Текст книги "Познакомимся?"

– Веник, веник оставь, карга старая! – закричал он вдогонку. – Тоже дефицит ведь!

Но старуха уже скрылась в безоблачной выси. В это время где-то очень далеко, за чертой города, закричал петух.

– Ну, вот и всё, – проговорил Сатанов. – Праздник окончен. Здорово мы повеселились. Изыдите все, отдохнуть нужно.

…Постепенно квартира № 13 приняла свои обычные очертания. Шесть кроватей со спящими на них мужиками, громкий храп, и спёртый потной вонью воздух. Дверь приоткрылась, и показалась семидесяти четырёхлетняя уборщица Варвара Степановна, в белом халате с красными неотстирывающимися пятнами краски, появившихся после прошлогоднего ремонта.

– Мальчики, вставать, – пробасила уборщица.

Параноик Сатанов с трудом продрал глаза, усевшись на

подушке. Его соседи – Лука Демьяныч и Касьян Лукич, быстро оседлали деревянных скакунов-качалки. Остальные так и не проснулись, поскольку было ещё рано. В сумасшедшем доме начинался обычный день.

10.04.1990

Правительству
(фрагмент)

 
Сидят перемётные люди —
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв,
Хотят они, Бог их пусть судит!
Раздеть всю страну до трусов.
Жратва вся в стране дорожает,
Вещей никаких не купить,
Зато весь народ обсуждает:
Как мы хорошо стали жить!
 
 
Сидят, подперев лбы руками,
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв,
И думают: весь народ с нами,
Умней нас не сыщешь умов!
На высоте мы́ шленье наше,
К полемике мы приступи́м,
И станет Союз – лучше, краше,
На новом тернистом пути.
 
 
Регламентом рвут на полслове
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв,
И треплются всё о застое,
Репрессиях прежних годов.
Вы пыл, депутаты, умерьте!
Ведь большинство голосов «за».
К съезду́ уваженье имейте, товарищ Сахаров!
Кой-что кой-кому подлизав.
 
 
И всё объясняют толково
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв:
При Сталине было хреново
При многообразьи тостов.
Хрущёв указал недостатки,
Построить хотел коммунизьм,
А Брежнев имел все задатки
Развить вновь в России царизм.
 
 
Все шишки на Лёнечку валят
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв.
Однако про то забывают,
Что нет его восемь годков.
Что всё при нём было, ведь было?
И сахар, и мыло в стране!
Тогда виноград не рубили,
И хочешь – купайся в вине!
 
 
Деньгу загребают руками
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв,
Как кооператоры сами —
Четыре куска! Будь здоров!
А нам по тридцатке накинут,
И то непонятно кому,
Прожитка миниму́м поднимут
На тыщу, да и не одну.
 
 
А в прежнее время молчали
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв.
И Маркса они почитали,
И волюнтарист был Хрущёв!
А нонче они разошлися,
И Райка помощница им,
И Лёнины «сиськи-масиськи»,
Как сказочный им «плём-плюм-плим».
 
 
Сидят перемётные люди…
Сидят, подперев лбы руками…
Регламентом рвут на полслове…
И всё объясняют толково…
Все шишки на Лёнечку валят…
Деньгу загребают руками…
А в прежнее время молчали…
А помнишь, как всё начиналось…
Лукьянов, Рыжков, Горбачёв?
 

1990

Заяц и Мазаи
Почти по Некрасову Н.А

 
1
В августе, возле двора Люберов,
С Муркой своею ловил воробьёв.
 
 
Что-то особенно громко вдруг стало,
С тухлой помойки аж загромыхало.
 
 
Качков хоть и мало торчало в подвале,
Но из соседних дворов набежали!
 
 
Бицепсы выпуклы, дельты стальные,
Возгласы громкие, свисты лихие,
 
 
Мысли сумбурные… Мурка со мной
Срочно бежали в сарай угловой.
 
 
В тот же сарай забежал за мной заяц,
От суперменов с цепями спасаясь.
 
 
Это его разглядела качалка
И понеслась по двору матюгалка.
 
