Текст книги "Калейдоскоп"

 
Я от жизни устала, наверное,
Никому не нужна я опять.
Променяла любовь на таверну я,
Где назначено петь и плясать.
Полюби ты меня, полюби.
Моё сердце не видит ни зги.
Только больше мне, милый, не лги.
Полюби, полюби, полюби.
Я пока ещё искренне верую,
Что тебе пригодиться смогу,
Что закончится оттепель серая
И берёзы проснутся в соку.
Сохрани ты меня, сохрани.
Растворяет туман корабли,
Когда дым замаячит вдали.
Сохрани, сохрани, сохрани.
Я себя раздарила частями,
Не жалела ни ласки, ни чувств.
Был мой дом переполнен гостями,
А сегодня запущен и пуст.
Огради ты меня, огради.
Разрывается сердце в груди,
Ждёт постылая жизнь впереди.
Огради, огради, огради.
Я теперь пластилиново-слабая,
Не способна лежать и стоять.
И получится статуя славная,
Если примешься снова ваять.
Научи ты меня, научи.
Мои чувства остыли в ночи,
Мне теперь не помогут врачи.
Научи, научи, научи.
Я не вижу достойного выхода,
Как давно я не ем и не сплю!
Я люблю до последнего выдоха,
Но не знаю, кого я люблю.
Отпусти ты меня, отпусти.
Я не в силах ту ношу нести,
Для меня неприемлем твой стиль.
Отпусти, отпусти, отпусти.
 

 
Зачем мне прошлое копить,
Я не желаю возвращаться:
Опять встречать, опять прощаться,
И ворожить, и ворошить.
Зачем мне вспоминать сейчас,
Когда душа окаменела,
Когда не слушается тело,
Блаженный миг, счастливый час.
Пройдут сомненья и печаль,
Пройдёт душевное терзанье.
Мне жизнь дана как наказанье,
А сердце – лишняя деталь.
Но если захочу всерьёз
Забыть жестокие уроки,
Исправить грешные пороки,
Не миновать кровавых слёз.
Обязан окунуться я
В те дни цветные, как фиалки,
Игривые, как сон весталки,
Безумные, как жизнь моя.
 

 
Разве может такое случиться
Или даже присниться во сне,
Будто к вечеру Синяя птица
Возвратится из сказки ко мне.
Принесёт только добрые вести,
Обмахнёт своим мягким крылом.
Значит, будем с тобою мы вместе,
Значит, радость вернулась в наш дом.
Ты так долго была недотрогой,
Я забрался с ногами в футляр.
Но мы встретили Единорога —
Самый сказочный экземпляр.
 
 
И теперь для меня нет на свете,
Полном таинства и пустоты,
На отпущенное столетье
Даже дня, где не властвуешь ты.
 

 
Ты меня не просила об этом,
Я тебе обещать не буду.
Это было горячим летом,
Горячей, чем горячее блюдо.
Это было в тенистом парке,
Где играет оркестр глухо,
Где страстей не хватает жарких,
На ковре тополиного пуха.
 
 
Поцелуй обжигает губы,
Поцелуй – как открытый нерв,
Поцелуй исцеляет и губит,
Поцелуй не приемлет жертв.
 
 
Ты меня укоряла в чём-то,
В чём? Я даже не мог поверить.
А я видел в тебе девчонку,
Но с душою открытой, как двери.
И тогда я подумал: Боже!
И тебя заключил в объятья.
Какой нежной бывает кожа,
Каким лишним бывает платье!
 
 
Поцелуй обжигает губы,
Поцелуй – как открытый нерв,
Поцелуй исцеляет и губит,
Поцелуй не приемлет жертв.
 

 
Я не хотел Вас утомлять
Своими скучными речами.
Но почему же Вы опять
Весь день задумчиво молчали?
Зачем, закутываясь в шаль,
В окно закрытое смотрели?
А я надеялся, Вам жаль
Полубольного менестреля.
Давно прошёл счастливый час,
Когда мольбы не унижают,
Когда хватает рук и глаз
И слов всего с одной скрижали.
Теперь нам поздно выбирать,
Где мы напутали в начале…
Я не желал Вас утомлять.
Вы так забывчиво молчали.
 

 
Олигархи на охоте
Тоже любят пострелять,
Но не пищей озаботясь,
Просто время скоротать.
Хорошо сидеть в засаде,
Там, в засаде, не убьют:
Впереди охранник, сзади,
Из салона стул «Уют».
Демократы по столицам
Коротают уик-энд,
Им никто не плюнет в лица
В ресторане «Континент».
 
