Текст книги "Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия"

Страх и ненависть в России: «Порочный круг» репрессий?

Репрессивная политика государства в позднем СССР заслуживает внимания с нескольких точек зрения. Прежде всего, нормативный идеал «хорошего Советского Союза», сложившийся в сознании немалой части поколения, социализировавшегося в период «долгих семидесятых» (1968–1985) и имеющий тенденцию укореняться по мере вхождения этих людей в возраст поздней зрелости[327]327
  Подробнее см. главу 6.


[Закрыть], затрагивает и механизмы государственного контроля, обеспечивавшие авторитарное равновесие. Все три опоры советского авторитаризма – ложь, страх и экономическое развитие (об экономическом процветании в СССР говорить не приходилось) – справлялись с обеспечением этих задач, хотя их эффективность снижалась со временем, пока они не рухнули к концу советской эпохи.

Ложь официальной коммунистической пропаганды на фоне усугублявшихся проблем советской экономики вынуждала режим в период «долгих семидесятых» все в большей мере использовать политику страха. Но вместе с тем советское государство смогло справиться с вызовами, которые создавало для него недовольство режимом со стороны сограждан – по крайней мере, в краткосрочной перспективе, – не прибегая к массовым репрессиям и не сталкиваясь при этом с открытым сопротивлением с их стороны. Руководителям позднего СССР удалось создать вполне действенные стимулы для того, чтобы политизированная часть советских граждан, недовольных режимом, предпочитала открытому «протесту» (voice) пассивный «уход» (exit) в разных формах (от пьянства и дауншифтинга до стремления к отъезду из страны), в то время как далекое от политики большинство, по крайней мере, внешне сохраняло лояльность (loyalty), тем самым поддерживая политический статус-кво[328]328
  См. типологию реакций на кризисы: Hirschman A.O., Exit, Voice, and Loyalty: Response to Decline in Firms, Organizations, and States, Cambridge, MA: Harvard University Press, 1970.


[Закрыть].

Когда после смерти Сталина советский режим вынужден был отказаться от использования массовых репрессий, государство столкнулось не только с подъемом диссидентского движения, но и с появлением массовых беспорядков, которые спонтанно вспыхивали в разных частях страны и по разным поводам[329]329
  Козлов В., Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.). – М.: РОССПЭН, 2009.


[Закрыть]. Применение силы для их подавления (самый известный пример – Новочеркасский бунт 1962 года – был лишь верхушкой айсберга) было чревато немалыми рисками для политического руководства[330]330
  О дилеммах советского руководства в связи с рисками протестов и ограничениями при покупке лояльности см.: Гайдар Е. Гибель империи. – Глава 4.


[Закрыть]. Поэтому советская репрессивная политика была серьезно реформирована и приобрела черты модели, которую рано ушедший из жизни белорусский политолог Виталий Силицкий охарактеризовал как «превентивный авторитаризм»[331]331
  Silitski V. Contagion Deterred: Preemptive Authoritarianism in the Former Soviet Union (the Case of Belarus) // Stanford University, Freeman Spogli Institute for International Studies, CDDRL Working Papers, 2006, № 66 (https://fsi-live.s3.us-west-1.amazonaws.com/s3fs-public/Silitski_No_66.pdf).


[Закрыть].

В основе этой модели лежало использование не только и не столько «активных мероприятий» по подавлению открытых врагов режима, сколько приоритет «профилактической работы», призванной не допустить распространения протестных проявлений в обществе. Репрессивная политика делала упор на мониторинг нелояльности среди граждан страны и на запугивание тех, кто проявлял ее публично в тех или иных формах. Арсенал средств, находившихся в распоряжении репрессивных органов, включал не только «кнут» карьерных ограничений и угроз уголовных преследований, но и «пряник» возможностей, которые открывали кооптация (шансы продвижения по службе) и подкуп (получение тех или иных материальных благ) в обмен на лояльность режиму.

На индивидуальном уровне риски наказаний за открытое неповиновение режиму в позднем СССР воспринимались как весьма высокие. Поэтому неудивительно, что даже те советские граждане, которые были нелояльны по отношению к властям, предпочитали отказ от публичных столкновений с ними. Хотя спрос на альтернативную информацию о положении дел в стране и в мире был немалым (о чем свидетельствовала большая аудитория вещавших на СССР зарубежных радиостанций)[332]332
  Paddington A. Broadcasting Freedom: the Cold War Triumph of Radio Free Europe and Radio Liberty, Lexington. KY: University Press of Kentucky, 2003.


