Текст книги "Мастер и Путь. Слепок с эпохи"

Встреча в Москве

 
От подъезда дворца до Стромынки и дальше
Длился день без налета вечерней гуаши.
Краснопрудная видилась улицей той,
Где московское время впадает в застой.
Не в ладу с грандиозной программой на лето
Находилась дворцовая скромная смета.
При нехватке монет не пришлет Москонцерт
В полном виде сюда комсомольский дуэт.
И сметливые люди дуэт разделили:
Пригласили Кобзона, забыли о Хиле.
Эти мысли спугнул, стихнув, уличный гул.
Штору подняли, грохнулся в обморок стул.
Краснопрудная замерла с чувством поклона.
К угловому дворцу направлялась колонна.
Жрицы в белом касались серебряных струн –
Горных струй, под которыми плачет валун.
Лирам вторили внятно кифары сатиров.
Шли шеренги рогатые, но без мундиров.
Козья шерсть согревала придворных бродяг,
А копыта печатали праздничный шаг.
Нависала над ними четверка кентавров,
На дыбы поднималась на несколько ярдов.
Снизу искры летели как пыль из ковра.
Так же здравые мысли слетают с пера.
Не желала богиня и гостья столицы
Обойтись без своей золотой колесницы.
За квадригой шагал от фаланги отряд,
Представляя собой боевой арьергард.
Не осиливал разум, тем более разом,
Что античное шествие было спецназом.
Мегафон покрывал шаловливый подлог:
– Наше здравствуй Театру железных дорог!..
Эта деза без промаха падала в лузу,
Но не будет гулять по Москве и Союзу.
С мегафоном метался агент Карапуз.
Он же снял с колесницы божественный груз.
А директор дворца восторгался у входа,
Пояснял для настырных зевак из народа:
– Театральная труппа, режим разъездной.
Семь годков выступала, вернулась домой.
Зря грешил на ее артистический норов.
Полагал, разбежалась среди светофоров.
Подалась в дезертиры она? Черта с два!
Разрослась и, гляжу, набралась мастерства.
И не хочешь, а веришь, что видишь кентавров.
Так вживаются в образ достойные лавров.
Не узнать комсомолку мою, визави.
Вжилась в образ роскошной богини любви.
Возвращение труппы на главную сцену
Обеспечит билетам хорошую цену.
Кочевого театра лихой оборот,
Безусловно, дворцовую смету спасет.
Не отозванный с линий и – здравствуйте, нате!..
Непонятно… И все же, вернулся он кстати.
Неожиданно, правда. А где в этом толк?
Мог бы дать телеграмму и сделать звонок…
– Вас встречает директор, законченный гений! –
Наступил Карапуз на зародыш сомнений.
– Помню приму! Но имя закатано в грим.
Маша, ты?
– Афродита.
– Ну, да, псевдоним.
– Вы ошиблись, директор, я прима без грима.
И приехала к вам не из Рима и Крыма.
Я прошу подготовить, как следует, бар
И надеюсь найти во дворце будуар.
И еще. Для рекламы, цветного коллажа
Пусть посты занимает античная стража.
Музыканты – фойе и со сценою зал.
Образуется древний как мир ареал.
– Нет проблем, пригласите народ за порогом!
Освежайтесь в буфете простуженным соком,
Музыканты и вся бутафорская рать!
– Хорошо. Но я вот что забыла сказать.
Оставляю квадригу у входа до завтра.
– Скажут, спрыгнула все же с Большого театра.
Неэтично.
– Не надо, директор! Уже
Полбомонда скандирует: ЦДКЖ!
– Афродита, наполнен дворец маскарадом.
Только вы не расстались с блуждающим взглядом.
– Да, блудливым. Такой от природы удел.
– Ведьма! Бросила слово – дрожу и вспотел.
Но, клянусь всемогущими Фресками Джотто,
Вы хотите увидеть конкретно кого-то.
– Это ревность?
