Текст книги "[email protected]"

Глава 26.

«Когда сидишь в пустом доме один, и перед тобой камин колышет языками пламени, и дом освещается, по сути, только этими всполохами, и всполохи эти играют рубиновыми извивами в бокале прекрасной «Хванчкары», самое время подумать о всполохах счастья, что мелькали в твоей жизни и, к сожалению, вот так же улетали куда-то в темное пространство. К звездам? Или туда, где ты? И заметны ли они там – искры именно моего счастья? У меня ведь их было много… Или вы там видите только тёмные пятна на фоне, как ты говоришь, «солнечных зайчиков» человеческих душ? А ты знаешь, я вот тут подумал о том, что ты мне писал – сейчас у меня для этого масса времени: я свободен от работы, от семьи, от любовниц, от друзей, от паскудства подёнщины – от всего! Со мной только пустой дом, поленница дров из ольхи и два кувшина чудесного вина… Так вот, я подумал и, ты знаешь, я заблудился в дебрях, которые могу определить только как «моя жизнь». В ней было все – высокие стремления, безобразные поступки, преодоление, карабканье вверх, падения, любовь, предательства, самолюбование и самоуничижение, радость и слезы… Словом, дебри! Но не так ли может сказать о себе и любой человек на земле? Не так ли и ты метался по жизни?! И что? Мы за это наказаны – ты автокатастрофой, я – выпадением из круговорота друзей, творчества и забот – к камину в пустом доме?»

Отстучав этот сбивчивый поток мысли, Диванов набрал адрес Волгаря и отправил текст.

– Я тебя слышу. Здравствуй, Дмитрий! – высветилось на экране. – Какой-то ты новый сегодня…

– Наоборот. Я – старый. И годами, и итогами жизни…

– Странно, лет тебе – всего ничего. Но я говорю о твоих мыслях. Они для меня новы. Это итог поездки с Альбиной Мирной? Или начало осознания прожитых лет? – спросил Волгарь.

– А что? По-твоему, мне рано их осознавать?

– В осознании жизни не бывает понятия «рано». Бывает – «поздно».

– Ты не ждал, что оно вообще ко мне придёт?

– Не ждал. Я – верил, что придет. Может быть, не так скоро. Там или Здесь оно приходит в каждую Душу. И если ты уже ощущаешь его приход, это огромное благо. Ты почувствуешь, как обновляется твоя Душа, как она услышит голос Совести и станет наполняться благостью…

– И я, задрав штаны, помчусь… во храм божий?

– Не ёрничай, пожалуйста. Никто тебя не гонит в храм. Благость – это любовь. Но не та, как ты её понимал или понимаешь сегодня. Это не Саша и не Маша, не Витя и не Митя… Это не страсть к гламуру или накоплению капитала… Это любовь ко всему окружающему тебя, это отзывчивость, это творение Добра как высшего начала…

– Красиво! – отбарабанил по клавиатуре Дивнов. – Но, увы, мне! Я – сторонник конкретной любви. К Саше и к Маше, меньше – к гламуру и больше – к капиталу. Он, однако, не отвечает мне взаимностью. Из окружающего – люблю свой большой дом в лесу, огонь в камине и кувшин «Хванкчары» на столе. А больше у меня ничего нет. Даже любимой работы в эфире. И я подозреваю, что потерял её, пообщавшись с тобой. Прости!

– Прощаю. И хочу сказать, что тебе очень полезно побыть в твоем большом доме ещё несколько дней. Он очищает твою Душу. И эфир вернется, но не на уровне вопросов, а ответов.

– А что, отвечать на вопросы лучше, чем их задавать?

– Во всяком случае, полезнее. Ты же знаешь, что выигрывали у тебя только те, кто давал правильные ответы. А жизнь – больше, чем игра. Она иногда задаёт такие вопросы, ответ на которые стоит жизни.

– Ага! – оживился Диванов: – Значит и вопросы бывают ценою в жизнь!?

– Бывают. Но стоит-то жизни – ответ.

