Текст книги "Мастер и Путь. Слепок с эпохи"

Афродита

 
И пошли, становясь для участка изъятьем.
– Я хочу видеть Вовку когда-нибудь зятем, –
Твердо, внятно для спутника, Зевс произнес. –
Сделай в будущее этот крохотный вброс.
– Зевс, откуда у тундры полярной кокосы?
Это в урны за Ельцина делали вбросы.
Я оракул, мощу вам в грядущее гать
И не в силах его произвольно менять.
– Помолчи. Афродита объятьям открыта.
Никогда не теряет к любви аппетита.
Даже статуе шепчет при входе в музей:
– Я обычная почва, вспаши и засей…
Ты не думай, дочурка не падает низко.
С комсомольских пеленок она феминистка.
Каждым утром на Кипре заплыв у камней
Возвращает сполна целомудрие ей.
Афродита и Вовка – прекрасная пара.
С ним утихнет в богине всеядность пожара.
В поведении станет девчонка строга,
Наставлять не захочет супругу рога.
– А бывало?
– А как же! Короткая справка.
У Гефеста комплект: и рога и отставка.
– Лучше носом наткнуться в траве на ежей,
Чем узнать, что богиня меняет мужей.
– Протестую, поскольку от губ травоеда
Отделилось для женщин обидное кредо.
Не напрасно блистают они красотой.
Не приемлем для женской натуры простой.
Дочь терзалась, Гефеста она заставала
Возле горна, в гостях у огня и металла.
Он, прикинь-ка, с Аресом жену заставал.
Разгорался большой олимпийский скандал.
– Черт! Какой-то Арес…
– Покровитель фашистов.
Ходит в форме СС, ждет от нас активистов.
Открывает астрологам к фюреру шлюз,
Чтоб науськать его на Советский Союз.
Пояснил? Продолжаю. Сцепились два бога
Из-за бабы. Другого не всплыло предлога.
Был Гефестушка страшно подавлен и зол.
С чемоданчиком в кузницу жить перешел.
Дочку встретил намедни:
– А! Снова невеста!
Уложила нациста на место Гефеста.
Как о нас отзовется газета Гудок?
Хоть под поезд ложись Троя – Владивосток!
На замену нашла бы обычного грека.
– Я на ложе борюсь за права человека…
Это что за ответ Афродитки отцу!
Кипру в пену морскую швырнул как овцу.
Тпру! Пришли мы. Как видишь, поляна накрыта.
Ожидает нас пестрая важная свита.
Просканируй.
– Арес: сапоги, галифе
И повязка со свастикой на рукаве.
– Молодец! А теперь приступаем к застолью.
Хочешь черной икры?
– Нет, мне хлебушка с солью…
Общий ужин поставил Аресу на вид
Зло, фашистские речи, утраченный стыд.
Он вертел козырьком как хвостом канарейка.
– А Европа, – кричал, – область Третьего Рейха!
– Drang nach Osten!
– Блицкриг и повальный аншлюс!
– Барбаросса проглотит Советский Союз!..
Встрепенулся сатир, завитой под каракуль:
– Пусть прогноз уточнит Генеральный оракул,
Аргументов и фактов ходячий сундук…
На осла натянули парадный сюртук.
– В сюртуке, – он посетовал, – жарко, однако…
Победили сторонники белого фрака.
Галстук-бабочка, может быть, был невпопад,
Но искусно дополнил эстрадный наряд.
Зевс напутствовал:
– Шум поднимается спьяну.
Легендарным Иа! успокоишь поляну.
А затем, как швыряют в когото кирпич,
Ты метнешь в обалдуев расплавленный спич.
– По рукам! Я солист, но мощнее капеллы…
Он обрушил на пиршество все децибелы.
И пришла тишина. И в нее он метал,
Не слова, а расплав, словно жидкий металл:
– Был библейский, кровавые были потопы.
Будет новый, с кровищей не только Европы.
Гитлер двинет орду и на Русский Восток.
Для него это яд или пуля в висок.
На мечах, на виду у руин Сталинграда
Будут биться Арес и Афина-Паллада.
В небе, смрадном над фронтом, она победит.
Не поможет фашистам аресовский щит.
Лопнет план Барбаросса с идеей Блицкрига.
Фюрер с челкой в Берлине зачахнет от крика.
Исполнитель немецкой нацистской мечты,
Вермахт землю получит и сверху кресты.
Равной подвигу примут на Волге награду:
Образ Родины-матери, то есть Палладу.