[Закрыть], свободное обсуждение общественных проблем было ограничено «кухонными разговорами», но не выходило за их пределы. В отношении наиболее шумных и/или опасных противников советская репрессивная политика использовала широкий набор средств подавления – от фактических запретов на профессии и на доступ к публичной деятельности до использования карательной психиатрии и принудительной эмиграции.

Хотя число политических заключенных в СССР было относительно невелико, «точечные» репрессии против инакомыслящих подавали советским гражданам вполне ясный сигнал: несанкционированный общественный и политический активизм повлечет для них весьма высокие издержки. В этих условиях довольно узкий круг диссидентов имел мало шансов расширить свои ряды, несмотря на высокий потенциал недовольства в обществе и в кругах, близких к элитам. Даже снижение позитивных стимулов к лояльности советскому строю (вызванные, в частности, уменьшением возможностей для восходящей мобильности элитных групп) в этих условиях само по себе не могло усилить активизм, направленный против режима.

Последствия позднесоветской репрессивной политики для противников режима оказались разрушительными. Движение протеста в позднем СССР было организационно слабым, а к началу перестройки и вовсе оказалось почти сведено на нет[333]333
  Подробный обзор см.: Алексеева Л. История инакомыслия в СССР: Новейший период. – М.: Московская Хельсинкская группа, 2012 (https://mhg.ru/sites/default/files/files/histinak.pdf).


[Закрыть]. Но главное – оно не имело ни ресурсов, ни возможностей предложить продуманные и реалистические альтернативы существовавшему в стране строю. Впоследствии, в период перестройки, этот дефицит идей проявился в полной мере[334]334
  Гельман В., Травин Д. Ук. соч.


[Закрыть]. Скрытое недовольство советской системой проявлялось в иных формах, нежели организованный протест, и в целом не создавало вызовов режиму до тех пор, пока не произошла смена лидеров и не начались новые попытки преобразований.

Именно они спровоцировали появление новой волны общественных и политических движений, которые были не слишком связаны с диссидентами эпохи «долгих семидесятых» (хотя ряд значимых фигур, таких как Андрей Сахаров или Сергей Ковалев, выступали в качестве символов демократического движения, они не были на первых ролях). Позднесоветская репрессивная политика позволила коммунистическому режиму отсрочить риски распространения протестов, обеспечив целому поколению советских лидеров относительно комфортное пребывание у власти и переложив накапливавшиеся проблемы на плечи их преемников.

Если поздний Советский Союз представлял собой идейный ориентир в глазах нынешних лидеров страны, то практическим (пусть и не вполне осознанным) образцом для подражания вплоть до 2020 года выступал опыт постсоветской Беларуси. Репрессивная политика режима Лукашенко достигла целей удержания власти и позволила минимизировать риски нелояльности со стороны элит и массовых проявлений недовольства[335]335
  Silitski V. Op. cit.; Wilson A. Belarus: the Last Dictatorship in Europe. New Haven: Yale University Press, 2011.


[Закрыть]. В отличие от России, которая после распада СССР пережила фрагментацию силовых структур, в Беларуси организационная и кадровая преемственность аппарата подавления оказалась высокой, в то время как его ресурсное обеспечение после прихода к власти Лукашенко резко укрепилось.

После разгрома очагов сопротивления в правящих группах режим Лукашенко провел «зачистку» элит: в конце 1990-х годов несколько статусных белорусских оппозиционеров бесследно исчезли, в то время как массовые злоупотребления в ходе избирательных кампаний не встречали значимого сопротивления[336]336
  Levitsky S., Way L. Op. cit. P. 201–207.


[Закрыть]. Немногочисленные общественные активисты подвергались атакам по нескольким направлениям: из Беларуси были выдавлены поддерживавшие их зарубежные фонды и неправительственные организации, жесткий прессинг государства по отношению к бизнесу не оставлял места для несанкционированного финансирования оппозиции с его стороны; рестриктивное законодательство об НКО подталкивало ряд гражданских объединений к самоликвидации, а привечавший активистов Европейский гуманитарный университет вынужден был перебраться в Вильнюс.

Превентивные шаги против критиков режима включали широкий круг мер, начиная от запрета на анонимный доступ к интернету и заканчивая угрозой увольнений за политическую нелояльность. Неудивительно, что постэлекторальные протесты в 2006 году оказались не слишком многочисленными, а в декабре 2010 года они вылились в провокацию, когда неизвестные лица во главе шествия противников режима ворвались в здание Дома правительства. Результатом стали массовые аресты, дальнейшее ужесточение репрессий и еще большая, чем прежде, дискредитация оппозиции[337]337
  Potocki R. Belarus: A Tale of Two Elections // Journal of Democracy, 2011, vol. 23, № 3. P. 49–63.


