Текст книги "Познакомимся?"

Где-то…

 
Где-то живут очень добрые люди,
Где-то друг друга целуют и любят,
Где-то друг другу во всём помогают,
Где-то друг друга всегда понимают.
А тут, куда не посмотри —
Одни хмыри, одни скоты.
 
 
Где-то не делают вовсе ошибок,
Где-то не могут прожить без улыбок,
Где-то живут все в согласье и мире,
Даже в простой коммунальной квартире.
А здесь, куда не посмотри —
Лишь дураки, лишь дураки.
 
 
Где-то предательства вовсе не знают,
Где-то всех ценят и уважают,
Где-то забыли, что значит война,
Мирная жизнь ведь всем людям нужна.
А здесь, куда не посмотри —
Одни враги, одни враги.
 
 
Где ж обетованная та земля,
Где люди не знают ни горя, ни зла?
Смогу ли найти я её или нет?
Это секрет, это секрет.
Пока же я живу лишь там,
Где всё обман, сплошной обман.
 

1987

Посвящается семидесятилетию Октября

 
Люди! Постойте на мгновенье!
И не спешите уйти вы в забвенье.
Шаг свой умерьте, убавьте свой бег,
Не торопитесь на вечный ночлег.
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить тех,
Кто не боялся жить для блага всех.
 
 
Прошу я вспомнить Революции сынов,
Кто с Ильичом пойти на всё всегда готов.
Кто за свободу и за счастье воевал,
На баррикадах кто боролся и страдал,
Кто уезжал в Сибирь, из ссылок убегал,
Кто для народа жил, и кто царя свергал.
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить тех,
Кто не жалел себя, кто жил для блага всех.
 
 
Прошу я вспомнить также грозных бунтарей,
Чьи славные дела ушли уж в лету дней.
Кто не боялся к плахе голову склонить,
И кто хотел народу дать спокойно жить:
Степана Разина и Емельян-царя,
Их войско славное, будь пухом им земля.
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить тех,
Кто для народа жил, кто жил на благо всех.
 
 
А разве можно генералов тех забыть,
Что в Красной Армии осталися служить,
И под депрессию попали невзначай
Под Сталина приказы сгоряча.
Кто знает, где последний был их дом,
Кто преступления следы искал потом?
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить вас,
Кто не оставил нас в годины грозный час.
 
 
И как же можно нам забыть про тех солдат,
Что удержать сумели город Сталинград?
Кто безымянными в земле сырой лежат,
Кто утверждал, что больше нет пути назад!
Кто за Москву в неравной битве схватку вёл,
Кто, не смотря на всё, до Гитлера дошёл.
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить тех,
Кто брал Берлин, кто умирал один за всех.
 
 
Но никогда не попрошу я вспомнить вас
Тех подлецов, которых много и сейчас,
И для которых нет святого ничего,
И кто считает, что весь мир лишь для него!
Лишь для него, лишь для него для одного,
Чтоб их могилы всех с Земли совсем снесло!
 
 
Я не прошу вас вспоминать о людях тех,
Кто подлостью снискал себе успех.
 
 
Но я хочу напомнить про поэтов вам,
Чей гордый стиль во все века не льстил царям!
Кто пел лишь правду, не боясь об остальном,
Кого травили, не печатая притом,
Кого хотела власть унизить, оскорбить,
Кого народ один лишь продолжал любить.
 
 
Минутой памяти прошу я вспомнить тех,
Кто силой слова заставлял задумываться всех.
 
 
Минутой памяти почтим мы бунтарей,
Всех декабристов, всех из жён, и всех детей…
Минутой памяти почтим, кто с Ильичом
Не побоялся быть всегда к плечу плечом…
Минутой памяти почтим всех тех солдат,
Которым с битвы не вернуться уж назад…
Минутой памяти почтим мы женщин тех,
Кто на «У-2» летал, и бил кто фрицев всех…
Минутой памяти мы бардов всех почтим,
За каждою строкой у барда слышен гимн!
Но подлецов уж лучше нам не вспоминать,
Чтобы из праха не родилися опять!
 
 
Минутой памяти почтим,
Минутой памяти почтим,
Минутой памяти почтим сегодня тех,
Кто не боялся жить для блага всех.
 

1987

Диалог в Рейкьявике

 
– Добрый день! Я крайне рад Вам, мистер Горбачёв.
Договариваться с Вами я всегда готов.
Вы не Сталин, и не Брежнев, не мужик Хрущёв.
Вы – почти что, как и Ленин, парень будь здоров!
 
 
– Мистер Рейган, я считаю, лесть мне не нужна.
На меня сейчас взирает целая страна.
Что страна! Весь мир свой строгий направляет взор
На наш с вами обоюдный мирный договор.
 
