Текст книги "Мастер и Путь. Слепок с эпохи"

Нарком

 
Вымирает Россия, огромны потери.
Истребляют державу двуногие звери.
СССР волочет на себе, на горбу
Тех, которым плевать на любое табу.
Вот они и командуют страшным обрядом.
И с вождем геноцида находится рядом
Каганович! Держава – его каганат.
Меч кагану вручил захребетник-примат.
Ни одна из наук не коснулась кагана.
Образован не лучше любого барана.
Но в его беспощадные руки попал
Также мир, сотворенный из рельсов и шпал.
Ездит он в персональном громоздком вагоне
И однажды застрял на глухом перегоне.
Волокут машиниста, и тот говорит:
– Вас в тоннель не пускает его габарит…
Каганович забегал по стенкам салона,
Чуть не выкипел яростью в окна вагона.
– В том числе, я железный нарком, а не-не…
Габарита схватить и доставить ко мне!..
В кабинете, что ваза и фрукты обжили,
Он дерзает в продвинутом ленинском стиле.
В Смольном крылась за ширмой простая кровать.
Здесь же bedroom – и Хилтону не устоять!
Как неясыть неслышно снимается с ветки,
Так нарком по ночам приступает к разведке.
Поднимает звонками низы наугад.
Демократ собирает к утру компромат.
Самодурство гнездится на собранных крохах.
Новый день зачумлён на железных дорогах.
По селекторной связи устроен разнос,
Инженеры слетают с постов под откос.
Каганович работает ради забавы.
Театрально себе преподносит расправы.
Этот мелкий нерон, от ЦК иерей,
Кабинет обратил в небольшой Колизей.
Командиры, без мысли молить о пощаде,
На ковер
прибывают при полном параде.
Унижая их нагло, позорит свой сан,
Корни рода. Заводит себя как шаман.
И крест-накрест шеренгу, на выбор и в целом,
Авторучка черкает по кителям белым.
Что есть силы, наносит железный нарком
Свой коронный удар по столу кулаком.
Он разносит стекло вдрызг – на твердые брызги.
Сквозь осколки видны репрессивные списки.
Безнадежно стеклянный рассыпчатый звон
Заглушается хамским напутствием:
– Вон!..
Два бюро машинисток сидят наготове.
Документы второго потребуют крови.
Ждут команды, но с ней не спешит комиссар,
В черном кресле смакует эффектный удар.
Сам себе Станиславский и автор. Не так ли?
Не на сцене, а в жизни он ставит спектакли.
Исполняет искусством завещанный долг –
До заклания кадров железных дорог.
– Высоко залетел, а мозгов маловато, –
Возмущался неслышно завхоз наркомата. –
Кладезь девственной дури! Опять рассадил
На столе дефицитный стеклянный настил.
Коммунист, а повадки заправского хана.
Превышает лимит пятилетнего плана.
Так стекла листового я не напасусь.
Далеко не Америка Красная Русь…
И завхоз без приказа, в защиту запаса,
Пригласил за бутылку столярного аса.
Деревянных дел мастер был тоже не трус.
Жестко крышку стола приспособил на брус.
Результат диверсанты восприняли с жаром:
Не пружинила плоскость стола под ударом!
Не могли отвести они полностью зло,
Но хотя бы останется целым стекло.
Каганович не ждал в кабинете подвоха.
Повторялся спектакль, получалось неплохо.
Приближался финал, боевой эпизод.
А за ним – машбюро и двоякий исход.
Был удар, но стекло, доверяясь опоре,
Безмятежно мерцало как Мертвое море.
Завертелся нарком – от стола и к столу.
Сам в себе заподозрил живую юлу.
Кисть руки трепетала болезненно, ибо
Пострадала она у него от ушиба.
Гибла сцена удара, неведомо как.
На стекло он вторично обрушил кулак.
Бесполезным был натиск упрямства и воли.
Каганович едва не скончался от боли.
Просветление выдал в зрачках кофеин.
Грохнул под ноги жертвам казенный графин!
– Бьет посуду нарком как скандальная баба, –
Усмехнулся завхоз паровозного штаба. –
Жаль, что губит паркет, прочит плесень стене.
А стандартных графинов хватает в стране…
От наркома, аскета в глуши кабинета,
Удирало по графику красное лето.
Не считалось, троцкистское, как ни крути,
С грандиозным объемом ремонта пути.