– Не хочешь ли ты, дорогой друг, сказать, что сейчас передо мной стоит именно такой вопрос? – с нетерпением азартного игрока отстучал Диванов.

– Хочу. И скажу: этот вопрос ты сейчас задаёшь себе сам. И ответ на него – за тобой.

– Ты хорошо устроился, дорогой друг! У тебя на всё про всё один ответ: «САМ». Сам спросил – сам ответил. Попал – живи, не попал – пропал?

– Я знал, что ты когда-нибудь поймешь это. Ты понял. И выиграл жизнь. До встречи!

– Э-э! Подожди! До встречи как? Я – с тобой или ты – со мной? – нервно застучал по клавиатуре Дивнов.

– Ты же САМ теперь знаешь ответ, – высветилось у него на экране.

Глава 27.

Волгаря поджидала Душа отца Павла. Она витала в пространстве, за которым Волгарь разглядел знакомые когда-то очертания тихой реки, несущей рыжие торфянистые воды среди низких берегов, отороченных у воды старыми ветлами. Берега иногда взбегают пологими взгорками, на одном из которых торчит остов порушенной когда-то колокольни, разобранной потом по кирпичику на сельские нужды. Дальше – широкий омут, поднятый над уровнем речки заросшими валами берегов с остатками какого-то строения, ниже которого, как гнилые зубы торчат поперек речки отдельные пеньки бывшей запруды при мельнице. «Господи, да это же мельница у Рябины! – узнал картину давнего своего детства Волгарь. – Вон там дальше село Берег, а это – бывшая церковь и кладбище где-то за ней…»

– Отец Павел, ты чего здесь делаешь? – спросил Волгарь. – Откуда ты знаешь эти места? Ты же из Мологи… А здесь, чуть ниже по течению, жил мой дед, тезка твой Павел Алексеевич. Мама моя отсюда. И я здесь гостил у деда каждое лето до школы.

– А я, дураха, нарошно здесь. Тебя жду. Ты в моих местах бывал и все про них знаешь. И я в твои наведался. Благо, легко это Здесь – вздумал – и оказался… Гляжу, благодатное место прежде было.

– Красивое было место! – со вздохом согласился Волгарь. – Да, видишь, быльём заросло. А чего меня здесь ждал?

– Да то и ждал, чтобы ты поглядел на него и пожалел маленько. Красота ведь была! Река, лес, луга… Деревни и села какие были – по сотне дворов! Куда всё делось?

– По сотне я не помню. Пожалуй, только Берег был где-то около этого… А вот наши деревни – Ладейки, Никулино, Рябина, Праулино – дворов по тридцать – не больше. В Ладейках – точно – было тридцать дворов вдоль Ухры. И домишко деда – чуть в стороне. Кузница его – рядом. Да всё здесь было рядом – речка под боком, лес – за овином. В Ухре – окуньки, в лесу – грибы, ягоды… Прекрасное было детство!

– Вернулся бы? – неожиданно спросил Павел и засиял ярче.

Поняв причину вспышки Души Павла, Волгарь осторожно спросил:

– А можно?… Вернее, когда?

– Да ведь родить – нельзя погодить. Сейчас вот и пора!

– Куда?

– Да Господь отнесёт, куда ему надо.

– Я, вроде, не всё ещё сделал…

– Будет ещё у тебя дел!

– Тогда «от винта!», – сказал Волгарь и растворился в пространстве.

…Фельдшер Шаготского фельдшерского пункта тетка Надёна обрядила новорожденного и вернулась к роженице в палату. Молодая мама, скинув одеяло ниже груди, смотрела в потолок, оклеенный чуть пожелтевшими обоями, и слабо улыбалась каким-то своим мыслям.

