Текст книги "Разбитый калейдоскоп. Современная версия «На дне»"

– Фишер ты недоношенный, – твою ненормальную позицию в отношении нашего спорта я вынесу на первой конференции и потребую твоей срочной пожизненной дисквалификации, как тренера. С тех пор он со мной не здоровается и не разговаривает. Мне конечно до фонаря его обиды. Вчера в спорткомитете встретил его. Спрашиваю: – Уважаемый Роберт, ты, что так сильно обиделся на меня? Я же пошутил. Так и будешь при встречах щёки, как гигантский хомяк раздувать? Столяров окинул меня презренным взглядом, и через плечо говорит:

– Если ты публично извинишься передо мной на оперативке, тогда поговорим о перемирии.

Я от его демарша дар речи потерял. Но быстро взял себя в руки и прямо при всех присутствующих спортивных работников в комитете, даю ответ этому гроссмейстеру:

– Если ты сильно обиделся на меня, то набери в рот говна и плюнь в меня. Что там началось, тебе не передать. Теперь точно после этих слов он до конца своей жизни со мной, словом не обмолвится, – разведя руки в стороны, сказал Стас.

Павел от души рассмеялся над словами Стаса.

– Я знаю этого шахматиста, он во дворце культуры раньше тренировал заводскую команду. В свободное время приходил к нам в музыкальный сектор постигать обучение игре на валторне. Чванливый был мужик.

– Не то слово. Сейчас он натуральная сволочь. Его никто не уважает. И на пенсию не выгоняют. А ему уже давно за семьдесят лет.

Стас остановился перед своим подъездом и протянул бутылку Павлу.

– Паха, положи водку себе в кейс? – попросил он, – а то мама у меня не любит, когда я всему городу показываю свой достаток.

Павел открыл кейс и спрятал в него бутылку.

– И все – таки я Паха верю, что будущее российского спорта за провинцией.

– Верь на здоровье, а я останусь при своём мнении, – сказал ему Павел, – я сейчас часто буду мотаться сюда, будем вместе, следить за улучшениями российского спорта.

Но Павел после этой встречи больше Стаса не видал, не смотря, на то, что приезжал на родину не по два раза в месяц. Но эти наезды носили чисто рабочий характер. Он появлялся на два, три часа садился за руль и спешил назад домой. Пустое времяпровождение для его работы стоили больших материальных потерь.

На дне
(часть вторая)

глава 9

Павел Алексеевич просмотрев альбом, шумно закрыл его и спрятал в верхний ящик комода. После чего направился в спальню. Проснулся он только к обеду.

– Надо будет осуществить полноценную поездку. Отдохнуть хоть месяц у матери. Год уже не был у неё. Работа всё равно стоит. Прибыли пока никакой нет. Попасусь на родине. Может, что – ни будь, за это время вместе с отдыхом наскребу и по работе, – сказал он своим домочадцам за обеденным столом.

– Ты – же работал с их медицинским центром, – сказала жена, – а в последний год совсем забыл его.

– Москва захлестнула с её компаниями, – задумался он и встал из – за стола. – Да так я и сделаю. Завтра – же уеду туда, – решил он.

Отставив все дела по дому, он на следующий день собрался и ночью поехал на машине в Нижегородскую область, планируя к утру быть там. Дорогу он хорошо знал и ехал без всяких препятствий и затруднений. К десяти утрам он уже нажимал кнопку звонка родного дома. Мать, обрадовавшись приезду сына, с возгласами начала обнимать и расцеловывать Павла.

– Я, как чувствовала, что ты приедешь, пироги спозаранку принялась стряпать. Ёкать в груди ещё со вчерашнего вечера начало, – сказала она.

– Коля вставай, Павел приехал, – принялась она будить старшего сына.

Тот лежал под простыней с закрытыми глазами и не спал, но и вставать не собирался.

– Николай вставай? Хоть поздороваемся, – сказал Павел.

Николай открыл глаза, а затем снова закрыл. Пальцем показал вниз:

– В нашем доме в гастрономе продают дешёвое вино. Сходи, купи, а потом поздороваемся, – сказал он.

Павел засмеялся, он всегда воспринимал с понятием его шутки.

– Вот он такой, – сказала мать, – он у них все стограммовые коньячные шкалики скупил. Я каждый день ходила, узнавала, когда они у них рас продадутся. А вчера вино завезли дешёвое, чуть дороже ливерной колбасы.