Над самим наркоматом устроило ливень.
Мастодонт не рискнул даже высунуть бивень.
Днем поел он, подался в служебный альков –
Отдохнуть от безделья и нудных звонков.
Непогода заставила думать на ложе,
Что в приказах стихия присутствует тоже.
И сильнее столицу берет в оборот.
Например, оставляет без Красных ворот.
Но свирепым приказом по Третьему Риму
Отменить невозможно морозную зиму.
Для большого ремонта она не отдаст
Колею, что со шпалами вмерзнет в балласт.
План ремонта горит. Правда, сроки не близки.
Сдать путейцев ежовцам? Пойти на приписки?
Варианты провальные, оба из двух.
А лопаты на что? Отгонять белых мух!
Ливень шумно топтался, как будто, за шторой.
Варианты роились, но выбрать который?
Озарило наркома к исходу дождя:
Лишний раз поработать на имя вождя.
Арчеда – Сталинград по московскому ходу!
Сдать досрочно участок Кремлю и народу!
Сдать под речи, фанфары, китайский салют.
А другие участки пускай подождут.
Так рождался почин, что позволил наркому
Провалиться в короткую сонную кому.
Не тревожила люстра ночной кабинет.
Пал на письменный стол желатиновый свет.
Свет от лампы настольной; бывало – от свечек.
В Кагановиче ночью проснулся разведчик.
Истекал по минутам ремонтный сезон,
А селектор дремал как простой телефон.
Босс уже находился в служебном экстазе.
Позвонил для начала по внутренней связи.
– Да? – сказали. На это он выкрикнул:
– Кто?
Мог услышать ответ:
– Дед Пихто! Конь в пальто!
Мог, но не от персон своего наркомата,
И не с линий, где голос звучит глуховато.
Политес исключала система колес,
Нормой был хамоватый, но краткий вопрос.
Он услышал:
– Филатов…
Кивнул из берлоги:
– Занеси ко мне паспорт Приволжской дороги…
Беглым шагом ночных коридоров промер,
И в обнимку с коробкой вошел инженер.
Молодой, выпускник уже красного вуза.
На таких опирается транспорт Союза.
– Вот технический паспорт, товарищ нарком.
– Посмотрю при тебе, с ним и выйдешь бочком.
Так что, сядь и отведай клубничин да вишен.
На дежурство ночное не будешь обижен…
Одного, значит, паспорт дороги увлек,
А другой дегустировал мякоть и сок.
Вскоре в тело почти что читального зала
Телефонные трели вонзились как жала.
Сеть железных дорог информацией с мест
Доставала высокий столичный насест.
В кабинет из селектора рвалась когорта
Доложить: От репрессий страдает работа!
В разветвленном хозяйстве освоил простор
И никак не закончится красный террор.
Например, не услышат ежовцы спасибо
За аресты, расстрел персонала Транссиба.
За разбой на одном Красноярском узле
Заслужили кипеть в паровозном котле.
Натворили они! Не хватались за гуж бы.
Подорвали на годы дорожные службы.
Паровозы дичают, рассеял их страх
По медвежьим углам, по тайге росомах.
Свежей кровью пропитаны алые стяги.
Очередько казнили, начальника тяги.
Расстреляли Горшкова, он вел техотдел.
Словом, лучшие кадры уносит расстрел.
В исправлениях вся телефонная книга.
Время вычеркнуть также Василия Цига.
В паровозном депо был вторым он лицом.
Замели, расстреляли, и дело с концом.
Следом – Цимика Саню. Он слесарь от бога!
Инженеров, рабочих теряет дорога.
Схвачен Шахматов вместе с семьей, машинист.
Путь земной завершен или будет тернист.
А недавно, в припадке служебного долга,
Арестован Качаев Ф., кучер райторга.
Возраст – 40. Ежовцам понятно, что плут.
Хватит! В юной стране столько лет не живут.
На свободе столбы стонут с дрожью в коленках.
Люди гибнут от следственных пыток в застенках.
Паровозовагоноремонтный завод
Проклинает минувший и нынешний год.
Заводчане Полонкины, мастер и отпрыск,
Обрели на допросах безжизненный отпуск.
А Вайтусин, клепальщик! Оглох он в тюрьме.
Не вмещаются ужасы в здравом уме.
Беззащитные люди. Заржал сивый мерин
На дорожного мастера – Безин расстрелян.