 
Киски, я вам расскажу про Косого,
Вы никогда не слыхали такого.
 
 
2
Старый Косой разболтался в сарае:
«У нас в подмосковном болотистом крае,
Впятеро больше бы было людей,
Впятеро больше б сажали моркови,
Каб молодёжь не тянулась к Москови,
Впятеро больше б сажали капусты,
Каб в сельских домиках не было пусто.
Вот и остались деды да бабули,
Корни далёко их в землю нырнули,
На печках сидят, ожидая детей.
Дети их изредка всё ж навещают:
Кто в воскресение к ним приезжает,
Кто только на лето поотдыхать,
С яблонь отцовских плодов посбирать,
Да поваляться у чистенькой речки,
Гляну на это – заходит сердечко!
Их старички в одиночку всю зиму
Спину горбатят, чтоб детям в корзину
Яблок насыпать, а те их враз хвать —
И на базар волокут торговать.
С них получают огромные тыщи,
Вон у них всех-то какие ручищи!
Верно болтают: чем больше деньга —
Тем и длинней вырастает рука.
Им только дай, только дай! будь не ладны,
И к старикам своим не благодарны.
Что старики кроме яблок дадут?
Вот и не пишут, и не приезжают.
Изба покосилась? Господь пусть поправит!
На праздник подкинут немного костей,
Это, мол, вам для приёма гостей.
Да может, пришлют пару банок салаки,
Которую рвут и в Москве, глянь, до драки.
Да к Новому году кило леденцов —
Нате! Как можно забыть праотцов?
А старички помаленечку мрут…
Только весенние воды нахлынут,
Глядь – то один, то другой, словно сгинут.
Раз я в надежде промыслить морковью,
В лодке поехал по Подмосковью.
Дома детишек некормленых стая,
С ними Зайчиха сидит, голодая.
Грёб на гумно, на колхозное поле,
Там недоубранной с осени – море!
Прибудешь туда – только знай, подбирай,
Домой привезёшь пребольшой урожай.
Вижу один островок небольшой —
Мазаи на нём собрали́ся гурьбой.
Праздник весны они там отмечали,
И отмечать, видно, малость устали,
Там и заснули, а утром – беда,
К ним незаметно подкралась вода.
К Мазаям подъехал: лопочут с похмелья,
Сами ни с места; на зайца глазеют.
Взял одного; остальные – за ним.
Едем мы дальше, а дальше – глядим
Домик у самого края реки,
Весь он затопленный, кроме трубы.
Там на трубе стоит столбик – не столбик,
Мазай – а в руках его, вроде бы, коврик,
Всё, что сумел утащить из воды,
Взял и его с неминучей беды.
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил по реке старичишек:
«Глянь-ко: Мазаев-то сколько набрал!»
Ладно, привёз я в сухой их квартал.
Тут все Мазайчики, словно, сбесились:
Смотрят, обнялись, друг в друга вцепились,
Лодку качают, грести не дают,
Жизнь прославляют и песни поют.
К берегу прочно я лодку причалил,
Всех я Мазаев на сушу отправил.
 
 
И во весь дух
Побежали они.
А я им: «У-ух!
Живее, деды!
Тащи за спасенье
Морковь, огурцы,
Капусту, картошку.
Быстрее, отцы!»
Мигом команда моя разбежалась,
А через час на лодке валялось
Пять кочанов, огурцов три кило,
Моркови – не много – но всё ж ничего.
Так прокормил я семейку свою,
Так, я надеюсь, и впредь прокормлю».
 

1990

Из цикла «Межсезонье»

Сонет

 
1
О любви стихов и песен много сложено.
Эта тема, хоть банальна, но сладка.
Молодым писать о ней положено,
Но не дрогнет и у мастера рука.
 
 
2
Тридцать лет уж позади, полжизни прожито,
Стали мысли и пошлее, и мудрей.
Из мальчишки безрассудственного возраста
Превратился в мужа в десять тысяч дней.
 