Николай с головой натянул на себя покрывало.

– Матрас вставай, – закричала на него мать, – не стыдно с бесстыжей рожей. Брат приехал, а у него силёнок нет встать.

– У меня водка Ржаная есть, долгоиграющая бутылка и не одна, – сказал Павел.

– Культурные люди утро начинают с вина, – скинул он до пояса покрывало.

– Культурные люди утро встречают с восходом солнца, овсяной кашей, чаем и свежей газетой, – стащила совсем покрывало с него мать.

Брат, оказавшись без покрывала скрестив ноги, принял сидячее положение:

– Покажи мне хоть одного почтальона, который почту приносит с восходом солнца, тогда я скажу, что мы живём в туманном Альбионе, – прохрипел он.

Николай протянул брату руку и нехотя пошёл в ванную.

Павел спустился вниз в магазин, где встретил Женьку Рогожина своего одноклассника.

– Паха ты чего нас так редко навещаешь? – спросил он. Семян по городу раскидал и смазал из города. Носа не кажешь. Правда, что ты в кремле работаешь?

Павел понял, что сработала ложная информация Стаса, но этот вопрос тактично пропустил мимо ушей.

– Каких семян? – не понял Павел.

– По нашему парку вечером пройдёшь, увидишь новое поколение, которое не Пепси выбрало, а Балтику. Все белокурые и с пушистыми ресницами девочки и мальчики, – это все твои. Но они уже взрослые и их Тарасами всех зовут. Такие же хулиганы, каким ты был в молодости.

– Я здесь последний раз был год назад, – ответил Павел, – но наезды часто делал в Нижний Новгород, а в Зеленоборск, если и заскачу, то часа на три, не больше. и бывал год назад часто, но эти наезды длились не более трёх часов. Так что не надо меня пророчить в производители.

– Это не отговорка, семя в наше время можно бандеролью в пробирке выслать, – шутливо произнёс Рогожин, – А вообще – то я шучу, но часто делаю мысленно определение, что в наш городок населяет больше блондинов и рыжих. Может наш город викинги или крестоносцы создавали?

– Нет Женя, я думаю, не викинги, а вот что ты языком Родиона стал говорить, очень похоже.

– Я же работаю у него, – сказал Рогожин. – Кстати, сын у Анюты Липовской полностью твоя копия. – Похоронила она его.

– Я в курсе, наслышан, – сказал Павел и вспомнив его важную должность на заводе, спросил:

– Слушай Женька, ты же вроде начальником большого цеха был? А вид у тебя затрапезный, будто землекопом у Родиона работаешь.

Это было год назад, – как завод продали, так нас с Алексеем Марковым попёрли оттуда. Приехал дядя большой грузин, и набрал свою команду. А завод распилили на семь мини – заводов, – объяснил он. – Сейчас я – работаю у Родиона Пуха в бригаде десятиборцев, десятником. А одежда в данный момент на мне рабочая.

– А где – же прозябает Марков, – спросил Павел.

– Лёха Марков с главных инженеров перешёл в охрану работать. Ты бы его видал, постарел. Зубы все потерял, а денег вставить новые, нет. Кручинится сильно по старой жизни. Родион обещал ему подобрать работу по специальности. Он хочет индустриальную базу по гидравлике создать. Собирать и ремонтировать для заводов гидравлическое оборудование.

– А что это за десятиборцы у Пуха, – спросил Павел.

– Десятиборцами он называет комплексную бригаду строителей, которые всё умеют делать и кирпич сложить и штукатурить и плотничать. Короче все работы, для того чтобы начать строить коттедж с нуля и сдать его под ключ.

– И водку пить, – добавил Павел.

– А куда без этого сейчас денешься, я тоже к ней пристрастился. Веселей с водочкой живётся. Родион деньгой меня не обижает, платит всем неплохо. Заказчик за некоторые дополнительные работы частенько сам приплачивает. Мы их на квас запускаем.

– Вижу, – кивнул на набитую сумку вином Павел, которую Женька прижимал к груди, так как одна ручка была оторвана.

– А как другие наши пацаны поживают? – спросил Павел.

