Текст книги "Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия"

Вышедшие на российскую политическую сцену в 2010-х представители нового поколения были ориентированы на новую перспективу, которая, помимо прочего, предполагала, что вскоре доминирующие позиции в политике вместо «семидесятников» займут они сами. И если в лагере правящих групп возможности для подобной смены лидеров были заблокированы, то в лагере оппозиции на фоне упадка, пережитого ею в 2000-е годы, смена поколений давала шансы на ее возрождение. После волны протестов 2011–2012 годов многие ранее признанные оппозиционеры-«семидесятники» оказались в тени и волей-неволей вынуждены были уступить дорогу лидерам нового поколения. Символический момент, ознаменовавший завершение этого процесса, наступил летом 2013 года, когда партия РПР-ПАРНАС, возглавляемая тогда 54-летними сопредседателями Борисом Немцовым и Михаилом Касьяновым, выдвинула кандидатом на пост мэра Москвы 37-летнего Алексея Навального – пожалуй, наиболее яркого оппозиционера нового поколения.

Другим значимым фактором, обусловившим возрождение российской оппозиции, стала риторика «модернизации», провозглашенной в период президентства Медведева. Под ее воздействием прежде закрытая структура политических возможностей сменилась частичной и иллюзорной либерализацией, которая сама по себе создавала условия для политизации общественности, ставшей позднее питательной средой для новой оппозиции. Она также способствовала появлению ряда новых, не подконтрольных властям организаций, от интернет-СМИ и до сообществ типа «Диссернета». Эти процессы носили спонтанный характер, став побочным эффектом либерализации.

Однако после того, как в сентябре 2011 года власти объявили о предстоящем возвращении Владимира Путина на пост президента страны, что предполагало сворачивание либерализации и связанных с ней иллюзий, предстоящее сужение политических возможностей не оставляло общественности иного выхода, кроме политизации и солидарности с оппозицией. Бассейн рекрутирования сторонников оппозиции пополнился за счет тех россиян, кого власти пытались обмануть в ходе «модернизации»[296]296
  Robertson G., Protesting Putinism: The Election Protests of 2011–2012 in Broader Perspective // Problems of Post-Communism, 2013, vol. 60, № 2. P. 11–23 (https://www.researchgate.net/publication/260364313_Protesting_Putinism_The_Election_Protests_of_2011-12_in_Broader_Perspective); Greene S. Beyond Bolotnaya: Bridging Old and New in Russia's Election Protest Movement // Problems of Post-Communism, 2013, vol. 60, № 2. P. 40–52 (https://www.academia.edu/4335443/Beyond_Bolotnaia_Bridging_Old_and_New_in_Russia_s_Election_Protest_Movement).


[Закрыть].

Еще одним важным фактором, который способствовал возрождению российской оппозиции, стали стратегические шаги самих оппозиционеров. Они сменили не просто фокус критики властей, но и повестку дня в целом: на смену продвижению абстрактных идей (демократия, права человека) и решению конкретных проблем (протест против тех или иных мер политического курса властей) пришел антиавторитарный популизм, предполагавший мобилизацию общества против режима в целом как глубоко антинародного, неэффективного, неспособного к позитивным преобразованиям и сознательно им препятствующего[297]297
  Lassila J. Aleksei Naval'nyi and Populist Re-ordering of Putin's Stability // Europe-Asia Studies, 2016, vol. 68, № 1. P. 118–137.


[Закрыть].

Антикоррупционные кампании, развернутые Алексеем Навальным и его сторонниками, отвечали наметившемуся запросу на перемены[298]298
  Белановский С., Дмитриев М. Ук. соч.; Chaisty P., Whitefield S. The Effects of the Global Financial Crisis on Russian Political Attitudes // Post-Soviet Affairs, 2012, vol. 28, № 2. P. 187–208 (https://www.researchgate.net/publication/261629961_The_Effects_of_the_Global_Financial_Crisis_on_Russian_Political_Attitudes).


[Закрыть] и становились площадкой для консолидации разных сегментов оппозиции. Российские оппозиционеры 2010-х годов взяли на вооружение те же орудия, что и прогрессистское (реформистское) движение в США в начале ХХ века[299]299
  Яковлев А. Массовые протесты в Москве сквозь призму исторических аналогий // Вопросы экономики, 2012, № 2. С. 151–157.


