Текст книги "Познакомимся?"

Под Элвиса

(Love me, baby)

 
Я люблю тебя такой,
ты какая есть.
И не нужно мне другой,
потому что весь,
Я тобою опьянён,
как чудесным сном!
Так в любви меня согрей
ночью или днём.
 
 
Я люблю тебя пойми!
Я без сна почти.
Ты в глаза мои взгляни,
в них любовь прочти.
Я с тобою на руках
в сказку убегу,
Изомну тебя в цветах,
лишь тебя одну.
 
 
Я люблю тебя, поверь!
крошка, слышишь ты?
Я тебе открою дверь,
только приходи.
Вместе с дверью отопру
сердца я засов.
Я тебя люблю и тут
уж не надо слов.
 

13.11.1997

Квадриллион на триллион

 
1) Мой друг задумался однажды,
Подумав – тронулся умом,
Он только перемножил дважды
Квадриллион на триллион.
Такую цифру получивши,
Что не вместилась на листы,
Он, не на шутку огорчившись,
Уехал в Белые Столбы.
 
 
Не далеко уехал он,
Как вес, который нетто.
Квадриллион на триллион
Квадратных миллиметров.
 
 
2) Подружка тоже всё считала:
Квартплату, телефон и газ.
Она складала, умножала,
И вдруг решила как-то раз:
Мол, тут – хорошей жизни нету!
Мол, вся зарплата – два шиша,
А ей бы звонкую монету!
Раз, – и рванула в США.
 
 
Не далеко и Вашингтон,
Скажу вам без секретов:
Квадриллион на триллион
Квадратных сантиметров.
 
 
3) Летит к Юпитеру ракета,
В хвосте её горит софит.
В иллюминаторе кот Лета,
Зевая, в темноту глядит.
Считать хвостатый не умеет,
Ему не нужен Вашингтон.
Он гордо в межпространстве реет,
И не боится сдвиг умом.
 
 
Сказал ещё мудрец Зенон:
Юпитер – в двух шагах,
Квадриллион на триллион,
В кубических метра́х.
 

7.12.1997

«К концу подходит год…»

 
К концу подходит год
Разрушенных желаний,
Несбывшихся мечтаний,
Крушения надежд.
Так хочется мне, чтоб
Год тот, что вслед наступит,
Всю боль мою притупит,
Избавя от невежд.
 
 
Так хочется любви,
Так хочется покоя,
И песен, а не воя
Больной моей души.
Мне нынче тридцать три!
Но возраст ль для поэта
Христов, иль, может, это —
Рубеж новой межи?
 
 
И всё же, жизнь – есть чудо,
Коль даже очень худо,
Когда вокруг Иуды,
Предательство и ложь.
Жить надо и я буду,
Чихая на Иуду
Писать для Вас повсюду,
Пусть туго, ну так что ж?
 
 
Пока душа живая,
Пока могу мечтать я,
С надеждою взирая
На следующий год,
Пера я не оставлю,
И точку не поставлю.
Знак многоточья славлю —
Он к новому предлог…
 

27.12.1997

Новогоднее

 
Я сегодня напьюсь в дрыбадан!
Новый год на дворе, Новый год…
Отчего буду сильно я пьян?
От сознанья, что год принесёт
Ничего, кроме новых забот,
И как прежний он в лету уйдёт
Навсегда, навсегда.
 
 
Искупаюсь сегодня в вине!
Это – да! Это очень по мне!
И шампанским я водку запью,
Похриплю, блатняка попою,
Отвалюсь и усну, и усну, —
И проснусь в наступившем году
Как в аду, как в аду.
 
 
Это – завтра, а нынче o’key!
Ты бокал мне полнее налей.
Его выпью, и на пол швырну!
Может счастлив я буду к утру?
Ох, как сладок с похмелия сон,
Но проходит, как всё, тоже он…
Жизнь – есть сон. Жизнь – есть сон.
 