 
– А о чём здесь долго спорить, мистер Горбачёв?
Мне, признаться, не хватает никаких уж слов!
В этом мире с мощной силой только две страны:
Одной страной правлю я, другой страной – Вы.
 
 
Предлагаю на досуге мысль одну развить, —
А не проще ль договора, мир перекроить?
Создав блок, войну затеять в мире, а в конце —
Половина мира – Вам, а половина – мне.
 
 
– Нет, негоже, мистер Рейган, нам войной ходить.
Мы хотим по договору войны запретить.
Уничтожить хотим атом, истребить вояк…
Только, что-то не поймёте Вы меня никак!
 
 
Вы хотите грубой силой мир весь покорить,
Хотя войны доказали – этому не быть!
Исторических примеров много приведу.
Так что блок военный с Вами создать не могу!
 
 
Мы ещё не позабыли воен ужаса!
Гитлера ещё мы помним. Смерти лагеря.
Мы – гуманны, на чужое не бросаемся,
Так что Ваше предложенье – отклоняется.
 
 
– Ну так, что же, до свиданья, мистер Горбачёв.
Договариваться с Вами я всегда готов.
Через день, через неделю, через год иль пять, —
В общем, когда захотите, встретимся опять.
 

1987

Я не хочу об этом вспоминать

 
Нет, я не хочу об этом вспоминать,
Но позабыть об этом не могу!
Кровь, слёзы, горе и война,
Свист пуль и минные поля,
И гробовая тишина.
 
 
Всё это было, было, было, —
Уже давно, но как вчера,
И вдруг проснулось, пробудилось,
Рвануло в сердце у меня.
 
 
И не забуду я окопы
В прифронтовой той полосе;
И самолёты, самолёты,
И артобстрелы блиндажей,
И гибель лучших из друзей.
 
 
Всё это было, было, было:
И танков лязг, и грохот пушк,
И вот рванулся со всей силы
Крик онемевших наших душ.
 
 
Да как забудешь отступленье
И сдачу наших деревень?
Прорывы войск из окруженья,
Обиды, головокруженья,
И клятвы мщенья, мщенья, мщенья?!
 
 
Всё это было, было, было, —
Уже давно, но как вчера,
И снова глухо громыхнуло
Гранатой в сердце у меня.
 
 
А старшина кричал нам: «Братцы!
Там, сзади нас, лежит Москва!
Теперь нам некуда деваться,
Теперь обязаны мы драться,
До капли крови, да конца!»
 
 
Всё это было, было, было:
Атаки с криками «Ура!»
Осколком старшину прошило,
А кровью брызнуло в меня.
 
 
И как мы с древка сняли знамя, —
Врагу его не отдадим!
И ротный крикнул: «Знамя с нами!
А, значит, и Берлин за нами!
Придём, увидим, победим!»
 
 
Всё это было, было, было, —
Уже давно, но как вчера,
И вдруг кольнуло, защемило
Осколком в сердце у меня.
 
 
Нет, я не хочу об этом вспоминать,
Но позабыть об этом не могу!
Опять грозится нам война,
Ещё страшнее, чем была,
Лишь взрыв, – и долгая зима.
 
 
Нет! не допустим, не допустим
Мы ужас ядерной войны!
И за мгновенье не разрушим
Тысячелетние труды.
 

1987

Наши в Кабуле

 
Москва.
Год семьдесят девятый,
декабрь месяц,
Кремль,
Центр.
Идёт закрытое собранье
Политбюро СССР,
По обсуждению вопроса
с повесткой дня: Афганистан,
Для щекотливого решенья —
вводить, иль не вводить войска.
 
 
Введя войска —
то каждый знает:
шумиха на весь мир пойдёт!
И США
вполне резонно,
Союз Советский упрекнёт,
Припомнив,
что когда в Вьетнаме
они вели свою войну, —
СССР трубил в ООНе,
клеймя позором их
страну.
 
 
А не вводить войска —
опять же
в том нежелательный пример,
Что не откликнулось к призыву
о помощи СССР.
Что предаются идеалы
марксистско-ленинской среды,
И не хотят брать коммунисты
отсталых стран в свои ряды.
 
 
Проблему так верти,
иль этак,
всё против нас она встаёт:
Ввели войска —
милитаристы,
а не ввели —
наоборот, —
Предатели,
иуды,
гниды,
не поддержали рев. режим!
И уж всех громче развопится
генсек НДПА – Амин.
 
 
«Вопрос серьёзный»,
Брежнев выдал,
одев очки, бумажку взяв,
«У нас тут появилось мненье,
что наобум решать нельзя.
Что со…
что су…
что си…
Да что же
вы написали, наконец?!»
Вопрос был задан очень строго,
тем тоном, что журит отец.
 