 
Чтоб на Мальте и Багамах
Время с толком проводить,
Надо в Думе многих хамов
За нос весело водить.
Бюрократы на рыбалке
По привычке в пиджачках.
Никого теперь не жалко
Ни за совесть, ни за страх.
Глупой рыбке непонятно,
Почему попала в суп.
Только гражданам приятно —
Их сегодня не трясут.
А банкирам за обедом
Банк в два счёта обкорнать.
Им предел уже неведом:
Подкрепился – и в кровать.
Любят деньги финансистов
И ложатся рубль к рублю.
А в других карманах чисто,
Значит – постное меню.
Ну куда без депутатов,
Разве можно их забыть?
Депутаты за зарплату
Могут искренне любить.
Правда, нас избави, Боже,
Барских гнева и любви.
Пусть избранники из кожи
Лезут где-нибудь вдали.
Мы забыли мафиози,
Коза Ностра, отдыхай!
С этой Козы только слёзы.
Понесутся души в рай.
 

 
Едет барин, правит «мерин»,
Разойдись, народ честной!
То ли люди, то ли звери
Вдоль дороги столбовой.
 
 
Развернулась нараспашку
Вечно пьяная душа.
От Габано две рубашки,
А от Дольчи ни шиша.
 
 
Шестисотый без обмана
Вдаль по Питерской летит.
Далеко от нас Обама,
Лишь «зелёный» шелестит.
 
 
А в «консервной банке» Ваня
Едет к тёще на блины.
Ваню шопинг не обманет —
Секонд-хэнд ссудил штаны.
 
 
Улетай с дороги, птица,
Не встревай ГИБДД,
По Ямской «Приора» мчится,
Это значит – быть беде.
 
 
Ваня выпил спозаранку
Жигулёвского вина,
Закусил – и за баранку:
Голь на выдумки хитра.
 
 
Вылетает на Тверскую
Чуть расслабившийся «мерс»,
Он не знает, чем рискует,
В монастырь чужой полез.
 
 
Повстречались носом к носу
Две великие страны…
Барин выжил, без вопросов.
Жалко Ваню да блины.
 
 
Едет барин, правит «мерин»,
Разойдись, народ честной!
То ли люди, то ли звери
Вдоль дороги столбовой.
 

 
Ногу вправо, ногу влево,
Руку вверх, другую вниз…
Коль родилась королевой,
Выбирай любой каприз.
 
 
Поворот и книксен лёгкий
И как будто бы прыжок…
К королеве по верёвке
В будуар ползёт дружок.
 
 
Ногу влево, ногу вправо,
Руку вниз, другую вверх…
Жизнь, конечно же, отрава,
Но, ты знаешь, не для всех.
 
 
Книксен лёгкий с поворотом
И пружинить на ногах…
Через главные ворота
Возвращается монарх.
 
 
А теперь ладонь к ладони
И бедро прижать к бедру…
Раньше появился воин,
Королеве на беду.
 
 
Робко встретиться плечами
И коснуться грудь к груди…
До свиданья с палачами
Много счастья впереди.
 
 
А теперь изменим позу,
Проведём по лбу рукой…
В жизни есть шипы и розы,
После жизни – лишь покой.
 
 
Веселее каблуками
В деревянный бей помост…
Королевы с королями,
А дружки – коню под хвост.
 

 
Фигура неприкаянной модели,
Лицо не слишком тронули морщины.
На улице солидные мужчины
Пока ещё смущались и сопели.
 
 
Пока ещё поклонники страдали,
Почти не замечая цвета тени.
А запахи лаванды и сирени
Манили в неизведанные дали.
 
 
Но зеркала обманывать не вправе
Ни тружениц, ни жительниц богемы.
И вот уже белила, пудра, кремы
Способствуют поношенной оправе.
 
 
И только слог по-прежнему возвышен,
И пылок, и восторженно напыщен…
Но смысл, который мы так тщетно ищем,
Почти совсем не виден и не слышен.
 

 
Ночь лениво смыкала глаз,
Небо в отблесках радужных пятен.
Вот и в комнате свет погас,
Вот и мир стал чуть-чуть понятен.
 
 
Я проснулся. Один совсем.
Лишь гудит овдовело рама.
Остудилась моя постель.
Я позвал, не заплакав: «Мама».
 
 
Над Тенькой бушевал февраль.
Первый год подходил к финалу.
Первый раз произнёс слова.
И теплей и уютней стало.
 
