Текст книги "Авторитарная Россия. Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия"

Российская политическая диагностика: Наследственность, травма или отравление?

Во времена холодной войны в Советском Союзе была популярна шутка о том, что всех граждан можно было разделить на три большие группы в зависимости от того, к каким из возможных кризисов они готовились. Согласно этой классификации, «оптимисты» учили английский язык, поскольку ожидали поражения СССР в военном столкновении с США и последующей оккупации американцами. «Пессимисты» учили китайский, предполагая схожий итог военного конфликта между СССР и Китаем. Наконец, «реалисты» учились тому, как пользоваться автоматом Калашникова, готовясь встретить во всеоружии любую войну.

Эта шутка, в известной мере не утратившая актуальности и по сей день, сегодня может быть перефразирована в отношении того, как именно российские и зарубежные специалисты дают ответы на вопрос о причинах и следствиях российской политической динамики после 1991 года. В поисках этих ответов одни эксперты становятся «пессимистами», которые склонны искать объяснения в истории и культуре России, другие – «оптимистами», исследующими процессы экономического роста и развития, ну а третьи – «реалистами», чье внимание концентрируется на политике как таковой: на интересах и политических стратегиях акторов, борющихся за завоевание и/или удержание власти.

Продолжая медицинскую аналогию, стоит отметить, что все эти группы экспертов отмечают у российского «пациента» заболевания, совершенно разные по своей природе: одна группа считает, что они носят наследственный характер, другая уверена, что они вызваны последствиями травм и несчастных случаев, а третья утверждает, что эти заболевания возникли в результате преднамеренных отравлений организма. Более конкретно, «пессимисты» склонны оценивать патологии российской политической системы как хроническое заболевание нашей страны. Из своих интерпретаций прошлого и настоящего России они делают вывод о неустранимости преобладания авторитаризма, как минимум, в обозримом будущем.

«Оптимисты», напротив, рассматривают авторитаризм как временный побочный эффект посттравматического синдрома на фоне комплексных трансформационных процессов постсоветского периода. По их мнению, ускоренный экономический рост и интенсивное включение России в международные процессы позволят со временем преодолеть эти пагубные и сильно затянувшиеся, но все-таки временные болезни.

Наконец, «реалисты» видят политику в России (и не только) как борьбу циничных носителей корыстных интересов в составе политического класса. Они утверждают, что авторитаризм представляет собой результат их преднамеренных действий, подобно тому, как заболевание может стать результатом преднамеренного отравления организма: в данном случае речь идет не только о метафоре, но и о вполне реальной практике использования боевых отравляющих веществ как средства борьбы с политическими противниками российских властей. Поэтому оценки «реалистами» перспектив преодоления авторитаризма в России во многом скептические: найти и успешно применить эффективное «противоядие», способное исправить последствия отравления, весьма непросто не только в медицине, но и в политике. Разумеется, эти три подхода политической диагностики не исключают, а скорее дополняют друг друга: более того, одни и те же эксперты порой сочетают элементы различных объяснений тенденций российской политики.

«Пессимисты»: Страна, непригодная для демократии?

«Пессимисты» исходят из того, что демократии в России просто неоткуда взяться. По их мнению, отсутствие (или, как минимум, слабость) демократических институтов и традиций в прошлом нашей страны и историческое «наследие» режимов разной степени репрессивности настолько укоренено в культуре, что стало непреодолимым барьером на пути демократизации, задав самоподдерживающуюся «колею»[67]67
  North D. Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance. P. 89–93.


[Закрыть], выход из которой невозможен в принципе или сопряжен с колоссальными издержками. А поскольку российское общество исторически лишено иммунитета против авторитаризма в виде «правильной» массовой политической культуры, то оно, полагают «пессимисты», обречено оставаться авторитарным практически навсегда.

Попытки преодоления врожденных наследственных патологий для такой страны наталкиваются на столь сильное сопротивление сформированной веками «матрицы», что они заведомо не имеют шансов на успех[68]68
  Hedlund S. Russian Path Dependence: A People with Troubled History. London: Routledge, 2005.