[Закрыть]. И хотя режим Лукашенко не мог создать значимых позитивных стимулов к лояльности, их дефицит отчасти компенсировался многочисленными стимулами к «уходу» в форме отъезда из страны.

Многие несогласные с политикой властей граждане Беларуси (равно как и движимые карьерными стимулами амбициозные профессионалы) делали выбор в пользу жизни и работы в Европе или в России, тем самым снижая шансы противников режима внутри страны на подрыв политического статус-кво. В силу этих причин шумная, но не пользовавшаяся влиянием внутри страны белорусская оппозиция оказывалась подвержена многочисленным раздорам и со временем утрачивала шансы стать сколь-нибудь серьезной политической силой. В отсутствие значимых альтернатив возможности режима Лукашенко сохранять власть казались неоспоримыми.

Лишь в 2020 году режим допустил фундаментальный просчет, позволив участвовать в президентских выборах жене популярного оппозиционного блогера Сергея Тихановского Светлане, которая, по всей вероятности, выиграла эти выборы у Лукашенко. После этого официальные итоги выборов были сфальсифицированы, Светлана Тихановская вынуждена была покинуть страну, а массовые протесты были крайне жестко подавлены с масштабным применением силы.

Об этих уроках Беларуси мы немного поговорим в главе 6, но стоит иметь в виду, что опыт режима Лукашенко по превентивному подавлению протестов с помощью селективных репрессий вплоть до 2020 года был вполне успешен и востребован в Кремле, в особенности после волны протестов 2011–2012 годов. Не только конкретные меры во многом повторяли белорусский опыт, но и стратегия российской репрессивной политики оказалась сходной, принося Кремлю определенный, хотя и частичный успех.

Поворотным пунктом «политики страха» в России стало 6 мая 2012 года, когда в ходе протестной акции оппозиции на Болотной площади в Москве произошли столкновения с полицией, подавшие сигнал к усилению репрессивной политики сразу по нескольким направлениям[338]338
  См.: Доклад Комиссии «Круглого стола 12 декабря» по Общественному расследованию событий 6 мая 2012 года на Болотной площади, 2013, 22 апреля (http://rt12dec.ru/bolotnoe-delo/doklad-komissii-kruglogo-stola-12-dekabrya-po-obshhestvennomu-rassledovaniyu-sobytij-6-maya-2012-goda-na-bolotnoj-ploshhadi-22-04-2013/).


[Закрыть]. Непосредственным исходом этих столкновений стали аресты и последующие судебные процессы над несколькими десятками участниками протестов. Не все из них были записными активистами – напротив, под наказание попали во многом случайные жертвы. Тем самым власти продемонстрировали сторонникам оппозиции и участникам массовых акций, что нежелательное политическое участие чревато для них большими рисками.

Вскоре масштаб протестных акций в Москве существенно снизился (хотя к тому времени они и без того шли на спад), а некоторые активисты покинули страну, опасаясь преследований. Но важнее оказалось другое: обвинения в адрес активистов в нападении на полицейских и в организации массовых беспорядков способствовали легитимации «закручивания гаек». Последующее принятие ряда репрессивных законов было направлено не только на ужесточение наказаний и увеличение и без того немалых полномочий правоохранительных органов. Его основной целью было расширить меню реальных и ожидаемых санкций за нарушение писаных и неписаных «правил игры», а также возможностей их произвольного применения в отношении максимально широкого круга лиц и организаций[339]339
  Taylor B. Putin's Crackdown: Sources, Instruments, and Challenges // PONARS Policy Memos, 2013, № 277 (https://www.ponarseurasia.org/putin-s-crackdown-sources-instruments-and-challenges/).


[Закрыть].

