Текст книги "Познакомимся?"

С песней по жизни

Что бы со мной не случилось – я никогда не унываю, и всегда пою. Получил выговор на работе за то, что работал не по правилам техники безопасности – и пою. А разве я виноват, что стремянка из гнилых досок и распадается на глазах на молекулы и атомы? Что, этот физический процесс я, что ли выдумал? Или это я доказывал теории о бесконечности Вселенной? Я что ли выдвигал идею, что Вселенной мало, что она бесконечна, что она ещё большего хочет и поэтому расширяется? Конечно, я мог и не укреплять тот плафон на высоте пятнадцати метров от пола! Болтался он пятнадцать лет на одном болтике, глядишь, ещё столько же проболтался бы. А уж там, глядишь, мне и на пенсию пора было бы. И что меня, действительно, понесло на высоту лезть? Прав был начальник: сидел бы да в домино резался, пока сверху не разглядели бы, и не попросили. Тогда и стремянку из сплава титана с палладием достали бы, и было бы всё тихо и спокойно. И инструктор по технике безопасности не придрался бы. Но кто же мог знать, что инструктор будет смотреть на стремянку, а не на плафон? Ведь это же теория вероятности: может так посмотрит, а может и этак. Вот и остаётся только одно – петь. И я пою: ля-ля-ля!

Поссорился с женой, что мало денег приношу, и пою! А что? Разве я деньги печатаю? У меня что, – свой монетный двор на заводе что ли? Правда, у нас есть и медь, и серебро с золотом на концах контактов реле и прочих переключающих устройств, и свалка, где всё это дело гниёт под снегом зимой, и под дождём в остальные времена года. Но ведь, это подсудное дело, чего мне только и не достаёт для песен. А неужто нельзя по-другому: где-то подрабатывать там, что-то делать? Можно. Лишняя тридцатка, конечно, не помешает, но и шубы не добавит. И вообще, обидно, что один и сидит, и по полтыщи домой таскает, а другой бегает – и с сотни на сотню перебивается. Хотя, так и должно быть: ведь все наши спортсмены, в том числе и бегуны, – любители, и всё, что они делают – это лишь из спортивного интереса. Так уж повелось: кто сидит – всё имеет, а кто бегает – ничего! Наоборот, ещё своё теряет, так из карманов и выскакивает, так и выпрыгивает! Прыг-скок! Прыг-скок! И прямо к тому, кто сидит! Поэтому приходится петь на бегу, что я и делаю: ля-ля-ля, ля-ля-ля, ля-ля-ля!

А вот ещё, получил по морде и попал в милицию за то, что в драку ввязался, и пою. А разве я подбивал тех двух бугаёв мне морду бить? Разве я просил их приставать к девчонкам после полуночи? А остальные восемь рыл, – не хулиганы, а случайные прохожие, – встали вокруг, и давай орать: «Ой, хулиганы!», «Кто ж так бьёт?! Ты ему под дых, под дых дай!», «Да помогите же ему! Они его удолбят!», «Ну и пусть удолбят! Не будет соваться не в свои дела! Небось, за жену бы и не заступился!», «И куда милиция смотрит?» А она тут как тут, всем руки назад и с наездом так: «Кто свидетель? Кто свидетель?» Ага, довыпендривались, всех, как ветром сдуло, и автобуса ждать не стали, только пятки до самого горизонта. Быстрее автобуса до дому добежали! Что остаётся мне делать, кроме как заплатить штраф, между прочим, пятьдесят рублей, за возмущение спокойствия в ночное время, и петь. И я пою: ля… ля-ля… ля-ля-ля…

Вчера слесарь забыл колодец закрыть, так я прямо туда! Сижу там и пою. А слесарь наутро мимо проходил, услышал мой охрипший голос, и спрашивает: «Ты, – дескать,

– что, специально, да?! Голос под Высоцкого получить хочешь? Певец! А ну, вылезай оттуда, а то, как врежу!»