Так же вышло с Неверко, рабочим пути.
Равноценной замены пока не найти…
У наркома в ночи передернуло плечи.
Кабинет наполняли словесные течи,
Бесконечный информационный поток.
Каганович предпринял компота глоток.
 

Звонок Ежову

 
Свои чувства нарком закрывал как консервы.
Только банку взрывали проклятые нервы.
– Николай! – чуть качнулся к селектору он. –
Я по стенке размажу тебя, охламон!
Я башку оторву и в сортир зафутболю.
Ты ошибочно принят правительством в долю.
– Коммутатор напутал. Безудержный лай
Должен слушать какой-то другой Николай.
– Не кривляйся, Ежов! Коммутатор в порядке.
– Чем тогда объясняются ваши нападки?
– Ты наглеешь! Вопросы здесь мы задаем.
Мы с Иосифом спросим по полной вдвоем.
На железных дорогах с задором чекистским
Предавался ты чисткам по сталинским спискам.
А потом на основе добавочных квот
Прополол коллективы еще раз. И вот
В результате селекции, то есть террора,
Новый люд подражает молчанью мотора.
На дорогах другой устаканился стиль.
Я охвостье к тебе отправляю в утиль.
Ты набрался испуга, что меркнет услуга,
Что тебя потеснили из властного круга.
И уже своевольно пускаешь в расход
Мои кадры – идейно стерильный народ.
Всюду щупальца, символ творимых кошмаров,
Наобум умыкают профессионалов.
Не желаю такого я даже врагу,
Потому что работать без них не могу.
Невозможно понять, кто живой, а кто призрак.
Тот же призрак к безумию полному близок.
Нарасхват он, в хозяйство сошедший с креста.
И за план отвечают пустые места.
Отдыхают пути, паровозы, вагоны.
А в отчетах ликуют пробеги и тонны.
Грузы сталинским стройкам не купишь в ларьке.
Пятилетка сидит на голодном пайке.
– Я паршивых овец удаляю из стада.
Заполняйте вакансии, хныкать не надо.
Знаю – справитесь. С поступью вашей знаком.
Верный сталинец вы, и железный нарком!
– Диверсант, отойди от трубы водосточной!
Суд заждался в Москве и на Юго-Восточной.
– Вообще на дорогах плохие дела.
Помогаю: гуляет стальная метла.
– Эпизоды с метлой можно вывалить кучей.
Цементирует кучу мистический случай.
От Воронежа к югу – за Россошь, вдали
Машиниста агенты твои замели.
– Мелкий случай. Налеты, аресты в глубинке
Мы проводим без шума и всякой заминки.
С чертовщиной не связан ежовский арест.
– Ты набрел на одно из загадочных мест.
На фронтоне сквозь дым проступает: Чертково.
Это малая станция, место отлова.
Не сказать, что у черта она на рогах.
Только воздух там дымом, как чертом пропах.
Да на шабаш шайтанов с хвостами вагонов
Волокутся в Чертково дымы с перегонов.
Ошалело шныряет по рельсам завхоз –
Маневровый, дымящий вовсю, паровоз.
Обитатель путей, станционных околиц
Делал все, что велел машинист-комсомолец.
Саша Писарев, сын из рабочей среды.
Он от власти народа дождался беды.
Он пропал! Паровоз била дрожь дисбаланса.
У депо одолеть ее не было шанса.
Эта нервная дрожь породила волну
На Воронеж по рельсам, в Ростов-на-Дону.
Разве Писарев враг?
– Враг? Да что вы! Едва ли.
Ни за что ни про что мы его повязали.
– Почему ж проявили к нему интерес?
– Машинисты Гулагу нужны позарез.
– Шкет со звездочкой вместо военной кокарды!
Ты сражаешься с формулой Сталина:
Кадры (Повторяю) решают (вот именно) всё!
Не спасешься, цепляясь за то да за сё…
Обличал Каганович логично, весомо.
Встречный хохот заставил метаться наркома.
Он готов был разбить аппарат кочергой.
В тот момент под рукой не нашлось таковой.
Был он к черному креслу как будто приколот!
Н. Ежов продирался сквозь собственный хохот:
– Ха! Иосиф Великий о кадрах изрек
Дополнительный тезис, а вам невдомек.
Виновата Богиня молчанья Tacita.
В ней для вашего уха застряла цитата:
Iln`ya pas (посмакуйте же) d`homme nécessaire.