– Ревную к сугробу пургу.
Если знаю его, то найти помогу.
– Предложение принято.
– Как же иначе!
– Он сотрудник железнодорожной печати.
Инженер, но рожденный работать пером.
Не касаюсь того, что на плане втором.
– Примадонна, позвольте дополнить приметы.
Во дворец вечерами приходят поэты.
Клуб сложился, седлает туманную даль.
Величается знатно – ЛО Магистраль.
На примерку спешат стражи словопорядка.
Окуджаве, Куняеву впору крылатка.
На нее претендуют десятки имен.
И сегодня как раз ожидается он.
Инженер, журналист. Хороша подготовка.
Позвонил, что придет. И зовут его Вовка.
На него вы хотите набросить узду?
– Да, директор. Его я имею в виду.
– На моих без пяти. Подождем его, прима?
– Я согласна.
– О`кей, не проскочит он мимо…
Толкотню тротуарную стилем зигзаг
Вовка преодолел и одернул пиджак.
Он на место вернул галстук, сбившийся набок.
Дожевал пирожок с каплей джема из яблок.
Вытер губы хлопчатобумажным платком
И – в фойе, где античной культуры битком.
Перед ним расступились до самой богини
Жрицы в белых накидках и синих бикини.
Сердце тронули струны с обеих сторон.
Ноги Вовкины будто бы обнял бетон.
Феерический мир и явление orba.
С Вовки, кстати, свисала спортивная торба,
Словно очень большая летучая мышь.
Думай, Вовка! А то ты дворец рассмешишь.
– Это ж надо! – раздалось. – Ошибся подъездом…
Он простился с фойе примиряющим жестом.
Но богиня любви и широкой души
Задержала его:
– Журналист! Не спеши…
Странно: было поодаль, а сделалось рядом.
Прикоснулась она, и тряхнуло разрядом.
– Это ты? – наклонился он к запаху роз.
– Я, пришла из твоих восхитительных грез.
Здравствуй, Вовка!
– Взаимно, моя Афродита.
Ты на миг?
– Навсегда.
– Сердце Вовки открыто.
Правда, вечер. Закрыт, к сожалению, загс.
– Разве это препятствием станет для нас?
До утра перебьемся в моем будуаре.
– Во дворце никаких каждой твари по паре! —
Разошелся директор, ломая ночлег. –
Отправляйтесь, пожалуйста, в Ноев ковчег.
– Успокойтесь, директор! К чему трали-вали?
Не увижу сегодня друзей Магистрали.
Передайте им, что событийный поток
Журналиста уносит на юго-восток.
– Он бросает меня! – все взорвалось в богине.
– Ненадолго. Ты знаешь, мы вместе отныне.
Побегу, мне на поезд Москва – Волгоград.
На четвертые сутки вернусь я назад.
– Я поеду с тобой. Хоть на краешек света!
– Не получится.
– Что?
– Не достанешь билета.
– Ты с билетом, а я не достану? Ты best?
– У меня, Афродита, служебный проезд.
– Поздравляю. Держи равновесие – poise.
У меня независимый литерный поезд.
Можем литерным вместе махнуть в Волгоград
Мимо станций, и малых и крупных, подряд.
– Прима шутит, – хихикнул директор. – Артистка!
– Нет, не шутит. Но много ненужного риска.
Если в графике места ему не найдут,
Потеряю немало часов и минут.
Афродита, пусти, уезжаю на скором.
Не смотри на меня с беспощадным укором.
Завтра двинешься следом.
– Приемлемый план.
– Место встречи на Волге – Мамаев Курган.
– Поезжай. Понимаю, что поезд – не дроги.
Ты задержишься где-то на длинной дороге.
– Задержусь в Арчеде. Я направлен туда.
Нужен очерк о новом Герое труда…
 

Золото дорожного мастера

 
Летний день был исписан до слившихся точек.
Вовка в поезде начал нащупывать очерк.
Полка верхняя, типа меня укачай.