 
И оттого,
что не прочёл он,
как следует,
всё до конца,
Сказал он просто:
«Мненье наше —
в Афганистан
ввести войска!»
И прут на танках
по Кабулу,
с пятиконечною звездой
Мальчишки наши
на погибель,
с неплановой чужой войной.
 
 
И сколько там
юнцов безусых
в горах чужих навек легло!
Так заклеймил себя позором
весь тот состав Политбюро.
 

1989

Так было испокон веков

 
Так было испокон веков:
Мужчины землю защищали,
И множество несчастных вдов
О смерти мужа горевали.
 
 
И множество детей-сирот,
Совсем незнающих отцовства,
Взрослеющих всего за год,
За год войны, за год сиротства…
 
 
И как один, за взводом взвод,
Идут в затылок твёрдым шагом.
Им дан один приказ: Вперёд!
Туда, откуда ворог прёт,
 
 
Туда, откуда пули градом.
И, как обычно, первый взвод,
Чеканя шаг, идёт вперёд,
И с ходу погибает,
 
 
Чтоб было легче остальным,
Идущим след во след за ним,
Тем, кто победу добывает.
В стане врагов идёт разлад,
 
 
Но враг ещё силён однако!
Крепись, держись, воюй солдат!
Ведь за тобой – родная хата.
И уж безусым пацанам
 
 
Пришла пора идти на помощь,
Оставив вдов-солдаток-мам
В зловещую лихую полночь.
И как один, за взводом взвод,
 
 
Идут в затылок твёрдым шагом.
Им дан один приказ: Вперёд!
Туда, откуда ворог прёт,
Туда, откуда пули градом.
 
 
Из пополненья первый взвод,
Чеканя шаг, идёт вперёд,
И с ходу погибает,
Чтоб было легче остальным,
Идущим след во след за ним,
Тем, кто победу добывает.
 
 
Солдатки водят мужиков,
Мужей законных ждать уставши,
Ведь сколько молодых годков
Угроблено, их верно ждавши.
 
 
Они вернутся или нет?
Тут бабка надвое сказала!
Не нужен мёртвому обет,
Тот, что живому отдавала.
 
 
На фронте же за взводом взвод
Идут в затылок твёрдым шагом.
Им дан один приказ: Вперёд!
Туда, откуда ворог прёт,
Туда, откуда пули градом.
 
 
В героях ходит первый взвод,
На свете том шаги чеканя,
Всё так же, так же лишь вперёд,
Закрывши грудью вражий дзот,
И веря, что победа с нами!
 
 
Так было испокон веков.
Зачем вам, люди, нужны войны?
И гибель сильных мужиков,
И злобно рвущиеся бомбы!
 
 
Расплаты час наступит тем,
Кто войны затевает!
Чужие земли вам зачем?
Своей что ль не хватает?
 
 
Домой идут за взводом взвод,
Чеканным твёрдым шагом!
Приказ был дан идти вперёд,
Туда, откуда ворог прёт,
Туда, откуда пули градом.
 
 
«Победа!» на устах у всех:
И мёртвых, и живущих.
У всех, кто верили в успех,
У всех, кто верили в успех,
И в счастье дней грядущих.
 

1990

Кто сказал, что любовь на войне не нужна?

 
В лунном парке гулянье идёт
До утра, до утра.
Веселится, гуляет народ
Допоздна, допоздна.
А влюблённые пары всю ночь
В леса тьму, в леса тьму…
Но никто не сумел превозмочь
Ту войну, ту войну.
 
 
Кто сказал, что любовь на войне
Ни к чему, ни к чему?
Что суровая ей шинель —
Не к лицу, не к лицу.
Что влюблённые будут должны
Подождать, подождать,
И на время войны – детей
Не рожать, не рожать.
 
 
Рожь горит, и топочут её
Сапогом, сапогом.
Вот ведь время крутое пришло!
Кувырком, кувырком.
Бомбы рвутся на каждом шагу
Невзначай, невзначай.
За незнанье – по кумполу
Получай, получай.
 
 
Всё же, кто же сказал, что любовь на войне
Не нужна, не нужна?
Что такая мораль, как на Западе —
Нам чужда, нам чужда.
Что для полной победы должны крепко мы
Позабыть, позабыть,
Пережиток буржуазии:
Как любить, как любить!
 
 
А по Невскому трупы везут и везут
На санях, на санях.
Люди толпами в топки идут и идут
В лагерях, в лагерях.
И вороны всё чаще кружатся теперь
Над страной, над страной.
И так много не нужных потерь
Под Москвой, под Москвой.
 
 
Так ответьте, ну кто же сказал, что любовь
Ни к чему, ни к чему?
Что она не нужна тем, идёт кто лить кровь
На войну, на войну.
Пулемёт поважней, чем любить и страдать —
Это факт, это факт!
Так что, воины, к женщинам не приставать
Просто так, просто так.
 