 
Пролетали потом года,
Уносили потоками фразы…
Мама! Как я сказал тогда,
Я не выговорил ни разу.
 
 
Был и ветром, и зноем палим,
Знал победы, терпел пораженья,
Но всегда защищался одним:
Этим словом надёжным и нежным.
 

 
Есть только два пути заметных у людей:
Один – когда, сгорая напрочь без остатка,
Несут тепло души и жаркий дух идей,
Чтоб было больше на Земле порядка.
Второй – у тех, не помнящих родства,
Которые идут к желанной цели
Сквозь дебри лжи, голов и воровства,
И, право, в этом деле преуспели.
Есть только три заветных мысли у людей:
Пусть будет мир на голубой планете,
Пусть будет он комфортным для детей,
И пусть плодятся в этом мире дети.
 

 
Сидела Смерть на камне у реки,
Давно умаявшись размахивать косою,
Она мечтала, чтобы старики
Самостоятельно пошли к Аиду строем.
Спускались в лодку, саваны в руках,
Омытые священною водою,
И чтобы сами превращались в прах
Без стонов, криков, боли или крови.
 
 
А в это время Жизнь взяла своё:
Подкравшись сзади к разомлевшей Смерти,
Ей острое звенящее копьё
Вонзили в спину маленькие дети.
 
 
Она лежала – призрачная тень,
С костей сползала рваная одежда…
С тех пор Земле не страшен Судный День.
Но нет Любви, и Веры, и Надежды
 

 
На пике Силы и Добра
(Остался лишь один,
Где нет добычи серебра,
Неправды и седин,
Где каждый волен быть собой
Без тоги и меча)
Стояли жители толпой,
Общаясь и ворча.
И руки их переплелись,
Когда раздался крик.
Вдруг первый покатился вниз,
Другим оставив пик.
Потом скатился вниз второй,
Царапая живот…
Короче, пик теперь пустой,
Никто там не живёт.
 

 
Я нашёл свою Атлантиду,
Пронырнув километры до дна.
И с тех пор никому в обиду
Не давала меня она.
 
 
Ведь с атлантами шутки плохи,
Лучше сразу от них беги.
Вроде, выглядят – чистые лохи:
Голова, две руки, две ноги,
 
 
Но скучают они без дела,
Проведя сто столетий на дне.
И меня эта тема заела,
А с годами заела вдвойне.
 
 
И теперь как Сизиф на склоне
Я на благо стране пашу.
Пусть опять в океане утонет,
Я обратно её положу.
 

 
Я с друзьями пошёл на рыбалку,
Но какой из меня рыбак?!
Все с уловом, а я русалку
Только вытащил кое-как.
 
 
Ну, зачем человеку русалка,
Есть не станешь, а дома семья?
Отпустить, вроде, тоже жалко.
И вернулся с русалкою я.
 
 
Хорошо, что ещё на колёсах —
В электричке совсем засмеют,
Дома хватит с меня вопросов,
Там ещё создадут уют!
 
 
Разве дело русалка в джакузи?
Да и чем это диво кормить?
А жена тупо пилит и грузит.
Не захочешь, а примешься пить.
 
 
В общем, кончилось всё не по-детски:
Как-то в ванну зашёл поутру,
Не успев даже толком одеться,
И увидел в джакузи икру.
 

 
Мы люди равнины, великой равнины,
Заросшей лесами неценных пород,
Про нас наши предки сложили былины,
В то время, когда не сбривали бород.
 
 
Когда мы с рогатиной шли на медведя,
Ломали быкам кулаками хребты,
Щиты покрывали лишь кожей и медью
И даже со смертью общались на «ты»,
 
 
Дрожала в степях косоглазая свора,
Норманны вжимались в скалистый прибой,
Жужжала как улей весною агора,
И клирос скликал крестоносцев на бой.
 
 
А мы добывали пушнину и мёды,
Пахали и жали на отчей земле,
И жили мы в мире с собой и природой,
Лишь в гости пуская варягов к себе.
 
 
Но лезли они как в буфет тараканы:
Татары, тевтоны и всякая тать,
То половцы с юга, то польские паны,
То даже без роду без племени рать.
 
 
Кто только не полз на просторы России,
Но лучше не будем их всех вспоминать…
Мы люди равнины, и духа, и силы —
Нас проще не трогать, нас проще принять.
 

 
Почему я не махараджа,
Окружённый верными сикхами?
Почему я не герцог даже,
На вассалов кричащий хрипло?
 
 
Почему моё пышное древо
Не весит на стене на шпалере?
Почему чуть прикрытые девы
Мне не пляшут в восточной манере?
 
