Текст книги "Чёрный всадник"

8

Два следующих дня ничего не прибавили к тому, что знали Арсен и Ненко. А на третий, утром, случилось нечто такое, что заставило их быстро покинуть город.

Утро было солнечным, теплым. За окном весело щебетали ласточки и чирикали задиры воробьи. Где-то за стеной слышался звон посуды и гомон женских голосов – это на кухне готовили завтрак. Оттуда просачивался запах жареной баранины с перцем и луком и подгоревших пиде – коржей, заменяющих туркам хлеб.

Арсен и Ненко после сна ощущали силу и бодрость, а в желудках – приятную пустоту, какая бывает у здоровых молодых людей, когда их ожидает вкусная еда. Вот-вот в комнату должен войти хозяин харчевни – всегда услужливый Кермен-ага – и пригласить вниз, к завтраку, как он делал каждое утро, подчеркивая почтение к богатым постояльцам.

За дверями послышался тяжелый топот ног. Но это был, конечно, не Кермен-ага. В мягких овечьих чувяках он ступал мягко, крадучись, как сытый кот. А тут шаги четкие, стремительные. Шли двое, торопливо.

Минуту спустя шаги затихли. Где-то хлопнула дверь, и в то же мгновение донесся приглушенный, полный ужаса женский крик. В нем чувствовалась такая смертельная тоска, такая безысходность, что Арсен и Ненко вздрогнули. Кричала Вандзя.

Не сговариваясь, они стремглав бросились на помощь.

Дверь в ее комнату была плотно закрыта. Арсен с разгона ударил плечом, как вихрь ворвался внутрь.

И… остановился.

Возле окна, лицом к двери, стояла Вандзя. Видимо, она только что поднялась с кровати, так как была в белой нижней сорочке, босая, с растрепанными волосами. Правую руку протянула вперед, словно защищаясь от удара. На бледном, обреченно застывшем лице в ужасе горели огромные голубые глаза.

Посреди комнаты, спиной к двери, как глыбы, – два янычара. Один из них – невероятно высокий, будто железом налитой, подняв руки до уровня плеч и растопырив могучие, как обрубки ветвей, пальцы, медленно приближался к Вандзе. Второй, пониже ростом, молча наблюдал происходящее.

Заметив Арсена, Вандзя хотела что-то крикнуть, но не смогла, лишь хрипло застонала.

Услыхав грохот распахнувшейся двери, янычары оглянулись, и Арсен увидел побагровевшее, страшное в гневе усатое лицо Спыхальского. Некоторое время пан Мартын бессмысленно смотрел на своего друга, словно не узнавая его, потом в лице что-то дрогнуло, изменилось – вспыхнула радость. Напряженные пальцы сошлись вместе, руки широко раскинулись, он сгреб Арсена в объятия.

– Арсен! Холера! Это ты?

– Я, братик, я! – усмехнулся Звенигора. – Да не жми так, не то все ребра переломаешь!

– Откуда ты тутай взялся, хлопак?… Ба-ба-ба, да это Ненко?! Вот не ожидал!

– И мы никак не предполагали встретиться с тобой, пан Мартын… А как ты тут очутился?

Спыхальский сразу помрачнел. В лицо хлынула темная кровь. Глаза дико сверкнули и едва не выскочили из орбит.

– Чего я тутай?… Догонял вот эту презренную изменщицу! Подлую дрянь… И догнал! И задушу ныньки, как дикую кошку!

Он кинулся было к Вандзе, но Арсен и Ненко схватили его за руки.

– Стой, пан Мартын! Будь рыцарем! – воскликнул Арсен. – Ведь перед тобою женщина!

– Женщина, говоришь?… Нет, змея!

– Тихо!.. Сюда идут!

В дверь с опаской заглянул Кермен-ага. Крик Вандзи всполошил его. Он так торопился, что еле переводил дух.

– Ненко, спровадь его, пожалуйста, – шепнул Арсен. – Нам тут лишние свидетели ни к чему.

Ненко, любезно улыбаясь, вышел из комнаты, взял кафеджи под руку и повел по коридору к выходу.

– Я буду очень обязан тебе, Кермен-ага, если побыстрее оседлают наших коней и коня пани Вандзи. А также пусть приготовят в дорогу что-нибудь вкусное…

– Вы хотите уехать?

– Да, за нами прислали гонцов…

– Аллах экбер, а я подумал, что это какие-то разбойники.