 
На Арбате растёт без отцов
Ребятня, ребятня,
Не видала она леденцов
И в глаза, и в глаза.
А на Курской дуге вся Земля собралась,
Чтобы мстить, чтобы мстить,
Чтоб незваную рать, что домой к нам пришла,
Угостить, угостить.
 
 
На войне я и сам был в строю
Старшиной, старшиной.
Увлёкся на погибель свою
Из санбата сестрой.
Но однажды в бою смертью храбрых она
От меня вдаль ушла…
Может, всё-таки, правду сказали тогда,
Что любовь не нужна?
 
 
Нет, нужна! Ведь на подвиг зовёт
Лишь любовь, лишь любовь.
Да, нужна. Ведь солдат в бой идёт
За любовь, за любовь.
Я с любовью пройду в кутерьме
Сквозь огонь всю войну.
Кто сказал, что любовь на войне
Ни к чему, ни к чему?..
 

1990

Отчёт нечистых на шабаше

 
Прилетел Сатана в тёмный лес под Москву,
И созвал тот же миг всех нечистых.
«Я сегодня развлечься немного хочу,
Награжу из вас самых речистых.
Ну а кто не сумеет меня развлекать,
Тому в вечном огне весь свой век полыхать!»
 
 
Встала баба Яга, костяная нога,
И промолвила слово такое:
«Я вчера в самый бор завела паренька,
Там он сгинул в глубоком запое».
Нет, милиции не помогала она,
Но хотела в лесу век дожить до конца.
 
 
«Это что! Я вчера, – Леший слово тут взял, —
На Арбате уселся в засаду.
И такую девчушку я там себе снял,
Затащил в лифт её я, беднягу».
Нет, он не был известный насильник, но всё ж,
Свой век мирно в лесу он дожить хотел то ж.
 
 
Домовой застонал: «Это всё так, туфта!
Я вчера двух друзей потревожил.
Так один из них будет ходить в костылях,
А другой – с синяками на роже».
Нет, подстрекателем не был он злым,
Лишь боялся расстаться он с домом своим.
 
 
Тут Упырь подбежал: «Ну, вчера я поржал!
Забегал я в больницу 15,
И на кончик иглы СПИДу я подослал,
Так что скоро умрут людёв двадцать!»
Нет, он не был ин. язный шпион и агент,
Но хотел сосать кровь, зря, что ль, куплен патент?
 
 
Тут Русалка, сияя своей наготой,
Завела речь про мерзкое дело,
Как любовников двух, предвечерней порой,
Разлучила водою умело.
Хоть она и сама не блюстила мораль,
Но речушку менять на огонь, было жаль.
 
 
Тут вскочил Водяной, мужик видный такой:
«Я ведь тоже живу не напрасно!
Помнится, как в мороз, нонешнею зимой,
Трубы я продырявил прекрасно».
Нет, он слесарем не был, не пил самогон,
Но идти на огонь не хотел даже он.
 
 
Слушал их Сатана с потускневшим лицом,
И ни капельки не улыбаясь.
Об огне для нечистых, видать, думал он,
Зрелищем таковым упиваясь.
Ведь сказал же, что кто не сумеет развлечь, —
Тому сладкую жизнь свою не уберечь.
 
 
Тут молоденька ведьма к нему подошла:
«Надоумила я с перестройкой!
Если б люди узнали – пришибли б меня:
Трудно стало теперь с поллитровкой.
На работе – бардак, все шумят просто так,
Деньги стали в огромном почёте,
Это к капитализму назад верный шаг,
Предприниматели нонче на взлёте.
Как в Америке нонче свобода и тут, —
На бумаге, совсем не на деле!
Ну а люди, глупцы, с замиранием ждут,
Раз учил всему этому Ленин,
Когда будет коммуна, отменят весь труд,
И когда поотменят все деньги!..
А пока они ждут – цены вверх всё ползут,
Им не будет отнюдь пониженья!»
Нет, она Горбачёву совсем не жена,
Только в вечный огонь не желает она.
 
 
Сатана улыбнулся, и вся проча шваль
Ведьму скопом во лжи уличила!
Леший кинул в неё свой, из шишек, сандаль,
А Яга костылём запустила.
Водяной запустил мерзких жаб в волоса,
А Русалочка в горло вцепилась.
Упырь ведьмочке руки, как пёс, искусал, —
В общем, драка в лесу получилась.
Перестройку присваивал каждый себе,
Чтобы после весь век не гореть им в огне.
 