Этот тезис подмял под себя СССР.
– Замолчи! Я не верю в подобные сказки.
– Что за тезис, изложенный по-тарабарски!
– Тарабарщина эта – французский родник.
– И к нему философски Иосиф приник.
Он пригубил слегка робеспьеровской мути,
Отплевался и все же добрался до сути.
Вождь воспринял чужой революции свет:
Кадров незаменимых (фактически) нет.
На два тезиса вождь расколол свое эго.
Половинки сшибаются, бьются с разбега.
Это наши инструкции, наша стряпня.
И прошу прекратить нападать на меня…
Каганович схватился за банку компота.
Он смотрелся, как после глотка креозота.
Прохрипел со слезой:
– Николай, ты не прав.
Идеолог далек от ежовских расправ.
Не забрызганы кровушкой совесть и китель.
– Верно, он теоретик, а я исполнитель.
– Ты порочишь вождя, и прощения нет.
Николай, осознай: ты истлевший скелет!
– Расстреляют, оденут ли в лагерный ватник,
Не забудет история, чей я соратник.
Вот увидите: скульптор меня повторит
В чугуне. И поставит чугун на гранит.
– Чтоб тебя на Дону обглодали миноги,
Например, за разбой на железной дороге!
– Если раньше за это же вас привлекут,
Как подельник я вам обеспечу уют.
Вы заранее можете выбрать местечко
Типа: берег, осинник и тихая речка.
Предлагаю вам также Донской монастырь,
Коммунарку, ночами растущую вширь.
Заикаться про Бутово даже не буду.
Там покой обеспечен обычному люду.
– Ты дождешься!..
Селектор дождался чернил.
И Ежова удар пузырька отключил.
А Филатов вскочил под невидящим взглядом.
Он отныне не верил вождям и плакатам.
Полетело в коробку добро кувырком.
– Забирай! – приказал разъяренный нарком.
Как легко убеждения были разбиты.
Во главе государства стояли бандиты.
В полутьму коридоров слинял инженер.
Он не помнил, простился ли. Не до манер.
– Вы бандюги! – беззвучно корежились губы.
Коридоры длина обращала в раструбы.
 

Наркомат – Арчеда

 
Арчеда, по команде, была тут как тут.
Стрессу вышел капут через пару минут.
Каганович владел и приветливым тоном.
Он прикинулся шлангом, домашним питоном:
– Кто?
– Дежурный Донецков.
– Наслышан!
– И что ж?
– Как ни трожь ни бульдожь, вам неведома дрожь.
Вас, дорожного мастера, знают в округе.
Вам начальство зачтет трудовые заслуги.
Подставляйте пиджак под каскад из наград,
Если лад с колеей Арчеда – Сталинград.
Впрочем, с ней без ремонта не может быть сладу.
Лицемерить не надо, и к черту браваду!
До подошвы демидовских рельсов износ.
По балласту вопрос, он полынью зарос.
На пути от гниения вымерли шпалы.
Ржа разъела скрепления, все причиндалы.
Ветер лишь оплошал, рельсы не разметал
И оставил металл привидениям шпал.
К этим частностям я придираться не буду.
Перегоны содержатся так же повсюду.
За нехватку сырых и пропитанных шпал
Отвечает известный вам лесоповал.
Так что, ваша дистанция не виновата.
Зло я вижу в другом: лагерей маловато.
Зеков капля, на воле огромный народ.
Нужно сделать и сделаем наоборот…
– Да, по рельсам, конечно, ломаются планы…
– Верно! Зекам поручим прокатные станы.
Надо всей экономикой – это ж пустяк! –
Над Отечеством выбросим лагерный стяг…
Он откашливал будто бы климат Чукотки.
Брызнул смехом увертливым, как от щекотки.
– Есть! – припомнил нарком. – Я держал взаперти
Анекдот бородатый о ветхом пути.
Буду краток. Начальник железной дороги
Сопоставил различного вида итоги.
Не подвел аналитик таких же особ.
И глаза у особы полезли на лоб.
Зарычал на себя, аса первого класса.
Вновь отчет перетряс, но не вытряс баланса.
Что за черт! Арчеда, не сказать, что вдали.
А поставки путейцам – сплошные нули.
Рельсошпальные звенья списали по акту,
И конец наступил паровозному тракту.
Что за черт! Колея – ни туда ни сюда,
А по ней, как и прежде, идут поезда!