Меч она вознесет против тех, кто не зван,
И с Олимпа сойдет на Мамаев курган.
Drang nach Osten созреет, осталось три года.
В 45 м сыграет закон бутерброда.
Рейху светит разгром и заслуженный крах.
И останется подлый Арес на бобах…
– Ненавижу! Арес, ты изгой коллектива. –
Прилегла к дастархану роскошная дива.
– Афродита, опомнись! Вина отхлебни.
Мы арийцы. А прочие, кто нам они?
– Ты мужчина не мой, ты от семени дракул.
Мне по сердцу другой – Генеральный оракул.
Пресловутая раса арийских господ –
Тоже мантра про избранный богом народ.
– Афродиточка Зевсовна! Слово богини
Зажигает. Горю фитильком в парафине.
– Кто мне нежно по бедрам копытом провел?
– Я, конечно, оракул и бывший осёл.
– Мой ушастик, готов ли? Мы делаем ноги.
Так, как будто за нами несутся бульдоги.
Мы в чертоги любви устремимся вдвоем.
А вино и закуску на месте найдем.
– Я готов, но остались условные путы.
– Не воруй у любви золотые минуты.
– Понимаешь, богиня, ты над, а я под.
– В одинаковой мере достойны свобод.
– Но мы попросту сущности разного плана.
Между нами природа, костры Ватикана.
– Все пустое. Устои, различия – тлен.
Ты в Европе себе самому суверен.
Снизойди до фантазий – счастливый, покорный.
Это в дивной Европе становится нормой.
Европейские ценности, если не трус,
Ты не сможешь принять за моральный укус.
– Неужели такое я слышу от дамы?
Эти фразы достойны Олланда – Обамы.
– Что за люди?
– Пока не мерцают вдали,
Но дождешься, увидишь на теле Земли.
И потом, ты просватана, к счастью богини!
И до свадьбы храни целомудрие дыни.
Через год или позже родится жених,
Подрастет, возмужает на радость двоих.
– Четверть века в анкетах писать: Я – невеста?
Бред какой-то, подобный отчетности треста.
И кого присмотрел для богини отец?
– Вовку.
– Да? Я согласна, отец – молодец!
Зевс осла оттащил от своей привереды:
– Слышал вас и доволен итогом беседы.
Ты помощник, который мне нужен как раз.
Принимай к исполнению новый наказ.
Вовка, правильно, гость не из нашего круга.
Но они неосознанно ищут друг друга.
Поворочай мозгами, скрести их пути
И дугой электрической закороти.
В разработку не входят периоды юза.
От роддома до вуза одежка кургуза.
Вот когда дорастет до супружеских уз,
С Афродитой ему обеспечишь союз.
– Будет сделано, Зевс! Жаль, пока рановато.
Да к тому же сгущается черная дата.
Отношения с фюрером как ни крахмаль,
Скоро Волги коснется фашистская сталь…
 

Битва в Междуречье

 
Междуречье. У рельсов от зноя раздоры.
Удлиняются, перекрывают зазоры.
Напрягаются, выход стремятся найти.
Прянет вбок колея, вот и выброс пути.
Сохранить безопасность движения надо!
Разгоняет слепые зазоры бригада.
Осторожно, Донецков! Не ставь на зеро,
Чтобы поезд не бросило через бедро.
Параллельно другая развернута сцена.
Происходит дефектного рельса замена.
Запасной на обжитое место не лез,
И с торца ему сделали тут же урез.
Облик рельса, весомую, кстати, пластину,
Мастер поднял и дома вручил ее сыну.
Сын, конечно, отвлекся тогда от мяча,
Потому что сжимал рукоятку меча.
Он подумал: А если в линейном порядке
В грунт вонзятся мечи дружно до рукоятки,
То по внешнему виду получится рельс.
Он был прав, отдыхает коряга Лох-Несс.
Обнаружил парнишка эффект коромысла.
Рельс исполнен, выходит, двоякого смысла.
И подспорье в труде, и подспорье в бою.
С ним казак обретает свою колею.
– Решено, я – путеец! – сказал он отцу.
И улыбка у Зевса ползла по лицу.
Степа сжился с бригадой, и создал задел.
Даже в строгих инструкциях поднаторел.
Рельсы к Волге струились искусственным долом.
А брезент на парнишке топорщился колом.
Он спешил возмужать, обогнать времена.
А навстречу ему торопилась война.
В репродуктор ворвалась в июне постылом.
Междуречье казалось незыблемым тылом.
Годом позже раздалось: Ни шагу назад!
