Текст книги "Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия"

Механизмы демократизации

Логика анализа, которой руководствуются «реалисты», также уязвима, поскольку она не позволяет объяснить, почему современный мир состоит не только из автократий той или иной степени репрессивности, но и из демократий. Хотя мировая политическая история по большей части представляет собой историю диктатур, современная мировая политическая карта все же выглядит совершенно иначе. С XIX века происходило постепенное (хотя и нелинейное) распространение электоральной демократии, а к концу ХХ века электоральные демократии стали наиболее распространенным типом политического режима в мире[96]96
  Наиболее подробный анализ процессов демократизации в мире начиная с 1789 года представлен в рамках международного проекта Varieties of Democracy, реализуемого в рамках V-Dem Institute (университет Гетеборга). См.: https://www.v-dem.net/en/data/data/v-dem-dataset/.


[Закрыть]. Поэтому необходимо понять, почему в самых разных странах, несмотря на многочисленные препятствия со стороны автократов, происходила и сейчас происходит демократизация и почему она потерпела неудачу в постсоветской России.

У демократизации не существует одной-единственной причины. Можно лишь определить шансы той или иной страны быть демократией «в общем и целом», но нельзя предугадать, станет ли она демократией «здесь и теперь», а уж тем более спрогнозировать конкретные механизмы и временные рамки процесса демократизации. Поэтому не приходится удивляться тому, что внезапные падения некоторых авторитарных режимов, создающие условия для демократизации, могут застать экспертов врасплох, как произошло и с «осенью народов» 1989 года (когда в течение нескольких месяцев один за другим рушились коммунистические режимы стран Восточной Европы), и с «арабской весной» 2011 года, когда пали авторитарные режимы в Тунисе, Египте и Ливии. Конечно, само по себе свержение диктатур отнюдь не гарантирует перехода к демократии, и Россия далеко не единственная страна, где на смену одному авторитарному режиму пришел другой. Поэтому имеет смысл говорить не о конкретных причинах и сценариях демократизации в каждой стране, а об общих механизмах и о факторах, способствующих или препятствующих успеху демократизации.

Хотя список факторов, способствующих демократизации тех или иных стран, довольно велик, лишь два из них считаются бесспорными. Прежде всего, это высокий уровень экономического развития (который обычно измеряется показателем валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения) в сочетании с высокими показателями человеческого развития (включая уровень образования и здравоохранения) и сравнительно низким социально-экономическим неравенством[97]97
  Przeworski A., Alvarez M.E. Cheibub J.A., Limongi F. Op. cit.


[Закрыть]. Политологи считают, что «чем богаче нация, тем больше у нее шансов быть демократией»[98]98
  Lipset S.M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // American Political Science Review, 1959, vol. 53, № 1. P. 75 (https://scholar.harvard.edu/files/levitsky/files/lipset_1959.pdf).


[Закрыть]. Кроме того, демократизация чаще всего более успешна в странах относительно гомогенных – однородных в этническом, религиозном или языковом отношении, не разделенных неразрешимыми конфликтами и не подверженных крайне пагубному воздействию сепаратизма[99]99
  Rabushka A., Shepsle K. Politics in Plural Societies: A Theory of Democratic Instability. Columbus, OH: Merrill, 1972.


[Закрыть]. Да, в мире есть страны, демонстрирующие успешную демократизацию на фоне острых этнических и религиозных конфликтов и относительно низкого уровня социально-экономического развития (например, Индия), но они чаще всего служат лишь исключениями, подтверждающими правило.