– Ну, вот… И взвесила, и упеленала, спит теперь, – сказала она. – Хороший мужичок будет. Почти четыре кило. И пяточки – за корытце весов вышли, значит пятьдесят с лишком сантиметров. Всё слава тебе, Господи… Ты прикройся одеяльцем-то, не студись. На воле-то, хоть и солнышко, а всё не лето ещё, – говорила Надёна, походя поправляя салфетки на тумбочках при кроватях, на которых давненько уже не было молодых мам.

Мало нынче рожают в деревне. И фельдшерский пункт чуть, было, не закрыли при сельской больнице Шаготи. Чуть удержался. Да вот и эту мамочку Господь принес из города. Может, и ещё продержится. В деревнях-то есть кандидатки, да ведь они всё в город смотрят… Знамо-дело, там за мамочкой с ребенком на такси, да не на одной ещё пригонят. А здесь чего? На тракторе, если зимой или по весне?

– Мне встать, или вы принесёте покормить? – спросила роженица. – Я посмотреть на него очень хочу.

– Да отдохни пока! И ему дай очухаться. Знамо принесу. …Звать-то будете как парня?

– Ой, спорим ещё… Я бы Мишей хотела. А муж – в честь друга, погибшего в армии – Константином. Родители,… мама моя – Коленькой, в честь моего папы…

– А лучше-то, и чтобы не спорить, в святцы надо поглядеть. Там как раз Владимир должен быть завтра или другого дня…

– Решим. Думаю, не раздерёмся из-за этого.

– Ну, и ладно! А ты, мамочка, скажи, чего вас принесло сюда из города? Все, вроде, туда глядят, а вы – обратно? Или гостите здесь у кого?

– Нет, мы работать приехали. Я – могу учителем в школе. А муж – он вообще-то инженер. Но может и на тракторе… Как ему обещали…

– Ну-ну… Только трактора-то у нас все теперь по дворам раскуплены или вон хламом стоят.

– Не знаю… Ему обещали. Мне тоже в районо сказали: после декрета можно сразу выходить, хотя будут каникулы…

– А жильё какое дали? Или где сама найдешь? Куда ребёночка-то понесешь?

– Мы в Ладейках остановились. Там прадедушкин домик сохранился. Старенький, правда, но жить пока можно.

– Это не Павла ли Алексеевича изба при кузнице? – спросила Надёна, остановившись среди палаты.

– Она.

– Вон чего!.. Настоящий-то его дом на другом конце Ладеек, где потом контора колхоза и почта была. Да тоже теперь скосился весь на сторону. Большой был дом. Господский. Дед-то твой, если не знаешь, барчуком был. Это уж потом, при колхозах, он кузнецом работал… Вона вы из каких!.. Ну ладно… Пойду жениха твоего принесу кормиться. А тебе вот полотенчико, оботри грудь пока. – И Надёна шустро засеменила из палаты.

В окно палаты постучали. Молодая мама повернулась. За широким окном, прижавшись к нему, стоял муж. Он сложил руки козырьком, чтобы из яркого дня получше видеть жену. Она помахала ему рукой.

– Ну, как дела?! – кричал он сквозь двойное остекление широкой рамы.

Она показала большой палец и пошевелила опущенным вниз указательным, мол, сын. Кричать-то из палаты нельзя. Показала и второй большой палец, а потом развела руки на полметра примерно. Дескать, большой!

А тут и Надёна внесла в палату свёрток. Улыбаясь, подошла поближе к окну, приподняла на локте голову свёртка: вот гляди, папаша! Отец совсем влип лицом в стекло. За его головой сияло весеннее солнце. Яркий свет упал на лицо ребенка, он почувствовал его лучи закрытыми ещё глазами, прижмурился сильнее и приоткрыл рот в улыбке.

– Гули-гули! – пропела Найдёна. – Гляди, уже улыбаемся, солнышко глотаем!.. Ну, давай, от мамки кормись. – И положила сверток рядом с мамой.

А где-то высоко в голубом сияющем пространстве всё это видела ставшая совсем прозрачной Душа архимандрита Павла.

– Вот и с новосельем тебя, Володюха! Живи на радость миру. Творить тебе Добро среди людей, – шептала Она.