 
Сатана хохотал, и весь лес полыхал,
Не ушли от огня эти твари.
«Перестройку, – кричал, – людям я подослал!
Вам такое под силу едва ли!»
На рассвете лишь головни там, где был лес,
И нечистой пришёл под чистую конец.
 
 
С этих пор тихо стало во всех городах,
Перестройка пошла своим ходом.
И никто не вселяет в людей больше страх,
И никто не гудит за комодом.
Но куда мы придём – не скажу, потому
Что известно сие Сатане одному!
 

1990

Праздничная ночь
Полусказка для взрослых

Варвара Степановна, колдунья в возрасте, спешила к знакомому экстрасексу на юбилей нечистой силы. Была прекрасная первоапрельская ночь. Луна светила вовсю, и первые весенние листочки серебрились в неверном ночном свете. Взлетев на двенадцатый этаж трёхэтажного загородного дома в центре Москвы и, войдя сквозь стену в квартиру экстрасекса, Варвара Степановна предстала перед изумительной картиной: в центре комнаты, в позе йоги, просунув голову между ног и сидя на ней, находился индийский факир, также приглашённый на юбилей.

– Что это с вами, Трох Тибедохович? – поинтересовалась колдунья.

Факир, названный странным именем Трох Тибедоховича, не только не удостоил старушку ответом, но даже не шевельнулся. Обиженная ведьма, с независимым видом, удалилась в тёмный угол комнаты, и уселась на старинный диван, жалобно скрипнувший под мощным задом Варвары Степановны.

– Вечно вы что-нибудь выдумаете, – раздался оттуда её голос.

Постепенно стали сходиться остальные участники торжества. Ими оказались волшебник-целитель Алый Чувак; психотерапевт, неофициально сошедший с ума от долгой работы в дурдоме и, поэтому, официально признавший себя великим гипнотизёром – Анатолий Кашпиро; два народных медиума Касьян Лукич и Лука Демьяныч, – оба нервно-дёрганные, с тем отличием, что один часто моргал, другой же, наоборот, выпучивал глаза. Наконец, пришёл сам хозяин квартиры № 13, экстрасекс Сева Сатанов.

Обменявшись общепринятыми взаимными приветствиями, типа: «Жива ещё, карга старая, гадина подколодная» и «Смотрю, и ты не полысел, гнилой дуб», и т. д., все, кроме йога-факира, уселись за длинный, стометровый осиновый стол. По воле экстрасекса, на столе появились черепа, заменяющие в эту ночь граненые стаканы, доверху наполненные кроваво-красным пуншем, а на подоконнике – аппетитно выглядящая коробка с зарубежными надписями на русском языке, и русскими словами на латинском диалекте. Из стен выросли каменные канделябры в виде цветов, в которых милостью нечеловеческого гипноза Анатолия Кашпиро, вспыхнули и ярко разгорелись витые, толстые, но очень низкие свечи. Стол запереливался перламутром, а вино вспенилось и запузырилось, по-видимому, восприняв сильные биотоки поднявшейся руки Алого Чувака.

Замечательная причёска Сатанова вызвала огромный интерес и неописуемый восторг. Волосы, зачёсанные на прямой пробор, вздыбливались от ушей в виде прямых палочек вверх, заканчивались тонкой косичкой, заправленной под рубашку, выходящей снова наружу из штанов, и путающуюся между ног, свисая до пят. За это и был предложен первый тост.

Варвара Степановна подняла свою черепушку, поднесла к губам, но пригубить не успела. Вдоль стены что – то прошуршало, и в тот же миг кубок Варвары Степановны вылетел из её рук и, поднявшись к самому потолку, опрокинулся вниз. Однако, ни одна капля вина не долетела до старой колдуньи, испаряясь в двух метрах от её головы. Когда кубок оказался опустошённым, – он вернулся в руку колдуньи, которая так и не опускала её.

– Нет, ну это чересчур, – вскрикнула Варвара. – Это ваши шутки, Толя?

– Ну, что вы, – возразил Кашпиро. – Как можно? Это не мой почерк. Я так дёшево не работаю.

– А-а! так значит это ты, проклятый факир? – она побежала на индуса с кулаками, но прогремевший в спину голос Сатанова, остановил её.

– Не тревожьте факира, Варвара Степановна. Я забыл вам представить ещё одного гостя.

– Какого? – удивились все.

– Невидимого, но очень доброго помощника. Это Бум-барашка. Он не умеет говорить, но умеет стучать и делать мелкие пакости. Месяц тому назад он поселился в моей квартире.

– Ну, знаете ли… – возмущённая колдунья подбежала к открытому окну и жадно впилась в не хватающий от злобы воздух.

– Смотрите, не поперхнитесь, – вставил Чувак.

– Не беспокойтесь, шарлатан, – ответила та, не оборачиваясь.