[Закрыть]. Да, есть отдельные примеры успешного исцеления от таких патологий под воздействием внешних шоков и длительной социокультурной эволюции общества[69]69
  Харрисон Л. Кто процветает? Как культурные ценности способствуют успеху в экономике и политике. – М.: Новое издательство, 2008.


[Закрыть], но они являются лишь редкими исключениями, подтверждающими общее правило.

Основой представлений об исторической и культурной предопределенности неустранимого господства авторитаризма в России (и в ряде других постсоветских стран) служат мнения о том, что на определенном этапе своего развития под воздействием тех или иных факторов Россия попала в неверную «колею», и все, что происходит в стране сегодня и будет происходить и ныне, и присно, и во веки веков, лишь проецирует прошлое в настоящее и будущее России. Не так важно, стало ли таким «поворотным пунктом» наследие Золотой Орды, правление Ивана Грозного или другие события. Так, влиятельная концепция американского историка Ричарда Пайпса[70]70
  Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М.: Захаров, 2012.


[Закрыть] интерпретирует всю историю России как укорененное господство патримониализма, ключевым проявлением которого стал неправовой произвол государственной власти по отношению к обществу. Неудивительно, что логическим следствием такого подхода стало представление о России и Советском Союзе как об «империи зла», получившее большой резонанс во времена холодной войны. Некоторые специалисты видят большую преемственность этого антидемократического и антимодернизационного «наследия прошлого» и применительно к сегодняшней России[71]71
  Hedlund S. Op. cit.


[Закрыть].

Схожие аргументы присущи и авторам, склонным рассматривать Россию как базу «силовой» цивилизации, которая основана на насилии и геополитической экспансии (в противовес «правовой» цивилизации, сложившейся на Западе). Такая цивилизация, считают они, в принципе не совместима с ценностями демократии и верховенства права[72]72
  Заостровцев А. Ук. соч.


[Закрыть]. Другие специалисты отмечали негативное воздействие «ленинского наследия» коммунистического правления[73]73
  См.: Jowitt K. The New World Disorder: The Leninist Extinction. Berkeley, CA: University of California Press, 1992.


[Закрыть], которое наложило непреодолимый культурный отпечаток на весь постсоветский путь. Это «наследие» сформировало особый социальный тип – агрессивного и озлобленного «советского человека», ориентированного на конформизм и приспособленчество, жаждущего не демократии, а «строгого, но справедливого хозяина».

Среднестатистический россиянин предстает в рамках этой теории явным поклонником «жесткой руки», безразличным к гражданским и политическим правам, нетерпимым к любым меньшинствам, в гробу видавшим частную собственность, стремящимся все «отнять и поделить» и готовым променять свободы на дешевую колбасу и сохранение привычного «порядка»[74]74
  Краткую, но емкую презентацию этого подхода см.: Кудрявцева Е. Человек неменяемый // Огонек, 2011, № 2 (https://www.kommersant.ru/doc/1565316).


[Закрыть]. Следуя такой логике, можно утверждать, что граждане России сегодня имеют именно то, что они заслуживают, а именно – неправовой авторитарный порядок (ярким литературным персонажем, иллюстрирующим этот социальный тип, служит Шариков из повести Булгакова «Собачье сердце»)[75]75
  См.: Левада Ю. (ред.). Советский простой человек. – М.: Мировой океан, 1993 (https://www.levada.ru/cp/wp-content/uploads/2019/06/Sovetskij-prostoj-chelovek.pdf); критический анализ этого подхода см., в частности: Sharafutdinova G. Was there a «Simple Soviet» Person? Debating the Politics and Sociology of Homo Sovieticus" // Slavic Review, 2019, vol. 78, № 1. P. 173–195 (https://www.researchgate.net/publication/332839843_Was_There_a_Simple_Soviet_Person_Debating_the_Politics_and_Sociology_of_Homo_Sovieticus).


