по оценкам ряда экспертов, выборы 2007–2008 годов в России сопровождались масштабными злоупотреблениями, восприятие их итогов россиянами оказалось совершенно иным. Согласно данным массовых опросов, большинство избирателей в целом восприняли выборы как «честные», а одна из участниц фокус-групп наивно (или же цинично?) заметила: «Все было честно, но на 50 % результаты были подтасованы»[255]255
  Wilson K. How Russians View Electoral Fairness: A Qualitative Analysis // Europe-Asia Studies, 2012, vol. 64, № 1. P. 152.


[Закрыть].

Механизм власти и государственного управления в России, который сложился в период президентства Медведева, получил название «правящий тандем». Суть его сводилась к тому, что президент Медведев, будучи по факту не более чем ставленником и марионеткой Путина, выступал в роли «доброго следователя» (либерала и реформатора, призванного инициировать прогрессивные преобразования), а на ушедшего на время в тень «злого следователя» Путина ложились тяготы оперативного управления страной. Теоретически такая схема могла бы вполне успешно работать при условии, если бы она была исключительно манипулятивной. Но на деле разделение ролей между участниками тандема оказалось нечетким. Сигналы, которые они посылали элитам и всем россиянам, были непоследовательными, а неопределенность в отношении планов «тандема» в преддверии выборов 2011–2012 годов порождала неуверенность, нараставшую по мере их приближения.

Медведев сплошь и рядом пытался публично презентовать себя не как марионетку Путина, а как самостоятельного политика, стремясь публично демонстрировать автономию от старшего партнера. В результате аппарат управления оказался дезориентирован и, как часто бывает в ситуации «слуги двух господ», выходил из-под контроля политического руководства на фоне порой непродуманной реакции Кремля. Медведев в итоге так и не смог наладить сколько-нибудь эффективный контроль даже над собственным аппаратом, не имея шансов на подбор кадров по своему усмотрению и будучи не в состоянии уволить даже очевидно некомпетентных чиновников.