Текст книги "Смена парадигм в лингвистической семантике. От изоляционизма к социокультурным моделям"

До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме;

на последней перед Отрадным станции дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик, задыхаясь, вбежал на крыльцо дома. (II, 4, 1)

Очевидно, что для Толстого нравственное чувство не описывается законом всемирного тяготения, при котором сила воздействия возрастает обратно пропорционально квадрату расстояний[142]142
  Следует отметить, что физически высказывание Толстого («закон скорости тел в квадратах расстояний») сложно проинтерпретировать. Скорее всего, он имеет в виду закон всемирного тяготения. Однако в этом случае изменяться обратно пропорционально квадрату расстояния будет ускорение, а не скорость.


[Закрыть], однако для механистической в своих основах культуры Просвещения (следы которой мы находим и в текстах Толстого) механистическая аналогия дает читателю наглядный образ для характеристики стремления Николая Ростова к его близким: оно возрастает так же, как возрастает скорость камня, падающего на землю.

Возвращаясь к метафоре формального языка, следует отметить, что, с точки зрения ее авторов, естественный язык в своих основах устроен так же, как формальный, сущность естественного языка не отличается от сущности формального, и поэтому он может быть описан по модели формального языка без существенных потерь (так же, как падающий камень может без существенных потерь быть рассмотрен как материальная точка). В этом случае понятие модели кажется более корректным, чем понятие метафоры.

Итак, важное замечание, обращенное к авторам теории концептуальной метафоры, состоит в неоправданном расширении границ понятия[143]143
  В этом стремлении к генерализации можно увидеть неявные следы влияния Хомского. Известно, что Лакофф начинал как ученик Хомского, пройдя путь от попыток работы в рамках генеративной теории (напр.: Lakoff 1970; Lakoff 1970a; Lakoff 1972) до ее полного и безусловного отрицания. Сейчас его можно назвать, пожалуй, одним из самых жестких и бескомпромиссных критиков Хомского (Lakoff 1995, p. 115–118; Lakoff, Johnson 1999, р. 469–512). Однако стремление к универсальности и всеохватности подхода (так сказать, «синдром ньютоновской механики») отсылает нас к базовым установкам генеративной теории.


[Закрыть]. Существенной проблемой является также уточнение предложенной Лакоффом и Джонсоном интерпретации своих наблюдений. Авторы, работающие в одном с ними проблемном поле, обсуждают четыре возможности.

1. Концептуальные метафоры определяют диахронический процесс обретения определенными словами и выражениями их метафорических значений, характеризуют процесс эволюции языка в масштабах «большого времени», но не играют никакой роли в объяснении того, как наши современники используют и понимают уже устоявшиеся и новые метафорические выражения.

2. Теория концептуальной метафоры представляет собой абстрактную модель, объясняющую процесс обретения словами переносных значений на «птичьем языке» лингвистов. Другими словами, она описывает понимание и производство метафорических выражений неким «идеальным носителем языка». Рядовые участники языковой коммуникации могут давать экспериментальные подтверждения такой модели в лабораторных условиях, но она не является «психологически достоверной», т. е. не входит как составная часть в концептуальные системы, стоящие за процессом повседневной языковой коммуникации.

3. Концептуальные метафоры лежат в основе интуитивного понимания переносных значений конкретных слов и выражений участниками коммуникационного процесса и, следовательно, составляют часть концептуальных систем обычных носителей языка. Однако, нельзя сказать, что они описывают все случаи понимания или производства слов и выражений в их переносном значении.

4. Концептуальные метафоры являются частью концептуальной системы человека, отвечающей за понимание переносных значений слов и выражений, и объясняют каждый «когнитивный факт», относящийся к данному типу (Gibbs 2007, p. 8–9; ср. Gibbs 2006, р. 79–122).

Данная типология предлагает полезный в методологическом плане структурный каркас для работы с возможными интерпретациями теории концептуальной метафоры, но при сопоставлении с базовыми установками Лакоффа и Джонсона требует ряда уточнений.