[Закрыть]. В целом «наследие прошлого», по мнению «пессимистов», не поддается преодолению в ходе многочисленных попыток модернизации страны и обрекает Россию на заведомо недемократическую, неправовую и неэффективную траекторию своего развития.

Поскольку «наследие прошлого» определяет поведение отдельных граждан и общества в целом, то делается вывод, что авторитаризм в России демонстрирует свою неустранимость, несмотря на любые перемены, и его преобладание неизбежно закрепляется в политическом устройстве нашей страны на всех этапах ее развития. Поэтому все попытки навязать России демократизацию терпят крах.

Нет нужды говорить о том, что антидемократические тенденции в сегодняшней России всячески подпитывают «пессимистические» представления о причинах ее неудач, лишний раз убеждая сторонников этого подхода в собственной правоте. В результате такая точка зрения становится все более устойчивой среди российских интеллектуалов. Но насколько оправданны аргументы тех, кто утверждает: во всех политических бедах России повинно непреодолимое «дурное наследие» ее истории и культуры? Основания для столь безапелляционных суждений выглядят сомнительными. Во-первых, культурные барьеры на пути становления демократии не так уж непреодолимы: за последние десятилетия политические установки и ценности сильно меняются в разных странах и регионах мира.

Во-вторых, не стоит автоматически проецировать прошлые и нынешние образцы в будущее: даже если предположить, что россияне сегодня менее демократичны, нежели жители этих стран, то отсюда не следует, что точно так же будут обстоять дела через десятилетия.

В-третьих, само по себе «наследие прошлого» – это не столько объективно существующее явление, сколько феномен, специально сконструированный элитами для достижения своих политических целей (очень часто они включают в себя стремление сохранить статус-кво и не допустить демократических преобразований)[76]76
  Beissinger M.R., Kotkin S. Op. cit.


[Закрыть].

В-четвертых, признание неспособности России к демократии может повлечь за собой далеко идущие политические последствия. Если признать, что ту или иную страну невозможно улучшить, поневоле придется прийти к выводу, что единственным решением проблем такой страны может оказаться ее полное уничтожение (подобно судьбе Советского Союза), либо введение на ее территории внешнего управления со стороны других, более эффективных и демократических государств. Нельзя исключить, что рано или поздно именно так и случится с Россией, но пока ни сама Россия, ни другие страны не готовы обсуждать перспективы такого рода.

Неудивительно, что историко-культурный детерминизм ряда «пессимистов» воспринимается критически: так, Сергей Гуриев даже сравнил такое восприятие России с расизмом[77]77
  См.: Дудь Ю. Гуриев – пенсионная реформа, демедведизация, доллар // ВДудь, 2019, 1 октября (https://yurij-dud.ru/interview/guriev-pensionnaya-reforma-demedvedizatsiya-dollar-vdud/).


[Закрыть], а автор этих строк в одном из выступлений охарактеризовал эти подходы как «теории „сраной Рашки“» (намеренно негативное определение, используемое некоторыми комментаторами в отношении России в социальных сетях и на форумах). Историко-культурные обоснования авторитаризма в России (и не только) уязвимы и логически, поскольку они попадают в перечень «остаточных категорий», к которым прибегают тогда, когда не удается что-либо объяснить. Согласно им, демократия в России не может укорениться вследствие неблагоприятного «наследия», а заданная им траектория развития, в свою очередь, не может быть изменена в отсутствие демократии.

«Оптимисты»: В ожидании устойчивого роста

Если «пессимисты» видят Россию жертвой неизлечимой болезни «наследия» авторитаризма, то «оптимисты» смотрят на ее проблемы через совершенно иную оптику. Они считают, что Россия – «нормальная страна» с более или менее средними по мировым меркам показателями социально-экономического развития. А если так, то не следует и предъявлять к ней завышенных требований по части демократии, да и слишком переживать из-за ее нынешнего авторитаризма[78]78
  Shleifer A., Treisman D. A Normal Country.