[Закрыть], демократические движения 1970-1980-х годов в Латинской Америке, да и российское демократическое движение конца 1980-х – начала 1990-х годов[300]300
  Fish M. S. Democracy from Scratch; Urban M., with Igrunov V., Mitrokhin S. The Rebirth of Politics in Russia.


[Закрыть].

Разоблачения злоупотреблений верхушки КПСС и борьба с привилегиями номенклатуры в ходе перестройки оказались намного более эффективным средством массовой мобилизации против правящего режима, чем либеральная риторика диссидентов и правозащитников[301]301
  Травин Д. Очерки новейшей истории России.


[Закрыть]. Разоблачения «жуликов и воров» в России 2010-х годов отчасти выполняли сходные функции, формируя и упрочивая «негативный консенсус» по отношению к режиму поверх барьеров идеологических предпочтений среди самих оппозиционеров и сограждан. Они стали минимальным общим знаменателем любых перемен.

Противодействовать популистской стратегии – нелегкая задача для авторитарных режимов. В российском случае ситуация усугублялась тем, что режим до протестов 2011–2012 годов демонстрировал низкую репрессивность и опирался на манипуляции в СМИ, в то время как покупка лояльности, в немалой мере обеспечивавшая массовую поддержку режима в прежние годы, после кризиса 2008–2009 годов оказалась менее эффективной. Как отмечал Адам Пшеворский, «авторитарное равновесие держится на лжи, страхе или экономическом процветании»[302]302
  Przeworski A. Op. cit. P. 58.


[Закрыть]. В России начала 2010-х годов экономическое процветание оказалось под вопросом, а страх россиян перед нарушением авторитарного равновесия начал отступать (как на фоне проводимого Медведевым курса либерализации, так и в силу смены поколений). Ложь кремлевской пропаганды в одиночку уже не могла противостоять популистской стратегии оппозиционеров.

Накануне парламентской кампании 2011 года власти недооценили риски «обратной замены» Медведева Путиным на посту президента страны, ориентируясь на инерционный сценарий – сохранение политического статус-кво «по умолчанию» в отсутствие каких бы то ни было реалистических альтернатив. В самом деле, в преддверии «обратной замены» политический фон как будто не таил в себе ничего неблагоприятного для Кремля. Все допущенные к думской кампании «системные» партии сохраняли лояльность и готовы были согласиться практически с любым ее исходом. Хотя уровень массовой политической поддержки Кремля, судя по данным опросов, снижался, этот процесс никак нельзя было назвать критическим, а отдельные «тревожные звонки», свидетельствующие о недовольстве имеющимся положением дел, не воспринимались всерьез.

Неудивительно, что в этих условиях власти делали ставку на административный ресурс во всех его проявлениях (от принуждения к голосованию до «рисования» заведомо фиктивных результатов), на поддержку статус-кво периферийной частью электората (пенсионеры, бюджетники, жители индустриальных центров, малых городов и сел), на апатию и пассивность «продвинутых» избирателей (образованные, молодые и успешные жители крупных городов)[303]303
  О пространственном размежевании российских избирателей см.: Зубаревич Н. Четыре России // Ведомости, 2011, 30 декабря (http://www.vedomosti.ru/opinion/news/1467059/chetyre_rossii).


[Закрыть]. Но из этих трех факторов в полной мере сработал лишь второй, в то время как третий обернулся своей противоположностью, а первый дал лишь частичные эффекты.

В то время как российские власти явно недооценивали вызовы, исходившие от оппозиции, последняя смогла умело использовать просчеты Кремля. Избранная на думских выборах 2011 года тактика – голосовать за кого угодно, кроме «Единой России», в сочетании с умелым ведением негативной кампании способствовала политизации довольно широких слоев избирателей, а массовые злоупотребления властей в ходе кампании и при подсчете голосов сыграли роль катализатора массовых постэлекторальных протестов. Все эти тенденции в день голосования 4 декабря 2011 года слились воедино. Хотя, согласно официальным данным Центризбиркома, ЕР получила 49,3 % голосов избирателей и 238 из 450 думских мандатов, на деле издержки формальной победы «партии власти» для режима намного превышали ее выгоды.