А я бы и рад вылезти, да уже ноги к дырявой канализационной трубе примёрзли. Пришлось трубу с горячей водой дырявить, чтобы лёд оттаял, и потом три месяца из больницы в больницу переезжать, и вместо взяток, или коробок конфет, врачам и сёстрам – петь. И я пел, и я пою, и чтобы со мной не случилось – буду петь! Ля-ля…

Аванс

Получил вчера в аванс – пятьдесят рублей. Подходит ко мне секретарь комсомола, а в руке у него ведомость со взносами, и с меня причитается три рубля. Ну что ж, раз надо – значит надо. Вынул я из кошелька трёшку. Ничего, сорок семь – это ещё деньги!

А на носу – 8 марта. Значит, скидываться на наших дорогих женщин. Их шестьдесят, нас пятнадцать. Чтобы купить подарки на всех – по пять рублей надо с носа. Ну что ж, раз надо – значит надо. Вынул я из кошелька пятёрку. Ничего, сорок два – это ещё тоже деньги.

А тут в столовую «Яву» завезли, а у меня как раз последняя сигарета во рту дымится! Кинулся я в столовую, очередь отстоял, и, слава Богу, ограниченно давали, не больше пяти пачек. Вынул я из кошелька две рублёвки. Что ж, сорок – прожить можно.

Вернулся в цех, а тут мой кореш: «Слухай, – говорит, – на водку не хватает!» «Много?» – спрашиваю. «Да нет! Тридцать копеек настрелял, ещё червонец нужно нарисовать». Объяснил я ему ситуацию свою, он вздохнул, и пошёл дальше, копейки стрелять. Только гляжу – через пять минут опять бежит, и в руках книгу тащит. «Слухай, – говорит, – кореш! Я тут книжонку принёс, избранное Высоцкого, в Нью-Йорке выпущена. Я за неё сороковник отдавал, но тебе, по дружбе, за двадцатку сплавлю». «Не, – говорю, – двадцатка – это много». А у самого глаза загорелись. «За чирик – возьму!» Ну, в общем, поспорили мы с ним, поспорили, и сговорились на пятнадцати рублях. Всё-таки Высоцкий, из Нью-Йорка! Ведь надо. Ну что ж, раз надо – значит надо! Вынул я из кошелька червонец, и пятёрку, помятую да засаленную. Двадцать пять – это, конечно, не деньги, но у жены получка скоро, авось выкрутимся.

Иду я домой мимо цветочной палатки, и тут, как назло, вспоминаю: сегодня же пятая годовщина совместной с женой жизни! Ведь обидится, если цветов не принесу. А время предвесеннее, одна гвоздичка – два рубля стоит! Хотел я две купить, да вспомнил, что на могилу это вроде бы! Ну что ж, думаю, куплю три! А как очередь моя подошла, продавщица и говорит: «Последние пять остались! Будете брать?» И то правда, думаю, возьму три, а две ей деть будет некуда! Да к тому же, годовщина-то пятая, жену надо уважить. Ну что ж, раз надо – значит надо. Вынул я из кошелька десятку и взял пять роз, т. е. тьфу… гвоздик!

Подхожу к самому дому, и вижу – тёща идёт. Ох, думаю, у неё же завтра день рождения. Побежал я в универмаг, в отдел, где этими. статуэтками разными торгуют. Она любитель у меня искусства. Смотрю, баба голая стоит, Венера называется. Ну, это, думаю, то, что надо. Бегу пробивать четырнадцать рублей семьдесят восемь копеек. Взял я всё это, и пошёл домой.

Жене цветы отдаю, потом тёще эту, Венеру голую. Они все обрадовались, расцвели, целоваться лезут. А я тут ещё книгу вытаскиваю. Ну, жена тогда что-то подозревать стала, натурально, и спрашивает осторожно: «Откуда ж ты, котик, деньги взял?» а я ей кошелёк-то и протягиваю, а в нём всего лишь двадцать две копейки. С женой обморок, упала она и прямёхонько на статуэтку. Тёща как подпрыгнет, да вазу с цветами на пол и грохнула.