 
3
Я по молодости струны у гитары рвал,
И аорту, вопия до хрипоты.
Я кому-то правоту свою доказывал,
Но всем это было просто до п….!
 
 
4
А теперь я стал степенней и спокойнее,
Много пил и в одиночке размышлял,
Что хранить любовь – одно всего достойнее,
Остальное просто брал и отвергал.
 
 
5
Растерял свои я нравственные ценности
На дебатах, на дебошах и гульбах,
Опостылел мир, и лишь осколки нежности,
И любовь меня спасают в холода.
 
 
6
Протрезвел, осталась горечь, тем не менее,
Эта горечь не даёт спокойно жить,
Настроенье серо-грустное, осеннее,
И вопросы вечно: быть или не быть.
 
 
7
Философствованье Гамлета бессмысленно.
Быть – не быть ли? Есть на них ответ простой:
Вне любви всё бытиё весьма сомнительно,
Растворись в любви – обрядишь ты покой.
 
 
8
Это чувство не подвластно объяснению,
Единицы нет ему в системе СИ,
И любовь плюёт на трения и прения
И Поповых, и Гайдаров, и Руцких.
 
 
9
Выше ценности, поверь, не знаю в мире я,
Остальное – всё потребности, пойми!
Неужели злато, шмотки, изобилие
Могут заменить один глоток любви?
 
 
10
Для меня любовь, что воздух в подземелии,
Что в пустыне капля влаги на губах.
Для иных любовь – в красивом пустомелии,
В их холодных и расчётливых мозгах.
 
 
11
Оттого стихи так редко о любви пишу,
Оттого изящных словоблудств бегу,
Оттого я столько лет огонь любви ношу,
Чтоб светить тебе и согревать одну.
 
 
12
Много лишней информации заложено
В строчках этих неказистых, смысл не в том!
О любви стихов и песен много сложено,
Я дарю тебе к ним всем ещё одно.
 

1994

Снегурочка

 
I
Я Снегурочку хотел создать,
И создал её в своих мечтах.
Я Снегурочку хотел обнять,
Но разве грёзы можно обнимать?
Как прекрасен девы гибкий стан,
И манящие черты лица,
В ярком свете томных голограмм
Рассматривал её я без конца.
 
 
Губки пухлы и нежны,
Как цветущий горный гордый мак,
Глазки лучисто-влажны,
Засасывающая голубизна.
Ножки точёны, стройны,
Гладкий мрамор блекнет в их близи,
Хоть порожденье зимы, —
Но краше не видал я красоты.
 
 
И сходил я от снов с ума,
Грезил я Снегуркой наяву,
И тянулися к устам уста,
К глазам глаза, впиваясь в синеву.
Хватав воздух, как с ней кружил,
В танцевальных ритмах буги-вуг.
Я любил так её, как любил!
Но голограммы изменились вдруг.
 
 
Нос стал кривым и рябым,
Помертвели, выцвели глаза,
Голос стал грубым и злым,
И вместо стройных ног – два колеса.
Ведьма тянулась ко мне,
Сухотой костлявых рук обнять.
Долго я бился во сне,
И просыпаясь, продолжал кричать.
 
 
II
Я от горя ушёл в запой,
Я надеялся увидеть вновь,
Облик той красотки роковой,
Что в моём сердце вызвала любовь.
Только грёзы нельзя вернуть,
Не надёжны эфемерные мечты,
И стряхнув с глаз похмелья муть,
Я начал строить новые мосты.
 
 
Плюхнувшись мордой в сугроб,
Вгрызался я зубами в рыхлый снег,
И получился итог,
Который даже и не снился мне.
Встала вдруг в рост предо мной
Снегурка та, что лишь была в мечтах,
Стала она ледяной,
Но наяву, а не в каких-то снах.
 
 
Я руками её обнимал,
Я в объятьях её душил,
И миндаль я во рту ощущал,
Кораллы губ целуя от души.
Я пытался её согреть,
Мне хотелось в неё жизнь вдохнуть,
Но забыл я, что плавится снег,
И таяла Снегурка наяву.
 