Механизмы демократизации выглядят намного более разнообразно. Прежде всего, в истории Европы, а позднее и Латинской Америки наиболее важной движущей силой демократизации выступала классовая борьба, подымавшая широкие массы граждан (прежде всего индустриальных рабочих, хотя и не только их) на активную борьбу за свои политические права. Логика классовой борьбы как важного инструмента демократизации обусловлена тем, что демократия экономически более выгодна народным массам, чем авторитаризм. Причины этого отчасти схожи с теми, по которым конкуренция производителей на рынке куда выгоднее для рядовых потребителей, чем монополия. Различные сегменты элит, борющиеся за голоса избирателей, вынуждены предлагать им различные блага по образцу конкурирующих сетей супермаркетов, привлекающих клиентов более низкими ценами и скидками на свои товары и услуги. Именно поэтому, как правило, демократические режимы перераспределяют намного бо́льшую долю ресурсов и благ в пользу экономически непривилегированных слоев общества, чем многие автократии[100]100
  Асемоглу Д. (Аджемоглу Д.), Робинсон Дж. Экономические истоки.


[Закрыть].

Поэтому демократизация в странах Западной Европы в XIX и в начале ХХ века представляла собой борьбу за поэтапное расширение доступа к избирательным правам для все новых слоев граждан. Изначально запредельно высокие имущественные и социальные цензы участия в выборах постепенно снижались и к окончанию Второй мировой войны были сняты почти повсеместно. Но эти изменения происходили не сами собой, они стали результатом весьма жесткого давления со стороны массовых общественных движений – прежде всего рабочего движения, возглавляемого профсоюзами, а в некоторых странах и женского движения (суфражисток).

Элиты вынуждены были идти на уступки этим движениям под угрозой массовых протестов, забастовок и революций. В известной мере демократизация ряда стран Западной Европы оказалась побочным продуктом классового конфликта, который в итоге был разрешен через политические компромиссы и перераспределение общественного богатства. Протесты со стороны массовых общественных движений стали мощной движущей силой демократизации и в Латинской Америке в 1970–1980-е годы, они сыграли очень важную роль и в крушении коммунистических режимов в некоторых странах Восточной Европы, прежде всего в Польше. Хотя лозунги, организационная основа и массовая база поддержки этих движений различались в разные эпохи во многих странах, у них есть общее. Массовый общественный активизм в поддержку демократии служит важнейшим инструментом демократизации, однако далеко не всегда гарантирует ее успех.

Как бы ни была значима для демократизации классовая борьба, стоит иметь в виду, что ключевым участником политических процессов являются элиты. Динамика политических режимов зависит от их конфигурации и от механизмов взаимодействия различных сегментов элит между собой и с обществом. Правящим группам в авторитарных режимах не всегда удается кооптировать сегменты элит, не согласные с проводимой ими политикой, в состав «выигрышных коалиций» или подавить их сопротивление силой. Поэтому зачастую, хотя и не всегда, конфликты элит приобретают неустранимый характер, иногда выливаясь в затяжные и кровопролитные противостояния с применением насилия, вплоть до революций и гражданских войн.

Однако такие конфликты не могут длиться вечно, и зачастую элиты, имея немного шансов победить в борьбе по принципу «игры с нулевой суммой» и осознавая риски своего поражения, приходят к соглашению о «правилах игры», задающих рамки политической конкуренции. Тем самым они фактически договариваются об установлении демократии. Такие договоренности могут оказаться неудачными: у сторон конфликта велик соблазн их нарушить. Поэтому соглашения элит, или «пакты», относительно редко приводят к устойчивой демократизации. Джон Хигли и Майкл Бартон насчитали всего лишь пару десятков успешных примеров «соглашений элит» в мире за всю историю Нового времени[101]101
  Higley J., Burton M. Op. cit.


[Закрыть].

Каноническим примером успешного «соглашения элит» служит «славная революция» в конце XVII века в Англии, механизм и последствия которой проанализировали Дуглас Норт и Барри Уэйнгаст. Правление монархии в Англии вплоть до середины XVII века представляло собой хищническую политику короны, которая поочередно меняла своих младших партнеров по «выигрышной коалиции», вступая в альянсы то с землевладельцами (тори), то с торговцами (виги), и по очереди облагая то одних, то других грабительскими налогами. Но когда английское государство столкнулось с фискальным кризисом, и король Карл I вынужден был одновременно обложить высокими налогами оба ключевых сегмента элит, в ответ возникла мощная коалиция негативного консенсуса, включавшая и тори, и вигов, которая общими усилиями свергла монархию.