31.12.1997

«Никто не скажет про меня, что Казанова…»

 
Никто не скажет про меня, что Казанова,
Но девушек я разных повидал.
Хоть, это может для тебя не ново:
«Фи! В чём признаться мне нашёл! Ну, и нахал!»
 
 
Не хвастовства я ради, так, лишь к слову.
Ну, повидал – и повидал, и Бог бы с ним!
Так нет же, приплетает Казанову!
Значит, опять напишет про интим.
 
 
Не то, совсем не то, и стих мой ценен
Одним признанием единственным! Прочти:
На свете много есть чудесных женщин,
Но нет средь них прекраснее, чем ты.
 

12.01.1998

«Может быть и ты однажды…»

 
Может быть и ты однажды
Надоешь вдруг мне;
Может, я непостоянен,
Как любой поэт?
 
 
Может быть твои объятья
Станут не милы;
Может, губы твои сладки
Станут вдруг горьки?
 
 
Может быть, противной станешь
Сердцу моему?
Может быть… Сейчас скажу лишь,
Что тебя люблю!
 
 
Что тебя милее нету,
И не может быть,
И что я хочу отныне
Лишь тебя любить!
 
 
Для тебя – все мои песни,
Все стихи мои.
Если будем с тобой вместе —
Все они твои.
 
 
И сейчас совсем неважно,
Будет что потом.
Я люблю тебя, родная,
Всем своим нутром.
 
 
И слова ложатся в рифму
Просто и легко.
Я люблю тебя, голубка,
И люблю давно.
 
 
Я люблю… Как музыкальна
Эта пара слов.
Я люблю… И не случайно
Я не вижу снов.
 
 
Ты мне грёзы заменяешь,
Грежу лишь тобой.
Я люблю тебя. Хотя ведь,
Это не впервой?
 
 
Ведь любил же я и раньше,
Сознаваясь в том.
Но давно всё это было,
Поросло быльём.
 
 
И не шла в любви той давней
Кру́гом голова…
Только ты смогла такое,
Только ты одна.
 
 
Мне, матёрому поэту,
Застелить глаза!
Я люблю. Но буду ль вечно?
Не могу сказать.
 

1992—21.01.1998

О сволочах

 
I
Живут же на свете подлюки и хамы.
Живут, как ни странно,
Совсем без изъяна.
И портят они настроенье, поверьте,
Всем, кто окружает их
До самой смерти.
 
 
II
Встречаются также на свете кретины.
По ним дюже плачет
Пруток из осины.
Но сколько ты их не хлещи – ни на йоту
Ума не прибавишь!
Напрасна работа.
 
 
III
Кого мы забыли? А! Гниды, пройдохи.
С такими столкнёшься —
Дела твои плохи.
Они – аферисты, не тем лыком шиты,
И их после смерти
Фамильи забыты.
 
 
IV
Паскудники шепчут хулы неустанно.
В них сразу же верят вокруг,
Как ни странно.
Интриги, афёры плетут для потехи.
И честные в них
Попадут человеки.
 
 
V
О, Господи! Как был бы чуден наш мир,
Когда б ты всю сволочь спустил бы в сортир!
 

22.01.1998

Терять не надо

 
Ты растеряла блеск души
На поворотах.
Путей назад ты не ищи,
Все на воротах.
 
 
Ты растеряла почти всё,
Хотя осталось
Тебе, что вспоминать ещё
Самую малость.
 
 
Веселье расплескала ты
В любви и ласках.
И вот теперь твои мечты
Все в полумасках.
 
 
А жизнь идёт, хотя теперь
Не так, как прежде.
Тайник души своей поверь
Себе в надежде.
 
 
В надежде на иной расклад,
Ведь счастье – рядом.
Жизнь – удивительнейший клад,
Терять не надо.
 

22.01.1998

«Мы все заблудились по жизни по этой…»

 
Мы все заблудились по жизни по этой.
Шахтёры и бляди, врачи и поэты,
Евреи и русские – все в одной куче,
И нету на свете той тучи могуче!
 