– Нет оснований тревожиться, ага, они – порядочные люди…

– Почему тогда так перепугалась пани?

– Они искали нас, и случайно попали в ее комнату, ага.

– Пани Вандзя, значит, тоже с вами?

– Мы возвращаемся в Немиров, где полно крымчаков… Они ей помогут…

Последние слова успокоили старого кафеджи, и он, извинившись, зашаркал по ступеням вниз.

Когда Ненко вернулся в комнату, Спыхальский немного утихомирился. Мужчины отошли в угол и, отвернувшись от Вандзи, которая одевалась, казалось, мирно разговаривали. Только сердито гудел бас пана Мартына.

– Сдаюсь, пан Арсен, лишь по твоей просьбе – не поднимать шума тутай, в корчме. Но как выедем за город, клянусь Перуном, я…

– Хорошо, пан Мартын, хорошо, – успокаивал разъяренного друга Арсен. – Уедем отсюда, тогда поговорим… А сейчас, прошу тебя, будь благоразумен, иначе всех нас схватит турецкая стража.

Тем временем пани Вандзя оделась и – ни жива ни мертва – стояла неподвижно, не решаясь двинуться с места. Спыхальский смотрел на нее так, словно хотел испепелить взглядом.

Все вышли во двор. Там их ждали оседланные кони. Ненко расплатился с кафеджи, поблагодарил за гостеприимство, и небольшой отряд выехал за ворота.

За городом Арсен тронул Спыхальского за руку и подал знак, чтобы он немного отстал.

– Кто это с тобой? – спросил тихо, кивнув на молчаливого спутника пана Мартына.

– Это пан Ежи Новак, мой добрый приятель, знаток турецкого языка, их обычаев… Он на службе у пана Яблоновского… Когда я узнал об измене этой негодницы, то решил найти ее хоть на краю света, наказать беспощадно – что, клянусь честью, сделаю, хотя б против меня восстали все силы ада и рая!.. Прочитал я записку, оставленную бывшей женкой, и сразу кинулся по ее следу. Я знал, что путь у нее единственный – в Каменец, ибо оттуда ей легче добраться до своего мурзы. Вот тут-то мне понадобился спутник, который бы хорошо говорил по-турецки, был надежным товарищем. Тогда пан Ежи милостиво согласился сопровождать меня…

– Ему можно довериться?

– Как мне!.. А что у тебя к нему?

– Не только к нему, к вам обоим. Доедем вон до того лужка у речки, там и поговорим…

Арсен хлестнул коня и рысью помчался вперед, к зеленому берегу, где над серебристым плесом реки склонились пышные тенистые вербы.

– Здесь мы все и обсудим, друзья, – сказал он, когда спешились, напоили коней и пустили их, стреножив, пастись. – Потому что теперь мы расстанемся…

– Как это расстанемся? – поразился Спыхальский. – Разве дальше мы едем не вместе?

– Нет, пан Мартын, мы с Ненко должны вернуться в Немиров, пани Вандзя – с нами, а вы вдвоем с паном Новаком направитесь во Львов…

– Холера ясная! – стал закипать Спыхальский. – До чего же хитроумно рассудил ты, Арсен! А на каком основании, прошу пана? Я мчался из Львова как сумасшедший, чтобы покарать тоту распутницу, тоту изменщицу! А ты, выходит, поворачиваешь все по-своему? Га?… Не-ет, брат, так не получится, слово чести!.. Она не вернется живой в Крым, не будь я Мартын Спыхальский, пся крев!

Он гремел саблей, рычал и фыркал, как тигр, ругаясь при этом, словно торговка на базаре. Напуганная, убитая горем, Вандзя съежилась и пряталась за Арсена. Ненко невесело посмеивался, кряжистый, крепко сбитый Новак стоял в сторонке, и с лица его не сходило выражение удивления. Он, по-видимому, до сих пор не мог понять, какие отношения связывают шляхтича Спыхальского и этих не то янычар, не то казаков.

– Пан Мартын, успокойся, – примирительно проговорил Арсен. – Присядем в кружок вот здесь на травке, достанем, чтоб не терять времени, хлеб и то, что у нас найдется к нему, да тишком да ладком рассудим наши дела.

Он расстелил в тени под вербой широкую попону, вынул из сакв сухие турецкие коржи и жареную баранину, положил снедь на широкие листья лопуха. Новак прибавил краюху хлеба и кусок солонины. Спыхальский, завидя еду, примолк.