После этого страна погрузилась в глубокий хаос, который Томас Гоббс обозначил как «войну всех против всех». На протяжении последующих десятилетий попытки и установления диктатуры, и реставрации монархии не смогли разрешить конфликт элит. Ни тори, ни виги не хотели восстановления прежних порядков, но при этом и не доверяли друг другу. Никто из них не был заинтересован и в продолжении конфликта, и в бесконтрольном насилии. Лишь спустя почти полвека после начала противостояния им удалось прийти к компромиссу, который предполагал ограничение фискальной политики короны со стороны парламента и введение представительного правления посредством конкурентных выборов (с поправкой на то, что избирательные права тогда были предоставлены лишь тонкой прослойке зажиточных англичан).

Так начался долгий, но в целом относительно мирный процесс демократизации Англии, способствовавший ее успешному экономическому развитию[102]102
  North D., Weingast B. Constitutions and Commitment: The Evolution of Institutions Governing the Public Choice in Seventeen-Century England // Journal of Economic History, 1989, vol. 49, № 4. P. 803–832 (https://www.researchgate.net/publication/227348672_Constitutions_and_Commitment_The_Evolution_of_Institutions_Governing_Public_Choice_in_Seventeenth-Century_England).


[Закрыть]. Сходная логика лежала в основе «пакта Монклоа» в Испании, который в 1977 году после смерти Франко заключили между собой наследники прежних сторонников и противников авторитарного режима, оказавшихся по разные стороны линии фронта в кровавом противостоянии гражданской войны 1930-х годов: Испания довольно быстро и вполне успешно освоила демократические «правила игры»[103]103
  Colomer J.M. Transition by Agreement: Modelling the Spanish Way // American Political Science Review, 1991, vol. 85, № 4. P. 1283–1302.


[Закрыть].

Не всякие пакты и соглашения элит способствуют демократизации. Очень часто речь идет о тактическом альянсе различных сегментов элит, призванном исключить из состава «выигрышных коалиций» аутсайдеров и сохранить статус-кво: по сути, речь идет о своего рода картельных соглашениях по разделу политического рынка. В этом отношении значимость «пактов» не стоит преувеличивать. Но если и когда за участниками этих соглашений стоят акторы, опирающиеся на поддержку массовых движений, и если их участники понимают, что добиться одностороннего перевеса им все равно не удается, то «пакты» могут становиться действенными механизмами демократизации.

Так, «Круглый стол» в Польше в 1989 году завершился официальным соглашением между представителями коммунистического режима, с одной стороны, и оппозицией во главе с движением «Солидарность», с другой. Оно открыло дорогу к проведению конкурентных выборов и стало важнейшим шагом на пути демократизации Польши. Но этому соглашению предшествовали девять лет тяжелого противостояния между властями и «Солидарностью», включавшего в себя введение военного положения, арест лидеров оппозиции, острый кризис в экономике и управлении страной, справиться с которым коммунистические лидеры были не в состоянии[104]104
  Matynia E. Furnishing Democracy in the End of the Century: The Polish Round Table and Others // East European Politics and Societies, 2001, vol. 15, № 2. P. 454–471.


[Закрыть].

В ряде случаев важную роль в демократизации отдельных стран может сыграть влияние со стороны иностранных государств и международных организаций. Международное воздействие на внутриполитические процессы может осуществляться с позиции силы (демократизация Западной Германии и Японии после Второй мировой войны была фактически навязана США и их союзниками). Но часто навязанная демократизация не приводит к успеху: опыт Ирака после американского вторжения и свержения режима Саддама Хусейна в 2003 году повлек за собой дискредитацию идей «продвижения демократии». Более того, в период холодной войны глобальное противостояние США и СССР препятствовало демократизации многих стран Третьего мира: обе мировые сверхдержавы выступали в роли своего рода «черных рыцарей», которые покровительствовали одиозным авторитарным лидерам, присягавшим на верность своим зарубежным патронам в обмен на поддержку с их стороны.