– Многих в живых уже нет, а остальные все пьют. Твой друг Орех, музыкой давно не занимается. Оркестров в городе нет ни эстрадных, ни духовых. Один, правда, духовой в похоронном бюро остался, но они зачастую без работы сидят. Дохнут в основном бедные да пьяницы, у них денег не имеется на последний марш. Вот Орех до обеда и сидит с футляром от саксофона у церкви, а после обеда пропивает со своей слепой женой, что насобирает. Жора Хлястик освободился недавно. Может, помнишь его на Новой стройке жил. В футбол вместе играли в юности. Отсидел мужик четырнадцать лет, а истинных убийц только нашли.

– Помню, его я хорошо, мы с ним даже дружили одно время, пока он первый раз не попал на скамью подсудимых за хулиганство, а потом наши дорожки разошлись. Но, что он сидел за убийство, я от тебя первого слышу.

– Не мудрено, он живёт в бандитском квартале. Наши парни туда никогда не ходили и не ходят, кроме твоего братца.

– Не бандитский, а спортивный квартал, – поправил Павел Рогожина.

– Ну, ты вспомни ещё времена царя Гороха, – удивлённо сказал Женька, – ты забыл, как Михаил Сергеевич выкинул лозунг об ускорении. Жизнь такие ускорения народу придала, что бежать уже некуда. А вспомни коммунистический лозунг – «Кто был ни кем, тот станет всем». – Так я тебе скажу, что он до сих пор в силе, даже ещё больше укрепился. Вместо меня начальником цеха стал Молокан Лёвка, – пройдоха на котором пробы ставить негде. Его дважды судили за аферу. Я его лично по тридцать третьей статье увольнял на закате социализма за кражу аптечек и инструментов. Тогда он работал у меня в инструментальном бюро, а он через некоторое время вынырнул с правом выкупа цеха и первым делом меня уволил. Так, что он сейчас уважаемый человек в городе. По телевизору часто показывают, как он оказывает помощь детскому дому.

– Это дело не плохое обездоленным детям помогать, – заметил Павел.

– Паха, на тебя посмотришь, можно подумать, что тебя не мать с отцом делали, а Вера Игнатьевна Мухина лепила. Что ты, какой наивный? Он детишками прикрывает все свои грязные делишки. На десять тысяч купит им игрушек, а миллион себе в карман положит. Я бы тебе плакаться об этом не стал, если бы ускорение шло по истреблению таких нуворишей, а ускорение идёт сейчас в другую сторону. Молоканы жиреют, а твой лучший друг Орех у церкви сидит с протянутой рукой. Денег на операцию говорит, всё равно не насобираю, вот и приговорил себя к медленной смерти. Я ему толкую, давай пройдёмся по всем близким, может, что насобираем. Рукой только машет. Он играл в переходе в Нижнем Новгороде на саксофоне, а деньги складывал на операцию дома. Отморозки выследили это дело, и когда дома была одна слепая жена, выпотрошили всю его квартиру вместе с деньгами и саксофон – сопрано немецкий прихватили с собой. После этого он совсем, духом упал.

– Надо будет зайти к нему, – сказал Павел.

– Обязательно зайди и к Липовской загляни, она через улицу от него живёт, – затем он опомнился. – Чего я перед тобой, как адресный стол распинаюсь. Ты без меня знаешь, как её найти.

Кстати она работает на вокзале в железнодорожной кассе у Леры Шиловой, нашей одноклассницы и Родиона жены.

Рогожин перехватил свою сумку с вином, сославшись на синдром бригады, заспешил на работу.

– Приходи завтра ко мне, – Родион зарплатой богатой обрадует. Посидим втроём за хорошим коньячком, вспомним былые времена.

– Хорошо забегу, – пообещал Павел и пошёл к матери.

глава 10

Дома брат уже привёл себя в порядок. Чисто выбрившись и облив себя туалетной водой с дорогим терпким запахом, он в светлых брюках и белой сорочке помогал матери сервировать стол на кухне.

– Сейчас Валерка звонил по телефону, – сказала мать, – я его пригласила. Он придёт вместе со своей Лидой.