27.01.1998

«Глазея выступление ансамбля…»

 
Глазея выступление ансамбля
Из модной палестиновской страны,
Сидел наш Изя, думая: «Он – сам, бля!»
И плакал, что права все попраны.
 
 
Евреечки вертелися на сцене
И «очи чёрные» на идише лились.
А старый дядя Изя – на измене,
Всё плакал, рассуждаючи за жисть.
 
 
А после на «Саабе» он уехал,
Завидуя всем русским человекам.
Рыдая, весь в соплях, он горлом перхал,
И ни рубля не подавал калекам…
 

19.02.1997

«Кто-то крикнет: «Сплошной один мат!..»

 
Кто-то крикнет: «Сплошной один мат!
Как в печать пропускают такова?»
Граждане! Разве я виноват,
Что меня тяготеет к Баркову?
 

28.01.1998

Наглое

 
Всё реже обращаюсь к жанру песни,
Всё чаще я пишу теперь стихи.
Хоть вряд ли тебе это интересно.
«Какая разница?», быть может, спросишь ты.
 
 
А разница – большая. В песнях – с шуткой
Отображал я мир, событья дней.
То матерком, то сальной прибауткой,
Описывал я факты и людей.
 
 
Грустилось редко. Резко выражено было
Безумный хохот в творчестве моём,
А вот сейчас куда-то всё уплыло,
Кутёж Поэта вдруг порос быльём.
 
 
И мастерство всё чаще лаконично
Просвечивает в прозе и стихах.
Но может, тебе это безразлично,
И грусть стихов в тебя вселяет страх?
 
 
Мол, ты – стареешь. Видно, в этом дело,
Оно – причина грусти и тоски.
Пока был молод – твоё ну́тро пело,
А нонче – песен нет, одни стихи.
 
 
Быть может, это так. Но, Боже правый!
Я не старик ещё, я молод, хоть и зрел.
Живя в такой могучей сверхдержаве —
От бардака извечного сопрел.
 
 
От мук сердечных, от падений нравов,
Заё… вечных тела и души
Людей вокруг. И потому я, право,
Петь перестал. Но на руках шиши,
 
 
Как прежде, я тащу в своих карманах,
Меня не взять и не скрутить ещё!
И хоть всё реже я бываю в балаганах,
Совсем не потому, что стар я, ё моё!
 
 
Я – Мастер слова, и пера не кину,
А весело иль грустно я пишу, —
Не в этом достояние. Да, ныне
Я, может, слишком часто и грущу.
 
 
Но грусть ведь проходяща, несомненно,
Тоска души развеется к утру,
И на́ зло всем, хотя б и всей Вселенной,
Я завтра новых песен наверчу.
 
 
Я вновь ударю в уши вам Барковым,
Но это завтра! А сейчас, дай срок
Мне отдохнуть с стихом своим суровым.
Ведь отдыхает изредка и Бог.
 

7.02.1998

«И подумавши чуть-чуть…»

 
И подумавши чуть-чуть —
Можно снова всё начать,
Но… ничего нельзя вернуть,
А… можно всё лишь потерять!
 

1.08.1998

О Сахалине и не только…

 
Ну что тебе сказать про Сахалин?
На острове нет две недели света.
Шахтёры перекрыли ТрансСибирь,
И обесточить всю грозят планету.
Всё потому, что Ельцин, дуралей,
С шахтёрами не может расплатиться,
Вопрос бы этот надо бы
решать бы поскорей,
А то япошки смогут там нажиться.
 
 
Уж много лет, как кончилась война,
С японцами нет договора мира.
Нужна им, понимаете, Курильская гряда,
Как воздух им нужна гряда Курила!
А в принципе, что эти острова,
Когда весь Сахалин сидит без света?
Вот перекинут уголь им японцы,
что тогда?
Наш Сахалин японским станет гетто.
 