[Закрыть]: на свете есть много государств, где дела обстоят много хуже. Если сравнить страны мира с учениками в школьном классе, то в глобальном измерении Россия – явно не «отличница» мировой политики, но и не безнадежная «двоечница». Да, не Дания, но и не Туркменистан, а, скорее, что-то вроде Аргентины, которая в начале ХХ века подавала большие надежды на международное лидерство, но после турбулентного периода с многочисленными сменами режимов от демократий к диктатурам и обратно на нее все более или менее махнули рукой.

С этой точки зрения, Россия – своего рода твердая «троечница», которая худо-бедно справляется с текущими заданиями, но шансов в обозримом будущем кардинально улучшить (как и ухудшить) свою «успеваемость» у нее немного. Такие страны очень чувствительны к негативному воздействию неожиданных внешних шоков, которые могут нанести им травмы, способные надолго ослабить организм. И если для иных стран внешние шоки могут создать стимулы для модернизации, то в других они иногда способствуют упадку, надолго консервируя существующее положение дел.

Если исходить из этих соображений, Россия в процессе распада Советского Союза и после его завершения пережила своего рода посттравматический синдром в ходе «революционной» трансформации[79]79
  Мау В., Стародубровская И. Великие революции от Кромвеля до Путина. – М.: Вагриус, 2004.


[Закрыть]. Эти перемены сопровождались очень резким упадком административного потенциала государства и его институтов и даже ставили под вопрос само существование страны как таковой. Независимо от оценок распада СССР и его последствий, невозможно не учитывать, что развитие событий оказалось далеко не худшим из возможных – Россия в 1990-е годы обошлась без войн со своими соседями, и масштаб насильственных конфликтов внутри страны оказался меньше, чем можно было бы опасаться[80]80
  См.: Коткин С. Ук. соч.


[Закрыть].

Авторитарные тенденции в России служили в 1990-е годы своего рода обезболивающим средством, которое предохраняло страну от полного краха, когда слабое российское государство на фоне очень длительного и глубокого трансформационного спада оказалось неспособно обеспечить устойчивое функционирование экономики и поддержание элементарного правопорядка[81]81
  См., в частности: Холмс С. Чему Россия учит нас сегодня (чем слабость государства угрожает свободе) // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение, 1997, № 3-4. С. 192–199 (https://prospect.org/world/russia-teaches-us-now/).


[Закрыть]. С этой точки зрения российский авторитаризм был подобен швам или гипсовой повязке, которые на время позволяли срастись разорванным тканям и давали тем самым травмированному организму время и шансы на то, чтобы укрепить свой потенциал для «выращивания» новых «правил игры», условия для которых возникали в процессе послереволюционной стабилизации. В этом свете авторитаризм в России предстает временным и преходящим явлением, аналогом «болезни роста», которая может надолго затянуться, но в среднесрочной перспективе при умелом лечении преодолима.

Такая интерпретация траектории развития российского государства в постсоветский период имеет под собой немалые основания. Крушение коммунистического режима и распад СССР повлекли за собой фрагментацию государственного устройства и «по горизонтали», и «по вертикали». Многочисленные исследовательские работы отмечали и «захват государства» «олигархами», и спонтанную узурпацию полномочий федерального центра регионами. Ряд регионов тогда представлял собой вотчины субнациональных лидеров. Были и другие патологии – например, вытеснение денежного обращения бартерными суррогатами и поддержание правопорядка с помощью криминальных группировок[82]82
  Волков В. Силовое предпринимательство. – М.-СПб.: Летний сад, 2002.


[Закрыть].

В 2000-е годы, по мере того как российская экономика преодолела трансформационный спад, картина резко изменилась. Российское государство восстановило утраченный административный потенциал, и перечисленные выше явления оказались вытеснены на периферию или встроены в новую институциональную среду. Те же «олигархи» утратили контроль над «повесткой дня» и вынужденно заняли сугубо подчиненное положение в рамках новой системы отношений государства и бизнеса[83]83
  Паппэ Я., Галухина Я. Российский крупный бизнес: первые 15 лет. Экономические хроники 1993–2008. – М.: ГУ-ВШЭ, 2009.