После окончания холодной войны политический климат в мире кардинально изменился. Многие репрессивные авторитарные режимы утрачивали поддержку, в то время как демократические «правила игры» со временем становились общепризнанной нормой. Отчасти это было связано с тем, что «гегемонный» авторитаризм утратил привлекательность. В современных условиях глобализирующегося мира сохранять неизменными диктаторские режимы в течение очень долгого периода удается странам, обладающим большими запасами природных ресурсов (например, страны Персидского залива), и странам, способным опираться на поддержку нынешних «черных рыцарей» (в этой роли все чаще выступает Китай, а на постсоветском пространстве и Россия). Авторитарным лидерам приходится приспосабливаться к меняющейся международной среде и прилагать немало усилий для создания и поддержания «фасада», который напоминает демократические институты и призван замаскировать суть диктатур, то есть создавать и поддерживать электоральный авторитаризм[105]105
  Levitsky S., Way L. Op. cit.; Schedler A. The Politics of Uncertainty.


[Закрыть].

Главный фактор международного влияния на демократизацию в современном мире – привлекательность развитых демократий. Они сочетают высокий уровень социально-экономического развития и верховенства права, что делает их нормативными образцами для подражания для многих стран. Далеко не все авторитарные режимы могут противопоставить им альтернативы, столь же привлекательные в глазах как элит, так и общества в целом. Принято считать, что чем более развиты и устойчивы экономические, торговые, информационные, миграционные и образовательные взаимосвязи (linkages) между теми или иными авторитарными странами, с одной стороны, и США и Европейским союзом, с другой, тем меньше шансов у авторитарных режимов на выживание в среднесрочной перспективе. В свою очередь, США и ЕС также оказывают на эти страны целенаправленное воздействие, используя различные рычаги влияния (leverages) в форме финансовой помощи, консультаций, программ содействия развитию и т. д.[106]106
  См.: Levitsky S., Way L., Op. cit.


[Закрыть]

Не стоит видеть эти взаимодействия сквозь призму «теории заговора» и полагать, что «демократическое влияние Запада» состоит в том, что коварные американцы и европейцы руками своих наймитов свергают легитимные режимы в неугодных им странах, приводя к власти своих послушных марионеток. Международное воздействие может выступать важным дополнением к внутриполитическим условиям демократизации, но неспособно их заменить.

Успешным примером международного воздействия на процессы демократизации стала политическая эволюция стран Восточной Европы после краха коммунизма. Стремление стать частью «Большой Европы» было присуще и гражданам этих стран, и значительной части элит. В то же время Европейский союз обуславливал перспективы последующего вступления стран Восточной Европы в свои ряды выполнением целого ряда условий, предполагавших демократизацию и движение в сторону верховенства права. Эта практика оказалось успешной. Под воздействием европейцев произошла демократизация, к примеру, в Хорватии, вступившей в ЕС, а несколько позже Сербия, развязавшая серию кровопролитных войн на территории бывшей Югославии, свергла режим автократа Слободана Милошевича, сдала бывшего лидера в международный суд в Гааге и приняла многие европейские «правила игры». В сходном ключе можно рассматривать и смену режимов в Грузии (2003) и в Украине (2004 и 2014), хотя здесь взаимное влияние внутриполитических и международных факторов оказалось более сложным.

Наконец, начало процессам демократизации вольно или невольно могут положить сами авторитарные лидеры, если они принимают решения под воздействием идеологии – системы убеждений, верований и ценностей, определяющих представления о должном и сущем. Такие шаги порой приводят их к непреднамеренным и даже нежелательным для них самих, но неустранимым последствиям. Ярким примером такого сценария может служить советский лидер Михаил Горбачев.