А вот Высоцкий – до сих пор у меня стоит, потому как: вечный он и неподдельный. Настоящий поэт!

История пузырька

Жил на свете пузырёк. Самый обычный пузырёк. И было в нём налито лекарство, и была к нему приклеена этикетка с предупреждающей надписью: НАРУЖНОЕ. Время шло, и лекарство всё уменьшалось да уменьшалось, и пузырёк чувствовал, как всё ближе и ближе подходит его конец, потому что после окончания снадобья, он окажется ненужным и подлежащим выкидыванию. Но так получилось, что его судьба оказалась другой, и хозяин тщательно промыв пустой пузырёк, поставил его на полку. В последствии в пузырьке чего только не побывало: были в нём и масло, и глицерин, и паяльный флюс; но вот однажды, хозяину пришло в голову налить в него спирту.

И тут пузырёк возгордился.

– Какой же я пузырёк? – думал он. – Я, наверное, баночка. Да, такая маленькая баночка. Иначе, как ещё объяснить, что в меня заливают такие ценные вещества? Хотя, вернее всего, я не баночка. Я – бокал. Раз во мне спирт, кем же я ещё могу быть? Плевал я на все чашечки и кружечки, кто они такие передо мной? Куда им до бокала? Хотя, что это я так скромничаю? Кто же это в бокал будет спирт заливать? Бокал, он, конечно, хоть и большой, а башки не имеет, только горловину. А спирт в такой ёмкости и выдохнуться может. Не мог же хозяин, зная свойства спирта, так опрометчиво поступить! Значит, я – бутылка. Такая большая, литровая бутылка с винтовой пробочкой. Не иначе, как бутылка. Бутыль! На 25 литров! Хотя, может я вообще человеческий организм, и сейчас начну перерабатывать в отходы воду, впитывая в себя алкоголь. Все пары мои. Подайте мне сигару! Гавайскую! Я другие не курю. Выходит, я сам себе хозяин! Я – супермен. Кто мне такой этот человек, несущий меня в кармане? Он мой раб! Он мой слуга! Он мой транспорт! Он мой биоробот! Да плевал я на него! Я…

Но пузырёк не успел договорить. Он так расшевелился и расшатался от гордости, что попал в карманную дыру, и вывалился вниз на асфальт. И, конечно же, он тут же и разбился. Человек ругнулся, поддал ногой осколки, пожалел о пролитой жидкости, и пошёл дальше по своим делам, даже не оглянувшись на жалкие останки пузырька, который так долго и верно служил ему…

Река и море

Повстречались однажды речка с морем, и давай спорить: кто из них лучше и чем.

– Я имею бесчисленные запасы соли, и снабжаю солончаками всю планету.

– А я снабжаю людей пресной водой.

– На моём дне хранятся несметные богатства затонувших кораблей. В моих водах рождаются жемчужины!

– И в моём песке содержится местами золото. Кроме того, я имею важные водные пути сообщений между городами.

– А я – между странами.

– У меня с одного берега можно разглядеть всю красоту другого.

– А я показываю людям значимость бесконечности и суетность всего сущего.

– Ты топишь корабли вместе с людьми и всем содержимым. Ты коварно. Люди могут долгое время идти по тебе и воды им по колено, и вдруг, следующий шаг бросает их в твою пучину!

– Но и ты, покрываясь зимой льдом, многих погубила на середине! А я регулирую климат стран, граничащих со мною.

– А я – превосходный слив всех фабрик и заводов.

Долго их спор слушал Океан и, наконец, прервал его.

– О чём вы спорите? Мы все – одна стихия, и каждый несёт свои функции. А всех главнее – всё-таки я. Речка может обмелеть, пересохнуть, уйти под землю, превратиться в болото. Море может слиться со мной при перемещении материков. Океан – это вечность!