 
Почему в бочках тонкие вина
Не заполнили подпол замка?
Почему сто наложниц невинных
Не содержатся в жёстких рамках?
 
 
Почему сундуки без злата
И минуют меня награды?
Потому что коль не жил богато,
Значит, лучше уже не надо.
 
 
Потому что знакомое тело
Не заменят модельные формы.
Потому что любимое дело —
Это даже не счастье, а норма.
 

Вольные переводы

 
Ты женские груди безумно ласкай,
И в лоно её погрузись, словно в рай,
И губы любимой целуя, вкушай
Нектар, что прольётся на грудь через край.
 
 
Не надо стесняться любовных утех:
Глубокие вздохи и чувственный смех
Излечат мужчин, отрицающих грех.
Горячих подруг в мире хватит на всех.
 
 
Печальная участь любовников ждёт,
На каждого свой открывается счёт,
Но время потоком безумным течёт,
И значит, не может быть полным расчёт.
 
 
Танцуй, веселись, пей хмельное вино,
Которое нам для отрады дано.
Но разве способно без женщин оно
И душу очистить, и с глаз снять бельмо?!
 
 
Вино – это только дорога в постель,
Где лучше всего, расточая елей,
Испробовать всё, что понравиться ей.
К блаженству ведут только две из дверей.
 

 
Любовь – прекрасная касыда:
Она начертана на листьях,
На перьях птиц – она для вида,
А в винных капельках – для мыслей.
Однако женщина любая,
В мужчине разжигая пламя,
Сама не зная, не желая,
За пазухой проносит камень.
 

* * *

 
Если б любовь уподобилась кедру,
Я бы планету украсил лесами,
Если же чувство становится ветром,
Сушу разрушу бездушным цунами.
 

 
Возвращались ласточки весною,
На балконе гнёзда свои вили.
Ласточки отменно могут строить
И умеют жить в своей квартире.
Снова крылья стёкла задевают,
Снова клювы тихо бьются в раму.
Это те, которые не знают,
Как прекрасна в этом доме дама,
Как зовут достойнейшую донью,
И как счастлив я в её объятьях.
Ласточки вернулись, только кроме
Тех, что видели тебя, Диана, в платье.
 
 
Старый плющ опять по стенам вьётся,
И цветы – волшебные бутоны.
Он до самой крыши доберётся,
Окна в мягкой зелени потонут.
 
 
Лепестки под чистою росою,
Как в кастильском танце, изогнутся.
Только те, что знали нас с тобою
И искрились счастьем, не вернутся.
 
 
Но слова моей любви, как мячик,
Возвратятся в маленькие ушки,
Чтобы сердце гордой, но незрячей,
Не способной ни страдать, ни слушать,
 
 
Пробудить от долгой зимней спячки,
И, упав, как на алтарь Мадонны,
Рассказать о той любви горячей —
Той, что не узнает больше донна.
 

Песни А. Владимирова

Анатолий Владимиров (Натан Вольфович Эренкранц) был разносторонне одарённым человеком. Долгое время он работал художественным руководителем Ленинградского цыганского ансамбля, создал несколько цыганских варьете, играл на многих музыкальных инструментах, писал и исполнял песни.

 
Кружатся, кружатся, кружатся вместе со мной
Радость и горе, любовь и измена, счастье и боль.
Бал-маскарад, яркий наряд, в полушёпот слова,
Локон, фата, поцелуй, Петербург и Нева.
 
 
Белые, белые, белые ночи пришли,
В гавань кильватерным строем войдут корабли.
Алым огнём парус горит – это вернулись назад
Молодость, танцы, прогулки сквозь весь Ленинград.
 
 
Годы, и годы, и годы, как мысли, летят,
В плотных туманах растаял бунтарь Петроград.
Войны и мир, траур и пир, театральный буфет —
Не было города лучше на свете и нет.
 
 
Смольный, Никольский, Казанский, а сколько ещё?
Славным соборам и храмам не кончится счёт.
Мост и канал, сфинкс или лев, всё, что увидишь вокруг,
Дети твои, внуки твои, радость твоя, Петербург.
 

 
Не гасите свечи, господа, не гасите.
Богом праведным прошу, не взыщите.
Исповедуюсь и уйду на рассвете,
Яки зверь дурной, на беду дует ветер.
 
 
Годы детские позади, улетели:
Мы играли с ней в муж-жена не в постели,
Мне стирала она и готовила,
И дарил ей цветы цвета крови я.
 