В 1985 году, придя на пост генерального секретаря ЦК КПСС, он избрал курс на построение в стране «гуманного демократического социализма», за несколько лет полностью переформатировал «выигрышную коалицию» в своем окружении, начал непродуманные и непоследовательные экономические преобразования и либерализацию общественной жизни и ослабил цензуру в СМИ, опираясь на изначально высокую массовую поддержку своих начинаний. Но уже в ходе первых частично конкурентных парламентских выборов, которые прошли весной 1989 года, случилось непредвиденное: вместо того чтобы способствовать плавному обновлению коммунистического режима, граждане начали требовать его полного демонтажа, и процесс политических реформ в стране вышел из-под контроля правящих групп (специалисты назвали эти выборы «опрокидывающими»)[107]107
  Huntington S., The Third Wave. P. 174–180.


[Закрыть].

Процесс демократизации пошел дальше, оставив Горбачева на обочине политического развития, а сам он, искренне веривший в свои идеи (и сохранивший эту веру по сей день), потерпел сокрушительное поражение. Лидер советской сверхдержавы лишился власти, а страна, которую он возглавлял, прекратила существование всего через шесть с небольшим лет после начала реформ. Как бы ни расценивался опыт реформ Горбачева, он говорит о том, что идеология может иметь значение для демократизации, хотя сама по себе она отнюдь не обеспечивает ее успех.

Демократизация: Почему у России не получилось?

Если проанализировать траекторию политической динамики посткоммунистической России с точки зрения влияния различных факторов и механизмов демократизации, перед нами предстанет более чем противоречивая картина. Казалось бы, в России налицо все факторы успешной демократизации. Россия по мировым критериям относится к числу экономически развитых стран, с относительно высоким уровнем валового внутреннего продукта на душу населения[108]108
  По состоянию на 2019 год ВВП России на душу населения составил $11 163, что чуть ниже среднемирового показателя, но выше, чем у таких демократий, как Аргентина, Болгария или Бразилия (https://statisticstimes.com/economy/countries-by-gdp-capita.php).


[Закрыть] и потенциалом человеческого развития, да и уровень социально-экономического неравенства, хотя и заметно вырос в постсоветский период[109]109
  О неравенстве в России см., в частности: Remington T.F. The Politics of Inequality in Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2011; Novokmet F., Piketty T., Zucman G. From Soviets to Oligarchs: Inequality and Property in Russia, 1905-2016 // NBER Working Paper Series, 2017, № 23712 (https://www.nber.org/system/files/working_papers/w23712/w23712.pdf).


[Закрыть], не сравним с тем разрывом в доходах и социальных возможностях, который отмечается во многих демократических странах Латинской Америки, где (за редкими исключениями) демократия за последние десятилетия вполне укоренилась.

Далее, Россия – достаточно гомогенная страна в этническом и религиозном отношении: примерно 80 % ее населения – русские, потенциал для конфликтов на национальной и религиозной почве относительно невысок (за исключением Северного Кавказа), да и сепаратистские тенденции нигде, кроме того же Северного Кавказа, не создавали неустранимых вызовов единству страны. В России нет оснований для таких конфликтов в масштабах страны, которые могли бы поставить непреодолимый барьер на пути ее демократизации. Более того, нельзя утверждать, что российские граждане явно отвергают демократические институты (конкурентные выборы и свободу медиа): результаты массовых опросов не дают оснований для суждений такого рода[110]110
  См.: Hale H. The Myth of Mass Russian Support for Autocracy: The Public Opinion Foundation of a Hybrid Regime // Europe-Asia Studies, 2011, vol. 63, № 8. P. 1357–1375; Carnaghan E. The Difficulty of Measuring Support for Democracy in a Changing Society: Evidence from Russia // Democratization, 2011, vol. 18, № 3. P. 682–706.


[Закрыть]. Но при этом ни один из механизмов демократизации в постсоветский период российской истории так и не сработал, и на практике в стране наблюдались совершенно иные политические тенденции. Есть несколько факторов, объясняющих эту нехарактерную политическую динамику.