Масштаб кризиса электорального авторитаризма, который спровоцировал исход выборов 2011 года, оказался неожиданным не только для Кремля, но и для самих представителей оппозиции, не рассчитывавших на такое развитие событий даже в самых смелых своих мечтах. Выход десятков, если не сотен тысяч граждан на улицы Москвы и других городов России помог оппозиции вырваться из «гетто» и на время перехватить инициативу, продемонстрировав кооперацию и способность к мобилизации масс против режима. В поддержку серии митингов под лозунгом «За честные выборы!» выступила и часть представителей «системной» оппозиции, ставшей главным бенефициаром протестного голосования, а также часть представителей истеблишмента, предпринимавшая попытки «навести мосты» между режимом и оппозицией.

Однако эти шаги, направленные на то, чтобы добиться поэтапного мирного пересмотра «правил игры» в российской политике и вслед за этим постепенного демонтажа режима, не могли иметь успеха. Такого рода шаги на пути демократизации (как, например, «круглый стол» 1989 года в Польше или «пакт Монклоа» 1977 года в Испании), как правило, становятся следствием очень длительного, острого и масштабного противостояния различных сегментов элит и общественности. Они достигаются лишь тогда, когда издержки продолжения конфликтов становятся для участников слишком велики, а прежний опыт их разрешения по принципу «игры с нулевой суммой» (как в 1981 году в Польше или в 1936–1939 годах в Испании) рассматривается сторонами конфликта как заведомо неприемлемый[304]304
  Przeworski A., Op. cit. P.83–88.


[Закрыть].

В России 2011–2012 годов такие условия попросту не успели сложиться, поэтому Кремль не имел стимулов для серьезных уступок. Предложенные им в ответ на протесты законопроекты, направленные на либерализацию правил регистрации политических партий и возвращение к всеобщим выборам глав исполнительной власти регионов, были вынужденной реакцией режима. Однако предусмотренные ими нормы – сохранение разрешительного порядка регистрации партий и «муниципальный фильтр», призванный блокировать участие нежелательных нелояльных Кремлю фигур в выборах глав регионов, по сути, служили лишь средствами довольно успешной адаптации российского электорального авторитаризма к изменившимся условиям.

В результате Кремлю удалось не допустить распространения протестных проявлений «вглубь» (за пределы столиц) и «вширь» (на различные социальные группы) и избежать присоединения к оппозиции не слишком лояльных «попутчиков» режима[305]305
  Подробный анализ см.: Smyth R. Elections, Protest, and Authoritarian Regime Stability.


[Закрыть]. В свою очередь, оппозиция не успела создать устойчивую массовую базу, не говоря уже об организационной консолидации (для сравнения: в 1981 году польская «Солидарность» насчитывала свыше 9 миллионов участников). Поэтому в преддверии президентских выборов 4 марта 2012 года как организационная, так и стратегическая слабость оппозиции давали о себе знать. Противники режима опирались не на организации (каковых в России попросту не было), а на «слабые связи» сетевой мобилизации через интернет[306]306
  О «силе слабых связей» см.: Granovetter M., The Strength of Weak Ties // American Journal of Sociology, 1973, vol. 78, № 6. P. 1360–1380 (http://snap.stanford.edu/class/cs224w-readings/granovetter73weakties.pdf). О роли социальных сетей в протестах 2011–2012 годов в России см., в частности: Lonkila M., Russian Protest On– and Offline: The Role of Social Media in Moscow Opposition Demonstrations in December 2011 // Finnish Institute of International Affairs Briefing Papers, 2012, № 98 (https://www.fiia.fi/wp-content/uploads/2017/01/bp98.pdf).


[Закрыть].

Такие связи оказалось легко активизировать на эмоциональном подъеме, подобном наблюдавшемуся после думского голосования в декабре 2011 года, но полагаться только на них как на основной инструмент мобилизации было явно недостаточно. Слабость оппозиции проявилась в том, что по-настоящему крупномасштабные протестные акции так и не вышли за пределы Москвы и отчасти Санкт-Петербурга, и охватили лишь сегмент «продвинутых» избирателей. В полной мере эти слабости проявились уже после того, как волна протестов пошла на спад. Осенью 2012 года Навальный, обращаясь на митинге к сторонникам оппозиции, призвал их регулярно ходить на протестные акции «как на работу», однако социальные сети и интернет (в отсутствие сильных организаций) не создавали достаточных стимулов для массового поведения такого рода[307]307
  По сведениям, которые сообщали сами представители оппозиции, ежемесячное число участников протестных акций в Москве сократилось с 210 000 в декабре 2011 года до 5000 в июле 2013 года. См.: Treisman D. Can Putin Keep His Grip on Power // Current History, 2013, vol. 112, № 756. P. 256 (https://www.sscnet.ucla.edu/polisci/faculty/treisman/PAPERS_NEW/CH%20Putin%20oct%202013.pdf).