Валерка это был двоюродный брат Николая и Павла, которого они чаще называли Федей. Он был значительно младше их обоих, но имел уже дочь восемнадцати лет, против тринадцатилетнего Марка, – позднего сына Николая. И этой разницей возраста их детей он при совместной пьянке постоянно допекал Николая. Говоря ему: Чем старше дети, – тем отцы мудрее, а кто дочек воспитывает, тот вдвойне мудрее, так как мальчишек на половину улица воспитывает, а дочкиным воспитанием полностью занимаются отцы. Николай негодовал на Валерку, за такие высказывания по поводу мудрости и после этого прекращал ему наливать спиртное, которое покупал Валерка на свои деньги.

– А что Валерка не работает сегодня? – спросил Павел.

– Их предприятие выкупили какие, то дельцы из Москвы и сделали большое сокращение, – сказала мать, – вот подрабатывает, где придётся. Он не пропадёт у него руки золотые. У его подъезда всегда машины стоят. Он авто электрик от бога. Голодными не сидят.

– И вина халявного никогда не пропустит. Постоянно мне на хвост пушистый падает, – вставил Николай.

– Как тебе Колька не стыдно, сам постоянно у него на прикормке сидишь, – пресекла брата мать. – Как увидишь около подъезда Валерку около машин, так и бежишь к нему советы дурацкие давать. А после выуживаешь у него деньги на вино. Нет бы, хотя раз большую бутылку коньяку взял да и угостил брата. Специально маленькие шкалики покупаешь, чтобы его не угощать. Бессовестный ты. Не знаю, в кого только уродился? У нас в роду никого таких не было.

– Ты его не защищай, – нахмурился брат, – вчера ему привезли за шабашку деньги и мешок кабачков. Вон видишь, на полу лежат, – показал он Павлу два перезрелых кабачка. – Переспели уже. Я у него просил вина купить. А он мне твердит, что у него долгов много. Толкует мне, возвращать время пришло. Всучил два кабачка, и говорит, продашь, – купишь себе вина. Я, как дурак с этими кабанами под мышками таскался по всему двору. Никому они ни к чёрту не нужны, у всех эти торпеды в огородах растут. Жмот он, – сам же вчера пьяный ходил по двору.

– Хватит ныть и причитать, пропойца золотая рота, – насмешливо сказала мать Николаю, – ты не знаешь, сколько у них долгов. У них девчонка взрослая растёт, её одевать надо.

– Может я и золотая рота, но я всегда всех угощаю, когда бываю в куражах. – Николай быстро налил себе в стакан вина и залпом выпил его.

– Не терпится ему, пьёт один. Убила бы гада, – она замахнулась на него поварёшкой, которой накладывала пельмени, но не ударила.

В коридоре раздались шаги. Пришёл Валерка с женой. Пока Павел с матерью их встречали, брат на кухне уже закусывал после второго выпитого стакана.

Мать это заметила и сказала: – Павлик, больше ему не наливай, он совсем обнаглел. С утра смотреть на его пьяную рожу сил моих дамских не хватает.

– Сегодня пускай пьёт, – сказал Павел.

– Ему вечером жену с ребёнком надо встречать. Они на теплоходе из Астрахани приедут. Куда он пьяный потащится. А мне сегодня в рейс идти в шестнадцать часов. Устроилась на летний период в бар посуду мыть на теплоход Тарас Шевченко. Пенсии никак не хватает.

– Конечно, не хватит, – шутливо заметил Валерка, – Николай Алексеевич обладает хорошим аппетитом, когда компот не пьёт.

– Ты давай Валерий Викторович не подковыривай, сам не меньше меня кушаешь, – ответил Николай и потянулся вновь к бутылке.

У матери терпение иссякло, она с невероятной проворностью подняла с пола перезревший кабачок и опустила его на голову Николаю.

Он сидел ошарашенный огородным плодом, который раскололся на его голове и облепил Николая всего слизистыми кабачковыми внутренностями вперемешку с продолговатыми семенами. По его лицу и ушам ползла бело – жёлтая масса, похожая на тыквенную кашу. На бровях и переносице у него висели гроздья семечек. Не поняв в чём дело, он сидел, замерев, и хлопал своими пшеничными ресницами. Без смеха на это представление смотреть было не возможно. Читавшая до этого нотацию мать, посмотрев на старшего сына начала безудержно смеяться. Так – же и все сидевшие за столом смеялись до слёз.

Николай закатил глаза к верху, опустив при этом челюсть к низу. Стряхнув пальцем с переносицы жёлтую кашицу, он потряс головой, обдав всю кухню семечками с кабачка. И тут же получил от матери вдогонку увесистый подзатыльник.