Первый фактор: массовое общественное участие после распада СССР не играло первостепенной роли в российской политике, за исключением отдельных всплесков протестной мобилизации (как в ходе выборов 2011–2012 годов). И хотя период 1989–1991 годов в нашей стране был отмечен крупномасштабной массовой мобилизацией населения против власти КПСС и довольно мощной волной протестных движений[111]111
  Fish M.S. Democracy from Scratch; Beissinger M.R. Nationalist Mobilization and Collapse of the Soviet State. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.


[Закрыть], после распада СССР она быстро сошла на нет, не оставив заметного следа. Даже очень глубокий и длительный трансформационный спад в российской экономике 1990-х годов не вызвал значительных по масштабу проявлений массовой протестной мобилизации против политики правительства России. Более того, Грэм Робертсон, проанализировав данные ведомственной статистики МВД России о масштабах забастовок в различных регионах страны во второй половине 1990-х годов, сделал вывод, что наибольшее влияние на размах протестов тогда оказал не спад жизненного уровня россиян и не задержки с выплатой зарплат и пенсий, а конфликты между федеральным центром и главами регионов России. Немалая часть забастовок была инспирирована и поддержана региональными властями в качестве средства «выбивания» из Москвы выплат по многочисленным долгам, а массовое участие служило не более чем инструментом в конфликте элит[112]112
  Robertson G.B. The Politics of Protest in Hybrid Regimes.


[Закрыть].

Российским властям в целом успешно удается справляться с различными проявлениями общественного недовольства[113]113
  Smyth R. Elections, Protest, and Authoritarian Regime Stability: Russia 2008–2020. Cambridge: Cambridge University Press, 2020.


[Закрыть] (например, с экологическими движениями в разных регионах страны) – они локализуют протесты на местном уровне и не допускают их разрастания в масштабах страны, тем самым блокируя переход отдельных требований общественных движений на уровень массовых призывов к реформе политической системы (как было в СССР в 1989–1991 годах). За исключением событий 2011–2012 годов, о которых будет сказано в главе 5, политический протест в России долгое время оставался уделом лишь тонкого слоя «несогласных» активистов, не оказывавших заметного воздействия на политический процесс в стране.

Второй фактор: в постсоветской России не возникло никаких условий для «соглашений элит» по образцу «пакта Монклоа» или польского «Круглого стола». В 1990–1991 годах идеи таких соглашений, которые высказывали представители нарождавшейся оппозиции, были отвергнуты правящей группой во главе с Горбачевым[114]114
  Подробнее о несостоявшемся «круглом столе» в СССР в 1990–1991 годах см., в частности: Reddaway P., Glinsky D. The Tragedy of Russian Reforms: Market Bolshevism against Democracy. Washington, DC: United States Institute of Peace, 2001, Chapters 3, 4; Шейнис В. Взлет и падение парламента: Переломные годы в российской политике (1985–1993), т. 1. – М.: Московский центр Карнеги, 2005 (http://www.yeltsincenter.ru/books/vzlet-i-padenie-parlamenta-perelomnye-gody-v-rossiiskoi-politike-1985-1993-t-1).


[Закрыть]. После краха коммунистического режима и распада СССР у новых российских лидеров, как показано в главе 3, стимулы к компромиссам тоже не возникли. Когда в 1992–1993 годах в России разгорелся конфликт между президентом Ельциным и Съездом народных депутатов (так назывался в 1990–1993 высший орган государственной власти РСФСР, а затем РФ) и Верховным Советом России, обе стороны конфликта не стремились к тому, чтобы разрешить его путем соглашения о новых демократических «правилах игры». Они боролись за свою победу по принципу «игры с нулевой суммой».

В конечном итоге конфликт именно так и закончился в октябре 1993 года, когда Ельцину удалось подавить своих противников с применением силы. Позднее о каких-либо «соглашениях элит» как о механизме демократизации страны речи уже не шло. Напротив, различные неформальные (а порой и формальные) компромиссы различных сегментов элит представляли собой тактические сделки, «картельные соглашения» по разделу политического рынка, предполагавшие включение части их участников в состав «выигрышных коалиций» на второстепенных ролях. Эти механизмы играли довольно важную роль в поддержании статус-кво российского политического режима, но не имели отношения к демократизации и во многом препятствовали ей.