И замолчали море с речкой, и отправились на свои места заниматься своими важными делами. А Океан ещё долго доказывал свою собственную значимость, потом прошёлся тайфуном по близлежащим берегам, и успокоился. Но до сих пор, как вспомнит он о том споре речки с морем, так и начнёт веселиться, плеская во все стороны свои волны, и жди беды от его веселья.

Контрольная

Школа. Третий класс. Идёт контрольная по математике. Петя внимательно просмотрел задание на доске, улыбнулся и стал перешёптываться со своими одноклассниками.

– Легкотня. Это решить – пара пустяков. Вот какой я умный. А у меня все в семье умные. Папа – директор шиномонтажа, мама – главный бухгалтер. Брат – второе высшее получает! И дома у меня – и компьютер, и кинотеатр. И дача двухэтажная. И машина джип. А ручку мою видели – тётя из Америки прислала. Да я такой ручкой, чтобы контрольную для третьего класса не решил? Да я вырасту – президентом страны стану! Вот!

А тут и звонок раздался. Кончилась контрольная…

Каминная история

Решил я себе камин построить. Нанял лучшего мастера, и смастерил он мне камин, не хуже, чем в Лондоне. За окном вьюга, мороз, а у меня угольки весело перемигиваются, и так хорошо на душе, тепло и уютно в комнате.

Однажды вечером засиделся я перед камином допоздна, как вдруг из угольков девчонка показалась озорная, ну, прямо – Огневушка-поскакушка, и давай плясать, давай ножками топать. А потом кругами начала ходить и мне подмигивать, и круги всё уменьшает да уменьшает. Ну, думаю, неужто клад покажет? И вдруг засмеялась поскакушка звонко и весело.

– Чего грустишь? – говорит. – Пойдём со мной.

Забыл я о том, что огонь жжётся да прямо в огонь и прыгнул, да тут же и взвыл от боли. А девчонка, проказница, снова смеётся.

– Да ты что? – в сердцах вскричал я. – Издеваться надо мной удумала? Не видишь разве, что я ростом велик, да и огонь не выдерживаю, искусству йоги не обучен.

А девчонка сразу серьёзная стала.

– Ладно, – говорит, – сейчас всё исправлю, – и в ладошки хлопнула. Не успел я слова вымолвить, как такой же маленький стал, с неё ростом. Тут она вновь засмеялась и вошла в огонь, и меня пальчиком манит: мол, не бойся, иди спокойно. И я шагнул…

Оглянулся, – а кругом другой мир, не похожий на наш, любой предмет червонным золотом отливает.

– Вот какое у меня богатство несметное, – говорит она. – Только ничего не бери. Как выйдешь обратно – всё в уголь превратится.

– А зачем же ты меня сюда позвала? – спрашиваю. – Чтоб похвастать только?

– Нет, – отвечает Огневушка. – То, что я показываю, – я всегда дарю. Мне не жалко. Но сначала, ты должен заключить контракт с моими хозяевами.

И тут, словно смерч поднялся. Появились черти, стали бесовские танцы отплясывать, аж в глазах зарябило. Надоело мне всё до жути, и вскричал я:

– Эта братия и есть твои хозяева?

Тут черти плясать прекратили, и на меня уставились, как будто только заметили. Вперёд выступил набольший чёрт и сказал:

– Так ты уже здесь? Молодец, Огневушка.

На мою просьбу разъяснить ситуацию он отвечал:

– Раз в пятьдесят лет мы проводим диалоги с людьми. Тебе посчастливилось попасть на такую встречу. Мы тебе будем задавать вопросы, и записывать твои ответы. Ты готов?

– Пожалуйста, – ответил я.

– Веришь ли ты в Бога?

– В Бога? – улыбнулся я. – Достижения науки доказывают, что его нет. Не могу же я идти против доказательств учёных.