Во-первых, акцент в авторской теории концептуальной метафоры сделан на сфере абстрактных понятий. Мы можем говорить о переносных значениях и для категорий базового уровня, когда один массив опыта метафорически выражается через другой, однако такого рода метафоры в целом находятся на периферии интересов авторов. Их интересуют, в первую очередь, выходящие за сферу нашего опыта абстрактные структуры (не только слова, но и теоретические конструкции), основу для понимания которых и образуют концептуальные метафоры.

Во-вторых, для проверки первой части гипотезы 1 требуются диахронические исследования, которых Лакофф и Джонсон никогда не проводили. Замечу, что здесь одним из ключевых становится вопрос о времени появления абстрактных понятий, о критериях трактовки определенной категории как абстрактной. В связи с этим в исследованиях такого рода недостаточно только лингвистического анализа, они требуют привлечения материала из культурно-исторической психологии, выявляющей связь доминирующего типа мышления с типом культуры. В последующих главах книги будут продемонстрированы примеры такого анализа.

В-третьих, предложенная Лакоффом и Джонсоном теоретическая модель, опирающаяся на понятие образных схем, представляет собой абстрактную конструкцию и непосредственно в экспериментах проверена быть не может. В экспериментах проверяется, воспринимается ли устоявшееся метафорическое значение выражения напрямую, без всяких посредников, или этот процесс опосредован обращением к его базовому значению (например, влияет ли образ кипящей жидкости на понимание предложения Он просто вскипел от гнева). Не останавливаясь на обсуждении всего массива экспериментальных данных, резюмируем полученные в данной области результаты: хотя при рефлексивном анализе испытуемые склонны трактовать устойчивые метафорические выражения как буквальные, видя в них буквальный смысл, в процессе естественной языковой коммуникации они бессознательно обращаются как к непосредственным значениям, так и к ситуационному контексту, в котором появляется выражение. При этом приводимые данные не дают основания утверждать, что подобное бессознательное действие является о с н о в о й для понимания абстрактного выражения, а не одним из элементов контекстуального фона, который учитывается при понимании, но не определяет его.

Приведу две иллюстрации экспериментов такого рода. В одном из них исследовалась метафора Гнев – горячая жидкость в сосуде. Участникам предлагали короткие истории, проходящие перед ними бегущей строкой на экране компьютера. Каждая история заканчивалась идиомой (напр., Джон вскипел от гнева), ее буквальным эквивалентом (Джон страшно рассердился) и не связанным с данным контекстом предложением (Джон увидел вмятину на двери). После этого перед испытуемыми на экране последовательно проходила последовательность букв (в данном случае, т е п л о) и они должны были нажать контрольную кнопку, когда понимали, составляет ли данная последовательность букв значимое слово. Оказалось, что в первом случае реакция была быстрее, чем во втором и третьем (Gibbs 2007, p. 14).

Во втором эксперименте исследователи максимально приблизили ситуацию к естественной. Участникам предлагался следующий вопрос: Suppose you are told that next Wednesday meeting has been moved forward 2 days. What day is the meeting now that it has been rescheduled? (Предположим, вам сообщили, что собрание, которое должно было состояться в следующую среду, перенесено на два дня вперед. В какой день состоится собрание?) Хотя для русскоязычного человека ответ на этот вопрос кажется однозначным (в следующую пятницу), результаты для англоговорящих участников делятся между следующей пятницей и следующим понедельником. Это зависит от того, какую метафорическую модель они принимают за базовую: человек движется во времени или время движется навстречу ему. В первом случае ответом будет «следующая пятница», во втором – «следующий понедельник». В нейтральной ситуации ответы распределяются примерно поровну, и крайне интересно, как они изменяются в зависимости от контекста. Так, при опросах стоящих в очереди в студенческой столовой оказалось, что чем ближе опрашиваемые к ее началу, тем чаще они говорят «в пятницу»; пассажиры в аэропорту, которые должны были вылететь в ближайшее время, называли пятницу чаще, чем те, кто ожидал вылета, а те, в свою очередь, чаще, чем те, кто ожидал прилетевших пассажиров; пассажиры в движущемся поезде в начале и в конце поездки выбирали пятницу чаще, чем в середине (Boroditsky, Ramscar 2002). Результаты эксперимента показывают, что метафорические представления о движении (во) времени опираются на представления о пространственном движении[144]144
  Важно подчеркнуть, что речь идет именно о п р е д с т а в л е н и я х о реальном движении, которые не совпадают с самим фактом движения. Так, поезд в начале и в конце поездки движется с той же скоростью, что и в середине.