– Ах, так, я сейчас уйду и больше не приду, – пригрозил он, выходя из кухни.

– Проваливай к своим дружкам на Новую стройку, никто горевать не будет, – сказала мать.

После этого она повернулась к Павлу:

– Ты знаешь Павлик, кто у него там друзья, отставное офицерьё и уголовники. Вот он с ними и пьёт.

Бывшие офицеры у кого голова на плечах есть, создают разные коммерческие объединения, а эти только цирроз себе создают и нервотрёпку семьям. Почему я всех и называю пьяная золотая рота. А в городе, когда – то самый спортивный двор называют сейчас пьяный дворик. Туда стекается вся шваль, мне Марья Васильевна Конакова все рассказывает, чем они там занимаются.

– Вот ты только сплетни и можешь собирать по городу, – услышав из ванной слова матери, крикнул брат.

– Никакие это не сплетни. Играете там, в карты у сараев и самогонку на курином помёте хлещете. Скоро, наверное, все нестись будете, да кукарекать.

– Не смей так говорить, – выбежал брат из ванной с помытой головой.

– Там все люди интеллигентные и глупостями не занимаются.

– Знаю, когда у вас интеллигенция начинается. Утром собираетесь, друг на друга хищными потребительскими глазами смотрите. Когда доберётесь до среднего уровня опьянения, только тогда себя по имени отчеству называете. А потом становитесь все похожи на свиней, – хрюк да хрюк. Вас как некондиционный товар в вытрезвитель уже не забирают. Знает милиция, что взять с вас нечего, только постели обмочите в вытрезвителе.

Мать намеренно допекала брата, чтобы он не ушёл из дому никуда, а вступил с ней в дискуссию. Николай знал, что она поворчит и успокоится. А если он сильно захочет, она сжалится над ним и может ему денег на бутылку вина выделить.

– Я хоть раз в вытрезвитель попадал? – крикнул брат уже из комнаты.

– Вот по этой причине и не попадаешь, потому что не работаешь нигде. А я платить за тебя не буду, если попадёшь. Пускай лучше пятнадцать суток тебе дадут. Посидишь на одной воде и хлебе, вспомнишь слова матери.

– Ты, что казематы мне пророчишь? – раздражённо спросил он.

– Не мешало бы тебе там немного погостить. Во вред бы не пошло. У бабок все погреба в сараях почистили. Им и так тяжко живётся.

Николай возвратился на кухню переодетый в полосатых брюках и полосатой зелёной рубашке.

– Вот посмотрите на него, матрас явился, – засмеялась мать.

– Ты знаешь, что я к воровству отрицательно отношусь, – сказал Николай.

– Так отрицательно, что тебя, как неблагонадёжного с обувного склада турнули, – зацепила его мать.

– Ты давай не путай кражу государственного имущества, с частным. Государство меня несколько раз обманывало, я же должен как – то компенсировать свои материальные и моральные утраты. Моя сберегательная книжка за один день обесценилась. Николай опять потянулся к бутылке.

– Не нервируй меня матрас бесстыжий? У тебя на книжке всего семь рублей было, когда наши вклады обесценились, и поставь бутылку на место.

Николай бутылку не отставил, а второй кабачок на всякий случай от материных глаз закатил ногой под стол.

– Что меры безопасности Николай Алексеевич принимаешь? – спросил Валерка.

– У неё ума хватит она и вторым может звездануть, – сказал Николай.

– А ты чего не пьёшь? – спросил он у Павла.

– Вино я вообще не пью, а водку рано пить, – сказал Павел, – вечером ещё посидим, закуски мать наготовила на целую неделю. Вы сидите, отдыхайте, а мне на время нужно отлучиться.

Он, вставая, взглянул на мать.

– Мы мама тебя все сегодня проводим на теплоход, а заодно и семью Николая встретим там.

– Пускай он, сам встречает, чего вы будете целых три часа на речном вокзале околачиваться, – сказала мать.

– Погуляем по Набережной, – ответил Павел и вышел из квартиры.

глава 11

Он сел в машину и поехал на железнодорожный вокзал. Остановив машину на привокзальной площади, зашёл в старое здание небольшого вокзала, которое вокзалом не считалось с тех пор, как отменили электрички до областного центра, а их отменили, когда Павел жил ещё здесь. Автотранспорт был быстрее и дешевле. За пятнадцать, двадцать минут можно было доехать до центра, а электропоезд кланялся каждому столбу.