 
Ну что ещё сказать за Сахалин?
Быть может, там прекрасная погода.
Но нравится мне больше остров Крым,
Лишившийся для нашего народа.
Любили раньше всем и всё дарить,
Так Крым наш вотчиной стал Украины.
С хохлами, братцы, надо бы
нам оченно дружить,
У них Одесса с Ялтой, кроме Крыма.
 
 
А тут ещё Аляску вспомнил я,
Ну ту, хоть ладно, вроде бы, продали!
С Америкой мы, вроде бы, друзья,
Хотя, бывает, и сейчас скандалим.
А если б русской та была земля,
И наши там стояли бы ракеты,
Не разразилась бы тогда
холодная война,
И были б под контролем янки эти.
 
 
О, русский люд! Ужель не обучён
Ты революционным тем движеньем,
Когда мир, что любили, становился обречён,
И строили мы новый с мощным рвеньем!
Империя не первый раз трещит
По швам, так сохраните хоть Россию!
На княжества удельные
не дайте растащить,
Коль не хотите в иго вы к Батыю.
 

6.08.1998

Рекламная пауза

Я т-тебе выключу!

Я помню, как всё это начиналось! Она нас раздражала. Мы уходили в туалет, на перекур, или помешать картошку, лишь бы не видеть этого убожества. Но, постепенно мы к ней привыкли, и теперь относимся к ней терпимо. Для тех, кто помнит, как это всё начиналось…

 
О рекламах много спето,
До́ фига рассказано,
Устарела тема эта
Прям до безобразия.
 
 
Зубы больше мы не чистим
И не умываемся,
«Аква Фрешу» погрызём —
С кариесом справимся.
 
 
А ещё у нас – «Калгон»,
Он при стирке нужен.
Враг наш – жёсткая вода —
Будет обнаружен.
 
 
«Ферри» с каплею «Сорти» —
Нам давно, как сёстры.
Капля в ванну, две – в сортир, —
Нет микробов-монстров!
 
 
Кто на даче отдыхает —
Тот без связи глух и нем,
Но помочь всем обещает
«Билайн GSM».
 
 
Свежесть – это только с «Fa»,
Хоть и «Миф» старается.
Комарам – в нос «Москитол»,
Вот и не кусаются!
 
 
Позади мороз и стужа,
Позади метель и снег,
На дворе – капель и лужи.
Вдруг заходит человек:
 
 
Борода, мешок заплечный…
Кто ты? – Я, де, дед Мороз,
Я приехал издалеча
И подарки вам принёс.
 
 
– Что-то ты, дед, припозднился.
Али в прорубь провалился?
Ты зимой, дед, где же был? —
Отвечает: «Пиво пил».
 
 
Все мы пиво очень любим,
С пивоварами мы дружим,
И Таранову – поклон,
А Козявкин – пошёл вон!
 
 
Собираемся мы часто,
А что делать? Пиво пить.
Пиво – это просто счастье,
А кто умный – пусть бежит,
 
 
Пусть ещё пивка прикупит.
«Клинское» – продвинет нас,
Если сильно не замутит,
В Крым, в Анапу, на Кавказ.
 
 
«Бочкарёва» пить не вредно,
Это – правильный мужик!
Нам без пива – очень скверно,
Сразу голова болит.
 
 
Красим синькой волоса,
Всех пугая спозаранка,
Но к обеду, как всегда,
Выберем «Галину Бланка».
 
 
Как-то «Минтон!!!» вниз орал,
И сорвал я глотку.
Есть в аптеках «Низорал»,
Стоит всего «сотку».
 
 
Мне «Секрет» бы мог помочь,
Жаль, что он для женщин.
А сосед мой, бестолочь,
Свой Ph уменьшил.
 
 
Эта – мнётся, эта – нет,
Значит, эта – лучше.
Можно на велосипед,
В шортах ездить с кручи.
 
 
В Древней Греции – папирус,
В Древнем Риме – вата.
А в Москве – с колечком «Тампакс»,
Прямо, как граната.
 