Бились насмерть Воронеж, Калач, Сталинград.
Немцы бешено станции фронта бомбили,
Висли станции тучей обломков и пыли.
Каждый день разносили враги Арчеду,
А она возрождалась на главном ходу.
В тишине колее возвращали завалы
Маломальски пригодные рельсы и шпалы.
Из кусков и обрезков, без лишних затей,
Появлялась мозаика прежних путей.
Был Степан, по годам, ученик-восьмиклассник,
А в путейских делах непременный участник.
Он не мог ни прилечь ни присесть-отдохнуть.
Прибывал эшелон на мозаичный путь.
Разгружался, и в ночь уходили колонны.
Поддержать Сталинградский рубеж обороны.
Окружить, оковать в Сталинградском котле
И фашистов добить в ноябре – феврале.
Как-то после налета, разгрома, пожара,
В самоволку свалила колесная пара.
Убегала бессовестно на перегон,
А навстречу некстати дымил эшелон.
Встретит поезд ударом колесная пара,
И путейцев постигнет серьезная кара.
Потому что она им служила арбой,
А войска выдвигались за Родину в бой.
Быть крушению? Вряд ли. А сходу? Едва ли.
Но сорвут с диверсантов значки и медали.
Кто предатель, решит полевой трибунал
И уложит в сторонке его наповал.
За беглянкой бригада гналась без раскачки:
Пожилые путейцы, больные казачки…
Общий бег задохнулся и сделался тих.
Самый младший колесную пару настиг.
И поступок и подвиг подобны рекорду.
Он рванул на себя колесо за реборду.
Был нежданным для пары колес перекос,
И она соскочила на левый откос.
Руки так и тянуло приветить героя.
Кто-то всхлипнул, фашистов по-нашему кроя.
Машинист в напряжении дьявольском взмок.
В честь Степана Донецкова тронул гудок.
Та история вышла на редкость колючей.
Арчеда рассмотрела неслыханный случай.
Приказала путейцам покинуть объект.
Перепаханной бомбами станции нет.
Помогали путейцам приказы и базы.
Арчеда подвезла тыловые запасы.
Возместила потерю, рассеяла жуть.
Обходной уложила для армии путь.
Для Luftwaffe он был неразгаданной тайной.
Рядовым подъездным или трассой трамвайной.
По Народной, Спартаковской путь пролегал,
И подчеркивал будто бы каждый квартал.
Вот куда устремились потом эшелоны.
Среди прочих цепочкой втянулись вагоны,
От которых в дороге отстала мораль.
То есть их контингент не тянул на медаль.
Очевидно, бойцов набирали на зоне.
А крольчатник был рядом, и как на ладони.
Дверь глухого вагона отъехала вбок,
И в крольчиху прицелился первый стрелок.
– Королева! – дымили о ней самокрутки.
Королева была в горностаевой шубке.
С пышной ветки сгрызала листочки, кору
И не видела в людях измены добру.
Тут же тихо трудились брюнеты, шатены.
Только уши ходили – живые антенны.
Мать семейства, бабуля и даже пра-пра,
Королева была далеко не стара.
Выстрел! Хохот:
– Попал в белый свет, как в копейку!..
Тут другой мародер разрядил трехлинейку.
Королева забилась, и в души проник
Разрывающий сердце пронзительный крик.
Пуля заднюю лапку ее оторвала.
Крик пощады не ведал, не знал интервала.
На убийц и крольчиху Донецков смотрел,
Как на собственный необратимый расстрел.
У него на глазах, не в глуши, на задворках,
В королеву стреляла шпана в гимнастерках.
– Повоюем! – достал самодельный клинок
Из-за пыльной кирзы приблатненный стрелок.
Взял он курс на крольчатник – хозяйство Степана.
Не хватало гремящего в такт барабана.
Повернулся Степан к мародеру лицом.
Тот увидел в руках его лапчатый лом.
Дело в том, что путейцы, согласно авралу,
В колее поменяли ущербную шпалу.
Ломом лапчатым парень, клонясь до земли,
Поддевал и затем выдирал костыли.
Лом с расщепом не лом для долбежки чего-то.
Путевой инструмент, инструмент спецучета.
Ты его не бросай как лопату в саду.
Террористам подаришь – ответишь суду.
Разобрались со шпалой, но тянется смена,
И от дел не сбежать, как солдату из плена.
Эшелон подошел и предался стрельбе.
Так что лапушку лом он держал при себе.
– Стой! Куда? – осадил он того мародера.