Вдруг все почувствовали, что проголодались.

Некоторое время слышалось лишь громкое причмокивание Спыхальского да издали довольное похрапывание коней, которые с наслаждением уминали сочную траву.

С речки потянул ветерок, остужая разгоряченных путников.

Когда завтрак был закончен, Арсен сказал:

– Теперь, пан Мартын, можно и поговорить… Чего ты хочешь?

– Смертной казни! – вновь вспыхнул неугомонный пан Спыхальский. – И пусть я буду песий сын, если требую слишком многого!.. Не помешал бы ты, Арсен, с Ненко, я уже снял бы с этих белых плеч тоту голову, голову змеи, голову Горгоны, коварной изменщицы!

– Ясно, – произнес Арсен и обратился к Вандзе: – А что скажет пани Вандзя? Почему она убежала от своего Богом данного мужа? Куда она направлялась? Кто надоумил ее так поступить? И какое письмо она имела с собой? Пусть пани говорит все. Все, ничего не утаивая!

Вандзя несмело глянула на мужчин, окружающих ее, немного дольше задержала взгляд на покрасневшем лице Спыхальского и тихо стала рассказывать:

– Когда я выходила за пана Мартына замуж, я его любила. Но вскоре убедилась, что он ко мне холоден и заглядывается чем дальше, тем больше на нашу соседку, пани Зосю, жену пана Ястржембского…

– Кгм, кгм, – закашлялся Спыхальский и опустил глаза.

– Я отплатила ему…

– О небо! – воскликнул пан Мартын, сжав кулаки.

– Хотя я совсем не была влюблена в одного пана, я позволила ему поухаживать за мной.

– Если бы я только знал, убил бы тебя еще тогда! – рявкнул Спыхальский. – Так все перевернуть! Мою горячую любовь выдать за холодность!.. И кого допустила волочиться за собой! На кого променяла меня! На изнеженного мерзкого слизняка! Тьфу!

– Детей у нас с паном Мартыном не было, и потому, когда он неожиданно исчез…

– Исчез!.. Люди, вы слышите? Она говорит – исчез! Я, который оборонял Каменец и был взят турками, чтоб им пусто было, в полон!

– Я осталась совсем одинокой, – продолжала Вандзя, не обращая внимания на выкрики Спыхальского. – Я не знала, куда деться, где найти приют.

– Как же, легко поверить!

– Потом случилось худшее: напали кочевники, схватили меня и увезли в Крым… Я тяжко страдала, убивалась по дому, по родной земле, готова была на любые муки, чтобы вернуться…

– Ничего… Вскоре утешилась… В объятиях салтана, пся крев! – Спыхальский опять задрожал от гнева и схватился за саблю.

Но Арсен придержал его руку:

– Приди в себя, пан Мартын! Выслушай все до конца, как подобает мужчине… Говори дальше, пани!

– Что я могла поделать? Я была рабыней… Наложницей…

– Холера ясная! – не сдержался несчастный пан Мартын.

– Когда у меня родилась двойня, сынки Али и Ахмет…

– Вы слышите?… Проклятье!

– …мурза забыл про гарем и стал называть меня не иначе как любимой, единственной ханум, нэнэй[59]59
  Нэнэ (тат.) – мать, мама.


[Закрыть] его сыновей, которые после него будут салтанами! И хотя сердце мое еще рвалось на родину, хотя я почти каждую ночь видела во сне родимый край и оставшихся там близких людей, постепенно стала я привыкать к мысли, что отец моих детей – мой муж, дом моих детей – мой дом, а родина моих детей – моя вторая родина…

– Матка боска, что говорит эта женщина! – Пан Мартын так стукнул кулаком по земле, что берег вздрогнул. – Да она трижды заслужила смерть!

– Когда подросли мои сыночки, когда их губки уже лепетали нежное словечко «нэнька», когда их ручонки не только искали мою грудь, но и обвивали мою шею, я поняла, что на свете есть такая любовь, с которой не может сравниться никакая другая, – материнская любовь!..

Спыхальский склонил голову, умолк.