 
Будет Макс на дискотеке,
Это ж – ё моё!
Ведь у Соколовой Светки
Чёрное бельё.
 
 
Есть и чёрные прокладки,
Что греха таить.
Значит, с Светкой всё в порядке,
Будет дальше жить.
 
 
Свежа, красива, весела, —
Идёшь вполне пристойно,
Помада, тушь от «Мейбелин», —
Ведь ты же их достойна.
 
 
И перхоть не страшна тебе
С шампунем «Хэд энд Шолдерс»,
В метро, бистро, диско́, биде —
Не пачкается волос.
 
 
А облысеешь, что ж – тогда
И это поправимо!
Возьмём отсюда и сюда,
И по цене терпимо.
 
 
Красота на свете есть,
И её так много!
Но найдёте только здесь
Обувь на бульдога!
 
 
В общем: сколько не рычите —
Лучший выбор в «Обувь-сити».
Так что, сколько не ори —
Без рекламы никуды.
 

1.08.2002

«Опять грызёт меня тоска…»

 
Опять грызёт меня тоска,
Опять меня терзает грусть.
И тяжелеет голова,
И пропадает напрочь «джус»…
 
 
И сердце стукает в отвяз,
И тени прошлого встают,
(В них, как в трясине, я увяз),
И заунывную поют!
 
 
Увы! Теней я не виню,
Я к ним давно уже привык,
И зла на них я не таю,
И не они ведут в тупик.
 
 
Так что ж тогда меня гнетёт?
Быть может осень? Тоже нет…
Пора унылая пройдёт,
Её заменит белый снег.
 
 
И дома всё без перемен,
И на работе – красота!
И вроде бы, доволен всем.
Откуда ж грусть тогда, тоска?
 
 
С чего мутится в голове,
И гулок сердца перебой?
С чего так хочется в вине
Забыться и уйти в запой?
 
 
А впрочем, нужно ли вам знать
Причину тех душевных мук?
Дай Бог вам ночью крепко спать
И не испытывать недуг
 
 
Поэта, баловня судьбы,
Пусть тяжкий крест он тащит сам!
И грусть, и тяжесть головы
Пройдут, коль выпить 200 грамм!
 
 
И не морочит пусть мозги
Своей израненной душой!
Вокруг не видно ведь не зги,
Чтобы нарушился покой.
 
 
Всё так. Наверно, ни к чему
Я стих с грустинкой замутил.
Но больно сердцу моему,
Да так, что не хватает сил!
 
 
Готов я наворочать дров!
Готов весь мир послать я на…!
И в бездну сигануть готов,
Чтоб только боль моя прошла!
 
 
Вас на поминки позову:
Салатик, водка, всё для вас!
Развеете мою тоску,
И испытаете экстаз.
 
 
Меня степенно отпоют:
«Был грешен Божий Раб Вован»,
Проститься времени дадут,
«Закончил жизни балаган».
 
 
И на Николке средь берёз,
В рубахе белой, в пиджаке,
Торжественен, без мук и слёз,
Я упокоюсь налегке.
 
 
Мне жаль вас! Будете грустить…
А может даже тосковать.
Прошу заранее простить,
Прошу недолго горевать!
 
 
Ведь жизнь идёт. Так шире шаг!
Я жив ещё! в своих стихах,
Где я, душою не тая,
Поведал, как страдаю я
 
 
Тоскою, грустью. Отчего?
Я не скажу вам ничего.
Пройдёт неделя, месяц, год,
Глядишь – и боль моя уйдёт.
 