Ревизоры нагрянули скопом и скоком,
Вскрыли тайну пути государственным оком.
Рельсы спас идеально наплавленный лед.
Антипод, а гляди-ка, вошел в обиход.
И с поставкой балласта не нужно мороки.
Этой манны небесной полно на Востоке.
Снег, бесплатный балласт, взят на лето взаймы.
Утрамбован, лежит от зимы до зимы.
Замороженный путь от высокого солнца
Защищает соломенный мат без оконца.
Сберегает конструкцию наверняка,
Так как сверху усилен пластом кизяка.
Этот сказ называть анекдотом мне жалко.
В нем искрится веселых путейцев смекалка.
Путь неважный. Я знаю, хватает причин.
Но почин назовите, хотя бы один…
– Путь, товарищ нарком, для бригады – святыня,
Астраханский арбуз и узбекская дыня.
Мы его бережем, а себя – никогда.
На руках переносим над ним поезда.
– Молодцы! Мы поддержим и так засандалим,
Что почин разлетится по всем магистралям!
Молодцы! Но заноза большая сидит.
Это шпала и связанный с ней дефицит.
Мы караем предельщиков, косных ученых.
Тесно в нормах, от копоти времени черных.
Та же шпала томится в тисках этих норм
И годится голодным мозгам на прокорм.
Есть новатор, который отринул рутину.
Предложил заменить древесину на глину.
За свою принадлежность к пытливым умам
Принял он от самана сердечный салам.
Он саман замесил на кирпичном заводе.
Лепит шпалы…
– И как?
– Получается, вроде.
На поддоны кладет, обжигает в печи
Как почти 3метровой длины кирпичи.
В нем бушует вулкан, продуктивный Шивелуч.
Польза та же, мешает ничтожная мелочь.
Забивают в кирпичную шпалу костыль,
И она превращается в щебень и пыль.
Безнадежное дело. Спасая идею,
Обратился талант к искусителю змею.
Проиграл он в техническом творчестве бой.
От запоя очнется и снова в запой.
А сподвижники пробуют, мало-помалу,
Снизу к рельсам приклеить саманную шпалу.
Клей густой, канцелярский, проверенный сорт.
Но не держит. Наверное, все же не тот.
Если можете, то подскажите навскидку,
Как поднять на дыбы и пришпорить улитку.
Кровь из носу, решение нужно найти,
Чтобы приняло глину хозяйство пути!
– Да, товарищ нарком! Неплохие эскизы.
Только в глину должны быть утоплены гильзы.
– Непонятно, хоть я и не туп и не глуп.
– В гильзу дюбель войдет и крепежный шуруп.
– Разобрались со шпалами глиняной масти.
Но куда костылищи вколачивать, мастер?
– Никуда не вколачивать грубую сталь.
Ей на смену пришла нарезная деталь.
Вообще для скрепления траверсы с рельсом
Служит куча штуковин. Да ну ее к бесам!
С ней возиться – растрачивать время и труд.
– Я согласен, что это технический блуд.
– Да, и грезы путейские просятся в планы.
И задумка полезная: шпалы-капканы.
На себя принимая нешуточный вес,
Они намертво стиснут уложенный рельс.
– Интересно, весьма! Поручу институтам.
Только надо подумать, конкретно кому там.
– Разрешите добавить, товарищ нарком!
От самана уйти нужно резким нырком.
– Как так?
– Хрупкие шпалы из глины с половой
Для стальной колеи не послужат основой.
Разойдется как молния куртки она,
Если вовремя с глаз не спадет пелена.
– Э, да вы, убеждаюсь, заядлый предельщик.
Или все же путеец из гильдии вещих?
– Нам не глина нужна, а – железобетон.
– Арчеда перешла на диктаторский тон?
Весь цемент поглощают великие стройки.
За порядком следят беспощадные тройки.
О бетоне забудьте на несколько лет,
Потому что цемента свободного нет.
Так что, мастер, потише командуйте в хате.
А начальнику устный приказ передайте:
В неурочное время построить мангал
С вертелом для подопытных глиняных шпал!
– Мы построим его и возлюбим как брата.
Что нам делать потом? Глиной степь небогата.
– Ничего, что природа степи такова.
Глиной по уши вас обеспечит Москва.
Дальше, вечный огонь вы зажжете кураем.
Он торчит по степи и легко узнаваем.