Пассажиры внизу пили вежливо чай.
Под подушку спецкор подложил полотенце.
Задремал и сакральное понял в путейце.
Ускользнуло оно, игнорируя зов.
Снова нужен был поиск, и снова – с азов.
Значит, так. Приближается славная дата.
Все, что связано с нею, прекрасно и свято.
Над страной занимается ало заря –
Пятьдесят героических лет Октября.
Коллективы на вахту заранее встали.
Лучшим людям – почет, ордена и медали.
Высоко вознеслась в эти дни Арчеда.
Орден Ленина и Золотая звезда!
Удостоен за труд двуединой награды
Сын степной Арчеды, бывший юнга бригады.
Степь дала ему имя, фамилию – Дон.
Он со славой в Отчизне давно обручен.
Вот и рвется в печать с ходу, с первого шага,
О Степане Донецкове яркая сага.
Поздравляем тебя, Арчада-Арчеда,
Воспитала путейца, Героя труда!
С ним спецкору вести для печати беседу.
Показать его верность отцовскому следу.
На пути не ловил он удачу за хвост.
Дело делал и занял ответственный пост.
Кто Донецков? Дорожный, взыскательный мастер.
День и ночь бережет колею от напастей.
Мысль опять ускользнула. И так вот всегда.
Проводница трясет:
– Выходи! Арчеда…
Арчеда, это пара минут остановки.
И спецкор прибегает к обычной сноровке.
Прыгнул в обувь, не думая вырубить сон,
Вместе с торбой как пуля покинул вагон.
– Черт! – заметил десантник, мотая портянки. –
Уложился во время короткой стоянки…
Журналист направлялся к постройкам в ряду.
И проснулся-взбодрился уже на ходу.
Находился почти что в рабочем задоре.
А герой ожидал журналиста в конторе.
Так условлено было. Помог телефон
День и час обозначить для встречи сторон.
Он стоял у окна в опустевшем отделе.
Сплотка голых столов, никакой канители.
Упирался плечом, где ребрится проем,
Наблюдал неподвижную жизнь за окном.
Поздоровались, чтобы удариться в прозу.
Знатный мастер не переменил свою позу.
Собирался, казалось, уйти вообще,
Потому что стоял наготове в плаще.
А пока, хоть окно не дает панорамы,
Добрый взгляд он отвел снова в сторону рамы.
Разговор, не начавшись, устроил привал.
Но спецкор эту паузу все же прервал:
– Хорошо здесь. Развешаны блики по стенам.
А не будет ли лучше на стулья присесть нам?
Или едем к бригаде – смотреть колею?
– Нет, не едем. Садитесь. А я постою.
– Что ж, присяду к столу. Вы, надеюсь, поймете:
Так удобнее записи делать в блокноте…
Разговор завязался, естественно, но
Мастер снова смотрел почему-то в окно.
Отвлекало засевшее в памяти что-то,
Что серьезнее, чем аромат креозота.
Неужели крольчиха и тайна меча
Похищали Степана Ивановича?
Нет, фамилия предков казачьего кроя
Говорила другое совсем про героя.
В ней светился клинок для острастки врагов
Как Донец или Дон в ножнах двух берегов.
– От фамилии вашей возможны мурашки,
Как от сверка казацкой стремительной шашки…
Обернулся Донецков:
– Наверное, так.
Я, и правда, по линии предков, казак.
– Ваши кони в истории Родины ржали.
– Казаки помогали Российской державе.
– Вы казак, полагаю, донской.
– Да, донской.
Дон – понятие шире, чем Дон таковой.
– Но оставим в покое родные тотемы
И затронем святые путейские темы.
Как содержите путь, выше всяких похвал?
– Завышаете чуть, – мастер тихо сказал.
Не отличники, мы хорошисты, по баллам,
Несмотря на внимание к рельсам и шпалам.
– Так бывает, конечно. Причем тут парад?
Путь во власти не только рабочих бригад.