13.10.2007

«Если я когда-то стану…»

 
Если я когда-то стану
Чисто офисный работник, —
То, во что же превратится
Мой малюсенький животик?
Стану я в момент обрюзгшим,
Станет голос мой скрипящим,
Стану старым, седовласым,
И без повода кричащим.
Буду щёлкать я пальца́ми
И орать: «Идите вон все!»
Буду дёрганным, ворчащим,
Ненавистным, не в почёте!
Вся энергия исчезнет,
К стулу прирастёт вдруг попа.
Буду ль нужен я кому-то
Вот таким вот идиотом?
Не сажайте меня в кресло,
Дайте вольного полёта!
И тогда, клянусь я мамой,
Будет клокотать работа.
Я энергией питаюсь
Лишь летая, словно птица,
Мне бы, серу волку в «поле»,
Мне на месте не сидится.
И пока ещё такой я —
Берегите, чтоб не стало,
То, о чём вы здесь читали,
Что перо моё писало.
 

14.10.2007

Детство
(Фрагмент)

(Фрагмент)

«…»

Маленький человек в красной шляпе развалился в кресле у камина с ноутбуком на коленях, и всё рассказывает, рассказывает, рассказывает…

– А однажды, было это, наверное, при Хрущёве, или при Маленкове, да кто сейчас про него помнит? Сейчас и в учебниках новейшей истории после Сталина сразу Хрущёв у власти стал, и если бы не поговорка «Берия, Берия, вышел из доверия, а товарищ Маленков надавал ему пинков», то и фамилию бы забыли! У нас же сразу за Сталиным Хрущёв править начал. А кто такой Маленков, и в чём его заслуга перед народом, за что его и сняли с ответственного поста, никому и дела нет. А ведь это именно он выдал крестьянам паспорта! При Сталине, коль в деревне родился, там и работай. Куды ты в город без пашпарта-то пойдёшь? Ни на одну работу не примут! Да речь сейчас не о том. Итак, однажды, взял мой папа, да и сломал мясорубку. А мясорубка-то ещё ручная была, из сталинского времени, тогда на сырье не экономили, всё настоящее было. Так вот. Изобрели тогда пластмассу. Нет, я понимаю, что пластмассу изобрели ещё в 19 веке, да только производство пластмассы слишком дорогим было, не окупалось, да и пластмасса хрупкой была. Я о той пластмассе, которую мы сейчас знаем, дешёвый, прочный и гибкий полимер, без коего, как говорится, никуда. А изобрели такую уже в пятидесятых годах 20 века. И получить её просто можно было. Для этого нужно было измельчить как можно сильнее бумагу и растворить её в глицерине. Полученную массу залить в формочки, и когда она застынет – изделие из пластмассы готово. А как можно измельчить бумагу? Вот отец и догадался: провернуть её через мясорубку. Вы когда-нибудь пробовали нарвать бумагу на мелкие части и в мясорубке повращать? Не пробуйте! Силы надо, как у Поддубного. Отец красный стал от напряжения, как рак варёный, поднатужился, и провернул. В итоге провернул он всего лишь ручку мясорубки, а не нож устройства! Так эта ручка у него в руках и осталась. Ох, как ругала его Клава, мама его то бишь.

– Этого не может быть!

– Ну, отчего ж не может? Попробуйте сами, коль мне не верите. Мясорубки нонешние, не то что давешние, с моторчиками. Может, какой моторчик и выдержит. Но на всякий случай с кухни уйдите. Мясорубка – не Карлсон, полетит – мало не покажется! А если провернётся бумага, то тогда и проверите, как пластмасса получается!

– А в другое время, это ещё при Сталине было… Ну да, при Сталине. В Казахстане. Дед мой там во время войны на рации самолёты направлял на Рейхстаг. Как-то погорели в рации диодные мосты, детальки такие. Так дед мой их на новые быстро поменял, а старые на столе оставил. И вот мой папа, а он ещё маленьким был, увидал эти мосты на столе, схватил их и в рот быстрее засунул, аж у дедушки дар речи пропал, как всё это быстро произошло. А надо вам сказать, что детальки эти из себя такие коричневые квадратики представляли. Вот отец мой и подумал: вау!!! Шоколадка!