Не забудьте мангалу подбросить кизяк.
Перед ним тот же уголь – законченный брак.
Позвоните в Ташкент со слезами по скулам.
Он поможет мангалу своим саксаулом…
– Эй, Гермес! – крикнул с виду этнический айн. –
Убери из эфира картину on line.
Не хватало еще мне рекламы в полнеба,
Где саман – для железной дороги потреба.
– Батя! Стрелочный треснет на нем перевод.
Я не в силах придумать другой эпизод.
Дай секунду – дослушать путейца про стрелку.
– Как, секунду?
– Одну!
– И ни капельки сверху?
– Все!
Нарком согласился на мелкий конфуз:
Сохранить деревянным флюгарочный брус.
 

Конец декады

 
День набился в приятели к лени сонливой.
Зевс омылся в купели под старой оливой,
Самоцветные капли растряс бородой.
А в купели вода стала как бы святой.
Громовержец побрел на садовый участок.
Нес мотыгу, вино, кукурузный початок.
Брел по склону Олимпа, причем напрямик,
Не волнуя разбросанный козий пикник.
Он любил свой надел – шесть отмеренных соток.
Гера злилась на мужа и местных красоток.
Богу нужен был чисто земной островок,
Где не пустит Вселенную он на порог.
Зевсу радостно! Смыта пирами декада.
Бог побудет слугой виноградного сада.
День-другой проведет подшофе, но не пьян,
В роще лоз – одомашненных щедрых лиан.
Поразится он гроздьям, пройдя сквозь калитку.
В них – энергии солнца и сока избытку.
Тронет землю мотыгой, поморщится:
– Сушь!
Дрогнет небо и врубит живительный душ.
Черный вечер загонит его на террасу,
В кучу сена, что не было мято ни разу.
И к порогу цикады проводят внизу
Ту, которая вся превосходит лозу.
Расположенный к благу, прибавил он шагу.
Но увидел бумагу:
– Разводят бодягу!..
На калитке белел нагловато листок,
Сообщений недобрых знакомый исток:
День Сатурна – субботник!
День Солнца – воскресник!
Садовод! Безвозмездно работай, хоть тресни.
Как сосед помоги агрохолдингу, друг.
Филиал задохнулся без старческих рук.
Ты еще не потерян, не в сене иголка.
На тебе и бабульке – ручная прополка.
Вы должны также взять на себя сенокос,
По сезону страду и навоза разброс.
Но не надо судачить, что вы крепостные.
Садоводы, по факту, крестьяне иные.
И не стоит брыкаться, показывать нрав
И платить за неявку правлению штраф.
Вместе с тем, удалось устранить перекосы,
В садоводстве повышены членские взносы.
Увеличены резко и задним числом,
Потому что с бюджетом случился облом.
Громовержец хватил неразбавленной праны
Для кого-то, вздохнул, садоводы – бараны.
Встанет стадом народ на участки земли,
И его подчиняют себе стригали.
Пролезают в правление сущие воры.
И не выкурить этот актив из конторы.
Прохиндеев спаял обретенный общак –
Коллективная касса обычных трудяг.
Обращают в наживу садовые боссы
Целевые проекты, такие же взносы.
Был, к примеру, с участков огромный побор
Под мечту: вкруговую построить забор.
Скоро ужас превысил рекорд Эльсинора –
По границам хозяйства не будет забора!
Стригали, то есть рода людского позор,
Распилили наваристый денежный сбор.
Зевс бумажку рассеял на атомы взглядом.
Дал отбой на субботнике ветхим бригадам.
У людей он искал для души уголок
А попал в заповедник коррупции, склок.
Садоводство живет как оффшорная зона.
Стригали с общаком – в стороне от закона.
По финансовой части ничто не грозит.
Ни проверка простая ни сам аудит.
По лицу пробегали окрасы коралла.
Зевс упорно в себе подавлял маргинала.
Не заметил, что выводы делает вслух
В молчаливой толпе стариков и старух.
– Что за барщина, штрафы? –
Вошел он к правленцам.
Но они садовода оттиснули к сенцам:
– Через год на собрании поговорим,
Если слово дадим и тебе и другим…
Он прочел эти лица и бросил:
– Уверен!
В генах вашей малины отсутствует эллин…
Тут мошенники подняли страшный галдеж,
Словно разом, командой, нарвались на нож.
Зевс вернулся к участку и ценностям быта.