Начиналась неравных противников ссора.
– За трофеем. Я зайца возьму и – назад.
– Полагаешь, тебя подождет Сталинград?
– Понесло! Красноречие тратится даром.
В эшелон полезай и побудь комиссаром.
Брысь, ребенок! К добыче не засти проход.
– Ты ошибся, ребенку 15-й год…
Лом позицию занял: сразиться, как надо.
Подоспела на помощь Степану бригада.
Скалил зубы от злости двуногий шакал.
И под крики со свистом назад отступал.
– Кто стрелял? –
Разносилось в преддверии ночи.
– Кто стрелял? –
В суматоху врывалось все громче.
Подбегал станционный смотритель от войск.
По лицу его капли стекали как воск.
Слева трюки на кольцах выделывал шмайссер.
Справа, видел Степан – подрастающий мастер –
Как смотритель легко расстегнул кобуру,
И сжимает в руке он ТТ, точка, ру.
– Ты стрелял! – указал пистолет на солдата. –
Так, и ты! И для вас наступает расплата.
Расчехляйтесь быстрее до пяток босых
И в полыни отройте окоп на двоих.
Подошел командир опозоренной части.
Он курил и обдумывал страсти-мордасти.
В нем самом бушевал непонятный костер.
Затянулся, окурок швырнул и растер.
Командир был, по званию, кубиком старше.
Значит, выглядел властью почти что монаршей.
Что смотритель? Сорняк. Командир? Девясил!
Активиста с тэтэшкой в момент вразумил.
– Не марайся! Для этого есть назначенцы.
С этим также неплохо справляются немцы.
Мародеров я брошу в атаку на дот.
Пусть приличная в дом похоронка придет…
Звезды скромно рассеялись по небосклону.
Командир приказал:
– Живодеры, в колонну!..
Изгибаясь, колонна, такой многоглав,
Уползала под звездами, словно удав.
Скоро он разрастется и в кольцах, неистов,
Между Доном и Волгой раздавит фашистов.
Все, как есть, сохранит арчединский дневник.
И, конечно, крольчихи загубленной крик.
Боль, страдание. То, что доставлено многим.
Но еще это было проклятье двуногим.
Зевс признался:
– Не ведаем, что мы творим.
Почему навсегда крик останется с ним?
– С кем? – не понял оракул.
– Да с юнгой бригады.
– А! Так он удостоится высшей награды.
– Но его не оставит – поверь, я старик, –
В королевскую шубку обернутый крик…
Доставалось ли позже ушастой квартире?
Мастер помнил:
– Бывало. Стреляли, как в тире.
– Разгромили крольчатник бойцы в пух и прах?
– Не сказал бы, стреляли они впопыхах.
 

Царская тропа

 
Утром Зевс и оракул с набором корзинок
Прогулялись, спустились с Олимпа на рынок.
Донесли им: Сизиф, надувательства брат,
Продает и не может продать артефакт.
Много зелени было, другого товара.
Но пустой оставалась плетеная тара.
Некорректные цены, предельно не те.
Без покупок осёл не прогнулся в хребте.
На Сизифа наткнулись за кучами рыбы.
Возле мраморной глыбы стонал он:
– Икры бы.
Царь Коринфа, я слопал бы также арбуз.
Будь ты продан непроданный мраморный груз!
Продаю неликвид, и не ладится бизнес.
Из-за этого столько мучений я вынес!..
Зевса очень подпортил растерянный вид:
– Мрамор, облик Эллады, и вдруг – неликвид!
Если мрамор ваятелям больше не нужен
Для создания новых скульптурных жемчужин,
Для отделки не вхож во дворец или храм,
Ну, тогда это вызов минувшим векам.
– Мудрецы! Что осёл, что второй.
– Кто?
– Да вы вот.
Слову если спасибо, смягчается вывод.
Нет, в Элладе на мрамор не падает спрос.
Не воротят от глыбы товарищи нос.
Подходили ко мне Фидий, Скопас, Пракситель…
Не пугайтесь, я с древних времен долгожитель…
Гениальные скульпторы! Общий изъян:
Совершенно пустой или тощий карман.
Фидий мог заплатить мне за глыбу в рассрочку.
Предлагал до расчета соседскую дочку.
Скопас четверть цены посулил за товар.
А Пракситель рассчитывал только на дар.
Им, таким покупателям, место на реях.
Пусть витают над нами в своих эмпиреях.
– Царь Коринфа, – заметил оракул, – жесток.
Переплюнул Бандеру и Ближний Восток…
Царь воскликнул:
– Какое незнание рынка!