Павел подошёл к междугородной кассе. Единственное окошко было задёрнуто шторкой. Он пальцем постучал по стеклу.

– Что нужно? – услышал он знакомый голос.

– Билеты в Дели есть? – спросил Павел, повернувшись спиной к стеклу.

– Есть только в Кологрив, – грубо ответила кассир.

– Мне, пожалуйста, дайте один билет на сегодня в мягком вагоне до Кологрива? – вежливо попросил он.

Кассир отдёрнул занавеску от застеклённого окна, чтобы посмотреть, что за умник пришёл поиздеваться над ней, но лица видно не было. Увидав, знакомый силуэт, она, не веря своим глазам, чуть приоткрыла дверь. Потом резко отпрянула назад и, скрестив на груди руки. Анюта смогла сказать только два слова:

– Мамонька! – это ты?

Павел стоял перед ней, улыбаясь обворожительной улыбкой и уверенный в себе, почти не изменившийся с момента их последней встречи. Анюта, как и прежде, была миловидная, но былой красоты уже не было. Болезненный желтоватый цвет лица и ярко нанесённая косметика придавали ей вульгарный вид.

– Тарасов, неужели это ты? Наконец – то ты сподобился появиться в отчем краю, – сказала она с восхищением. – Ты весь такой стерильный, к тебе и прикасаться страшно, но я всё равно тебя поцелую. Она подошла к Павлу и поцеловала его в щёку.

Павел почувствовал, резкий запах цветочных дешёвых духов, который он терпеть не мог.

«Что – то с ней произошло, – мысленно определил по её виду Павел, – она раньше не выносила дешёвые духи. Жизнь видимо после смерти сына и прощание с капитаном пошла у неё наперекосяк. А смерть сына – это утрата невосполнимая.»

– Я сейчас закрою эту чёртову кассу и пойдём ко мне в гости, – сказала она.

– Разве так можно? – спросил он.

– Можно мы все здесь сокращенны. Уже неделю билетами не торгуем, теперь за ними будем ездить на Московский вокзал в Нижний Новгород.

Она закрыла двери кассы, и он проводил её к машине. Проезжая мимо двухэтажного дома Ореха, Павел нажал на педаль тормоза.

– Подожди минутку, – сказал он Анюте, – я хоть поздороваюсь с Санькой.

– Хочешь настроение себе испортить, тогда сходи, поздоровайся, – сказала Анюта.

Павел открыл массивные двери в глухом заборе и вошёл во двор. Квартира Сани находилась в цокольном этаже. Первое, что бросилось ему в глаза, это отсутствие стёкол в небольших окнах, где жил Орех. Он спустился по тёмной лестнице вниз. На ощупь нашёл дверь и открыл её. Было, похоже, что это нежилое помещение. На кухне, на полу валялись грязные банки от консервов и разбитая посуда. Газовая плита стояла без конфорок. На ободранной стене, криво свисал посудный ящик.

– Орех ты дома? – крикнул он.

– Кто здесь? – раздался женский голос из комнаты.

Павел прошёл в комнату. Старый шифоньер жёлтого цвета с разбитым зеркалом перекрывал дверной проём, оставляя место для прохода. За шифоньером стояла раскладушка, на которой лежала растрепанная неухоженная слепая женщина. Она, чуть приподнявшись со своей постели, двумя руками держалась за край старого домотканого одеяла.

– Кто здесь? – переспросила она.

– Где Санька? – обратился Павел к слепой женщине.

– На работе он, в церкви, на базарной площади. А ты кто? – вновь спросила она.

– Передашь ему, что Паха приехал, я попозже к нему зайду.

– Паха это с Парковой улицы, – трубач?

– Он самый, – ответил ей Павел и быстро вышел на улицу.

– Ты была права, – сказал он Липовской, – я увидал жуткую картину. Никак не думал, что у Ореха так судьба сложится. Он ведь такой жизнелюб был.

– Твой жизнелюб часто около церкви на костылях милостыню собирает. То у рынка, то у дома пионеров сидит, – ему вернули первоначальный статус, перестроили под церковь. Она тяжело вздохнула и с грустью промолвила:

– Возможно, и меня такая участь в будущем ждёт. С завтрашнего дня я пополню ряды безработных.