[Закрыть] и зависят от ситуационного контекста.

Еще одно и, пожалуй, ключевое для данного исследования ограничение теории концептуальной метафоры состоит в том, что в ней не учитывается социокультурная составляющая. Хотя Лакофф и Джонсон упоминают социокультурный контекст как один из элементов процесса порождения и понимания концептуальных метафор, в целом социокультурный анализ находится на глубокой периферии их теории. Устройство человеческого тела – фундаментальная константа для человеческого рода в целом, и идея «телесных проекций» (embodiment) предполагает единый для всех людей способ описания. Однако человек является не только физическим телом, но и социкультурным существом, и социокультурные характеристики оказывают непосредственное влияние на интерпретацию перцептивного материала.

Нельзя сказать, что эта проблема не обсуждается другими исследователями. Лингвисты, тяготеющие к социокультурному пониманию языка, ощущают здесь серьезную лакуну и на широком и разнообразном материале показывают значимость культурных факторов в установлении соответствий между областью-источником и областью-целью. Основное направление исследований состоит в сопоставлении первичных метафор в различных культурах и в попытке связать различия между такими метафорами с культурными различиями[145]145
  Как пример таких исследований см.: Heine 1995; Quinn 1991; ср.: Deignan 2003; Yu 2009.


[Закрыть]. Как иллюстрацию можно привести анализ значимости базовых метафор, описывающих категорию жизни, для современных американцев и венгров. Исследование показало, что метафоры жизнь – это война, жизнь – это компромисс более типичны для венгров, тогда как метафоры жизнь – это драгоценность и жизнь – это игра – для американцев. Авторы связывают полученные результаты с особенностями американской и венгерской истории: для венгров доминантой их исторического пути была борьба за выживание и сохранение культурного своеобразия, перед американцами же стояли принципиально иные политические и социальные задачи (Kövecses 2005, p. 241).

Работы подобного рода задают направление развития теории концептуальной метафоры, открывающее перспективу для включения в нее не только соматического, но и социокультурного пласта. Контуры такой теории предложены, например, в уже упомянутой монографии З. Ковечеша, выделяющего три базовых источника для концептуальных метафор: телесный опыт, социокультурные практики и когнитивные предпочтения и стили (там же, 231–246).

При этом подробных эмпирических исследований, выявляющих влияние ситуационного контекста на эволюцию определенной концептуальной метафоры, крайне мало. Вопросы о времени и причинах появления той или иной метафоры, о ее социокультурной траектории и фоне, на котором эта траектория развёртывается, не приняты в рамках социокультурных исследований метафоры[146]146
  Существует ряд исследований, связанных с дискурсивным анализом метафор. Полем для них оказываются в основном политические термины и тексты. Такие исследования обращаются к контексту политической жизни, показывая, как он влияет на структуру текстов и семантику терминов (напр.: Kornprobst et al. 2008; Musolff, Zinken 2009; Musolff 2010). Хотя иногда в них используются компаративные методы анализа, когда современная ситуация сопоставляется, например, с политическими процессами в Античности, в целом создается впечатление, что они рассматривают политическое пространство как фундаментальную константу, аналогичную человеческому телу, и их установка принципиально не отличается от базовой для Лакоффа и Джонсона. Справедливости ради следует заметить, что в поздних работах Лакофф сам обратился к подобным исследованиям и предложил универсальные модели политической системы как семьи (strict father и nurturant parent), оказавшие заметное влияние на работы других лингвистов в этой области (см.: Lakoff 2002; Lakoff 2006, p. 49–66).


[Закрыть]. К обсуждению этих вопросов мы вернемся в восьмой главе.

Примечания

Глава 5
Tеория концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М. Тернера

Как отмечалось в предыдущей главе, одна из характерных черт подхода Лакоффа и Джонсона – понимание концептуальной метафоры как универсальной объяснительной модели[147]147
  Содержание данной главы в значительной степени воспроизводит работу: Глебкин 2013.