– Хорошо, – потёр руки чёрт. – А в чертей?

– Бессмысленный вопрос. Ведь я же вижу вас, значит, вы есть.

– Не всё, что видимо – есть, – почесал в затылке чёрт, – и не всё, что есть – видимо.

Не совсем поняв чёрта, я на всякий случай сказал, что философией не занимаюсь. Чёрт хмыкнул и продолжил:

– Пьёшь ли вино?

– Лишь по праздникам.

– Куришь?

– Я не враг своему здоровью.

– Ну, а с женщинами как? Ведь, наверняка, бывает.

– Сохраняю верность жене.

Чёрт сделал сальто в воздухе, остальные черти повторили за ним, а Огневушка умудрилась проделать тройное сальто. Затем чёрт продолжал:

– Ну, а на работе? Небось, в домино, газетки, картишки.

– На работе я работаю, – с досадой проговорил я. – Вообще, ваши вопросы довольно странные. За кого вы меня принимаете?

– Теперь за тебя. Однако вопросы закончены. Подпиши, что с твоих слов записано верно, и мы тебя отпустим, – с этими словами чёрт протянул мне пергаментный свиток, тщательно прочитав который, я поставил свою подпись.

– А клад? – спросил я, возвращая свиток.

– Огневушка! – рявкнул чёрт. – Это по твоей части. Награди человека, который отныне будет нашим навеки.

– Как вашим? – вскинулся я. – Вы меня хотите забрать в ад?

– Обязательно.

– А кто же тогда попадает в рай?

– Да ведь ты не веришь в Бога.

– Но если есть ад, значит должен быть и рай?

– Конечно. Только последний вопрос: веришь ли ты в себя?

– Не знаю. Скорее всего, в свои силы я не очень верю.

– Прямо то, что надо, – снова повеселел чёрт. – Тогда знай, что в рай попадают твои антиподы, – те, кто и курят, и пьют, и с женщинами любовь крутят, и на работе дурака валяют, и не верят ни в Бога, ни в Чёрта.

– Но, почему?

– А потому, что нам трудно управлять такими людьми. Мы их загоняем в котёл, а они устраивают дебош с мордобоем. Мы заставляем их таскать дрова, разжигать костёр, а они из поленьев нарежут костяшек, и в домино режутся. А такие, как ты – беспрекословно выполняют любую работу.

– Но ведь это несправедливо!

– А кто сказал, что мир этот справедливо устроен?

И черти вновь начали пляску, переходящую в подобие лезгинки, поднялась чёрная пыль, которая попадала мне в глаза, забивалась в ноздри, хрустела на зубах. Я, задыхаясь, начал метаться из стороны в сторону и… проснулся.

Некоторое время я смотрел на давно погасший камин, соображая, было ли это во сне или наяву. Потом встал с кресла и отправился спать, как вдруг, половица под моей ногой около камина проломилась. Я выругался, думая, что придётся выискивать средства на ремонт паркета, а до зарплаты ещё. Я наклонился, чтобы поправить дощечку, и вдруг заметил, что в проёме блестит червонное золото и пергаментный свиток.

Угрызения совести

Домой из редакции я возвращался поздно. Впереди лежало кладбище. Обходить его – лишних полчаса терять. Человек я не суеверный, и пошёл по прямой. Только чувствую вдруг, ноги мои словно ватой наливаются, на душе тревожно стало. Иду и по сторонам оглядываюсь. И тут передо мной что-то белое выросло, запахло гнилой землей, и раздался глухой голос:

 
Эй, ты, стой!
Посмотри, ведь я – живой!
 