Но самое смешное 21 октября 1964 года приключилось. Родился я. Осознал, что я теперь участвую в мире этом, в жизни мамы с папой, в литературном наследии, в поэзии, в жизни страны, да как закричу:

– Даёшь пшеницу! Долой хрукурузу! – Ага, так и вскричал. Говорить-то ещё не умел, правил русского языка не знал, а пока я в животике у мамки лежал всё слушал, что там в мире взрослые говорят. Да видно меня поняли не правильно. На следующий день Хрущёва сняли. Ага, услышали не так. А может потому, что он допустил, чтобы я родился?

– Этого не может быть! Ну и выдумщик этот Володя!

– Позвольте, позвольте. Все генеральные секретари, председатели совета министров, маршалы Советского Союза, которых я имел честь лично, подчёркиваю, лично знать, всегда говорили:

– Володя! Ты самый правдивый человек на Земле!

Вы когда-нибудь видели Счастье? Нет, нет, я не описался. Именно, не ощущали, не чувствовали, а видели? Такой маленький пушистый мягкий комочек жёлтоватого цвета? Обволакивающий собою, лучистый, как солнышко, согревающий, приподнимающий над землёй, лишающий веса, придающий ощущения парения…

Принято считать, что осознанная память у человека появляется к четырём годам. И я не собираюсь оспаривать проверенного мнения. Но хочу к этому добавить, что какие-то слишком яркие видения могут запечатлеваться в памяти и в меньшем возрасте. Так случилось у меня. Не могу сказать определённо, когда это произошло, но то, что я в то время ещё не говорил, и скорей всего ещё не ходил, это наверняка! Я тогда только-только научился вставать, держась за перекладины детской кроватки. Это была кроватка образца шестидесятых лет, ещё не коричневая, которую наверняка многие помнят по восьмидесятым-девяностым, с приоткрывающейся верхней планкой, а такая жёлтая, светлая, неразборная. Так вот. Был вечер. Но в комнате были такие необычные звуки, и движение, я ощущал какое-то движение. Ухватившись за перекладинки, я встал в кровати. И тут я увидел этот комочек: мама, улыбающаяся, молодая, лёгкая, в объятиях такого же красивого счастливого молодого папы. Они обнялись и танцевали. На столе стояла ваза с цветами (я почему-то думаю, что это были красные тюльпаны. Именно, не розы, а тюльпаны!). А чуть в отдалении стоял тот самый предмет, который издавал необычные звуки. Это был металлический ящичек, сверху которого крутились катушки с магнитной лентой. Это была музыка! Играл какой-то весёлый заводной джаз, а время от времени в музыку вклинивался хулиганистый саксофон. Ты ведь знаешь, как саксофон умеет хулиганить? Мой внутренний мир в тот момент перевернулся, моё сознание жадно впитало увиденное и услышанное. Я видел Счастье!

С тех пор, подражая саксофону, я начал ква-квакать, крутя в руках какое-нибудь колёсико, и представляя, что это магнитофонная катушка. Как-то в то время я попал в больницу, у меня начался страшный диатез, переросший в мокрую экзему. Так вот, при выписке старшая медсестра так и поинтересовалась у моего папы: "А ваш сын случайно не ку-ку? Что-то он всю дорогу квакает!" Пришлось моему папане объяснять всю подоплёку…

…Конечно же, я очень многого не помню. Я не помню запуск первого спутника, который можно было увидеть невооружённым взглядом в виде яркой пролетающей звёздочки в 1957 году, я не помню запуска первого человека в космос с его знаменитой фразой: «Поехали!» в 1961 году. Я не помню, как его встречали на улицах городов нашей Родины. Я не помню обмена денег 1961 года, когда лишь медяки остались в цене, а всё остальное обесценилось в 10 раз. Вот нажились, наверное, побирушки! Я не помню ни одной шутки по поводу всё того же 1961, который, как не переворачивай – всё будет одинаково! Хотя, да! Этого я и не могу помнить, ведь я родился чуть позже этих событий.