[Закрыть].

Поэтому Кремлю удалось с помощью комбинации угроз и посулов мобилизовать сторонников статус-кво не только из числа периферийного электората, в полном объеме задействовать локальные «политические машины», ранее кое-где крутившиеся на «холостом ходу», и вполне эффективно использовать весь арсенал злоупотреблений в ходе голосования и при подсчете голосов. Режим смог отпраздновать свою убедительную победу: Путин получил 63,6 % голосов избирателей и даже мог не слишком огорчаться тому, что протестное голосование за единственного зарегистрированного независимого кандидата, бизнесмена Михаила Прохорова, составило свыше 20 % избирателей в Москве и свыше 15 % в Санкт-Петербурге (при почти 8 % по стране в целом). Это не создавало для режима риска потери власти.

«Системная» оппозиция и большинство ее сторонников по доброй воле или вынужденно смирились с возвращением Путина. Продолжая параллели с футболом, можно сказать, что в ходе протестной зимы 2011–2012 годов более сильная команда сама создала голевую ситуацию у своих ворот, но более слабая сторона все же не смогла забить гол. В итоге более сильная команда перешла в контратаку и с помощью агрессивной и грубой игры на удержание победного счета в ожидании истечения времени матча смогла добыть победу.

Не будет большим преувеличением утверждать, что в ходе массовых протестов 2011–2012 годов российская оппозиция во многом пала жертвой собственного успеха. События развивались столь стремительно, что у оппозиционеров попросту не было времени и ресурсов почти ни на какие иные действия. Вместе с тем логика противостояния режиму требовала от организационно и идейно разрозненных сегментов оппозиции координации своих шагов. Однако для того, чтобы быстро сорганизоваться, российским оппозиционерам не хватило ни времени, ни ресурсов, а взятый ими на вооружение механизм кооперации оказался неудачным.

Широко анонсированный Координационный совет оппозиции (КСО), сформированный на основе голосования свыше 80 тысяч россиян в октябре 2012 года, не дал значимого эффекта, поскольку у КСО не было реальной повестки дня. Изначально КСО должен был выступать в качестве организатора протестов и представительного органа оппозиции (уполномоченного выступать от ее имени, в том числе и в случае гипотетических переговоров с властями, о чем мечтали некоторые оппозиционеры, имея в виду российский аналог польского «круглого стола» образца 1989 года).

Однако первая из этих задач могла успешно решаться и без КСО, а вторая была явно преждевременной. В итоге члены совета тратили время на бесконечные дебаты, принимали множество резолюций, но едва ли могли сколько-нибудь заметно влиять на политические процессы в стране. Вскоре некоторые из членов КСО покинули его ряды из-за неэффективности этого органа, и через год он фактически прекратил свое существование. Этот опыт не был бесполезен для активистов, но скудные ресурсы оппозиции во многом оказались потрачены впустую.

Казалось, что после спада волны протестов 2011–2012 годов Кремлю удалось отвести угрозы усиления оппозиции. Успехи противников режима оказались не слишком весомыми – оппозиционные партии в лучшем случае могли претендовать на отдельные места в региональных легислатурах, принося властям не намного больше хлопот, чем партии «системной» оппозиции. Но эти ожидания изменили выборы мэра Москвы в сентябре 2013 года. Изначально позиции инкумбента Сергея Собянина казались почти непоколебимыми, и опросы предсказывали ему легкую победу, отводя главному потенциальному конкуренту, Навальному, не более 10 % голосов[308]308
  Данные московских опросов ФОМ – http://fom.ru/Politika/11011; прогноз результатов выборов – http://fom.ru/Politika/11063; данные Левада-центра – http://www.levada.ru/17-07-2013/moskva-nakanune-vyborov-mera-polnoe-issledovanie.


[Закрыть]. Сокрушительная победа Собянина на выборах могла укрепить легитимность режима и продемонстрировать избирателям отсутствие реалистических альтернатив.