 
Были губы пухлы и нежны,
Бледно-розовый будто коралл,
Глаза были лучисто-влажны,
Всепроникающая глубина.
Ноги были точёны, стройны,
Лёд и мрамор как-никак сродни,
Хоть порожденье зимы,
Но не видал я краше красоты.
 
 
III
…С утра был лишь солёный поток,
От Снегурки и от слёз моих,
Кто-то робко подал мне платок,
И тихо-нежно что-то говорил.
Этот голос проник в нутро,
Видно смилостился надо мною Бог,
И глаза я раскрыл широко,
Такого чуда ожидать не мог!
 
 
Поперхнулось дыханье моё,
Когда живую я Снегурку увидал,
От волос и от кожи её
Нежнейший аромат благоухал.
Губы, глаза, – всё при ней,
Такое точно, как видал во сне!
Я становился смелей,
И отвечала она тем же мне.
 
 
Я часами её целовал, —
Безотрывно, безумно, в засос;
Я её прижимал, обнимал,
И чуть ли не хвостом вилял, как верный пёс.
Мне взаимность в награду была,
Только вот, на исходе дня,
Я узнал, что три года жена
Совсем другому Снегурка моя.
 
 
Губки медово-сладки,
Как цветущий горный гордый мак.
Глазки лучисто-влажны,
Всепроникающая каризна.
Ножки длинны и стройны,
С красотой их мрамор не сравним,
Перед подарком Весны,
Все меркнут порождения зимы.
 
 
IV
Я Снегурку хотел создать,
Но… увы.
 

1994

Весна в лесу

 
Как из дальних болот
Стон над лесом плывёт,
Всем весна открывает объятья.
Выползают медведи из потных берлог,
И все звери – становятся братья.
 
 
Весна – это обновленье,
Весна – всех проблем решенье,
И я весною, и я весною ищу
Себе приключенье.
 
 
А всё вокруг весной щебечет и поёт!
А всё вокруг весною манит и зовёт.
И даже зверь, и даже зверь, и даже зверь,
Весной становится смышлёней и добрей.
 
 
Вот Лисичка-сестричка танцует, поёт,
Хоть и много у рыжей работы.
Но, работа – не волк, с лесу в лес не уйдёт,
А весна – раз в году всего-то.
 
 
Вот и чистит, и шерстит шубейку,
Чтоб ещё на год создать семейку.
С толстым Лисом своим,
С лысым Лисом своим она
На развод уж подала.
 
 
А люди бегают куда-то по делам,
Ведут отсчёт своим деньгам по трудодням.
Лишь у зверей, лишь у зверей, лишь у зверей,
Весна проходит, как у белых, у людей.
 
 
Вот Медведица тянется, чешет живот,
Похудевши за зиму ужасно.
Нынче вечером в гости Медведь приползёт,
И Медведице сладостно-страстно.
 
 
Принести обещал медовуху,
Чтоб порадовать чем-то старуху,
И Медведица Маша ему
Затеяла стряпню.
 
 
А люди бегают в Макдональдс каждый день,
Стряпню домашнюю затеивать им лень.
И только зверь, и только зверь, и только зверь,
Вкушает пищу натуральную теперь.
 
 
Зайчик прыгает, скачет, он весел и рад,
Дед Егор вновь взялся за работу.
Он окучивает огород свой и сад,
И сажает капусту, морковку.
 
 
Знать у Зайца будет чем питаться,
И с Зайчихой можно прохлаждаться!
Дед Егор, старый хрыч,
Будет гнать магарыч, а он —
Будет занят воровством.
 
 
Весною люди едут в лес на шашлыки,
Уходят от своих забот и от тоски,
А у зверей родимый дом в лесу стоит,
Даже со скуки в город он не побежит.
 
 
Только вечер наступил,
Старый Леший голосил,
Его феи совсем доконали.
И тогда Леший делать им всё разрешил —
От полётов и до вакханальи.
 
 
Только слышен вертолётный щебет,
Это Фея на метёлке едет.
И своим колдовством,
И своим волшебством она
Всё перепутала сполна.
 