Плохо, если эпоха – источник подвоха.
Вместо жемчуга щедро подкинет гороха.
Обновляется путь постепенно, не весь.
Поезда же набрали и скорость и вес.
Экономика дышит своим интересом.
Увлекается неравномерным прогрессом.
Поезда накопили наград на колье,
Не дают отличиться стальной колее.
Днем и ночью колотят и месят беднягу.
Я помог бы, но шпалой под рельсы не лягу…
Авторучка в сердцах залетела под стол,
Ужаснулась тому, что спецкор намолол.
Он действительно жарил как солнце в зените.
Разговор потерял очерковые нити.
Оседали слова журналиста на дно,
Собеседник помалкивал, глядя в окно.
Эпизоды войны даровал он блокноту.
Ограничил хорошей оценкой работу.
Чтобы мастера все-таки разговорить,
Журналист потянул за известную нить:
– На дорогах нельзя допускать беспорядка.
Но в бригадах бывает народу нехватка.
Ремонтируют путь и не ставят они
Сигналистов. Потом их суди и вини.
Есть флажки и рожки, не хватает солистов:
А без них угодишь в Зазеркалье с Алисой.
На участках, где вроде шаром покати,
Не щадили колеса монтеров пути.
Но подобное – редкость, почти что изжито.
Здесь большая заслуга питомцев МИИТа.
Инженер это – джин, что покинул кувшин,
Создал комплексы путеремонтных машин.
Скоро техника, видеть которую рады,
Упразднит в понимании нашем бригады.
Поведут ее те же составы бригад,
И не будет возврата хозяйства назад…
Отклонился опять, – донеслось от спецкора. –
Не могу говорить о себе без зазора.
– Почему? – от окна отразилось.
– Да вот
Не годится для очерка скудный блокнот.
Назовите, пожалуйста, лучших рабочих,
В том числе до новаций, возможно, охочих.
– Поименный подход не совсем справедлив.
Здесь на совесть работает весь коллектив…
…Одинаковы зерна любого початка.
Одинаковы банки с названием Catka.
Вне работы людей обобщает стакан,
А в труде – дисциплина, инструкции, план…
Это под руку лезли незваные мысли.
И спецкора смущали, и записи грызли.
Есть у очерка светлый, лучистый исток.
Почему он сквозь пальцы уходит в песок?
Журналисту светила карьера с закатом.
Он вернуться не мог с нулевым результатом.
С этим строго в редакции, и не поймут,
Для чего выезжал и отметился тут.
Непредвиденный случай, грозящий опалой.
Заместитель министра товарищ Подпалый –
Кстати, командировку подписывал он –
Вскинет брови, не меньше других удивлен.
Парень живо представил себе эту сценку
И примерил тяжелую самооценку.
Через силу, поскольку довольно ершист:
Никакой не спецкор он и не журналист.
Странный вывод. Во множестве пишущих сотен
Неужели он бездарь и профнепригоден?
Если взялся за очерк столичный поэт,
То ему равных авторов в принципе нет.
Зевс – небритый, в домашнем халате, без нимба –
Наблюдал за текущей беседой с Олимпа.
Оба дороги были, спецкор и казак.
Он болел за обоих, не выразить как.
– Батя! – крикнул Гермес, – Не страдай! Разрулю я
В Арчеде обстановку степного июля.
– Сядь! Не шастай в глубинку России и вспять.
Без тебя разберутся минут через пять.
У народа к беседам отсутствует тяга.
Времена Годунова, эпоха Гулага
Приучили безмолвствовать русский народ,
И спецкор не находит для очерка брод…
Журналист погрузился в другие глубины.
В мир искусства, где были скульптуры, картины.
Струны рвались, скрипач Паганини вполне
Виртуозно играл на последней струне.
– Сделай так же, – сказал, – применительно к слову.
Опыт скульпторов тоже возьми за основу.
Им герои не дарят из фактов букет,
А шедевры живут сотни, тысячи лет!..