[Закрыть]. Теории концептуальной интеграции (conceptual integration) или концептуального смешения (conceptual blending), сопоставимой, пожалуй, с теорией концептуальной метафоры по значимости в современной когнитивной лингвистике и когнитивной науке[148]148
  Теории концептуальной интеграции и лежащей в ее основе теории ментальных пространств (mental spaces) посвящаются главы в учебниках по когнитивной лингвистике (напр., Evans, Green 2006; Ungerer, Schmid 2006; Geeraerts, Cuyckens 2007), тематические номера в ведущих лингвистических журналах (см., напр., объединенный № 3/4 (2000) журнала “Cognitive linguistics”, № 10 (2005) “Journal of pragmatics” и № 1 (2006) журнала “Language and Literature”), секции на лингвистических симпозиумах. Став уже классикой когнитивной лингвистики, теория концептуальной интеграции сохраняет, по мнению многих исследователей, свой эвристический потенциал нерастраченным вплоть до настоящего времени.


[Закрыть], эта претензия на универсализм присуща в еще большей степени. Так, создатели и главные идеологи теории Жиль Фоконье и Марк Тернер утверждают, что способность к концептуальному смешению в ее наиболее развитой «би-компонентной» форме (double-scope blending) выводит человека далеко за рамки умения понимать и использовать язык и является его уникальной особенностью, играющей решающую роль в том, как он мыслит и воспринимает мир в целом[149]149
  Авторы характеризуют conceptual blending как “a great mental capacity that, in its most advanced “double-scope” form, gave our ancestors superiority and, for better and for worse, made us what we are today. We investigate the principles of conceptual blending, its fascinating dynamics, and its crucial role in how we think and live” (Fauconnier, Turner 2002, p. V; см. также р. 389–396).


[Закрыть].

Хотя отдельные аспекты теории концептуальной интеграции подвергаются критическому анализу в ряде работ (Gibbs 2000; Harder 2003; Brandt 2005)[150]150
  В отечественной литературе существует ряд работ, в которых излагаются основные идеи подхода Фоконье и Тернера, а также делается попытка использовать его в конкретных исследованиях (Скребцова 2000, с. 137–146; Скребцова 2002; Скребцова 2011, с. 168–194; Киреева 2010; Ковальчук 2011; Ковальчук 2012), но работы, посвященные подробному критическому анализу теории концептуальной интеграции, насколько мне известно, отсутствуют.


[Закрыть], сложно найти исследования, критически осмысляющие ее как теоретическую систему, выявляющие теоретические основания ее методологии и оценивающие верифицируемость полученных ей результатов. В данной главе мы постараемся восполнить эту лакуну. Исходной точкой для обсуждения станет теория ментальных пространств.

Теория ментальных пространств, разработанная Ж. Фоконье, содержит в своих теоретических основаниях внутреннее противоречие, до конца не осознанное автором и его последователями. С одной стороны, она возникает как попытка преодолеть проблемы, возникающие при интерпретации различных типов высказываний в рамках аналитической философии, и след задаваемой данным типом мышления формальной парадигмы отчетливо прослеживается в методологии Фоконье [151]151
  Истоки этой установки, отчетливо прослеживающейся и в базовой для теории ментальных пространств книге Fauconnier 1985, наглядно выражены в статье Fauconnier 1978. Ср. Brandt 2005, p. 1580–1582.


[Закрыть]. С другой стороны, Фоконье подчеркивает, что конструирование ментальных пространств описывает путь, которым мы думаем или говорим, но не порождает новой онтологической реальности; иначе говоря, познавательная модель, на которую опирается проблематика ментальных пространств, выводит нас за рамки базовых для аналитической философии понятий истины и референции и предлагает принципиально новый язык описания (Fauconnier 1985, p. 152–153, 158–160; Sweetser, Fauconnier 1996, p. 7–8; Fauconnier 1997, p. 34)[152]152
  На первый взгляд, позиция Фоконье здесь близка установке Ч. Филмора, противопоставляющего семантике истинности семантику понимания (Fillmore 1985, p. 230–252), однако, как мы увидим, используемая Фоконье аргументация оставляет его в рамках аналитической философии.