Законодательные и политические шаги, предпринятые Кремлем после 2012 года, были призваны затруднить распространение нежелательной для властей информации, пресечь финансирование оппозиционной деятельности и как можно сильнее ограничить независимую и автономную от властей общественную деятельность гражданского характера (не говоря уже о политически окрашенной). Среди этих шагов стоит отметить следующие:

● поправки к закону «О некоммерческих организациях» (НКО) и другим законам, получившие известность как «закон об иностранных агентах». Они предписывали НКО, получавшим финансирование из-за рубежа, регистрироваться в качестве «выполняющих функции иностранного агента» в случае осуществления ими «политической деятельности». Преднамеренная размытость формулировок открывала возможности для их произвольного применения по отношению практически к любым организованным формам гражданского и социального активизма. Вместе с тем статус «иностранного агента» не только предполагал публичную дискредитацию НКО, но и ужесточал требования к их финансовой и юридической отчетности, резко увеличивая их издержки. Вслед за принятием закона прокремлевские медиа усилили кампанию против нелояльных НКО. Критика режима со стороны НКО и ранее подвергалась публичным нападкам со стороны властей, еще во время «цветных революций» 2003–2005 годов, но отныне НКО воспринимались в Кремле уже не как маргиналы, «шакалящие у посольств» в надежде на подачки Запада, а как значимая угроза, инструмент возможного свержения режима[340]340
  См., в частности: Dauce F. The Duality of Coercion in Russia: Cracking Down on «Foreign Agents» // Demokratizatsiya: the Journal of Post-Soviet Democratization, 2015, vol. 23, № 1. P. 55–75; Flikke G. Resurgent Authoritarianism: The Case of Russia's New NGO Legislation // Post-Soviet Affairs, 2016, vol. 32, № 2. P. 103–131.


[Закрыть];

● новые нормы регулирования интернета, позволявшие чиновникам в одностороннем порядке блокировать доступ к сайтам и социальным сетям за реальные и/или выдуманные нарушения законодательства во внесудебном порядке (в частности, эта норма позволила в марте 2014 года заблокировать доступ к ряду сайтов, критиковавших аннексию Крыма Россией; продвинутые пользователи нашли способы обойти блокировки, но посещаемость сайтов резко упала)[341]341
  Kramer M. The Clampdown of Internet Activities in Russia and the Implications for Western Policy // PONARS Policy Memos, 2014, № 350 (https://www.ponarseurasia.org/the-clampdown-on-internet-activities-in-russia-and-the-implications-for-western-policy/).


[Закрыть]; в этом ряду стоит отметить ограничение иностранного участия в российских СМИ и ужесточение регулирования рекламного рынка, введенное летом 2013 года;

● поправки к Уголовному кодексу, восстанавливавшие уголовную ответственность за клевету в СМИ (декриминализация, проведенная в период президентства Медведева, оказалась кратковременной), что стимулировало редакторов и журналистов к самоцензуре;

● изменения правил регулирования переводов денежных средств под предлогом борьбы с терроризмом, ограничивавшие размер и количество анонимных пожертвований, размер пожертвований со стороны физических лиц;

● ужесточение санкций за нарушения правил проведения митингов и иных публичных мероприятий;

● расширение норм по борьбе с «экстремизмом», усиливавшее санкции за их нарушение, увеличивавшее полномочия правоохранительных органов в данной сфере, и вводившее ответственность за «призывы к сепаратизму» и «оскорбление религиозных чувств» на фоне преднамеренной размытости состава правонарушений и использования «культурных войн» как средства сплочения различных групп общества вокруг режима[342]342
  Smyth R., Soboleva I. Looking beyond the Economy: Pussy Riot and the Kremlin's Voting Coalition // Post-Soviet Affairs, 2014, vol. 30, № 4. P. 257–275 (https://reginasmythnet.files.wordpress.com/2017/08/looking-beyond-the-economy.pdf).


[Закрыть].

Подобная комбинация ужесточения регулирования и селективного правоприменения способствовала систематической и последовательной «политике страха», мишенями которой становились все новые группы и индивиды. Если раньше в качестве противников режима рассматривались журналисты, блогеры и гражданские активисты – реальные и/или потенциальные оппозиционеры, то дальнейшее расширение мишеней репрессий захватывало и вполне лояльные властям организации. В целом, Кремль не только не препятствовал, но и отчасти способствовал отъезду за рубеж своих оппонентов, не без оснований полагая, что за границей они едва ли будут способны нанести большой вред режиму.

Несмотря на значительные усилия Кремля, к началу 2014 года «политика страха» принесла лишь частичные эффекты – она подавляла симптомы кризисных явлений, проявившихся в ходе протестов 2011–2012 годов, но не могла преодолеть их причины. В связи с этим резко усилились атаки на противников режима, шельмуемых в качестве «пятой колонны» Запада, призванной готовить свержение российского режима. Трудно сказать, в какой мере Кремль искренне рассматривал смены режимов в Украине и других странах как результат подрывных действий Запада и его наймитов. Но этот аргумент на фоне пропагандистской кампании властей (ее масштаб и интенсивность напоминали кампании сталинских времен) позволял им, почти не встречая значимого сопротивления, легитимировать ужесточение репрессивной политики.