Ну, ладно! Я не помню, как меня принесли из роддома домой по адресу Москва, 123423, Ул. Демьяна Бедного, дом 9, квартира 8, 1 подъезд, 2 этаж. Того самого дома, который я описывал чуть раньше. Большую комнату (19 кв. м) занимала семья Абрама, среднюю (12 кв. м) – дед Сеня, баба Клава и тётя Рита, и маленькую (7,8 кв. м) – мама, папа и я. В квартире был огромный коридор, по которому можно было гонять на велосипеде (что я чуть позже и делал, на трёхколёсном) и махонькая кухня – 5,6 кв. м. В кухне, конечно же, было окошко в соседнее помещение (и зачем эти окошки проделывали, вот что ведь интересно?!), коим был, кстати, туалет. За туалетом была ванна, а за ванной – комната Абрама. Наши комнаты располагались вдоль коридора. Я не помню, как я тыкался в грудь мамы, хватая её сосок, и жадно ел очень вкусное молоко. Я не помню, как я орал ночи напролёт, и как ко мне вставал мой папа, брал на руки и пел колыбельную. Я не помню, как плевался пустышкой, упорно не желая брать в рот всякую гадость. Не помню, но видать понимал, что обман это всё, и плакал ещё горше. Так меня и не приучили к соске.

Я не помню, как мама устроилась на лодочную спасательную станцию (ведь Москва-река была в двух шагах – пристань Нижние Мнёвники, и за ней шлюзы). Я не помню, как долго и безуспешно меня лечили от экземы сильнодействующей мазью «Синалар». Безуспешно оттого, что не могли выявить причину появления сыпи. Я не помню, как я научился ходить и говорить. Хотя я прекрасно помню, как выглядели мои ременные ходунки из коричневой кожи, с какими-то цветочками из кожзаменителя, скрывающими собой места клёпок в ременных соединениях. Я не помню, как меня отдали в ясли, ибо сидеть со мной было некому. Я не помню, как в яслях, когда все дети пошли на тихий час, меня забыли на улице, и я, замерзая, заснул на сугробе (может когда-то я был медведем, и вот так же уходил в спячку на зиму, ожидая, когда вокруг меня образуется берлога?). Я не помню, как меня бессознательного увозили на скорой помощи. Я не помню, что врачи поставили страшный диагноз: крупозное двустороннее воспаление лёгких, а потом тихо добавили – с таким диагнозом даже взрослые не выживают.

Я не помню, как ругалась моя мама, когда навещая меня в больнице, она увидела меня в кроватке возле открытого окна, и как она плевала на оправдания нянечек, что палату нужно проветривать. Я не помню, как на мою выписку приехал папа, а я спрятался под столом, потому что боялся открывающейся в палату двери: чаще всего это означало приход медсестры со шприцом в руках, или с горстью гадких таблеток, или с обжигающими спину и грудь горчичниками. Я не помню, как возвращаясь с отцом домой, я шарахался от белых потолков метро, потому что это был цвет больницы. Я не помню, как в первый раз начал задыхаться, как жадно хватал ртом воздух, который отказывался поступать в бронхи. Я не помню, как врач поставил диагноз – астматический бронхит, и выписал димедрол и солутан. Я не помню, как, наконец-то, выяснилась причина моего диатеза – рекламируемый тогда во всех средствах массовой информации рыбий жир. Рыбий жир – был панацеей от всех заболеваний и способствовал нормальному росту подрастающего поколения. Его давали в детских садах и школах, в больницах и санаториях. Но теперь, помимо диатеза, он вызывал у меня ещё приступы удушья. Вот во время одного из таких удуший ко мне и пришла память. Я был у отца на руках. Мне было трудно дышать. Отец растолок таблетку димедрола в ложке, добавил воды и всунул мне в рот. Димедрол – это, наверное, самое горькое, что я испытывал в своей жизни. У меня был сильный жар, и горечь во рту вызвала рвотный рефлекс. Потом я уснул на руках у отца, и более память меня не подводила и не отключалась. На дворе шёл 1967 год.