Тем не менее Навальный, в ходе кампании обвинявшийся в уголовном преступлении по сфабрикованному делу, смог не только собрать подписи муниципальных депутатов, необходимые для регистрации на выборах, но и был освобожден из тюрьмы почти сразу после обвинительного приговора. Кремль, однако, недооценил потенциал оппозиционера: ему удалось провести энергичную избирательную кампанию. Команда Навального смогла привлечь немалое количество волонтеров, эффективно использовать краудфандинг для сбора средств и мобилизовать большое число избирателей за пределами круга сторонников оппозиции. Результаты выборов мэра превзошли все ожидания: Навальный получил свыше 27,2 % голосов против 51,3 % у Собянина, с трудом избежавшего второго тура голосования.

Немало активистов оппозиции считали, что победа Собянина стала следствием фальсификаций при подсчете голосов. Но сам Навальный справедливо счел, что время для «восстания масс» еще не пришло: после голосования, выступая перед своими сторонниками, он предложил отказаться от протестов, но призвал их быть готовыми «жечь файеры», когда он сочтет этот шаг необходимым[309]309
  См. запись выступления Навального на митинге на Болотной площади 9 сентября 2013 года: http://www.youtube.com/watch?v=pUmOoEUF4-8.


[Закрыть]. Несмотря на поражение Навального, заручившегося поддержкой свыше 630 тысяч москвичей, эти выборы оказались успехом. На смену спонтанным разовым событиям, отражавшим эмоциональную реакцию участников, пришло становление организации с ее разделением труда, централизацией и систематической ежедневной работой, столь необходимой для организационного развития оппозиции. Взлет Навального был весьма значим как индикатор нарастающих трудностей и новых вызовов для Кремля, он стал «точкой отсчета» для последующих поворотов во внутренней политике.

К осени 2013 года показатели массовой поддержки Путина снизились до уровня, до которого они не опускались с момента его прихода на пост главы государства. Надежды Кремля на продолжение экономического роста 2000-х годов, который долгое время подпитывал эту массовую поддержку, оказались необоснованными. После преодоления экономического кризиса 2008–2009 годов российская экономика росла очень медленными темпами, и анонсированные планы нового роста и нового качества жизни[310]310
  См. программный документ: Мау В., Кузьминов Я. (ред.) Стратегия 2020: Новая модель роста – новая социальная политика. – М.: Дело, 2013 (https://www.hse.ru/data/2013/10/30/1283340742/Стратегия-2020_Книга 1.pdf).


[Закрыть] в значительной мере остались на бумаге[311]311
  Белановский С., Дмитриев М., Комаров В., Комин М., Никольская А. Ук. соч.


[Закрыть].

Казалось бы, ресурсы для поддержания авторитарного равновесия к тому моменту были исчерпаны. Но присоединение Крыма повлекло за собой кардинальные изменения в российской политике. Спад массовой поддержки Путина сменился бурным ростом, позволившим Кремлю не просто отыграть все прежние неблагоприятные тенденции, но и на время снять вопрос о политических альтернативах сохранению статус-кво (даже несмотря на начавшийся в 2014 году спад реальных доходов населения (вплоть до 2013 года они неуклонно росли, даже в ходе кризиса 2008–2009 годов)[312]312
  См.: Травин Д., Гельман В., Заостровцев А. Российский путь: Идеи, интересы, институты, иллюзии. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2017. С. 195.


[Закрыть].

Легитимность российского режима, поставленная было под вопрос в ходе протестов 2011–2012 годов, обрела новые основания, теперь уже обусловленные не экономической эффективностью, а восприятием россиянами присоединения Крыма и острой международной конфронтации как внешнеполитических успехов Кремля. Благодаря пропагандистским усилиям и умелому политическому контролю Кремль смог благополучно конвертировать эти изменения в результаты голосований. На выборах 2016 года в Государственную Думу «Единая Россия» набрала 54,2 % голосов по партийным спискам и завоевала 343 мандата из 450 благодаря избранию ее кандидатов в 203 одномандатных округах из 225.

Еще более внушительным оказался триумф Кремля на президентских выборах 2018 года, когда Путин без сколько-нибудь значимого сопротивления набрал 76,7 % голосов избирателей, что в общей сложности составило более половины от всех россиян (Навальный, пытавшийся выдвинуть свою кандидатуру, не был допущен к участию в выборах). На выборах глав исполнительной власти регионов благодаря «муниципальному фильтру», отсекавшему от участия в них всех нежелательных кандидатов, почти повсеместно побеждали те, кого поддерживал Кремль, и вплоть до 2018 года о какой-либо конкуренции на них говорить не приходилось[313]313
  Кынев А. Ук. соч.