Усилия Кремля сопровождались дальнейшим «закручиванием гаек» в плане ужесточения регулирования и более систематического применения репрессивных норм. Расширение масштаба санкций наиболее наглядно было продемонстрировано по отношению к НКО. Принятая в 2014 году вторая порция законодательных поправок позволяла органам юстиции самостоятельно, без решений суда присваивать НКО статус «иностранного агента». Вскоре численность таких НКО резко возросла, некоторые из них оказались вынуждены свернуть свою деятельность в качестве юридических лиц (наибольший резонанс получило признание «иностранным агентом» фонда Дмитрия Зимина «Династия», спонсора научной и просветительской деятельности).

В 2015 году был принят новый закон о «нежелательных» иностранных некоммерческих организациях, вводивший уголовное преследование за сотрудничество с ними российских физических и юридических лиц (ведение реестра таковых организаций было возложено на чиновников)[343]343
  Рыжков В. Закон о «нежелательных организациях» ухудшает перспективы России // Эхо Москвы, 2015, 4 июня (http://echo.msk.ru/blog/rizhkov/1560878-echo/).


[Закрыть]. Продолжением этих мер репрессивной политики стали многочисленные поддержанные Кремлем инициативы со стороны депутатов, чиновников и лояльных режиму активистов, направленные на еще более жесткое «закручивание» гаек, которые иной раз заходили дальше и действовали грубее, чем в этом нуждались власти. Неудивительно, что по мере нарастания политической напряженности в 2019–2020 годах власти ввели новые рестриктивные меры. Теперь они коснулись уже не только НКО, но и отдельных граждан и СМИ.

Другим направлением репрессивной политики Кремля стало более жесткое и систематическое персональное давление на оппозиционных лидеров и активистов, и на заметные публичные фигуры. Навальный неоднократно подвергался арестам и, будучи приговорен к условному сроку по сфабрикованному уголовному делу, не мог принимать участие в выборах. Его брат был приговорен по другому (тоже сфабрикованному) уголовному делу к 3,5 годам лишения свободы, фактически оказавшись заложником в руках властей. Ближайший соратник Навального и главный организатор его фандрайзинговой кампании Владимир Ашурков был обвинен в финансовых злоупотреблениях и был вынужден покинуть страну.

В отношении противников режима применялись не только дискредитация через СМИ и репрессии со стороны правоохранительных органов. В качестве инструментов подавления оппозиции использовалось и прямое политическое насилие – оппозиционные фигуры могли подвергнуться избиениям со стороны неустановленных лиц. Так произошло с псковским региональным депутатом от «Яблока» Львом Шлосбергом, который предал публичной огласке сведения о потерях российских войск в ходе боевых действий на Юго-Востоке Украины (позднее эти данные были официально засекречены президентским указом). Координатор движения «Открытая Россия» Владимир Кара-Мурза – младший, принимавший активное участие в ряде направленных против Кремля кампаний, включая лоббирование за рубежом санкций в отношении связанных с Кремлем лиц, дважды подвергся отравлениям и с большим трудом смог восстановить здоровье. Позднее, в 2020 году, отравлению со схожими симптомами подвергся и Алексей Навальный.

В свете этих тенденций убийство Немцова (независимо от того, кто выступал исполнителями и заказчиками этого преступления) выглядело как доведение «политики страха» до своего логического завершения. Однако на фоне усугубления дефицита ресурсов для кооптации Кремль вынужден все чаще браться за «кнут» даже вопреки своей воле, не имея возможностей для масштабной раздачи «пряников»[344]344
  Guriev S., Treisman D. The New Authoritarianism.


[Закрыть]. Поэтому репрессивная политика в России усиливалась, охватывая все новые «мишени» и сферы деятельности.