[Закрыть]. Отмеченное противоречие проявляется в самой структуре предложенного Фоконье подхода. В его рамках ментальные пространства создаются участником коммуникации как некоторые вспомогательные средства, позволяющие понимать высказывания других и порождать собственные высказывания. Для их конструирования исследователь вводит понятие исходного пространства (parent space) – пространства, которое в данном контексте выполняет функцию «реального» (Фоконье принципиально отказывается от использования понятия «реальность» в онтологическом смысле) – и набора «порождающих операторов» (space builders) – лингвистических выражений, маркирующих появление нового ментального пространства на основе исходного. В качестве таких порождающих операторов используется широкий класс выражений: на картине Модильяни; в 1927 году; на заводе; Михаил уверен; Ольга надеется; если А, то…; или… или… и т. д. (Fauconnier 1985, p. 17). С помощью специальных «коннекторов» (connectors) устанавливается соответствие между элементами исходного пространства и их аналогами в возникающих пространствах. Так в предложении ‘Олег вернулся вчера из Парижа, и Ольга рассчитывает, что он завтра придет к ним в гости слово он соответствует некоторому Олегу’ – аналогу Олега из исходного пространства в ментальном пространстве, созданном оператором Ольга рассчитывает.

Использование ментальных пространств позволяет Фоконье разрешать ряд парадоксов, возникающих в рамках классической теории референции. Показательным примером преимуществ, достигаемых благодаря используемому им подходу, является анализ в рамках теории ментальных пространств парадокса Крипке: Пьер, воспитанный во Франции, слышал о городе Londres и был убежден в том, что Londres est jolie. Позднее жизнь привела его в Англию, где он говорил по-английски и жил в городе, известном ему под именем London. В нем сложилось отчетливое убеждение, что London is ugly. В его позиции нет противоречия, так как он продолжал считать London и Londres разными городами. Что мы можем сказать об истинности предложения Пьер полагает, что Лондон – красивый город в заданном контексте?

Фоконье утверждает, что этот неразрешимый в классической теории референции вопрос (один и тот же объект оказывается одновременно и прекрасным, и безобразным) вообще не является проблемой в теории ментальных пространств: объекты, тождественные в исходном пространстве P оказываются различными в ментальном пространстве М, образованном оператором Пьер полагает (там же, p. 156).

Не касаясь здесь обсуждения данного сюжета по существу, отметим, что приведенный пример наглядно иллюстрирует общую логику подхода Фоконье, продемонстрированную им в работе с большим массивом разнообразного материала (различие социальной роли и соответствующей ей личности, контрфактические предложения, теория пресуппозиции и т. д.). Можно заметить, что все аргументы Фоконье носят логический характер, в то время как ментальные пространства отражают, по его характеристике, не логическую, а психологическую реальность. В этом случае, было бы естественно ожидать и психологические аргументы, подтверждающие существование таких пространств, описание психолингвистических экспериментов, свидетельствующих, что восприятие предложений происходит в рамках указанной модели. Однако подобных аргументов ни Фоконье, ни его последователи не приводят. На это обращают внимание его критики, подчеркивая также два следующих обстоятельства: если опираться на когнитивную парадигму, о которой говорит Фоконье, ментальные пространства, созданные различными классами операторов, будут существенно различными для восприятия; кроме того, многие из сделанных исследователем наблюдений могут быть объяснены в рамках других, более традиционных психолингвистических теорий (Harder 2003, р. 94–95; Brandt 2005, р. 1580–1583; Oakley, Hougaard 2008, р. 12; Ferguson, Sanford 2008, р. 610)[153]153
  При этом следует отметить, что попытки критиков Фоконье придать ментальных пространствам иной смысл, связав их с понятием дискурса (Brandt 2005, p. 1587–159; Oakley, Coulson 2008), также оказывается произвольной интерпретацией, не опирающейся на экспериментальную базу.


[Закрыть].

Описанный контекст будет важен для нас при обсуждении теории концептуальной интеграции, к которому мы переходим.