Гений подал совет, словно чаю с малиной.
Тут же беглая мысль прискакала с повинной:
– Я вернулась, прими. На пороге two я.
Убегала, теперь же всецело твоя.
Это вспомнилась формула будущих строчек.
Значит, будет написан задуманный очерк,
Чтобы мастер дорожный возвыситься мог
В тоге мастера наших житейских дорог.
Он пребудет таким и в граните и в бронзе,
В этих строчках и даже в технической прозе.
Станет вечным раздумье его у окна,
И замрет у шедевра родная страна
Завершилось для очерка время исканий.
Скрылся бледный блокнот в журналистском кармане.
Напоследок вопрос был уже без удил:
– Кто герою о том, что герой, сообщил?
– Кто же? Наши путейцы. Я шел с перегона,
А со станции, вижу, герои сезона
Мне навстречу бегут и кричат вразнобой:
– К репродуктору, мастер!
– Степан!
– Ты герой!
Распрощались, и командированный вышел.
День с настоем окрестной полыни был пышен,
Путь свободен, а станция в целом пуста.
Навевали раздумье степные места.
Арчеда как леток, что умастил прополис,
Пропустить приготовилась литерный поезд.
Поскорей бы! Не будет с ним больше хлопот.
Эту станцию он просвистит напролет.
Слышны стали гудки: ближе, ближе и ближе!
Поезд требовал. Что? Догадайся, поди же.
А спецкор понимал и стоял на виду.
Мимо поезд тянулся на малом ходу.
Лихо дверь отворилась вагона-салона.
Узнаваемо встала в проеме персона.
– Вовка! – крикнул агент Карапуз. – Залезай!
Без тебя Афродита слезит через край…
Вовка – в тамбур, и дверь за ним тут же закрыта.
Покачнулся вагон как с водою корыто.
Скорость тут же превысила всякий предел.
Поезд к Волге безумной ракетой летел.
Волгоград! И вскрывается легкая шкода.
Поезд вторгся в предзимье грядущего года.
– Что творится со временем?
– Вовка, прости!
Отмотаешь назад на обратном пути…
Бросив рельсы, что было, конечно, сверх плана,
Поезд замер в желанной близи от Кургана.
Потрясала скульптурная Родина-мать.
Перед нею хотелось стоять и молчать.
Музыкальный эскорт. Жрицы, в белом и юны,
В честь защитников Родины тронули струны.
Поднялась над Курганом и выше меча
Трепетала мелодия, словно свеча.
Шепот:
– Волга была хрупким лезвием бритвы,
А путеец Донецков – участником битвы…
Это Вовка шепнул, журналист и спецкор,
Так как мысленно очерк верстал до сих пор.
Афродита спросила:
– Мне кажется или
Образ Родины выполнен в греческом стиле?
Все антично. Фигура босая, и меч.
– Ты права и сомнения можешь отсечь.
Образ Родины взят из античного ряда.
Видишь? Это богиня Афина-Паллада.
Prendre le train magnifique и вернуться в Москву?
 

Навеки

 
Друг у друга не будем томиться в запасе.
Утром чувства свои обнародуем в загсе.
Создается гармонии нашей каркас.
Я целую тебя, и да здравствует загс!
– Афродита!
– Мечтаю о дочке и сыне!
– Паспорт есть у тебя?
– А зачем он богине?
– Без него не распишут.
– Меняется план.
Поселюсь у тебя, и со мной – чемодан.
– Был бы рад, но в моей биографии дыры.
По работе пока мне не дали квартиры.
– Пустяки!
Почему бы квартиру не снять?
– Не получится.
– Что-то мешает опять?
– Неподъемной для нас будет снятая хата.
Не потянут ее гонорар и зарплата.
И в жилищный не вступишь кооператив.
Но причина не деньги, не то, что ленив.
В ЖСК, сколько денег в карманах не тискай,
Не попасть – не возьмут с подмосковной пропиской.