Сердце екнуло – настежь калитка открыта.
Кто-то смачно обчавкал метровую гроздь.
Не иначе, вломился нечаянный гость.
На террасе валялся, внося беспорядок,
От зубов, но чужих, пострадавший початок.
А на сене блаженствовал пьяный осёл.
Зевс на ценную амфору взгляд перевел.
Опрокинута амфора набок в корыто,
И при этом ослиным копытом разбита.
Поневоле в осла перелилось вино,
И отчаянно в брюхе бродило оно.
Сторожа, за отдельную лепту кармана,
Есть, но где же садовых участков охрана!
Спасу нет от жулья, за налетом налет.
Прибавляет хлопот и отвязанный скот.
– Что, хозяин, стоишь, истукан истуканом?
Расслабляйся, скреби по корыту стаканом.
Я устал и террасу хвостом не подмел.
Подмету, – подмигнул Громовержцу осёл.
Зевс ответил без крика, а так, вполнакала:
– Для коллекции только тебя не хватало.
Ну-ка, парень, признайся, какое весло
На садовый участок тебя занесло?
– Можешь верить и можешь не верить, хозяин.
Зашвырнуло меня с евразийских окраин.
Твой участок, старик, я не думал топтать.
В гости вынесло время, текущее вспять.
– Ты не в форме. Крапивы пожуй и алоэ.
Хронос не возвращает землянам былое.
Эту сказку припрячь для ослиц и кобыл.
На дворе та эпоха, в которой ты был.
Отрывной календарь подтвердит мое слово.
Век XX у нас, лето 38-го…
Гость поднялся:
– Старик! Предъявить я могу
Аргументы: тавро и большую серьгу.
Присмотрись и увидишь далекие даты.
Но они из моей биографии взяты.
Я как сын XXI века клеймен,
Что тебе подтвердит мой висячий жетон.
– След на шкуре не шутка?
– Клянусь моей мамой!
– И серьга не подделка?
– Она с голограммой!
– Много лет пронырнул ты назад. И не счесть.
– Почему же не счесть? Ровно 76?
– Хорошо, я сдаюсь, но не понял урока.
Затуманена вечность обратного тока.
Ты нащупал к оазисам времени код.
А народ и не знал про таинственный ход.
Ты, конечно, титан, чудо, первопроходец.
Так тебя отразят и родник и колодец.
Представляю прыжок в мутный противоток.
Но какой же титану от этого прок?
– Садовод!
Не приписывай мне верхотуру.
Не титан, а беглец. Я же трясся за шкуру.
Я бежал к праотцам, потому что как вид
В XXI попал под прямой геноцид.
Там еще не родились – уже инвалиды.
Порошат нуклеиды, в траве – пестициды.
А в реке удобрения и ГСМ,
По воде проплывает химический крем.
Вот в Сибири народу немного вовеки.
А давно отравили великие реки.
Страждет тундра оленья от бочек пустых.
Гнал их ветер к печам переплавки, да стих.
Я прошу мне поверить, осёл не пройдоха.
Зря не стану устраивать переполоха.
Захламили природу вблизи и вдали.
Подмосковье покинули пчелы, шмели.
Это мало волнует березу и тую.
И сады расцветают, но часто впустую.
Опылением яблонь не занят комар.
В нем пока не проснулся мичуринский дар.
А меня и в предгорьях, где химии мало,
Время в Красную книгу почти что втоптало.
Я не нужен как транспорт в эпоху машин.
Без работы и корма скитался один.
Точно так же в отставку отправились кони.
Поголовье рабочей скотины – в уроне.
Но ее растерзали не волчьи клыки –
Мелкий бизнес и хищники средней руки.
На одной из шести, составляющих сушу,
Рынок ставку возвысил на конскую тушу.
Заодно – и на мертвые уши осла.
Так конина с ослятиной сушу спасла…
– Транспорт марки эко поднял кверху копыта.
Неужели история ваша закрыта?
Ты, вот, спасся.
– Я пасся. Не знал, что живой.
Думал, тоже ушел за братвой гужевой.
Лишь в последний момент осознал еле-еле,
Что меня не пустили на мясо, не съели.
Оказалось, держали осла про запас
Для почетного гостя. Меня он и спас.
– Что за гость?
– Ветеран от московской газеты.
– В самом деле?
– Не вру.
– Интересно. Приметы?