– А что тебе пенсию не платят? – спросил Павел.

– Платят, но это не пенсия, а одни слёзы. Муж получку свою в руки мне не даёт. Он в доме заведует холодильником, а моя пенсия уходит вся на коммунальные услуги.

– Ты что замуж вышла?

– Да и давно уже, сразу, как только из Ялты приехала.

– И кто – же твой избранник.

– Муж такой, что хуже во стократ ревнивого капитана Маркелова. Мука одна. Работает в леспромхозе экспедитором. А кто он, – тебе необязательно знать. Всё равно ты его не увидишь, хотя ты и знаешь его хорошо. Он утром укатил в Киров в командировку. Чтобы он сдох там, – произнесла она с ненавистью.

– Догадываюсь, я кто это, – сказал ей Павел, – значит, Васька Золотов дождался своего часа. Добился всё – таки очкарик твоей руки.

– Я когда из Ялты приехала, вначале торговала цветами на Московском вокзале в тоннеле. Он меня там и встретил. Тогда Золотов работал в областном профсоюзе при хорошей должности. Предложил встретиться, чтобы обсудить мою дальнейшую работу. Через неделю, я уже была у него секретарём, а через месяц мы зарегистрировались, не меняя своих фамилий. А ещё через год его, за финансовые махинации вышвырнули с работы. Вскоре и я следом за ним рассчиталась. Новый начальник изыскал для себя другого секретаря. Я ни сколько не жалела о потерянной работе. Вновь устроилась цветами торговать, но уже к азербайджанцам. Они платили хорошо. А потом Шилова меня к себе позвала кассиром работать.

Липовская говорила не умолкая, не закрывая рта, даже о том, о чём её Павел не спрашивал. Он думал в это время о своём друге детства Орехе.

– Приехали, – произнесла она, – когда машина подрулила к бывшему элитному дому, в котором раньше жили директора заводов и партийные работники.

Они поднялись по знакомой Павлу лестнице на третий этаж. Липовская открыла дверь в квартиру. Анюта провела его в кухню по выбитому местами паркету, минуя большой коридор. Двери в комнатах были закрыты. В кухне он бегло осмотрелся. Она требовала срочного ремонта. Штукатурка на стенах и потолке отваливалась кусками. Половина паркета на полу совсем отсутствовало, вместо которого зияли чёрные квадраты.

Липовская обратила внимание, что Павел «сфотографировал» осуждающим взглядом её кухню, и сказала:

– Старое строение, требует ремонта, но руки не доходят до этого, – то средств не хватает, то времени нет. Садись я сейчас салаты быстренько приготовлю. Мы тогда с тобой выпьем и поговорим. Она достала из холодильника свежие овощи и бутылку вина Земфира.

– Ты пьёшь такое? – спросила Анюта.

Он отрицательно замотал головой и сказал:

– Анюта, ты пока режь салат, а я быстренько обернусь до дома, поставлю машину, и зайду в магазин куплю, что – ни будь посущественней. Сама понимаешь, я за рулём пить сейчас не могу.

– Я не возражаю, поезжай, только не вздумай опять на долгие годы исчезнуть, – шутливо предупредила она его.

– Засекай время, пятнадцать двадцать минут, и я буду у тебя, – сказал он, выходя из двери.

Павел действительно долго ждать себя не заставил. Поставив машину у материного подъезда, он забежал в магазин купил там противотанковую бутылку водки Экстра и мясных закусок. Сел на такси и через пятнадцать минут сидел у неё на кухне. Он сразу обратил внимание, на холодильник. Наверху стояла рамка с фотографией молодого человека, которой до этого не было. Липовская сняла с себя фартук, вытерла об него руки и воткнула его в ручку холодильника:

– Я сейчас переоденусь, а ты пока хлеба нарежь, – сказала она и удалилась в комнату.

Павел подошёл к холодильнику и взял рамку в руки, на него смотрел красивый блондин с приятной улыбкой. Павел старался уловить, что – то родное и близкое, но ему в этот миг сложно было судить, носит этот парень его гены или нет.

– Вроде, что – то есть похожее, а вроде и нет, – сказал он себе под нос. Нужно перед зеркалом определять, а так не распознаешь. Сейчас она придёт, я её разведу на эту тему.