От неожиданности я присел, а это белое растаяло, как будто и не было его. Ну, думаю, переработал. Иду я дальше, а в душе всё так же неспокойно. Вдруг ветер поднялся, деревья вековые раскачиваться стали. Выхватил ветер из рук портфель с моими заметками и понёс. Я побежал за ним, а портфель распахнулся, и все бумажки разлетелись в разные стороны. Кинулся я за одной, за другой, а от могил свет какой-то фосфоресцирует и стоны раздаются. Не помня себя, полетел я, не разбирая дороги, пока не упёрся в забор. Тут и ветер стих. Огляделся я, а вокруг глухомань какая-то. И такая тишина стояла, что меня мороз по коже пробрал. Понял я, что заблудился. И тут из могилы прямо напротив меня руки показались. Худые, белые, с длинными ногтями, и голос вновь раздался:

 
Стой!
Посмотри, ведь я живой!
 

Смотрю, вылезает из могилы человек без одежды, весь белый и фосфоресцирует; а глаза мёртвые, как будто их и вовсе нет, как будто вместо глаз – пустые глазницы, глубокие, как сама бесконечность, и рот впалый, и нос заострённый. И снова заговорил Призрак:

 
Не спеши, постой со мной,
Посмотри, ведь я живой!
 

«Кто ты?», беззвучно спрашиваю я. А он в ответ: «Я – лишь образ. Образ всех тех, кого ты погубил и уничтожил». «Но я никого…» «Да, ты не фашист. Ты никого не уничтожал материально. Но именно ты сыграл главную роль в гибели великих людей!

 
А теперь ты стой со мной!
Ты умрёшь, а я – живой,
Буду вечно молодой».
«Но, кто же ты, кто?»
 

«А вспомни Бориса. Его слово живо вечно. Его произведения и в прозе и в стихах, его переводы, – они всегда смущали тебя. Ты видел в них нечто слишком смелое, ты не мог ему этого простить! Ты сам был трусом и подлецом! Вспомни пятьдесят восьмой год, когда ты достиг кульминации в своих нападках на опального поэта, когда ты предоставил ему выбор: или премия и с глаз долой, или помирай здесь, но без премии!

 
Умрёшь ты сегодня за этой стеной.
Борис Пастернак – будет вечно живой!»
 

«Ты что-то путаешь, Призрак!»

«Призраки никогда не путают. Это живым неведомы подлинные имена анонимщиков. Нашему взору открыто всё!

 
А помнишь другого Поэта,
Который с гитарой по миру шагал.
И на подмостках театра Таганки
Гамле́та с успехом огромным играл!
 

Ведь ты и его опорочил. Не только при жизни, но и посмертно ты продолжал на него нападать!

 
Трясись же от страха здесь стоя со мной,
Володя Высоцкий стоит пред тобой!
Куда же ты? Стой!
Посмотри, ведь я живой!»
 

Но я бежал, не разбирая дороги. Вновь и вновь упираясь в стены, я слышал стоны всех тех, кого ещё не назвал страшный Призрак. И каждый раз из могил вырастали руки, которые тянулись ко мне, и могильные голоса произносили:

 
Эй, ты, стой!
Посмотри, ведь я живой!
 

Наконец, на востоке загорелась заря, и я смог выбраться из могильного лабиринта. Я шагнул в утро, в своё последнее утро этой жизни.

Монолог директора базы

– Здравствуй, Веронька! Секретуточка моя ненаглядная. Ну, ну, не хмурься. Я хотел сказать «секретарочка». Скажи лучше, как дела? Меня не спрашивали? Уже?! Целая делегация? С ума сойти! Ну и кто, кто приходил? Директор овощного? И ГУМа? Обнаглели!!! Я же им объяснил: база пустая! Ах, разнюхали, что гниёт! Будут жалобы катать? Пускай катают, я их вперёд посажу. Я Иван Иванычу… Ну, как какому? Директору ГУМа. Ах, Олесь Петровичу? Во меняются! Ну, всё равно! Как будто Олесь Петрович будет брать меньше подарков, чем Иван Иваныч! Ну, ладно, Веронька. Пошёл я в кабинет. Ты там чайку сваргань.