Конкретные проявления «политики страха» и переход к открытому политическому насилию со стороны властей (и их опоре на силовые методы подавления противников) во многом определяются даже не непосредственными угрозами для режима, а ожиданиями и оценками вероятности этих угроз на фоне нарастающих информационных проблем. У страхов, порожденных фобиями новых «майданов», глаза часто оказываются (неоправданно) велики, в то время как реальные угрозы и вызовы режиму могут недооцениваться и/или не восприниматься всерьез. Такое – ретроспективное – восприятие рисков и угроз типично для многих авторитарных режимов (не только российского)[345]345
  Svolik M. Op. cit. Об эффектах восприятия угроз в ходе падения коммунистических режимов см.; Kuran T. Now Out of Never: The Element of Surprise in the East European Revolutions of 1989 // World Politics, 1991, vol. 44, № 1. P. 7–48 (https://moodle.swarthmore.edu/mod/resource/view.php?id=66682).


[Закрыть], увеличивая шансы на вхождение страны в «порочный круг» репрессий, порождающих новые репрессии[346]346
  Davenport C. Multi-Dimensional Threat Perception and State Repressions.


[Закрыть].

«Зацементировать» Россию

2020 год во всем мире стал «идеальным штормом» – пандемия COVID-19 нанесла ущерб жизням и здоровью миллионов людей и стала тяжелым ударом по экономике большинства стран. Россия отнюдь не стала исключением, и потери, которые она понесла, оказались весьма тяжелыми. Опираясь на данные об избыточной смертности россиян в ходе пандемии, можно утверждать, что Россия справилась с ней существенно хуже, чем большинство развитых стран[347]347
  Подсчеты А. Захарова (НИУ ВШЭ) (https://www.facebook.com/alexei.zakharov.1/posts/3663318147058819). Сравнительные данные показывают, что по уровню избыточной смертности в 2020 году Россия оказалась лидером среди развитых стран. См.: Troianovski A. 'You Can't Trust Anyone': Russia's Secret Covid Toll is an Open Secret // The New York Times, 2021, 10 April (https://www.nytimes.com/2021/04/10/world/europe/covid-russia-death.html).


[Закрыть]. Так, по данным демографа Алексея Ракши, с марта 2020 по март 2021 года избыточная смертность в России составила от 340 тысяч до 430 тысяч человек, что соответствует численности населения крупного российского города[348]348
  См. интервью: Казаков И. «Все полностью запутано»: Экс-советник Росстата о том, как пропаганда подорвала вакцинацию и что заставит людей прививаться // Fontanka.ru, 2021, 11 марта (https://www.fontanka.ru/2021/03/11/69806615).


[Закрыть]. Но главным приоритетом российских властей в 2020 году оказалась отнюдь не борьба с пандемией, а борьба за собственное политическое будущее. Кремль был движим прежде всего стремлением обеспечить себе как можно более длительное, как можно более безраздельное и безболезненное пребывание у власти, и в 2020 году постарался приложить максимум усилий для достижения этих целей.

После нового избрания Путина президентом России в 2018 году на четвертый срок перед ним встала та же дилемма, что и в 2007 году. Этот президентский срок был для Путина вторым подряд (если отсчитывать от возвращения на президентский пост в 2012 году) и, по исправленной в 2008 году Конституции 1993 года, его полномочия истекали к 2024 году. Сохранение власти требовало новых неординарных усилий.

Выбор вариантов вновь, как и в 2007 году, был невелик. Путин мог повторить прежний трюк и предложить на пост президента лояльного преемника, готового, подобно Медведеву в 2008–2012 году, временно занимать место главы государства. Он мог также пойти на создание новой наднациональной государственной структуры на базе провозглашенного еще в 1999 году Союзного государства России и Беларуси, обеспечив свое пребывание на посту главы этого государства и передав ему основные рычаги управления. Наконец, он мог пойти на пересмотр принятой в 1993 году Конституции, избавив себя от предусмотренных ею ограничений. Опыт ряда авторитарных президентов, продлевавших свое пребывание у власти[349]349
  Сравнительный анализ по различным регионам мира см.: Baturo A., Elgie R. (eds.) The Politics of Presidential Term Limits. Oxford: Oxford University Press, 2019.


[Закрыть], говорил о том, что каждый из этих вариантов содержал в себе как возможности, так и риски. Но в конечном итоге выбор был сделан в пользу пересмотра Конституции.

Вариант с лояльным преемником был для Путина еще более рискованным, чем в 2007 году, с учетом того, что срок президентских полномочий был продлен до шести лет. Ожидания беспроблемного возврата Путина на президентский пост в 2030 году могли оказаться явно неоправданными. Хотя сходный шаг в 2019 году предпринял находившийся почти 30 лет у власти в Казахстане президент Нурсултан Назарбаев (его сменил преемник Касым-Жомарт Токаев, а сам Назарбаев сохранил посты главы Совета Безопасности и лидера правящей партии «Нур Отан»), повторить этот маневр Путину было бы затруднительно. Бесспорных кандидатов в преемники для него явно не просматривалось, да и однажды сыгравший эту роль Медведев уже не выглядел оптимальной фигурой.