[Закрыть], региональные лидеры лишились многих рычагов власти при принятии решений и оказались в сильной зависимости от федерального центра[84]84
  Подробнее см.: Гельман В. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России // Полис, 2006, № 2. С. 90–109 (http://www.politstudies.ru/files/File/2006/2/Polis-2006-2-Gelman.pdf).


[Закрыть], многие криминальные группировки были легализованы либо маргинализованы. На этом фоне реализованный в 2000-е годы консервативный сценарий постреволюционной стабилизации[85]85
  Stinchkombe A. Ending Revolutions and Building New Governments // Annual Review of Political Science, 1999, vol. 2. P. 49–73 (https://www.annualreviews.org/doi/abs/10.1146/annurev.polisci.2.1.49).


[Закрыть], предполагавший усиление авторитарных тенденций, рассматривался как неизбежное временное отклонение от общих тенденций демократизации.

Казалось, он раздвигал для акторов временной горизонт, столь необходимый для успешного «выращивания» новых демократических институтов. Однако на деле усиление российского государства привело прежде всего к усилению чиновников, неподконтрольных обществу и использовавших власть как средство борьбы с политическими противниками и конкурентами в экономике. Многочисленные сопутствующие заболевания российской политики и экономики – способствующие авторитарным тенденциям эффекты ресурсного проклятия (для России – зависимость от экспорта нефти и газа)[86]86
  См., в частности: Щербак А. «Нефтяное проклятие» и постсоветские режимы: политико-экономический анализ // Общественные науки и современность, 2007, № 1. С. 47–56 (http://ecsocman.hse.ru/text/18917671/); Fish M.S. Democracy Derailed in Russia: The Failure of Open Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2005. P. 114–138.


[Закрыть] и чрезвычайно высокий уровень коррупции – лишь усугубляли и затягивали посттравматический синдром, отодвигая перспективы консервативного лечения болезни.

В этих условиях «оптимисты» возлагали надежду на то, что устойчивый экономический рост в условиях авторитаризма может заложить основы для успешной демократизации в процессе смены поколений. Так произошло, к примеру, в Испании в последние десятилетия правления Франко[87]87
  Treisman D. Income, Democracy, and Leader Turnover // American Journal of Political Science, 2015, vol. 59, № 4. P. 927–942 (https://www.sscnet.ucla.edu/polisci/faculty/treisman/Daniel'sNEWPAPERS/Democracy%20April%202014%20pdf%20of%20whole%20article%20including%20online%20appendix.pdf).


[Закрыть]. В 2000-е годы предположения о поэтапной демократизации страны по мере дальнейшего экономического роста казались вполне убедительными[88]88
  Кузьминов Я., Радаев В., Яковлев А., Ясин Е. Институты: от заимствования – к выращиванию (опыт российских реформ и возможности культивирования институциональных изменений) // Вопросы экономики, 2005, № 5. С. 5–27.


[Закрыть]. Однако в 2010-е годы эти перспективы оказались исчерпаны, эффекты авторитаризма становились все заметнее, и казались уже не временными «отклонениями» России от магистрального пути перехода к демократии, а фундаментальными основаниями ее политического устройства. На этом фоне сами «оптимисты» меняли свои оценки, со временем становясь все большими «скептиками». Тот же Дэниел Трейсман, в первой половине 2000-х годов характеризовавший Россию как «нормальную страну», в конце 2010-х анализировал ее политическое развитие как случай «нового авторитаризма» в рамках разработанной им и Сергеем Гуриевым концепции «информационной автократии»[89]89
  См., например: Treisman D. (ed.) The New Autocracy: Information, Politics and Policy in Putin's Russia. Washington, DC: Brookings Institution Press, 2018; Guriev S., Treisman D., Informational Autocrats // Journal of Economic Perspectives, 2019, vol. 33, № 4. P. 100–127 (https://www.aeaweb.org/articles?id=10.1257/jep.33.4.100).