 
Медведь с Зайчихою морковь макают в мёд,
А Заяц у Лисы-плутовки шёрстку трёт.
На шашлыке устроен полный кавардак,
Короче, уж не лес, а форменный бардак!
 
 
Тут Медведица сплюнула смачно на всех:
«Не нужна? – да и хрен с вами, братцы!
С лысым Лисом, похоже, не будет утех,
Но найду я, с кем мне тусоваться!»
 
 
Хоть Медведице и не с привычки,
Всё ж уехала на электричке.
Прямо в город она,
Совершенно одна, туда,
Где хата у её Кота.
 
 
А мы с Котом имеем хату на двоих,
И испарился я из хаты в тот же миг.
Но был девицей схвачен рыжей с помелом,
И на метле мы с ней отправились вдвоём.
 
 
Очень долго мы с Феей стояли в лесу,
Но нам этого было так мало!
Завтра снова оставлю я хату Коту,
И метнусь сам к вокзалу.
 
 
Я сяду без опозданья
В последнюю электричку,
И к Фее успею, и к Фее, я знаю, примчусь
По тропке привычной…
Примчусь тропою обычной…
Примчу-у-у-у-у-у-усь!
 
 
А всё вокруг весной щебечет и поёт,
А всё вокруг весною манит и зовёт,
И в стане фей разлад с законами идёт,
Она общаться и любить себя даёт!
 

1994

Монолог Брежнева

 
Быть иль не быть? Вот в чём вопрос коварный.
Допустим, быть. И править, как и впредь,
Плюя на клапан, мощною державой
Ещё лет пять. А после? Помереть…
А коль не быть? Коли сейчас забыться?
Забиться в судорогах, брызгая слюной
В Андропова, в Черненко, в Пельше с Ницше,
Всех тех, кто к власти рвётся вслед за мной!
Побрызгаю. И дальше что? Скончаюсь.
Как не крути – конец один и тот ж:
Похорона и всенародный траур,
Кремлёвская стена, земля и гроб.
А коли так, – к чему тогда мученья
На хари наглые Политбюро глядеть?
Вельможный тон, с почётом в обращеньи,
И в спину пожеланья помереть.
Мол, засиделся уж старик на троне,
Пора сменить другим же стариком,
Стране не быть от этого в уроне,
Умерший – тлен, прах мерзко пахнет, вон!
И над страной моей!.. А чьей ещё-то?!
Взовьётся утро завтрашнего дня,
И к новым достиженьям, беззаботно,
Пойдёт страна, но только без меня.
И на заре, по-прежнему, ворота
Кремлёвские осветит солнце вновь,
И птицы будут петь, страна работать,
А что же я? Моя застынет кровь.
Не пробудиться мне, не выйти из могилы,
По старой площади мне не пройтись уже.
Глаза впадут, в них ночь черней чернилы,
Лишь в теле жизнь: червяк на червяке.
А кто ж помянет? Кто придёт мне в гости?
Лишь алкаши, да прочий праздный люд,
И будут водку лить на мои кости,
С слезою горькой, нарушая мой уют.
А на «верхах» – засрут, затопчут, гады,
Найдут ошибок кучи, Пленум созовут,
И скажут: недостоин он награды!
И все мои медальки отберут…
Вот и ответ: медальки – не позволю
Отнять! Ведь я их честно заслужил.
Вот и разгадка. Каждый головою
Поплатится, кто что-то возомнил!
Я жив ещё, и пусть глядят со страхом
Весь сонм вельмож на грудь моих утех.
Так помирают замыслы с размахом
В начале обещавшие успех.
 

1994

Непутёвая

 
Ах ты, девочка моя, непутёвая,
Не смотри жалобно на меня.
Ты красивая, конечно, вся джинсовая,
Но три дня беспробудно пьяна.
 
 
Говоришь, что всё в тебе переломано,
Сожжена душа, лишь телом живёшь,
Что мужчинам веры нет, вся оплёвана,
Но ты этим всем меня не проймёшь.
 