Он взял ножик и нарезал хлеба, уложив, куски на пустую тарелку. Когда пришла Анюта, он уже сидел за столом, сложа руки, как первоклассник за партой.

– Что сидишь без дела? – спросила она, – разливай водку.

Распечатав бутылку, он заполнил стопки и они выпили. Водка ударила ей в голову и она начала жаловаться на свою горькую судьбу, не жалея слёз:

– Ты прости меня Тарасов миленький? У меня воля нарушилась после смерти сына, вот слёзы и текут непроизвольно. Я когда покинула Ялту, долго ночами не спала, думала, что ты удосужишься приехать ко мне. Я долго горевала по Антону и тосковала по тебе. Понимаешь, что значит, несколько дней кряду не сомкнуть глаза. Я превратилась в зомбированное чудовище, не переставая ежедневно тебя ждать, знала, что ты в последние годы иногда заезжаешь на пару часов к матери, а домой тебе позвонить не хватало духу. Никак не решалась нарушать твою семейную идиллию. Ты не смотри, что у меня седых волос нет. Это хорошо подобранная краска на моей голове. Я иногда посмотрю в зеркало и боюсь сама себя. Душа сразу, как дуршлаг становится, а иногда по утрам себя чувствую молодой и красивой, – петь даже хочется. Ещё раз можно замуж выходить. Правда, года летят, как минуты. Я конечно не Мария Магдалина, но ты скажи, я ведь ещё интересная женщина? – неожиданно спросила она, кокетливо заглядывая в глаза Павлу.

– Бытует мнение в народе, что женщина может быть сама собой до преклонных лет, так сотворила её природа, – уклонившись от прямого ответа, сказал Павел.

– Нет, ты не уходи от поставленного вопроса. Скажи мне только правду. Я знаю, что ты раньше безбожно фантазировал, думаю, что этот талант в тебе не изжит. Он даётся с материнским молоком. Ты мне скажи, утратила я свою былую красоту или нет? Или же я дрянь безнравственная?

– Анюта года всех нас тронули и заметно изменили, но ты по – прежнему милая, интересная, но пёрышки немного почистить не помешает. И ещё тебе надо перестать сурово, относиться к себе – солгал он ей, чтобы успокоить её самомнение.

– Спасибо, – расплывшись в пьяной улыбке, сказала она, – но ты не обманывай меня. Тебя года не взяли, ты всё такой же, как и раньше был. Я теперь хочу выпить за нашу молодость. Она разлила сама водку и, не дождавшись Павла, пропустила в себя одним глотком стопку водки, даже не поморщившись, закусив её оливкой.

– Ого, – мысленно сказал про себя Павел, – знать здесь стаж пития уже приличный.

– Павел, а ты хотел бы меня сейчас, как и прежде? – спросила она, сплевывая на стол ядро от оливки.

– Анюта, я тебе откровенно ответил на первый вопрос, а второй давай оставим пока без ответа.

– Это почему? – смотрела она на него нетрезвыми глазами.

– Одного хотения для меня мало сейчас. Существуют несколько преград. И первый фактор, – это ненавистный мне Золотов. Не могу, я после него любить твоё тело.

– Вот это откровенный ответ, – сказала она, наливая ещё себе водки, – значит, брезгуешь мной? Было бы тебе известно, что со дня нашего бракосочетания я ни минуты с ним не лежала рядом. Он всегда был для меня, как ненужная мебель. Золотов родился не мужчиной, – это «ОНО», что – то среднее между свиньёй и боровом. И нас с ним брачный союз заключался в чисто коммерческих интересах. Я для него была рекламной вывеской. Он гордился своей красивой женой. Мы продали его квартиру и дачу, когда ещё жива была моя мама. И переехали жить сюда. Часть денег он вложил в сомнительную рекламную компанию «Рита», которая позже прогорела, а остальные деньги мы с ним прокатали в Индию и Скандинавию. В Норвегии есть небольшой городок Лиллехаммер. Этот город мне всех больше понравился. Что особо запомнилось – там очень много памятников Ленину. Там Ленина почитают и живут по его заветам. Жизнь у них, там слаще, чем где – либо. Богатая страна ничего не скажешь. А у нас из Владимира Ильича сделали революционного монстра и вогнали страну в нищету.