Несмотря на то, что отдельные аспекты теории концептуальной интеграции (или концептуального смешения) излагались и ранее, первым систематическим ее изложением следует считать работу Fauconnier, Turner 1994. Среди более поздних работ имеет смысл выделить Fauconnier, Turner 1996; Fauconnier, Turner 1998; Fauconnier, Turner 2000; Sweetzer 2000; подводящую промежуточные итоги монографию Fauconnier, Turner 2002; а также Fauconnier, Turner 2008; Fauconnier 2009[154]154
  Подробный список литературы по теме можно найти по адресу: http://markturner.org/ blending.html.


[Закрыть].

Идею, составляющую базис теории концептуальной интеграции, можно сформулировать следующим образом: а) одной из главных особенностей человека, отличающей его от других биологических видов, является способность создавать новые смыслы на основе уже имеющихся; б) одна из определяющих форм реализации этой способности, находящая разнообразное применение в языке и культуре, состоит в порождении несущего новые смыслы интегрального ментального пространства, или бленда, (blending space) на основе нескольких базовых ментальных пространств (input spaces).

Парадигмальный пример, демонстрирующий эту идею – задача про буддийского монаха. Буддийский монах с восходом солнца начинает подъем на году, вершины которой он достигает с закатом[155]155
  Все приводимые ниже примеры можно найти в статье Fauconnier, Turner 1998, а также в монографии Fauconnier, Turner 2002.


[Закрыть]. Несколько дней он медитирует на вершине, а затем с восходом солнца начинает движение вниз, также с закатом приходя к подножию горы. Пренебрегая изменением продолжительности солнечного дня, не делая никаких допущений о скорости движения монаха, количестве остановок в пути и т. д., нужно ответить на вопрос, есть ли в процессе движения точка, которую он проходит в один и тот же момент времени на подъеме и на спуске (начало отсчета времени совпадает с восходом солнца).

Задача имеет простое и изящное решение, если мы наложим друг на друга движения вверх и вниз, предположив, что они происходят в один день. Тогда становится очевидным, что траектории спускающегося и поднимающегося монаха в некоторый момент времени пересекутся, и точка их пересечения и будет положительным ответом на вопрос задачи. Иллюстрируя на данном материале теоретическую схему, можно сказать, что исходными пространствами здесь являются пространства, соответствующие дню подъема и дню спуска, а блендом – пространство, где оба движения происходят одновременно. Для большей полноты картины и снятия возможных разночтений авторы выделяют еще родовое (generic) пространство, подчеркивающее присущие базовым пространствам общие категории, допускающие возможность концептуального интегрирования. В данном случае такое пространство включает в себя движущегося человека и его местоположение, путь, связывающий основание и вершину горы, день, затрачиваемый на дорогу, и движение в каком-либо направлении (см. рис. 5).

Рис. 5. Схема концептуальной интеграции в задаче про буддийского монаха (приводится по Fauconnier, Turner 2002, p. 45).

В качестве другого канонического примера можно обратиться к воображаемым дебатам с Кантом, которые во время лекции ведет современный философ. Обсуждая фундаментальную мировоззренческую проблему (в интерпретации авторов – вопрос о том, является ли разум врожденной способностью), этот философ излагает свою позицию, приводит возможные контраргументы Канта, извлекаемые из его сочинений, свои возражения на контраргументы и т. д., так, что у его слушателей создается ощущение двух находящихся рядом мыслителей, ведущих непосредственную полемику. В интерпретации Фоконье и Тернера, здесь также имеет место образование интегрального пространства, в котором собеседники говорят на английском, знают о существовании друг друга и вместе пытаются найти истину в непосредственном диалоге. При этом базовые пространства обладают существенными отличиями от бленда: в них Кант пишет по-немецки, а его виртуальный собеседник говорит по-английски, Кант не знает о существовании оппонента, делая свои умозаключения задолго до него, и т. д. Общие черты базовых пространств отражены в родовом пространстве, которое включает в себя философов, существующих в определенном месте в определенное время, пытающихся найти решение конкретной проблемы и выдвигающих с этой целью ряд тезисов, подчиняющихся набору разделяемых ими формальных и неформальных правил.