В кабинете

– Вот, чёрт! Не успел раздеться – уже звонки.

– Алё! Это кто? Кто это орёт? Ах, Олесь Петрович? Миленький. А я то всё думаю, что ж это он не едет, а он, оказывается, сто рублей зажал, и продукты получить не может. Какие сто рублей? Обычные, мой дорогой, обычные. В карман мне. Вот ведь непонятливый. А как же! Сразу будет всё отпущено. Да всё, что угодно! Пока.

– Алло! А как же! Как же не нужны, говорю! Люди всегда нужны. Студенты. Давай-давай. Присылай, и побольше!

– Алло! Это кто? Ну, так приезжай. Люди всегда нужны. Ах, это ты, сынок? Извини, ну, не узнал. Чего? Видик нужен? Ну и что? Не хватает? Сколько? Сколько-сколько? Ладно, погоди, сейчас Олесь Петрович сторублёвку прика-пустит, после обеда ты подъезжай. Конечно, помогу.

– Алё! Не понял. Ах, насчёт студентов? Ну, и? Студенты в колхозах? Ну, давай, давай школьников. Давай, говорю, оболтусов этих, за вихры длинные и ко мне.

– Алло! У меня обед. Позвоните через три часа.

– Ой, Веронька, ну, наконец-то. Сейчас чайку попьём. Ты сегодня вечером чем занимаешься? Вот, вот, и я ни чем. А не сходить ли нам в ресторан? Ну, вот и хорошо. Значит, договорились. Олесь Петрович сейчас сотенку прикартофелит, и пойдём.

– Ой, сыночек! Заходи, заходи. А Олесь Петрович? Нет, ещё не приходил. Ты знаешь, дождись меня дома сегодня вечером. Ну, зачем в три ночи?! Нет, раньше. И не в час! Всё, иди, иди отсюда. В мои личные дела не суйся, кочанчик ты мой, безусый. Всё!

– Алё! А, школьники пришли? На место просят поставить? Сейчас спущусь!

– Вот работка-то.

На складе

– Какие же это школьники? Из нулевого класса? Детсадовцы что ли? Вы бы мне ещё из яслей привели. Ну, ладно. Ребятушки, козлятушки, давайте знакомиться. Я – дядя Федя. Нет, нет, я не ел медведя. Так, всё, давайте работать, играть с вами дома будут. Мишенька, Витенька, Коленька и Оленька, – вот ваше место. Капустку перебирайте, верхние листики обдирайте. Пахнет тухло? А как же?! Вы капусту видели, что ваши мамы домой приносят? Она точно так же пахнет. И вы так запахнете, когда домой придёте. Ничего. Остальные за мной!

Вот здесь, на картошечке ваше место. Темно? Это ничего. Я же вас не чистить прошу. Которая картошечка мокрая – ту в сторону. Нет, Гриша, ты не прав. Это не старая картошка, это ещё очень молодая, она ещё не умеет в туалет проситься. Холодно? А вы играйте, что вы в Антарктиде золото ищете. Да, а картошечка – это лёд. А это, Митенька, не червячки, это пускай пингвинчики будут. Они не кусаются. Разве ты видел, чтобы пингвины кусались?

Снова в кабинете

– Уф, эти дошколята, дотошные ребята. А, Олесь Петрович? Уже дожидаетесь? Сейчас, сейчас, выпишем накладную. Можете забирать. Там в капусте дети сидят, не спутайте. Нет, их потом найдут, папы с мамами, если приедут…

Веронька, как дела? Собрание сегодня? Очень хорошо. Выступлю о выполнении и перевыполнении.

После собрания

– И кто это только придумал? Кто им право дал на перевыборы? Ума не приложу! Вместо меня – Федьку Ряб-кина. Этого недоумка из института. Он же ничего не смыслит в этом. Вот дела. Ну что ж, пенсия – так пенсия. Я её честно заработал.