Да и списки на эту рассрочку длинней
Бесконечных процессий к вождю в Мавзолей.
– Хорошо. Поступи по закону и чести.
Поищи ЖСК не в Москве, а в предместье.
– Справки я наводил, но не слышно пока
Что у нас под Москвой завелись ЖСК.
– Можно домик купить, наконец, в деревеньке,
Далеко от Москвы и за скромные деньги.
– Станет собственностью полусгнивший уют,
И квартиру уже никогда не дадут.
– Как же ты объезжаешь свою кобылицу –
Золотую Москву, дорогую столицу?
– Афродита! Прошу выражаться нежней.
Я ночую зимой у родных и друзей.
Нелегально, заметь. А с весны от удара
Защищает меня партизан Че Гевара.
По совету Эрнесто, товарища Че,
Летний дом я ношу в рюкзаке на плече.
Из редакции вечером, в час обезлички,
Мчу в лесные места с рюкзаком в электричке.
Помогает мне сумерек черная тушь
Продираться почти в безопасную глушь.
Выбираю угрюмые пущи погуще.
И концами гамак, что ему и присуще,
Покидая рюкзак, вяжет пару стволов.
Шнур и пленка над ним, вот и домик готов.
Представляю, как злятся враги-невидимки.
На сучках над землей оставляю ботинки.
В ход идут накомарник и спальный мешок.
Чем не дача? И сон до рассвета глубок.
– Потрясающе! Ты настоящий спартанец…
Афродита ударилась в огненный танец.
Жрицы пели, кентавры рассыпали степ.
Вовку тоже увлек музыкальный зацеп.
Он плясал, повторяя фигуры фаланги,
Как хотел бы сплясать Македонский на Ганге.
И сатиров настиг музыкальный угар.
Рвали струны на совесть электрокифар.
Олимпийцы плясали как звезды экрана.
Счастье видеть спартанца и даже титана!
Афродита отжала за пляшущий круг
Вовку:
– Ты убегаешь от любящих рук.
– Правда?
– Делится мир на семейные пары.
Не тебе адресован совет Че Гевары.
Лес прекрасней, чем те же подъезд и подвал.
Но скажи, где ты этот рецепт откопал?
– Объясняю охотно, моя половинка.
Шестьдесят первый год, продается новинка –
Книжка Че: Партизанская…
– Ну же!
– …война.
Полистал, вижу, схема ночлега дана.
На пленере, в отрыве от всякого дома.
Вот, а тяга к туризму была мне знакома.
Книжка нужная. Стоила 26 коп.
Я, тогдашний студент, эти деньги наскреб.
Я товарищу Че благодарен, как другу.
Не бегу из-под неба к печурке и югу.
– Интересное дело! Живешь как Тарзан.
Или с кем-то воюешь? Ты кто, партизан?
– Может быть, игнорирую волю чужую,
Но хочу подчеркнуть, что ни с кем не воюю.
– Ты ночуешь в лесу. Разве это не бой?
– Я в лесу, потому что воюют со мной.
– Кто, скажи. Поспешу с Олимпийским спецназом
И противники медным накроются тазом.
– Кто, не знаю. Но след их тяжел и тягуч.
Все заляпал горячий казенный сургуч.
Почитаешь законы – писали поэты.
Что же в жизни? Запреты, запреты, запреты.
Можно только работать, а жить нам нельзя.
Власть пугается пешки в короне ферзя.
А наука все годы от деда до внука
В аксиоме своей не меняет ни звука:
Поезд прибыльный, если он грузы везет,
И убыточный, если в вагонах народ.
Иерархия странная. Мы ниже груза.
Люди нашему транспорту просто обуза.
На дотации вечные выписан счет.
А ведь грузы убыточный люд создает.
Я клянусь искрометным пером журналиста,
Что в методике принятой что-то нечисто.
Пусть расскажет наука про минус и плюс,
Почему человек – нерентабельный груз.