Третий фактор: независимо от того, нравится ли это кому-либо или нет, международное влияние на политические процессы в России на протяжении всего постсоветского периода было, да и остается весьма незначительным и, скорее всего, останется таковым и в будущем. Во многом это связано с тем, что страну с очень крупной территорией, большой численностью населения, высоким экономическим и военным потенциалом трудно представить в качестве государства, которое проводит внутриполитический курс под сильным внешним давлением. Тем более что даже в 1990-е годы, когда страна остро нуждалась в международной финансовой и экономической помощи, политика западных стран и международных организаций (таких как Международный валютный фонд) в отношении России была достаточно противоречивой и непоследовательной[115]115
  Гилман М. Дефолт, которого могло не быть. – М.: Время, 2009.


[Закрыть], а начиная с 2000-х годов российские власти взяли курс на изоляцию страны от внешнего влияния в политике.

Проблема международного влияния на российскую политику не ограничивается слабостью рычагов воздействия Запада. На нормативном уровне образ многих стран Западной Европы как пример высокого уровня экономического развития и социальных гарантий остается привлекательным и для значительной части российских элит, и для российского общества в целом. Но если в период перестройки многим россиянам казалось, что для того, чтобы жить «как на Западе», им достаточно будет пройти через краткосрочный, пусть и тяжелый период реформ, то со временем стало понятно, что преодоление этого разрыва невозможно при жизни нынешнего поколения. Разрыв в уровне развития посткоммунистических стран Европы и их западных соседей оказался слишком велик[116]116
  См. сравнительный обзор: Трейсман Д. «Догнать капитализм»: Что получилось и не получилось за тридцать лет посткоммунизма // Рогов К. (ред.) Демонтаж коммунизма 30 лет спустя. – М.: Новое литературное обозрение, 2021. – С. 151–163.


[Закрыть]. Неоправданные иллюзии сменились глубоким разочарованием, сочетавшимся с многочисленными постимперскими комплексами, которые ярко проявили себя в России после распада СССР и усилились в 2010-е годы после аннексии Крыма.

Хотя привлекательной альтернативы Западу как нормативному образцу в России за три десятилетия выстроить так и не удалось, мысль о том, что альтернативы будущего развития России сводятся к ее превращению либо в восточную провинцию Европы, либо в западную провинцию Китая[117]117
  Травин Д. Модернизация общества и восточная угроза России // Гельман В., Маргания О. (ред.) Пути модернизации: Траектории, развилки, тупики. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. – С. 111–150.


[Закрыть], в нашей стране воспринимается с большим трудом. В результате отношение к привнесенным с Запада «правилам игры» в России напоминает «бунт на коленях». Российские власти, особенно в 2000-е годы, по большей части осуществляли имитацию западных «правил игры», пытаясь закамуфлировать признаками внешнего сходства авторитарную природу парламента, избирательной и партийной систем, федерализма и других институтов. Такая стратегия, которая отчасти носила вынужденный характер, наряду с довольно эффективной пропагандой успешно поддерживает российский электоральный авторитаризм, несмотря на ее многочисленные сбои.

На этом фоне правительства США и стран ЕС вели и продолжают себя вести по отношению к России достаточно сдержанно, не имея ни возможностей, ни стимулов для более активной политики. Что бы ни говорили многочисленные критики, влияние Запада на внутриполитические процессы в России в 1990-е годы было не слишком велико. С одной стороны, о крупномасштабной международной помощи для России, которая даже отдаленно напоминала бы американский «план Маршалла» для Западной Европы после Второй мировой войны, речи не шло. С другой стороны, вопреки разговорам о длинной руке «вашингтонского обкома», страны Запада предоставили внутриполитическим процессам в России идти своим чередом.