 
И ходили в обитель мы Божию
По российскому по бездорожию,
А над нами кружил ворон-птица,
Обещая, что должны пожениться.
 
 
Но родители ведь на то и родители,
Что-то лишнее в этом увидели.
Увезли её, а куда? – вопрос.
А меня увезли аж за Лисий Нос.
 
 
Я рыдал, я страдал, проклинал горький рок,
Я уже никогда полюбить бы не смог.
И живу я один, словно камень в степи,
И молюсь за чужие, за ваши грехи.
 
 
Не гасите свечи, господа, не гасите.
А любите ближнего, господа, полюбите.
 

 
Я ни в чём не виноват, ты со мной не рядом.
Я ни в чём не виноват, бичевать не надо.
Я ни в чём не виноват, просто слёзы льются.
Я ни в чём не виноват, а кругом смеются.
 
 
Я сегодня заодно хоть с плохой погодой.
Мне сегодня всё одно, не слежу за модой.
Ты представь: колючий снег на ресницах тает,
Так страдает человек, мочи не хватает.
 
 
Я ни в чём не виноват, а тебя не встретил.
Я ни в чём не виноват, правду знает ветер.
Я ни в чём не виноват, только ты чужая.
Я ни в чём не виноват, честно, дорогая.
 
 
Я куда ни посмотрю, всё тебя я вижу.
Я под окнами стою, тихо ненавижу.
Прыгнул в пропасть со скалы —
жалко, не разбился.
Нет огня и нет золы – просто я влюбился.
 
 
Я ни в чём не виноват, так за что наказан?
Я ни в чём не виноват, я б признался сразу.
Я ни в чём не виноват, все под Богом ходим.
Я ни в чём не виноват, счастья не находим.
 
 
Лишь тебя я полюбил, полюбил чужую.
Никому не говорил, что ночами жду я.
Заалеет вдруг заря, встретит город солнце.
Значит, жизнь прошла не зря, рядом мы проснёмся.
 

 
«Ты к нему не ходи, на него не гляди,
Не танцуй, прижимаясь к груди…» —
Говорили подруги, а сами могли
Пропадать без стыда от зари до зари.
 
 
А мне мама запрещала: в дискотеку не ходи,
Там и рокеры, и фаны, греховодов пруд пруди.
В филармонию, капеллу ходит грамотный народ.
Знаешь, мамочка родная, вот с папашей и вперёд.
 
 
А я хотела танцевать до утра,
Целоваться и любить мне пора.
Может, будет спать спокойно семья,
Не могу уснуть только я.
 
 
А мне мама запрещала: в дискотеку не ходи,
Там и рокеры, и фаны, греховодов пруд пруди.
В филармонию, капеллу ходит грамотный народ.
Знаешь, мамочка родная, вот с папашей и вперёд.
 
 
А когда однажды встретила его,
Больше я не помню, правда, ничего.
Знаю, потеряла голову в кустах,
Знаю, что горячие у него уста.
 
 
А мне мама запрещала: в дискотеку не ходи,
Там и рокеры, и фаны, греховодов пруд пруди.
В филармонию, капеллу ходит грамотный народ.
Знаешь, мамочка родная, вот с папашей и вперёд.
 
 
И теперь танцуем ночи напролёт
На площадках скользких, как весенний лёд.
Нам кричали «браво», нам орали «бис»,
Нам вручили первый в нашей жизни приз.
 
 
А мне мама запрещала: в дискотеку не ходи,
Там и рокеры, и фаны, греховодов пруд пруди.
В филармонию, капеллу ходит грамотный народ.
Знаешь, мамочка родная, вот с папашей и вперёд.
 

 
Две розы – волшебные розы – уныло
Валялись в корзине для мусорных нужд,
Их стройное тело болело и ныло,
И был аромат их бесплоден и чужд.
 
 
Недавно природной своей красотою
Ещё умиляли весёлых гостей,
Но кто-то наткнулся нетвёрдой рукою,
И ваза распалась на сотни частей.
 
 
Богемский хрусталь – украшенье рояля
Искрился алмазною крошкой у ног.
Две розы лицом на осколки упали,
Кровавые пятна – их розовый сок.
 
 
Потом их теснили, пинали, топтали,
На них станцевали прощальный фокстрот.
Две розы на краткую жизнь не роптали,
Щетинились тихо шипами вперёд.
 
 
Две розы смеялись беззвучно, как мимы,
Последнее людям дарили тепло…
Ведь розы, как женщины, слишком ранимы.
Им просто, наверное, не повезло.