Она смотрела в звёздную ночь. Её глаза дико вращались по хаотическим орбитам, грозя оставить свою хозяйку в тёмном одиночестве. Внезапно глаза остановились на коробке. Она приоткрыла крышку и одним глазом вперилась внутрь, а другим – зыркала по сторонам, проверяя, не подглядывают ли за ней. В коробке, как ни странно, оказались булыжники.

– Сева! – воскликнула колдунья, не скрывая удивления в голосе. – Что это?

– Страшнейший дефицит, но для меня нет ничего невозможного.

– Нет, ну это – форменное издевательство! – заволновалась Варвара Степановна. – Вы хотите предложить это на закуску?

– Да, а что.

– Хватит!!! – перебивая экстрасекса, завопила старуха. – Сева, как вам не стыдно?! В стране столько лет идёт перестройка, а вы, ну прямо, как при царе Горохе.

– Но.

– Да кто же будет жрать эти бульники? На моей памяти-то нет ни одного настолько голодного года, чтобы докатиться до эдакой мерзости.

– Варвара Степановна…

– Я слышала, правда, что в стародавние времена, ведьмы в Муромских лесах аппетитно грызли эти премилые камешки, но Сева, мы же не в лесу. Да и с тех пор структура зубов ведьм настолько изменилась, что приблизилась к человечьей. Нет, этой гадости не место на праздничном столе, – заключила старуха и легонько дунула на коробку.

Со скоростью хорошей пули, выброшенной из пращи, расписной ящик вылетел из окна, и скрылся в неизвестном направлении.

– Что. что вы наделали, Варвара Степановна? – позеленел экстрасекс. – Немедленно верните коробку.

– Бросьте, Сева, на что вам эта коробка? Неужели вы так любите грызть камушки? Да я сейчас же приволоку сюда все бульники с близлежащих дворов.

– Не нужны мне с близлежащих дворов, – плаксиво ответствовал Сатанов. – Верните мне те!

– А те я вернуть не могу. Я не хочу попасть в ГПУ.

– Какое ГПУ? Конец XX века.

– Ну, ошиблась, ошиблась. В КГБ.

– А почему вы туда должны попасть?

– Я отправила ящик в Кремль.

– Рехнулась! Верни сейчас же!

– Не могу. Мне надо видеть предмет, чтобы отослать его куда-нибудь.

– Халтурщица. Езжай в Кремль и отсылай обратно!

– Как же я пройду через охрану?

– А это не моё дело. Проходи, как хочешь, возвращай, как знаешь.

– Да что вам так дались эти кирпичи?

– Это не кирпичи! Это – камуфляж. Внутри – банки с икрой. Не могу же я хранить такое количество икры свободно, в наше перестроечное время всеобщего дефицита.

– Ну, хорошо, я попробую.

Но попробовать Варвара Степановна не успела. В пятидесяти метрах от дома зависла летающая тарелка, сверкая, переливаясь, и слегка вибрируя всем корпусом.

– А вот и последний, самый запоздавший гость, Арнольд Шварц.

– Еврей что ль? – вопросил Касьян Лукич, бешено хлопая глазами.

– Сами вы еврей! – урезонил его Сатанов. – Это житель Альфы Центавра.

Житель Альфы Центавры Арнольд Шварц, мужчина плотного мускулистого телосложения, плавно планировал, как на парашюте, к открытому окну квартиры № 13.

– И-здр-р-расьте, – поприветствовал он честное собрание. – Кто это тут ящиками кидается? Еле успел увернуться. Всю-то я Вселенную проехал, нигде такого не случалось.

– Прости непутёвую старую дуру, Арнольд, – ответствовал Сатанов. – Ведьма совсем из ума выживать стала.

– Да? Интересно, интересно.

– Уж куда интересней!

– Интересно, что там было внутри?

– Икра осетровая.

– Самая моя любимая пища. А много?

– Банок 25.

– Самое моё любимое число. Ну, так заставь её, Сатанов, вернуть это дело обратно.

– Да вот, проклятущая, не умеет, говорит.

– Ну, ничего, сейчас я её научу.

Арнольд Шварц подошёл к бабке, схватил её за ворот и энергично встряхнул, подняв метров на пять от пола.

– А ну-ка, старуха, – пригрозил житель Альфы Центавра, – нарисуй нам здесь этот ящичек, а то из платья вытряхну, и голой в Альфику пущу. Поняла что ль?

– Поняла, поняла, милок, – заверила старуха, белая, как покойница. – Только предупреждаю, – вдруг зашипела она, снова оказавшись на ногах, – что из этого получится – не знаю. Надо видеть предмет, чтобы отослать его куда-нибудь.

Старуха набрала полную грудь воздуха, и с силой дунула в сторону Красной площади, затем отошла от окна, и села на своё место. Через минуту Сатанов с Арнольдом заволновались.