– Вовка, хватит! Вернемся, а где заночуем?
– Не в отеле московском, не в юрте и чуме.
– Слушай, Вовка! Не будем гадать по руке.
Мы вдвоем уместимся в твоем гамаке.
– Гамаком поделиться с тобою не жалко.
Но тесниться в лесу! Это что, коммуналка?
Я тебе подарю персональный гамак.
Афродита, ты плачешь? А что здесь не так?
– Посуди, неплохой получается праздник –
Поцелуи воздушные сквозь накомарник.
Ты об этом подумал, жених или муж?
Ты идею свою на пеньке отутюжь.
– Перебьемся! Была бы о людях забота,
Весь Союз получил бы коттеджи в два счета.
К ним – участки, дороги, завоз и навоз.
Испарился бы вечный жилищный вопрос.
Есть Сибирь, на корню вековые запасы.
Есть кирпич для печей и стекло, прибамбасы.
Есть желание, силы, судки для котлет.
Только стройки народной по-прежнему нет.
Приступать надо сразу, не споря, без пробы.
Дать народу жилье! Подождут небоскребы.
Все равно каждый год полыхает тайга,
Выгорает она на немереных га.
– А теперь мне, богине, откройся как миру.
Ты реально когда ожидаешь квартиру?
– Отвечаю: в какой ни залезу хомут,
Ближе к пенсии. Если квартиру дадут.
– В институте столицы жевал ты сосиски.
А жениться не мог на московской прописке?
– Я не шкурник. Вращаюсь dans la Moscovie.
Но в Московии не приключилось любви.
– Худа нет без добра. У меня на Олимпе
Есть большая жилплощадь, красуется в клипе.
Едем! Телепортация! В тамбур бегом!
Ты получишь жену и безоблачный дом.
Можем жить мы на Кипре и можем на Крите.
Все подвластно любви и твоей Афродите.
– Афродита! Мы любим.
– О, да! Влюблены.
– Но поверь, не могу я бежать из страны.
– Хорошо, мы должны быть взаимно забыты.
В каждой девушке буйствует страсть Афродиты.
Что ты, Вовка, наделал! Прощай, mon ami.
Подойди и покрепче меня обними.
Вовка обнял богиню, ровесницу амфор.
А прижался в щербинах и трещинках мрамор.
Он отпрянул, чихнул. Он едва не простыл.
Так богиня гасила сжигающий пыл.
Пыль последних столетий смахнули с шедевра
Жрицы в белом при помощи рыхлого фетра.
Заключили скульптуру в большой поролон.
И сатиры ее потащили в вагон.
Вовка начал скульптуру просить для вокзала,
Но фаланга мечами ему отказала.
Снова в дело включился научный прогресс,
Шалый литерный поезд куда-то исчез.
Вовка прыгнул в троллейбус, без дара вокзалу.
Очерк ждали в Москве, мысли сбились к началу.
Сел в троллейбус и тайный агент Карапуз,
Славный малый и с виду совсем не хунхуз.
Зевсу он передал по прямому эфиру:
Нет у Вовки надежд на любую квартиру.
Афродита и Вовка, столичный спецкор,
Подписали Великой любви приговор…
Громовержец зашелся в родительском стоне.
Заграбастал дрожащее скопище молний
И метнул их, исполненный ярости бог.
И зажег он восток. Не зарей, а как стог.
По огромной стране полыхнули пожары.
Осеклись на Таганке, затихли гитары.
Мгла в столицу вошла в черной маске врага.
Торф горел под Москвой, а в Сибири – тайга.
 

Владимир ИШЕЧКИН

г. Пушкино Московской области

ноябрь 2013 – декабрь 2014

Поэма Мастер и Путь посвящена дорожному мастеру Степану Ивановичу Донецкову (1928–1986), Герою Социалистического Труда (1966), и выдающемуся коллективу Арчединской дистанции пути Волгоградского отделения Приволжской железной дороги.