 
Не кусай ты нежно мне мои пальчики,
Ты ж ласкаешь лишь миг, или два,
Чтобы я тебе вот в этом подвальчике,
Нали́л терпкую чару вина.
 
 
Ты не жалобь меня, и не жалуйся,
Рядом мог оказаться другой,
Вот такой же, как я, полупьяненький,
Из шпаны нашенской дворовой.
 
 
Жаль, девчоночка моя, непутёвая,
Красоту твою жаль мне до слёз!
Пропиваешь ты её, бестолковая,
И помрёшь ты с болезнью «цирроз».
 

10.03.1995

«Разрушено всё! Всё, что можно разрушить…»

 
Разрушено всё! Всё, что можно разрушить.
Куда ни взгляни – лишь осколки былого.
И память опять бередит мою душу,
И просится в строчку покорное слово.
 
 
Я сам намечал себе цели украдкой.
Хотел испытать всё, что можно на свете.
Хотел заработать на жизнь я порядком,
И счастливы были жена чтоб и дети.
 
 
Хотел я пройти по всем скользким дорожкам,
Почувствовать смерть у виска на рассвете.
Хотел я всего, но… всего понемножку!
Хотел я любви, путь чтоб был её светел.
 
 
Играл зачастую в любовь, я не спорю,
И ставил на карту я всё, что возможно.
И «мизер» крича – думал, жизнь я построю
Красивую, и забывал осторожность.
 
 
И вот наступила лихая година:
Иду я по жизни чрез семь кругов ада.
Смеётся сквозь зубы кривая судьбина,
И думаешь: всё! ничего мне не надо.
 
 
На возраст Христа я совсем в одиночке,
Хоть было до этого вовсе не мало.
Что мог – испытал, и остались лишь точки,
И савана тень на моём покрывале.
 
 
Господь! Обращаюсь к тебе я так редко.
Прости ты неверие блудного сына.
Хоть я не крещён, но я всё ж твоя ветка
Вселенной огромнейшего магазина.
 
 
Смогу ли я справиться с сим испытаньем,
Иль вынужден буду покинуть путь бренный?
Я жизнь воспевал с ненасытным стараньем.
Я жизнь прожигал пятаком неразменным.
 
 
И вот я стою на большом перепутье.
Куда завернуть, где дорога к спасенью?
Останусь ли здесь, в этом мире беспутном,
Иль стану я бледной бессмысленной тенью?
 

11.01.1997

«Да, обида – как камень…»

 
Да, обида – как камень,
Моё сердце гнетёт.
В голове – бьётся пламень,
Спину всё к земле гнёт.
Не взирая на это —
я скажу лишь одно:
Пусть обида уходит,
уходит,
уходит, —
Пусть придёт, что пришло.
 
 
Душит душу желанье,
Да сплошной кавардак.
Нет мечты, нет старанья,
Всё не то, всё не так.
Хоть с обидой про это
я скажу: всё ништяк.
Пусть желанье всё глуше,
всё глуше,
всё глуше,
Буду жить просто так.
 
 
В памяти лишь обломки,
Всё безлунные дни.
Да в походной котомке
Сухари лишь одни.
Прожевав чёрствый хлебец,
я вздохну о былом:
Память пусть вдаль уедет,
уедет,
уедет-уедет,
Без неё проживём.
 
 
Было дело, талант был,
Да зарыл в землю я.
Где теперь лёд, где пламя,
Где талант, где дела?
И скажу в оправданье,
чтоб счастливый конец:
Был я счастлив, бесспорно,
конечно,
конечно,
бесспорно.
Значит, всё ж – молодец.
 

19.02.1997

«Что, мятеж?..»

 
Что, мятеж?
Что вы снова задумали?
Вы, кандальники, висельники!
Ветры злые вам в спины подули, и
Вы словами ложитесь в стихи.
 
 
Губошлёпые и пустомелые!
Ну, куда вы, куда вас несёт?
Всё смешавши в строка́ неумелые,
Вновь за вами перо с рукой влёт.
 