– Ну, и?.. – спросил экстрасекс.

– Что?! – добавил Шварц.

– Погодите, милки. Дайте коробке облететь вкруг Земли. Все предметы я могу отправлять только вперёд.

– Ну, что ж, подождём, – примирился Арнольд, и так же сел за стол. Сатанов остался у окна. Так прошло ещё полчаса беспокойного ожидания.

– Рассказал бы что, Арнольд, – попросил Сатанов. – Скучно что-то.

– Это можно. Был я сегодня на Альфе Альдебарана.

– Как интересно! – изумилась Варвара Степановна.

– Это далеко? – практично поинтересовался Лука Демьяныч.

– 340 альпалеллов.

– Чего, чего? – не понял Лука.

– Альпалелл – единица измерения Центавра. По-вашему это будет звучать примерно как – далече.

– Ага, – обрадовался чему-то Касьян Лукич.

– Так вот, – продолжил житель Альфы Центавры. – Был я сегодня на Альдебаране. А у них беда случилась. Вылупился из икринки странный организм, прозванный пидозавром. У него только одна нога, но ходит он не хуже шестиногих жителей Магмы Спириона. У него длинная шея, гибкая спина о трёх крыльях, и огромное ненасытное брюхо. Пережёвывает пидозавр всё подряд, что попадётся на зуб. Поел добрую половину планеты, и всё ему мало. Видя такую невзгоду, я как обычно, берусь помогать альдебаранцам. – С этими словами Арнольд хватает черепушку

Варвары Степановны, наполненную заново пуншем, и отправляет залпом в свою пасть. – Так вот. Решил я, значит, им помочь. Оделся в доспехи богатырские, и – вперёд. Схватились мы с ним, а силища у него о-го-го какая! Мнёт меня, как хочет, старается придушить, да в рот сунуть.

– Какой страх! – воскликнула Варвара.

– Так вот. Хочет он меня, значит, пережевать, и вот уже и с ног сбил, сейчас ухватит и… Но, не тут-то было. Не на тот орешек напоролся. Вывернулся я, вскочил на ноги, и тут меня осенило. Подножка! И всё!!! зверь будет в моих руках, а я уж ему не премину помочь быстрее околеть.

В этот момент в окно влетела огромная рубиновая звезда, снёсшая с места Сатанова, и плюхнувшаяся посередь стола.

– Ну и как, победил? – вопросил экстрасекс, с трудом выкарабкиваясь из-под звезды.

– А как же! – воскликнул Арнольд, сверкнув глазами. – Что ж ты меня, плохо знаешь что ли? А ещё другом считаешься. Подставил я ему подножку, он ка-а-ак плюхнется с копыт. И встать никак не может.

– А как же ты ему подножку подставил? Ведь, если он с одной ногой, то должен прыгать.

– В том-то всё и дело, что его нога так устроена, что он не прыгает, а шагает.

– Не может быть.

– Ты что, мои слова под сомнение ставишь? Да ты спроси любого жителя Вселенной, кто такой Арнольд Шварц? И любой тебе ответит, что в первую очередь, Арнольд – самый правдивый, во-вторых, самый честный, в-третьих, самый сильный, в-четвёртых, самый бесстрашный, в-пятых.

– А дальше-то что?! – не выдержал мягкий Алый Чувак.

– Дальше? Ах, да. Поставил я этому вепрю подножку, он шмякнулся, да меня под себя подмял. Но я же, человек бывалый. Схватил его за единственный глаз на башке и, выхватив охотничий складной нож для особо крупной дичи, отделил её от туловища…

Восхищённый ропот присутствующих прокатился над столом, потонув в невозмутимом йоге-факире. Глаза слушающих блестели азартом охотников, а Арнольд, сохраняя полное спокойствие, закончил повествование.

– Жители Альдебарана горячо поблагодарили меня, устроив праздник с увеселением и фейерверком, пообещав соорудить монумент, изображающий историческую битву Арнольда с пидозавром, наградили меня звездой героя Альдебараньего Совета.

– Звездой. – задумчиво повторил Чувак, и впился глазами в рубиновую звезду, блестевшую на столе. Все перевели взгляд на эту злополучную звезду, страшно напоминавшую всем что-то очень знакомое. И вдруг Сатанов подпрыгнул, как на иголке, и злобно наступая на Варвару Степановну, проговорил сквозь зубы:

– Водрузи звезду на место, старая дура, а то мы все попадём в ГПУ, тьфу. в КГБ.

– Сейчас, сейчас, Севочка, секундочку, – успокаивала ведьма, – всё уставим на место.