[Закрыть].

Основаниями для нарастающего скептицизма служит тот факт, что ожидать нового ускоренного роста и развития в 2020-е годы России, по мнению большинства специалистов, заведомо не приходится. Поэтому рассчитывать на естественное преодоление авторитаризма в России в обозримом будущем нет никаких оснований. И даже если в перспективе многих десятилетий, если даже не веков, этот осторожный оптимизм в отношении воздействия экономического роста на политические перемены в России окажется оправданным, сегодня он скорее вызывает в памяти известные стихотворные строки Николая Некрасова: «Жаль только – жить в эту пору прекрасную / Уж не придется – ни мне, ни тебе».

Слабое звено в рассуждениях «оптимистов» – некритическое восприятие механизмов, посредством которых экономическое развитие и государственное строительство влияют на политические преобразования. Хотя авторитарные тенденции подчас являются атрибутами слабых государств и кризисных экономик, само по себе восстановление административного потенциала государства и экономический рост не ведут «по умолчанию» к становлению демократии. Наоборот, есть основания полагать, что сильное государство и устойчивая экономика (пусть и медленно растущая, но не подверженная катастрофическим спадам, подобным тем, что Россия пережила в 1990-е годы) могут оказаться ничуть не менее опасны для демократии, нежели слабые государства и экономики: в этом случае речь идет о становлении препятствующего успешному развитию государства-хищника (predatory state)[90]90
  North D. Structure and Change in Economic History. New York: W.W. Norton, 1981.


[Закрыть]. Иначе говоря, российский опыт дает основания предположить, что лекарство от посттравматического синдрома переходного периода в форме сильного, но не подотчетного гражданам авторитарного государства может оказаться гораздо опаснее недугов: при таком лечении «болезни роста» могут быстро и подчас необратимо перерасти в глубокие патологии.

«Реалисты»: Кому выгодно?

В отличие от «пессимистов» и «оптимистов», которые исходят из того, что политическая динамика зависит исключительно от структурных ограничений, «реалисты», не отрицая их роль, видят мир политики прежде всего как арену борьбы акторов – коварных и циничных политиков, стремящихся к завоеванию и удержанию власти любыми доступными им средствами. Такой взгляд на внутреннюю политику государств отчасти пересекается с «реалистическим» подходом в изучении международных отношений, связанным с анализом борьбы государств в сфере внешней политики[91]91
  См. классический анализ международных отношений: Morgenthau H. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace, New York: Alfred A. Knopf, 1978; Waltz K. Theory of International Politics, New York: McGraw-Hill, 1979; критическое переосмысление этого подхода см.: Mearsheimer J.J. The Tragedy of Great Power Politics. New York: W.W. Norton, 2001.


[Закрыть], но отличается от него во многих отношениях. Структурные ограничения, по мнению «реалистов», влияют на политическую борьбу акторов, но не служат единственным фактором, определяющим ее исход. В свою очередь, результат этой борьбы в конечном итоге определяет изменения политических режимов (или отсутствие таковых). Сами политические акторы далеко не всегда идейные сторонники диктатур. Они просто вынуждены бороться за политическое (а иногда и физическое) выживание в условиях, когда лишь один из участников конкуренции (в политике, бизнесе или на войне) выигрывает (по принципу «победитель получает все»). Остальные игроки проигрывают и несут те или иные потери (специалисты называют такие исходы «игрой с нулевой суммой»).

В такой ситуации с точки зрения интересов политических акторов идеальным политическим режимом оказывается диктатура (при условии, если они сами выступают в роли диктаторов или хотя бы участвуют в составе правящей «выигрышной коалиции»), а демократия, напротив, явное препятствие для достижения этих целей. Как отмечал Адам Пшеворский, «демократия – это система, при которой партии (как и любые политики. – В. Г.) проигрывают выборы»[92]92
  См.: Przeworski A. Op. cit. P. 10.