Еще один архетипический для Фоконье и Тернера пример – информационное сообщение о воображаемой регате, основу для которого составляют следующие факты: клипер Northern Light в 1853 г. проплыл от Сан Франциско до Бостона за 76 дней и 8 часов; этот результат оставался непревзойденным до 1993 г., когда катамаран Great American II отправился тем же курсом, чтобы установить новый рекорд. Тогда за несколько дней до окончания путешествия наблюдающие за ним обозреватели могли бы сказать На этой стадии Great American II опережает Northern Light на 4,5 дня. В заданном контексте разделенные интервалом в 140 лет события совмещаются аналогично тому, как это произошло при решении задачи с буддийским монахом. Такое сжатие временной шкалы в соотносимый с повседневным опытом человека формат дает возможность зрелищного и эмоционального восприятия теперь уже не философского спора, как в случае с Кантом, а растянутого во времени путешествия.

Широту охватываемого теорией концептуальной интеграции спектра демонстрируют два следующих примера: комплексные числа и рабочий стол компьютера. Как известно, комплексные числа могут быть представлены в виде точек на плоскости, выражаясь в полярной системе координат расстоянием до центра О и углом с осью ОХ (такая запись имеет вид Z=R·EXP(iφ)). В интерпретации авторов такое представление является блендом, для которого одно базовое пространство представляет собой координатную плоскость с точками на ней и векторами, переводящими одну точку в другую, а другое – действительные числа, с законами их сложения и умножения. Родовым пространством в данном случае будут коммутативные алгебраические кольца. Интегральное пространство обладает значимыми отличиями от каждого из базовых: в отличие от действительных чисел для комплексных нерелевантно отношение порядка («больше», «меньше»), в отличие от точек, мы можем умножать и делить комплексные числа друг на друга и т. д. Таким образом, по мнению авторов, концептуальная интеграция оказывается важным средством для порождения новых смыслов в математике (см. также Alexander 2011).

В случае с рабочим столом компьютера, по мысли авторов, создается особое интегрированное пространство, основой для которого являются пространство нашего повседневного опыта (т. е. деятельность по открыванию папок, вкладыванию в них и удалению из них листов, выбрасыванию папок в корзину и т. д.) и пространство осуществляемых в компьютере формальных операций (абстрактный язык компьютерных команд, соответствующих наблюдаемым в бленде виртуальным перемещениям). Здесь, опять же, свойства бленда заметно отличаются от свойств исходных пространств.

Приведенные примеры выглядят весьма экзотично и кажутся далекими от лингвистики, но Фоконье и Тернер утверждают, что процедура концептуальной интеграции является определяющей и для широкого спектра лингвистических явлений, таких как метонимия и метафора, контрфактические предложения, образование грамматических конструкций (Fauconnier, Turner 1996).

Говоря о грамматических структурах, они, в частности, обращают внимание на присутствующие во многих языках конструкции Noun-Phrase Verb Noun-Phrase Prepositional-Phrase, описывающие процесс целенаправленного движения. С их точки зрения, эти конструкции представляют собой концептуальную интеграцию базовых пространств, связанных с различными действиями. Так, утверждение Jack threw the ball into the basket (Джек забросил мяч в корзину) оказывается описанием трех отдельных действий: Джек воздействует на мяч; мяч летит; мяч находится в корзине. Подобные конструкции с глаголами, аналогичными throw есть во многих языках, однако некоторые из них, в частности, английский, допускают расширение на другие группы глаголов, например, Junior sped the toy car around the Christmas tree (Сынишка «промчал» игрушечную машину вокруг рождественской елки: сынишка нажал на пульт дистанционного управления; машина промчалась вокруг рождественской елки) и т. д. Фоконье и Тернер видят здесь интеграцию двух базовых пространств, напоминающую бленд в задаче про буддийского монаха: начало и конец действия совмещаются, а средняя часть процесса выпадает (в бленде сын воздействует на машину непосредственно, а не посредством пульта).