Не вини продавца, он на рынке песчинка.
Наседает безденежный праздный планктон.
И поэтому рынок всегда раздражен.
По закону, должно, формулирую вкратце,
Ради рынка, безденежье ваше караться.
Не торгуйся, талант, если ты небогат.
Пусть на рынке толкается твой меценат.
Зевс изрек:
– Философией сыты по горло.
На базаре она родилась и прогоркла.
Не устраивай собственных мыслей дебош.
Сколько времени глыбу свою продаешь?
– Не считал я потраченных тысячелетий.
И тем более – ветхих столетий-скелетий.
Никогда и ни с кем не сходился в цене.
– Значит, цену заламывал.
– Только втройне.
– Где же ты раздобыл этот мраморный вылом?
Он под силу Гераклу, слонам и кобылам.
– Ты приблизился к тайне промчавшихся дней.
Этот мрамор увел я из Царства Теней.
– А зачем?
– Предыстория: свергнут народом.
Атлантида при этом была кукловодом.
– Геть! –
За деньги в Коринфе бесился майдан.
Так и был я в архив неожиданно сдан.
Правит хунта – придворная свита до бунта.
План атлантам удался от пункта до пункта.
И в заливе Коринфа атланты под блюз
Против русских готовят горгон из медуз.
Боги, слуги атлантов, задали мне жару –
Сбыли в горы, за Стикс, и придумали кару.
Вечно глыбу катить на одну из вершин.
До вершины, срывалась она, за аршин.
Для теней это были спектакли без платы.
Появились болельщики, даже фанаты.
На холмы поднимались зеваки из тьмы,
Поглазеть на прообраз родной Колымы.
Вместо вечного сна при постельном режиме
Я проигрывал камню в решающем жиме.
Попросился – меня отпустили в отгул.
Не вернулся и глыбу с собой умыкнул.
– Повторяю, зачем?
– Вырвал средство для пыток
У богов, на Олимпе которых избыток.
– Дальше?
– Глыбу продам. Распрощаемся с ней,
И спокойно вернусь в заповедник теней…
Между прочим, оракул с повадкой сапера
Изучал визуально предмет разговора.
Был обломок скалы от падений щербат,
Но сумел на себе сохранить артефакт.
– Шеф! – оракул сказал театрально, салонно, –
На обломке тату – календарь Вавилона…
Мрамор мысленно сжался, влекло в камнепад.
Неизвестен Верховного бога загад.
Зевс не медлил:
– Беру! Вместе с артефасадом.
И хотелось бы также, с доставкою на дом…
Царь Коринфа издал вопросительный всхлип:
– Адрес дома?
– Олимп.
– О! Я, кажется, влип.
Покупатель, тревожит меня перспектива.
С виду сделка пристойна, почти что красива.
Ты заплатишь, но мне-то придется опять
Эту глыбу к вершине горы кантовать.
Посуди, это даже не царское дело.
– Понимаю. А что предлагаешь, fratello?
– За тобой самовывоз, а то не продам.
– Хорошо, я согласен.
– Тогда по рукам?
– Царь Коринфа, к тебе обращенное слово
Стоит пригоршни полной узбекского плова.
За возврат небожителям бывшей скалы
Ты достоин не денег, а громкой хвалы.
Спас богам артефакт… С ним нарвались на крах мы…
Нет, за подвиг тебе не положены драхмы.
Но зато не считаешься узником гор.
Слышишь? Я аннулировал твой приговор.
А страдания от нескончаемой пытки
Переплавил на aurum, вот они – слитки.
Забирай и живи на земле как халиф.
Или можешь вселиться в какой-нибудь миф.
– Кто ты? Зевс?
– Зевс, но все выпадает из вида.
Например, артефакт. И крупней – Атлантида.
Где она, ты не знаешь? Не в Царстве Теней?
– Зевс, откуда мне знать? Не следил я за ней.
– Вот как! Телепортировал кто-то державу
Неизвестно куда, по вселенскому праву.
Исчезаем и мы. Позвони как-нибудь…
Царь сказал:
– Позвоню. Глыбу взять не забудь…
А пока говорилось Большое спасибо,
Растворились и Зевс, и оракул, и глыба.
Тут под ноги царю совершенно извне,
С неба шлепнулась сумка на длинном ремне.
Что свалилось, особую встречу итожа?
Он пощупал, помял: натуральная кожа.
Сумку красило фото, свидетель чудес:
Царь Коринфа у глыбы и те, кто исчез.