[Закрыть]. Поэтому многие рациональные политики заинтересованы в том, чтобы создать такие «правила игры», которые максимально облегчат им монополизацию власти и максимально затруднят обретение власти для их конкурентов. Эту логику институционального строительства кратко сформулировал нобелевский лауреат Дуглас Норт: «институты… создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил»[93]93
  См.: North D. Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance. P. 16.


[Закрыть]. Однако одним рациональным акторам удается монополизировать власть всерьез и надолго, а другим нет.

В результате становление авторитаризма предстает результатом преднамеренных действий, которые можно уподобить отравлению политического организма. Странам, в которых давно сложились демократические «правила игры», порой удается если не выработать иммунитет к такого рода «отравлениям», то хотя бы минимизировать их негативные эффекты. Даже если в консолидированных демократиях к власти на выборах приходят весьма одиозные и авторитарные политики (подобные тому же Трампу), превратить демократические режимы в авторитарные им, как правило, не удается[94]94
  Levitsky S., Ziblatt D. Op. cit.


[Закрыть]. Но странам, которые вынуждены создавать свои политические институты «с нуля» (как произошло после краха коммунизма), оказывается куда сложнее выработать эффективное «противоядие» самостоятельно.

В таких случаях авторитарное «отравление» может повлечь за собой устойчивые и длительные негативные побочные эффекты. Со временем в таких странах возникает своего рода «порочный круг»: по мере укоренения авторитаризма снижаются шансы на эффективность «противоядия», выработать иммунитет к «отравлениям» становится все труднее, и в итоге болезнь авторитаризма может так и остаться неизлечимой. В ходе посткоммунистических преобразований в России (и не только) заинтересованные акторы сознательно и целенаправленно выстраивали выгодные для себя «правила игры», сплошь и рядом пытаясь максимизировать собственную власть и создать для своих конкурентов непреодолимые препятствия. В трех следующих главах книги мы разберем такие примеры несколько подробнее.

Представления «реалистов» о политическом процессе как о борьбе акторов за максимизацию власти опираются на давнюю традицию политической мысли от Никколо Макиавелли до Владимира Ленина (многие его тексты, а уж тем более практика деятельности могут служить учебным пособием по успешному захвату и удержанию власти). А наши современники Брюс Буэно де Мескита и Алистер Смит опубликовали «Руководство для диктаторов», написанное в духе «вредных советов» авторитарным политикам или в стиле рецептов из кулинарной книги (а говоря в духе «отравлений» – в стиле «всемирной истории ядов»)[95]95
  Bueno de Mesquita B., Smith A. Op. cit.


[Закрыть]. На сходных основаниях будет построен и наш дальнейший анализ на страницах этой книги.

Мы не будем отрицать ни аргументов «пессимистов» о роли «наследия» российской истории и культуры, ни точки зрения «оптимистов» о влиянии экономического роста и государственного строительства на динамику политического режима в России. Но рассматривать эти аспекты мы будем как сопутствующие и в целом второстепенные факторы политического развития России, а не как главные причины, определившие постсоветскую политическую траекторию нашей страны с ее развилками, «зигзагами» и тупиками.

«Реалистический» подход не означает апологетики авторитаризма в России и в мире в целом с нормативной точки зрения (с точки зрения того, как должно быть). Эта книга написана с позиций позитивного анализа российского политического режима (с точки зрения того, как обстоят дела на самом деле). Не оправдывая и уж тем более не поддерживая «отравителей», нам необходимо понять их мотивацию и логику поведения. Это позволит нам более грамотно объяснить, почему в разных ситуациях попытки «отравления» политических институтов приводят к различным исходам, каковы природа и механизмы действия «ядов» в мире политики и в целом, и в случае России. Такие объяснения позволят более обоснованно судить о том, есть ли у нашей страны шансы на эффективное «противоядие», и если да, то какими средствами необходимо исправлять последствия «отравления» страны постсоветским авторитаризмом? Однако такая постановка вопроса наталкивается на другие проблемы, которые необходимо разрешить прежде, чем мы перейдем к анализу российской политической динамики.