Метафоры авторы интерпретируют как частный случай концептуальной интеграции. С их точки зрения, практически никогда не происходит прямого проецирования области-источника на область-цель, в подавляющем большинстве случаев мы имеем дело с интегральным пространством, «переплавляющим» свойства каждого из базовых пространств. Каноническим примером для демонстрации «блендовой» структуры метафоры является анализ авторами выражения рыть себе могилу (например, Вкладывая деньги в эту авантюру, ты роешь себе могилу) (Fauconnier, Turner 1998, p. 149–151; Fauconnier, Turner 2002, p. 132–134). В интерпретации авторов приведенное утверждение представляет собой бленд двух базовых пространств: пространства, связанного с погребальным обрядом, одним из необходимых элементов которого во многих культурах является выкапывание могилы умершему, и пространства финансовых операций, регулирующих их писаных и неписанных норм, а также рисков, с ними связанных.

Данный пример иллюстрирует важную особенность теории концептуальной интеграции, на которую обращают внимание авторы. Они выделяют два типа такой интеграции: моно-компонентную (single-scope blending) и поли-компонентную (multi-scope blending). Случай моно-компонентной интеграции соответствует высоко конвенциональным метафорам, таким как После разящего удара от Apple в борьбе за рынок Microsoft оказался в нокдауне. Здесь базовые пространства образуют поединок боксеров с соответствующими правилами и атрибутикой и конкурентная борьба в бизнесе, осуществляемая по своим нормам и правилам. Однако в бленде, где на ринге оказываются две вступившие в поединок компании, мы не находим следов отношений, характерных для бизнеса, в данном случае все определяется структурой первого пространства, которая проецируется на бленд, определяя его структуру.

В приведенном выше примере с выкапыванием себе могилы ситуация оказывается иной. Здесь нельзя говорить о прямом проецировании структуры одного из базовых пространств на бленд (могилу обычно роют не себе, а уже умершему человеку; с другой стороны, человек, совершающий безрассудные в финансовом отношении поступки, не копает землю в буквальном смысле этого слова, используя лопату как инструмент); в бленде мы видим качественно новое образование, представляющее собой синтез структур, принадлежащих двум базовым пространствам.

Способность к такой би-компонентной интеграции, по мнению авторов, является уникальной способностью, присущей людям, следствием которой становятся возникновение искусства, религии, науки, а также появление языка (Fauconnier, Turner 2002, p. 180–187; Fauconnier, Turner 2008)[156]156
  «Double-scope conceptual integration is characteristic of human beings but not other species and is indispensable across art, religion, reasoning, science, and other singular mental feats that are characteristic of human beings» (Fauconnier, Turner 200, p. 180).


[Закрыть]. Отталкиваясь от антропологических и археологических исследований, Фоконье и Тернер датируют формирование этой способности временем около 50 тыс. лет до н. э. Их логику, строящуюся на сформулированном выше генеральном тезисе теории концептуальной интеграции, можно передать следующим силлогизмом: базовый принцип эволюции языка и различных форм культуры состоит в построении новых смысловых конструкций на основе имеющихся в наличии, т. е. предполагает постоянное «приращение смысла»; би-компонентная интеграция ведет к созданию нового качества путем преобразования уже освоенных смысловых структур; следовательно, способность к би-компонентной интеграции обеспечивает развитие языка и культуры. Если говорить о языке, то после освоения процедуры би-компонентной интеграции он начинает развиваться как самосовершенствующаяся система, создающая все новые и новые грамматические и лексические конструкции, отражающие изменяющийся опыт существования человека в природной и социокультурной средах.

Следует отметить, что в своих утверждениях Фоконье и Тернер не опираются на конкретный культурно-исторический анализ, видимо, исходя из допущения, что появление первобытного искусства и других форм культуры с неизбежностью предполагает наличие би-компонентной интеграции в качестве основы. Однако образцы такого анализа встречаются в работах других исследователей, действующих в заданной Фоконье и Тернером парадигме. Так, Е. Свитцер обнаруживает би-компонентную интеграцию в первобытной магии и ритуале. Реконструируя гипотетический ритуал первобытных охотников на бизонов, она видит в нем пример бленда, в котором пространство ритуального танца с изображением бизона и пространство реальной охоты на бизона объединяются в интегральном пространстве, «переплавляющем» базовые структуры в новую целостность (поражение наскального изображения в бленде оказывается поражением бегущего бизона и т. д.) (Sweetser 2000, p. 319–320).