Во-первых, Медведев не лучшим образом зарекомендовал себя на посту главы правительства, который занимал с 2012 года (экономика росла вяло, и многие решения кабинета министров оставались невыполненными), и в целом не воспринимался в качестве эффективного руководителя. Во-вторых, репутация Медведева оказалась сильно подорвана в результате антикоррупционного расследования, которое организовал Навальный – снятый им фильм «Он вам не Димон», содержавший скандальные разоблачения премьер-министра, посмотрели десятки миллионов человек[350]350
  Навальный А. Он вам не Димон // Navalny.com, 2017, 2 марта (https://www.youtube.com/watch?v=qrwlk7_GF9g).


[Закрыть].

Но другие кандидаты на роль преемника казались еще более сомнительными. Возможное перемещение Путина на должность главы Союзного государства, хотя и выглядело для Кремля привлекательным, требовало согласия со стороны президента Беларуси Александра Лукашенко, не имевшего никаких стимулов к тому, чтобы таскать каштаны из огня для Путина, не получая выгод от участия в этом предприятии. В течение 2019 года Путин и Лукашенко неоднократно вели конфиденциальные переговоры в разных форматах, но, по всей вероятности, так и не смогли достичь договоренностей, а без них вариант с Союзным государством был заведомо нереализуем. Так или иначе, Путин вскоре запустил новый раунд политических и институциональных изменений, призванных укрепить его власть.

15 января 2020 года, выступая с ежегодным президентским посланием, Путин анонсировал внесение в Конституцию России серии поправок, направленных на изменение системы власти в стране, которые должны были вступить в силу после одобрения на общероссийском голосовании. Трудно сказать, была ли конституционная реформа вызвана неуверенностью Путина в лояльности элит или, напротив, его уверенностью в прочности своих позиций. Но Кремль заботился о том, чтобы сохранение Путина у власти было обставлено внешне легитимно и не подвергалось сомнению. Голосование россиян по поправкам в Конституцию, представлявшее собой один из вариантов плебисцита, как нельзя лучше соответствовало этой цели[351]351
  Громов А. «Они морально устарели»: Григорий Юдин о плебисцитарном режиме и его идеологах // Republic.ru, 2020, 12 февраля (https://republic.ru/posts/95891).


[Закрыть]. Однако на первых порах, похоже, для Кремля оставалось неясным, какие именно механизмы будут использованы для достижения этой цели.

Первоначально в предложенном проекте поправок предполагалось оставить возможности для того, чтобы назначить преемника Путина и наделить значимыми полномочиями новый коллегиальный орган – Госсовет. Возможно, эта сложная и довольно рискованная конструкция уже тогда служила не более чем прикрытием, но не исключено, что от нее было решено отказаться в пользу более простой схемы позднее. 10 марта 2020 года в ходе обсуждения в Государственной Думе депутат от «Единой России», 83-летняя Валентина Терешкова (первая женщина-космонавт, совершившая свой полет в 1963 году) предложила внести в проект текста Конституции поправку об «обнулении» прежних сроков полномочий действующего главы государства.

Путин получал право снова баллотироваться на пост президента еще на два шестилетних срока, оставаясь у власти вплоть до 2036 года. Неудивительно, что поправка была с энтузиазмом принята, после чего все поправки в Конституцию были вынесены на общероссийское голосование. Голосование по этим поправкам было для Кремля наиболее значимой целью, тогда как коронавирус изначально воспринимался лишь как досадная помеха для ее достижения. Если бы не пандемия, эта цель, скорее всего, была бы достигнута без особых проблем. И лишь масштабное распространение COVID-19 вынудило Кремль отложить первоначальные планы голосования. В итоге пандемия не помешала Кремлю изменить Конституцию. Скорее поправки в Конституцию помешали ему адекватно отреагировать на распространение заболевания.

Могло ли российское государство лучше справиться с пандемией, не доводя ситуацию до многочисленных избыточных смертей? Изначально у России было немало преимуществ, которые позволяли рассчитывать на более благоприятное развитие событий. К ним относятся относительно низкая плотность населения, большие расстояния внутри страны, ее сравнительно низкая транспортная связанность и изолированность от внешнего мира (за исключением мегаполисов и приграничных регионов), относительно развитая по мировым меркам медицинская инфраструктура, собственное производство лекарств и средств индивидуальной защиты, довольно высокая толерантность россиян к ограничительным мерам, масштабный аппарат силовых ведомств. Но чтобы успешно справляться с кризисами, государства должны удовлетворять еще двум критериям – необходимо обладать высоким уровням государственной состоятельности (state capacity) и легитимности.