Варвара дунула легонько на звезду, и та уплыла в глубину ночи, беззвучно рассекая мутный воздух. Всем стало ясно, что икры сегодня не будет, и с горя выпили очередной бокал вина. В этот ответственный момент все свечи, догорев дотла, мгновенно погасли, и тут же кто-то легонько толкнул локоть Варвары Степановны, медленно подносящей черепушку ко рту. От неожиданности она выронила черепушку, не забыв окатить себя с ног до головы кровавой пахучей жидкостью. Черепушка мягко шлёпнулась на пол, и разлетелась вдребезги.

– А-а-а! – возмутился Сатанов. – Вы что посуду бьёте, а? Не вами куплено! Вы меня решили лишить сегодня всего наиболее дефицитного? Сначала икра, теперь посуда. Что будет дальше?

– При чём здесь я? – попыталась защититься ведьма.

– Это всё ваш Бумбарашка.

– Прошу на Бумбарашку не сваливать! У самой руки-крюки, а кто-то виноват.

– Да с вами тут вообще трезвенницей станешь!

– Что вы с нею чикаетесь? – спросил Кашпиро. – Разрешите её загипнотизировать.

– Успеем ещё, – поморщился Сатанов, – торопиться некуда.

– Что такое? – возмутилась колдунья. – Кого гипнотизировать? Меня?! Да я на вас всех порчу напущу! На всех!!! – старуха начала визжать, но внезапно смолкла. Алый Чувак поднял и протянул к ней руку, от чего вся слюна в полубеззубом рту Варвары Степановны пришла в движение и запузырилась. Проглотив цел ебную слюну вместе с горькой обидой, и придя в себя, Варвара укоризненно покачала головой.

– Вы ещё и рот затыкаете, чародеи?

– Послушайте, – хлопнул глазами Касьян Лукич, – что вы (хлоп-хлоп) вечно (хлоп) недовольны (хлоп-хлоп-хлоп)?

– Может быть, – выпучивая глаза, подхватил Лука Демьяныч, – вы еврейка?

– Да что вы всё заладили: еврей-еврейка. Что это за национализм такой? Что это за антисемитизм?

– Ну (хлоп), точно (хлоп-хлоп), – подтвердил Касьян,

– еврейка (хлоп-хлоп-хлоп).

– Если хотите знать – я в худшем случае татарка! Хотите доказательств?

– (хлоп-хлоп-хлоп!).

– (выпученные глаза).

– Мой отец – украинец, а мать, хоть и из Одессы, – а всё ж таки, русская.

– Очень (хлоп) хорошо (хлоп-хлоп).

– А вот вы, наверное, действительно, евреи! – выкрикнула разгневанная старуха. – Жиды порхатые!!!

– Мы – евреи? (хлоп-хлоп – выпученные глаза – хлоп) – оскорбились Касьян с Лукой. – Это уже возмутительно (хлоп-хлоп), право (выпученные глаза) слово (хлоп)!

– Да что вы с нею всё чикаетесь? – огорчился Анатолий, и не с того не с сего, запустил в Варвару гранёный череп. Череп угодил ей прямо по черепушке и она, не замедлив окосеть, схватила увесистый фарфоровый кофейник, и запустила его в народных медиумов. К несчастью, кофейник оказался до краёв наполненным кофе и, не долетев до Касьяна с Лукой добрых пятидесяти метров, плюхнулся на стол, расколотившись и забрызгав всех горячим кофе. Разнёсся терпкий кофейный запах.

– Да вы что?! – завопил экстрасекс, – вы что истребляете мой с трудом добытый дефицит?! Я за этот кофейный сервис 5 талонов макулатуры отвалил, а вы?!

И он, схватив двумя руками двадцатилитровую бутыль с самогоном, силой мысли отправил сосуд на бедную голову Варвары Степановны. Но то ли он в злобе слишком далеко его заслал, то ли просто Варвара увернулась, то ли кто-то из целителей усилил мысль Сатанова, только сосуд шмякнулся на позвонок йога-факира, чуть не переломив его пополам. В следующий миг в квартире № 13 творилось нечто невообразимое. Доподлинно не известно, кто и что кидал, но там шла настоящая битва; а может это проказил Бумба-рашка, только когда всё стихло, Варвара Степановна стояла на подоконнике, а к ней отчаянно приближался факир, так и не произнёсший за весь вечер ни слова. Из-за пазухи факира торчала здоровенная очкастая кобра.

– Вы на меня ещё и змей напускать будете? – испугалась старая ведьма. – Ну, прощайте тогда. Прощайте навсегда!

С этими словами она подхватила валяющийся в дальнем углу комнаты веник и, ловко оседлав его, вылетела в окно. Присутствующие, не ожидавшие от старухи такой прыти, смотрели в небо вслед улетающей колдунье, с разинутыми ртами. Первым опомнился Сатанов.