– Инженер, журналист, автор множества строк.
На лампасах начертано: Пресса – Гудок.
Гостя встретили утром совсем как родного.
Предоставили выбор удобного крова.
И меня подарили ему на шашлык.
Повязали, хоть я от веревок отвык.
Гость спешил, как спешат на работе спецкоры.
Он простился, со мною направился в горы.
Вслед кричали ему:
– Погоди, аксакал!
Захвати на дорогу дрова и мангал!..
Он замедлил шаги за могучим увалом.
Шарил взглядом по скалам и стал бормоталом:
– Горы, горы! Возьмите себе карандаш,
Нарисуйте тропинку к ущелью Ак-Таш…
Перебил его:
– Знаю, как выйти к ущелью.
Но прогулка туда опошляется целью.
Ни к чему мне в горах колготня, суетня,
Если ты согласился схомячить меня.
– Брось! – сказал он. – Да будь ты вкуснее, чем мерин,
Я питаться тобой все равно не намерен.
Не упрямься, осёл – понесу на весу.
Здесь сожрут, обречен. А в ущелье спасу…
Что ж, поверил. Ущелье вернуло привычку.
Я босыми копытами встал на водичку.
Источал ее выше, креня свой бочок,
Неприметный, прикрытый травой родничок.
– Встал и стой, – инструктировал коротко дока. –
Вот сроднишься с природой обратного тока,
Он тебя отнесет через годы назад,
Где осла не зачислят в съедобный разряд.
Друг, прошу! Разыщи там великого Зевса,
Пусть разумно прикрутит он вентиль прогресса.
Потребляют науку, скорей, города.
А за все отдувается в целом среда.
Помни также: минувшему казус не ведом.
Удаляясь, по-тихому тянется следом.
Нас разделят не звезды, не туча планет,
Просто 76 испарившихся лет.
– Что за цифры, спецкор! Это прихоть такая?
– Это мощность явления вашего края.
Все, счастливо! Мгновенье займет переход.
Покидаешь 2000-й с хвостиком год…
Не успел я с наставником толком проститься.
Под копытами вспять удирала водица.
Вахту сдал родничок, попадаю в тоннель.
Мною выстрелил времени сжатый кисель.
Проморгался, смотрю – перед носом калитка.
Ну, вошел. Ну, из амфоры принял напитка.
Виноградом, спасибо тебе, закусил.
А уйти в никуда не хватило мне сил.
– Да, приятель, фантасты гарцуют на кляче,
Потому что твоя эпопея богаче.
Ты любимец удачи, сметливый осёл.
Прямиком, по наитию, к Зевсу пришел.
– Как! Хозяин, ты кто?
– Зевс. Под сенью навеса
Говорил ты про сорванный вентиль прогресса.
Я дополню, отчасти, богатый рассказ:
Флот Америки в хламе планеты увяз.
Мировой океан – настоящая свалка.
Мне акул и торпед совершенно не жалко.
Но у каждой на морду напялен пакет.
Сколько пластика в море! Спасения нет.
Огорчу, веку вашему ручкой помашем.
Станет прошлым, а значит и будущим нашим.
– Зевс! Позволь мне на плоскую крышу залезть
И тебе оказать ревом высшую честь.
– Воздержись. Мы пока продолжаем беседу.
Чую, будет находка по свежему следу.
Что бросалось в глаза?
– Спешка. Дали бы крюк,
До ущелья жевали бы дикий урюк.
– Фигурант – журналист из воздушного судна.
Он спасает тебя, но спасает попутно.
Для чего-то другого в предгорья летал
Журналист, по солидным летам, аксакал.
– Зевс, не парься! Он думает лишь о высоком.
Против пробок. Настроен на битву со смогом.
Говорит, что статьями Москву убедит
Заменить эту гадость на цокот копыт.
А когда он еще изложил сверхзадачу,
Я заметил, что от умиления плачу.
Вот как! Мисс Экологию ищет спецкор,
Захотелось жениться на дочери гор.
Ищет экологически чистую деву.
Семьи так и шерстит, прибегает к отсеву.
– Почерк ряда поступков мне очень знаком.
Имя?
– Вовка.
– Так вот говорим мы о ком!
Не рожденный еще, он грядущему ссужен.
Собирайся.
– Куда?
– Мы уходим на ужин.
Ты грядущее наше познал не во сне?
– Наяву.
– Ты отныне оракул при мне…