[Закрыть].

В рамках триады, на которой, по словам Пшеворского, держится авторитарное равновесие, можно констатировать, что в России ложь и страх смогли компенсировать утрату режимом способности обеспечивать экономическое процветание. Они превратились в главные инструменты российских властей по поддержанию политического статус-кво. Важнейшую роль в этом сыграла репрессивная политика Кремля, развернутая в 2010-е годы и продолжающаяся в 2020-е.

Политика страха: Репрессии как инструмент господства

Поздним вечером 27 февраля 2015 года вблизи Кремля был убит один из лидеров российской политической оппозиции Борис Немцов. Убийство произошло за два дня до запланированных оппозицией шествия и митинга, направленных против политики российских властей. Они были задуманы организаторами как шаг на пути нового раунда мобилизации массовых протестов, призванных стать масштабнее тех, что прокатились по России после думских выборов 2011 года. Убийство Немцова, однако, поменяло всю повестку оппозиции: шествия и митинги в Москве и в ряде других городов прошли как траурные мероприятия, которые не стали новой «точкой отсчета» мобилизации противников режима. Таким образом, объективно это преступление оказалось на руку российским властям.

Убийство Немцова, вне зависимости от того, каковы были его мотивы и заказчики, стало логическим продолжением поворота к репрессивной политике, которую российские власти проводили по отношению к своим публичным оппонентам после возвращения Владимира Путина на пост главы государства в 2012 году. Репрессивный поворот имел целью пресечь распространение протестной активности, столь заметно и неожиданно проявившейся в стране зимой 2011–2012 годов. Вместе с ним изменились механизмы, с помощью которых Кремль боролся со своими противниками. В 2000-е годы он прибегал к кооптации и изоляции несогласных с ним политических и общественных акторов. В 2010-е на смену этой тактике пришла «политика страха» – демонстративное запугивание тех, кто выступал против режима, публичная дискредитация оппонентов Кремля, преследование оппозиционных активистов и их союзников по политическим мотивам в разных формах.

Репрессивный поворот был лишь отчасти реакцией на всплеск протестной активности. Во многом он был продиктован исчерпанием прежней стратегии Кремля, в которой преобладала покупка лояльности элит и граждан. Логика, которой руководствовались российские власти, ориентировалась и на частичное воспроизводство механизмов политического контроля в позднем СССР, но вписывалась в общие тенденции репрессивной политики в современных авторитарных режимах.

Хотя политическая история человечества по большей части была историей диктатур, в том числе прибегавших к жестоким репрессиям в отношении собственных сограждан, далеко не все современные автократы склонны опираться на массовые репрессии как средство поддержания своего господства.

Причин тому несколько. Во-первых, основные угрозы авторитарным режимам исходят не столько от протестующих масс, сколько со стороны различных сегментов элит[314]314
  Svolik M. Op. cit.


[Закрыть]. С этой точки зрения усиление репрессивного аппарата опасно для авторитарных лидеров и элит, которые сами рискуют пасть жертвой репрессий не в меньшей, а даже в большей мере, чем рядовые граждане.

Во-вторых, в обществах, достигших относительно высокого уровня социально-экономического развития, массовое политическое насилие, и в особенности массовые репрессии не воспринимаются как легитимный механизм удержания власти[315]315
  Guriev S. Treisman D. The New Authoritarianism // VOX: CEPR's Policy Portal, 2015, 21 March (http://www.voxeu.org/article/new-authoritarianism).


[Закрыть].

В-третьих, и на международной арене режимы, которые практикуют массовые репрессии, но не проводят честных выборов, сталкиваются с серьезными проблемами своей легитимации[316]316
  Gandhi J., Lust-Okar E. Elections under Authoritarianism // Annual Review of Political Science, 2009, vol. 12, P. 403–422 (https://www.researchgate.net/publication/228154360_Elections_Under_Authoritarianism), Magaloni B. The Game of Electoral Fraud.


[Закрыть]. Вот почему современным авторитарным режимам приходится все больше опираться на использование иных политических средств. Наряду с репрессиями и с адаптацией ряда демократических институтов (выборы, парламент, партии) к своим нуждам[317]317
  Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship, Cambridge: Cambridge University Press, 2008; Bueno de Mesquita B., Smith A. Op. cit.