В 2000-е годы, когда потребность России в помощи Запада утратила актуальность, а стремление изолировать страну от чуждого влияния возросло, правительства США и стран ЕС сосредоточились почти исключительно на экономических вопросах (поставки газа в Европу) и военно-политических проблемах (ядерные вооружения), сведя к минимуму свою поддержку в России демократических институтов и прав человека, а затем и образовательных программ. А после 2014 года, когда Россия вступила в затяжной конфликт со странами Запада, сопровождавшийся санкциями и контрсанкциями, шансы для целенаправленного воздействия на российскую внутреннюю политику снизились почти до нуля. Подытоживая, можно утверждать, что внутриполитические процессы в России зависят по преимуществу от внутренних факторов, хотя и международный контекст не стоит полностью списывать со счетов.

Наконец, четвертый фактор: идеологические мотивы и связанные с ними ценности, верования и представления не оказали значимого воздействия на политические стратегии и шаги ключевых российских политических фигур после распада СССР. Многие специалисты и аналитики в своем воображении склонны наделять россиян некими особыми «духовными» чертами, противостоящими постылой западной рациональности. Но на практике российские политики после распада СССР гораздо чаще вели себя, рационально калькулируя издержки и выгоды своего поведения и минимизируя риски в условиях неопределенности. Стивен Хэнсон, который сравнивал роль идеологии в становлении партийных систем в постимперских государствах, пришел к выводу, что российские политики постсоветского периода были мало привержены декларируемым ими идеологическим предпочтениям, что пагубно отразилось и на партийном строительстве в стране[118]118
  Hanson S.E. Post-Imperial Democracies: Ideology and Party Formation in Third Republic France, Weimar Germany, and Post-Soviet Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2010; Hale H. Patronal Politics.


[Закрыть].

Немалую роль в упадке идеологической политики сыграло не только «наследие» позднесоветской эпохи, глубоко дискредитировавшей само слово «идеология», но и опыт периода перестройки, когда инициированные Горбачевым под воздействием идеологии попытки обновления советской политической системы в итоге привели к ее полному коллапсу. Над постсоветскими политиками в России словно витало «проклятие Горбачева»: пережив распад СССР, они извлекли для себя уроки: верить во что-либо опасно для карьеры; искреннее следование своим убеждениям ведет к потере власти, а наиболее важные ценности могут быть выражены лишь в долларах или евро. Идеология призвана расширять временные горизонты своих сторонников, но политические акторы в постсоветской России главным образом мыслили краткосрочными категориями, ставя перед собой (и подчас успешно решая) текущие тактические задачи. Об идеологии демократизации в этих условиях всерьез могли рассуждать лишь политические аутсайдеры, не обладавшие властью и не имевшие никаких шансов к ней прийти.

Итак, хотя многие объективные факторы способствовали демократизации посткоммунистической России, политические механизмы препятствовали этому процессу, задавая соответствующие стимулы для акторов. Низкая вовлеченность масс в политику, отсутствие условий для договоренностей элит о демократизации, слабое международное влияние и невысокая приверженность российских политиков декларируемым идеологиям воздвигали высокие барьеры на пути движения России к демократии, в то время как барьеры на пути строительства авторитаризма оказались крайне низкими. Такие условия увеличивали шансы на безнаказанное «отравление» российской политической системы, создание «правил игры» под себя и в интересах коварных и циничных политиков, которые стремились к максимизации собственной власти.

Этими возможностями, что называется, было грех не воспользоваться. И если после падения коммунистического режима и краха СССР демократия в России на время стихийно сложилась «по умолчанию», то вскоре авторитарные тенденции в стране стали нарастать в результате вполне сознательных, последовательных и целенаправленных усилий со стороны политических лидеров и участников «выигрышных коалиций». Именно эти усилия и ограничения, на которые они наталкивались, и обусловили ту траекторию политического развития, которую демонстрировала Россия в последние три десятилетия.