Российское государство к 2020 году испытывало серьезные проблемы и с состоятельностью, и с легитимностью. Если силовой потенциал состоятельности российского государства высок, то его инфраструктурный потенциал (предполагающий обеспечение государством общественных благ) весьма низок, а легитимность (понимаемая здесь как убежденность граждан в том, что существующий политический порядок предпочтительнее, чем любые альтернативы ему)[352]352
  Linz J. The Breakdown of Democratic Regimes: Crisis, Breakdown, and Reequilibration. P. 17–18.


[Закрыть], находилась под большим вопросом. Важный вклад в реакцию России на пандемию внесли и факторы, связанные с приоритетами и стимулами акторов на всех уровнях управления страной.

Сохранение жизней и здоровья россиян не относится к главным государственным приоритетам – как суммировал этот подход доктор Александр Мясников, отвечавший за государственный информационный менеджмент в ходе пандемии: «Кому положено умереть – помрут»[353]353
  См. видеозапись выступления 20 мая 2020 года (https://www.youtube.com/watch?v=wztfLJLUSWc).


[Закрыть]. Эта логика опиралась не только на глубоко укорененное в России пренебрежение к жертвам («умер Максим, ну и … с ним»), но и на стратегические расчеты властей. Потери жизней и здоровья граждан (тем более входящих в «группы риска») сами по себе не создают для авторитарного режима вызовов с точки зрения сохранения власти и доступа к источникам ренты. Они служат источником рисков лишь постольку, поскольку могут стимулировать массовое недовольство властями. Угрозой для Кремля была не сама пандемия, а спровоцированные ею политические риски.

Важнейшие стимулы к поведению акторов в ходе пандемии задавала «информационная автократия» с ее опорой на ложь. В этих условиях распространение любой нежелательной для властей информации не без оснований рассматривалось как источник угроз подрыва легитимности режима. Поэтому введение уголовной ответственности за распространение fake news[354]354
  Сафонова К. Мы все боимся – и руководство, и врачи // meduza.io, 2020, 21 апреля (https://meduza.io/feature/2020/04/21/my-vse-boimsya-i-rukovodstvo-i-vrachi).


[Закрыть], запугивание персонала и борьба с утечками сведений служили важнейшими инструментами российских властей для обеспечения контроля за ситуацией. Им было важно любой ценой не допустить снижения поддержки политического статус-кво, тем более в преддверии предстоящего голосования по поправкам в Конституцию.

Политические цели Кремля доминировали над соображениями проведения в жизнь эффективного курса по борьбе с пандемией, и потенциальные риски протестной мобилизации и/или резкого снижения массовой поддержки воспринимались как более значимые, чем прямые (рост заболеваемости и смертности) и косвенные (экономические потери) последствия пандемии. Эти стимулы и механизмы способствовали систематическому и преднамеренному искажению информации со стороны глав регионов и муниципалитетов, руководителей больниц[355]355
  Калашников С. Липецкий губернатор попросил подчиненных поправить статистику по коронавирусу // КоммерсантЪ, 2020, 25 мая (https://www.kommersant.ru/doc/4356084).


[Закрыть] и в целом тиражированию заведомо недостоверных сведений в пропагандистских целях.

Когда недостоверность официальной статистики была разоблачена специалистами и предана огласке, в том числе и в зарубежных СМИ[356]356
  Burn-Murdoch J., Foy H. Russia's COVID Death Toll Could be 70 Per Cent Higher than Official Figure // Financial Times, 2020, 11 May; Meyer H. Experts Question Russian Data on COVID-19 Death Toll // Bloomberg.com, 2020, 13 May (https://www.bloomberg.com/news/articles/2020-05-13/experts-question-russian-data-on-covid-19-death-toll).


[Закрыть], этот факт вызвал бурное негодование российских властей, вынужденных позднее задним числом корректировать сведения. Стремление властей пресечь распространение нежелательной информации не является чем-то новым: в позднем СССР, который во многом служит нормативным идеалом для нынешних российских руководителей, сведения об эпидемиях и авариях, как правило, официально замалчивались вплоть до катастрофы на Чернобыльской АЭС.