[Закрыть], в их арсенале инструментов политического контроля все более значимую роль играет изощренное использование механизмов пропаганды[318]318
  См.: Gereshewski J. The Three Pillars of Stability: Legitimation, Repression, and Co-Optation in Authoritarian Regimes // Democratization, 2013, vol. 20, № 1. P. 13–38 (https://www.econstor.eu/bitstream/10419/200982/1/f-17712-full-text-Gerschewski-Pillars-v2.pdf).


[Закрыть].

По мере того, как «классические» («гегемонные») авторитарные режимы в современном мире все в большей мере вытесняются электоральными, снижаются масштаб и интенсивность подавления режимами своих сограждан. Феномены массовых репрессий, как ГУЛАГ или геноцид времен «красных кхмеров», уходят в прошлое, уступая место куда менее кровавым средствам удержания власти. Это не значит, что авторитарные режимы отказываются от преследования своих противников: «кнут» (подавление оппонентов) остается важнейшим инструментом в их арсенале наряду с «пряниками» в виде подкупа и кооптации.

При этом стратегия использования авторитарными режимами репрессий кардинально меняется. Политические репрессии все чаще имеют не массовый характер, а селективный. Они редко направлены против граждан в целом или отдельных социальных (этнических, религиозных и т. д.) групп. Скорее, они применяются против отдельных лиц и организаций, выступающих и/или способных выступить против режима. Такие репрессии носят явный и иногда даже демонстративный характер (аресты и заключение по политическим мотивам, ссылка, высылка из страны, пытки, исчезновение людей, политические убийства), но могут быть и неявными (слежка, перлюстрация корреспонденции, использование провокаторов, публичная дискредитация и изоляция)[319]319
  См., в частности: Davenport С. State Repression and Political Order // Annual Review of Political Science, 2007, vol.10. P. 1–23 (https://www.annualreviews.org/doi/abs/10.1146/annurev.polisci.10.101405.143216); Earl J. Political Repressions: Iron First, Velvet Gloves, and Diffuse Control // Annual Review of Sociology, 2011, vol. 37. P. 261–284 (https://www.semanticscholar.org/paper/Political-Repression%3A-Iron-Fists%2C–Velvet-Gloves%2C-Earl/f558b71e29b0d2de3d11006bd38f938ecd35afa4).


[Закрыть].

Селективные репрессии выполняют не только и не столько карательные функции прямого возмездия в отношении врагов режима (хотя в ряде случаев присутствуют и эти мотивы), сколько сигнальные – предотвращение рисков распространения враждебной активности за пределы узкого круга непосредственных противников. Они демонстрируют элитам и рядовым гражданам, что их нежелательное, с точки зрения авторитарного режима, публичное поведение чревато большими потерями. Данная репрессивная политика может оказаться не менее эффективной с точки зрения выживания авторитаризма, но ее успех требует существенных усилий по чередованию кнута и пряника и по умелому и дозированному использованию инструментов политического контроля.

Сергей Гуриев и Дэниел Трейсман отмечают, что у современных авторитарных режимов уровень репрессий тесно связан с характеристиками экономического роста[320]320
  Guriev S., Treisman D. The New Authoritarianism.


[Закрыть]. Устойчиво высокие темпы роста способствуют тому, что режимы прибегают к кооптации оппонентов и к покупке лояльности масс: граждане могут проявлять недовольство по тем или иным конкретным поводам, но редко выступают против авторитарных режимов и их лидеров. Но если темпы роста резко снижаются, режимам приходится сменить пряник на кнут и использовать против своих оппонентов мощь пропаганды (ложь) вкупе с селективными репрессиями (страх). Репрессивный поворот, таким образом, во многом служит проекцией тех объективно складывающихся условий и ограничений, с которыми сталкиваются авторитарные режимы[321]321
  Специалисты отмечают также и роль других структурных факторов в репрессивной политике авторитарных режимов, в частности, относительно высокий уровень социально-экономического неравенства. См: Svolik M. Op. cit.


[Закрыть].

На другой аспект выбора стратегий репрессивной политики обращал внимание Кристиан Давенпорт, исследовавший реакцию демократических и авторитарных режимов на угрозы подрыва политического порядка со стороны их противников. Важную роль в этом выборе играет восприятие режимами значимости этих угроз, в свою очередь вызванное не общим уровнем протестов против режимов, а их внезапными всплесками. Более того, восприятие угроз усиливается, если угрозы проистекают из нескольких разных источников, а стратегии противников режима более разнообразны и включают в себя широкий репертуар средств борьбы (как мирных, так и особенно насильственных).