А в глаза с удивительной этой картинки
Солнцем брызгали прутья плетеной корзинки.
В сумку царь погрузил натуральный тариф.
Но судьбе предпочел древнегреческий миф.
На Олимпе, где вечно накрыта поляна,
Артефакт поместили вблизи дастархана.
Но никто, и бедовый сатир-сумасброд,
Не сумел разгадать Вавилонский кроссворд.
Рокот Зевса легонько прошелся по свите:
– Расступитесь! Оракул идет, пропустите!..
Тот пролез к артефакту, как будто в дыру,
И велел развернуть Календарь, точка, ру.
– Перед вами, коллеги, – он голос повысил, –
Два продукта таинственной магии чисел.
Не сказать, календарь совершеннее чей.
Год в обоих разбит на 12 частей.
И у древних дробятся они на недели.
Только год начинается в марте-апреле.
Календарный запас ожидает в углу:
И близнец адору и близнец улулу.
По расчетам – ученые маялись с ними —
Эти месяцы в циклах бывали двойными.
– Он опять декламирует свой интернет! –
Возмутился покинутый всеми омлет.
– Извините, товарищ, который в посуде.
Дальше слушайте. Выскажусь строго по сути.
Календарь на текущий год, 38-й,
Тихо подал в отставку, ушел на покой.
Крики:
– Чушь!..
– Не бывает такого в июле!..
– Почему же? Химеры полгода стянули!..
– 28 стянули непознанных лет! –
Сдернул с факта оракул заботливый плед. –
На Олимпе царил календарный порядок.
Зевс на рынке привел меня в дикий восторг
Небывалым искусством выигрывать торг.
Глыба наша! Царю не осталось ни грана.
А забрать ее как без Белаза и крана?
Шеф идею, как видно, держал про запас.
Вместе с глыбою телепортировал нас.
Три нейтринопотока, вне всякого срока,
На Олимпе мы были в мгновение ока.
Мрамор принял под ветками солнечный блик.
Я догнал и захлопнул губами свой крик.
Неуклюжая тонна, полпред Вавилона,
Потеряла Вселенский закон унисона.
Наверху информацию вижу не ту.
Я подумал: полет повлиял на тату.
– Глыба путает годы? Откатим и сбросим!
– На базаре считал я, как раз 38.
Через миг на Олимпе – скажу вам, что есть –
60, и за ними как выводок – 6.
Повезло, что к диковине, мною воспетой,
Аполлон приближался со свежей газетой.
Он вручил мне ее со словами:
– Браток, Ты блуждаешь во тьме без газеты Гудок…
Я морально погиб под обрушенным сводом.
Номер был начинен 66-м годом.
Я проспорил пари, Вавилон ликовал.
Представляю, какой закатил карнавал.
Но вот как, не пойму, в этом мире отсталом
Исчезает большое в чудовищно малом.
Наша телепортация заняла миг,
А с годами – сплошной перескок-перепрыг.
28 из них для кого-то утрата,
А для нашего брата – счастливая карта.
Совершилась подвижка от сих и до сих,
Афродиту в Москве ожидает жених.
Голос Зевса:
– Руки Афродиты достоин?
– Шеф! Не знаю.
Он больше романтик, чем воин.
– Что доносит Гермесу агент Карапуз?
– Он окончил столичный технический вуз.
На три года подарен столичному тресту.
Но порядки его побуждают к протесту.
– Например?
– Он вписался в рабочий эскиз.
А в Москве ночевать не дают ему виз.
Отработаешь день, и спасибо за это.
Белым негром ищи для себя Соуэто.
А ведь он инженер и уже журналист.
Не преступник, анкетой и паспортом чист.
– Афродита, в дорогу!
– Да, папочка, слышу.
– А в Москве подготовить надежную нишу.
– Будет сделано, батя! Исполним приказ.
Я, Гермес, выдвигаю летучий спецназ.
Три вокзала обшарим, район Каланчевки.
Быстро нишу найдем для ночевки девчонки.
Есть дворец на примете, влечет как драже.
Он известен под именем ЦДКЖ…
Зевс негромко окликнул дочурку еще раз.
– Ты, надеюсь, словесный запомнила образ.
– Речь о Вовке?
– Конечно, о Вовке. О нем.
Ты и он. Только вас я и вижу вдвоем.
Ветер лоб расшибет и о дуб и о липу.
Кто не нужен режиму, не в тягость Олимпу.
Ничего, что жених у Москвы не в чести.
Ты его приголубь, ты его обольсти.