 
Разудалые, каторжно-смелые,
На бумагу без удержу прут.
Мои мысли, по совести, левые,
Всё на правую руку метут.
Ну, куда вы? Ну, хватит, ей Богу же!
Проку что от нахальства?
Ха-ха!
Не боитесь, что я вас в зародыше
Скую цепью иного стиха?!
 
 
Царедворно, и льстиво-неправедно,
Дифирамбы двору я сложу.
Только, чу! Это чтой-то, как скаредно,
Перо вставилось в левую ру —
 
 
ку. И тут же преставилось,
Изыдя́ в ад чернилом своим.
Не моим слогом это составилось,
Не моим… Но, скажите мне: чьим?
 

19.02.1997

«Я однажды помру под забором…»

 
Я однажды помру под забором,
Вновь ударясь в безумный запой!
Подойдёт ко мне шпанец дворовый,
Тырснет кепку и зуб золотой.
 

2.11.1997

«О любви не скажу тебе в прозе…»

 
О любви не скажу тебе в прозе,
Лишь стихом буду я докучать.
И тогда, коль на то воля Божья,
Я до сердца смогу достучать.
 

2.11.1997

«Если я умру когда-то…»

 
Если я умру когда-то…
(А когда-то я умру!).
Не читайте вы, ребята,
Афанасова муру.
 
 
У Есенина приятней,
У Высоцкого родней,
А у Пушкина, к тому же,
И изящней и умней…
 

11.11.1997

Вальс-романс

 
I
Я люблю,
Как люблю
Я тебя лишь одну.
Для тебя
Я сегодня настрою струну.
И романс пропою
Для тебя
Про тебя.
Или вальс сочиню
Всё тебя лишь любя.
 
 
Пусть не хватит мне голоса песню тянуть,
Я хочу в волосах твоих лишь утонуть.
Я хочу танцевать лишь с тобою одной,
Так ты мне помоги: эту песню подпой.
 
 
II
Я тобой
Назову
Самый яркий цветок,
Ты одна
Для меня в жажду влаги глоток.
Я тебе
Подарю
Звёздный весь Млечный путь,
Только ты
Хоть ещё чуть со мною побудь!
 
 
Так не стой ты одна под безликой луной,
Подхвати мой романс и со мною пропой!
Этот вальс для тебя не устану петь вновь,
В нём душа моя вся и большая любовь.
 
 
III
И жизнь всю
Посвящу
Я тебе лишь одной,
Лишь бы ты,
Навсегда ты осталась со мной.
Буду петь
Каждый день,
В день по нескольку раз,
Про любовь,
Что к тебе я питаю сейчас.
 
 
Пусть не хватит мне слов, чтобы чувства излить,
Лишь бы жизни хватило тебя долюбить.
Так не стой в стороне – потанцуй ты со мной,
Этот вальс иль романс для тебя лишь одной.
 

11.11.1997

Зрелость

 
Легли мои года на грудь
Тяжёлым грузом.
Утехи юности забудь,
Катайся юзом!
 
 
Не вечно молодым гулять
Под синим небом,
Когда-то надо вспоминать,
О том, где не был.
 
 
Вдруг зрелым ощутил себя,
Пришла усталость,
Лелеял я одну тебя,
Что мне осталось?
 
 
Да неужели ж в тридцать три,
Как белый старец?
Я стал чужим для младости,
Как иностранец.
 
 
Я стал чужим в самом себе,
Куда ж деваться?
И даже мыслей о тебе
Стал я бояться.
 
 
Теперь я не чудачу, нет:
Семь раз отмерю,
И в то, что нет на свете бед —
Теперь не верю.
 
 
Не доверяю никому,
Судьбе особо.
Стал осторожным, потому
Ты и не пробуй!
 
 
Эмоций нет, всё трын-трава,
Полынь да горечь.
Вся жизнь моя, как дважды два,
О чём ещё речь?
 
 
Года для зрелости не те.
А может просто
Нет настроенья у меня,
И дело в том всё?
 

11.11.1997