Чем более опасными кажутся угрозы, тем больше шансов на то, что на экзистенциальный вопрос «бить или не бить» (своих противников) режимы дадут утвердительный ответ. Главное, что определяет выбор стратегии со стороны режимов – предшествующий опыт применения ими репрессий. Если в прошлом репрессии помогли авторитарным режимам успешно справиться с угрозами выживанию, то шансы их применения снова резко возрастают, равно как масштабы и интенсивность репрессий[322]322
  См. сравнительный анализ: Davenport C. Multi-Dimensional Threat Perception and State Repressions: An Inquiry into Why States Apply Negative Sanctions // American Journal of Political Science, 1993, vol. 38, № 3. P. 683–713 (https://www.semanticscholar.org/paper/Multi-Dimensional-Threat-Perception-and-State-An-Davenport/802bae3f42fd715085edfb8e177eb0ac2afaddce).


[Закрыть]. Иными словами, одни репрессии зачастую порождают другие по принципу «порочного круга»: однажды пойдя по этому пути, авторитарные режимы готовы прибегать к репрессиям даже тогда, когда риски для их выживания не столь велики[323]323
  Гуриев С., Цывинский О. От репрессий к репрессиям // Ведомости, 2012, 31 июля (http://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2012/07/31/ot_repressij_k_repressiyam).


[Закрыть].

Сочетание этих факторов и характеристик позволяет реконструировать в общих чертах логику репрессивного поворота в России в 2010-е годы. В 2000-е годы российский режим отличался низкой репрессивностью по двум основным причинам. Во-первых, вызванное экономическим ростом увеличение доходов само по себе способствовало повышению лояльности граждан[324]324
  Treisman D., Presidential Popularity in a Hybrid Regime; Rose R., Mishler W., Munro N., Op. cit.


[Закрыть], а имевшиеся в распоряжении властей финансовые ресурсы помогали справляться с отдельными проявлениями недовольства масс (как в случае протестов против «монетизации льгот») и обеспечивать кооптацию части истеблишмента. Во-вторых, масштаб политических протестов в этот период был невысок, и ощутимой угрозы режиму они не представляли[325]325
  Robertson G. Protesting Putinism; Lankina T. The Dynamics of Regional and National Contentious Politics in Russia: Evidence from a New Dataset // Problems of Post-Communism, 2015, vol. 62, № 1. P. 26–44.


[Закрыть]. Поэтому репрессии носили по преимуществу локальный и таргетированный характер.

Главными способами борьбы с враждебными представителями истеблишмента служили их дискредитация и изоляция – независимые СМИ, общественные организации и активисты были загнаны в «гетто», не имея возможностей нанести Кремлю серьезный ущерб. Однако ситуация изменилась в ходе волны протестов 2011–2012 годов: хотя масштаб мобилизации противников Кремля сам по себе не создал серьезных вызовов режиму, ее демонстративный эффект превзошел любые ожидания[326]326
  Gel'man V. Cracks in the Wall: Challenges to Electoral Authoritarianism in Russia // Problems of Post-Communism, 2013, vol. 60, № 2. P. 3–10; Greene S. Moscow in Movement: Power and Opposition in Putin's Russia. Stanford: Stanford University Press, 2014.


[Закрыть]. Неудивительно, что «закручивание гаек», анонсированное Путиным после президентских выборов 2012 года, отчасти стало реакцией властей на восприятие ими новых угроз и вызовов (включая состав и репертуар протестов).

Кроме этой реакции, вклад в «закручивание гаек» в России в немалой мере внесли экономические тенденции. Средств для покупки лояльности граждан у режима оказывалось недостаточно, и «политика страха» вкупе с усилением агрессивности государственной пропаганды стала важнейшим средством поддержания авторитарного равновесия.

События 2014 года – свержение режима Януковича в Украине после масштабных и длительных массовых протестов, аннексия Крыма, война в Донбассе, беспросветная конфронтация России с Западом и последующее усугубление проблем в экономике повлекли за собой усугубление репрессивной политики в России. Она приобрела гораздо более систематическое и всеобъемлющее институциональное оформление, а круг ее «мишеней» и методов, используемых для борьбы с врагами режима, существенно расширился. В результате репрессивность российского режима после 2012 года существенно возросла, хотя по мировым меркам автократий она по-прежнему остается низкой и по сей день, в 2020-е годы.