А Вандзя после паузы продолжала:

– Не долго пришлось мне радоваться детям. В один ясный летний день напали казаки, сожгли Ак-Мечеть, поубивали многих, а тех, кто не успел бежать в горы, забрали в плен… Нет, я не говорю, что стала полонянкой запорожцев. Они считали, что освободили меня из неволи агарянской. И я вместе со всеми возвращалась на родную землю… В походе я встретила своего бывшего мужа… Но неимоверная тоска по детям, которых, я уверена, спас мой муж, салтан, точила сердце… Душа рвалась в Крым, к маленьким беззащитным сироткам, которые и днем и ночью стояли в моем воображении, протягивали ручонки и звали к себе… Так могла ли я не возвратиться к ним?…

– Бедняга, – вздохнул Арсен.

– Мне помог полковник Яненченко, наш сосед, которому я открыла свою тайну. Он дал мне письмо к кафеджи в Каменце, чтобы тот переправил меня в Крым…

– Проклятье! – взревел Спыхальский, услыхав неожиданную для него новость. – Я убью его!

– Теперь вы все знаете, панове, – прошептала Вандзя. – Теперь судите: чем я виновата перед паном Мартыном? Может быть, тем, что люблю своих детей?

Она умолкла и низко наклонила голову. Остальные тоже притихли. Только Спыхальский зло сопел.

Едва слышно шелестела на вербе листва. Из голубой выси улыбалось земле и людям и всему живому золотое солнце. С речки веяло приятной прохладой и остро-терпким запахом аира и водорослей. Из рощи, раскинувшейся неподалеку под горой, доносилось умиротворяющее кукование.

Каждый невольно прислушивался к кукушке. Никто не решался вспугнуть ее, так как хотелось узнать, сколько лет насчитает ему пестрая птица? Долго ли еще осталось жить на этой широкой, милой земле?

Но вот вещунья умолкла, и снова наступила звенящая тишина.

Арсен в задумчивости повторил последние слова Вандзи:

– Действительно, чем провинилась эта женщина?… Тем, что любит своих детей и хочет их увидеть, пан Мартын? Что ты на это скажешь?

Спыхальский долго сидел с опущенной головой. Судя по тихим вздохам, вырывавшимся из его груди, и все меньше и меньше подрагивавшим усам, буря в его душе начала утихать.

Наконец он поднялся, обвел всех взглядом.

– Арсен, я давно убедился, что среди нас ты самый рассудительный и справедливый человек. И сердце у тебя доброе… За это люблю тебя, как брата… Так пускай эта женщина… едет… куда ей надо… Только бы с глаз моих! Но клянусь памятью отца, если она опять станет когда-нибудь на моем пути, то… – Голос его загремел и вдруг резко оборвался.

Арсен положил ему руку на плечо.

– Понятно, Мартын… Она поедет с нами до Немирова, оттуда – куда захочет. – И повернулся к Вандзе: – Иди, пани, собирайся в дорогу, у нас тут будет еще мужской разговор…

Когда Вандзя встала и отошла, Арсен сказал:

– Ну вот, с этим делом покончено… А теперь, пан Мартын и пан Новак, смотрите сюда… – Он достал из кармана кусочек бумаги и подал Новаку. – Пан, кажется, понимает по-турецки, так пусть прочитает и для пана Мартына…

Новак прочитал и перевел письмо.

– Стонадцать дзяблов! – воскликнул Спыхальский. – Что все это означает, Арсен? Чье это письмо? Как оно попало к тебе?

– Я отобрал его у Вандзи…

– Неужели полковника Яненченко?…

– Да, его послание каменецкому паше. Как слышал, он предлагает паше свою помощь, чтобы турки взяли Львов… Видишь, пан Мартын, дело тут намного важнее, чем измена пани Вандзи!

– По правде говоря, много серьезней, разрази меня Перун! Что же теперь делать?

– Мы должны немедля мчаться во Львов, – встрепенулся Новак.

– Да. Я отдаю вам письмо, чтобы оно попало прямо в руки гетману Яблоновскому, – сказал Арсен. – Пусть он сам решит, как рассчитаться с предателем!

– Друзья мои, я вовсе не думал возвращаться во Львов! – воскликнул Спыхальский. – Теперь туда ничто не тянет – ни во Львов, ни в Круглик!.. Думал, что с тобою поеду, Арсен… На Украину!

– Друг мой, – Арсен обнял его за плечи, – я был бы очень рад вместе прибыть домой. Сам знаешь, с какой радостью все мои встретили б тебя… Как сына, как брата. Но сейчас ты должен сопровождать пана Новака. Дорога далекая и опасная, а письмо надо доставить обязательно. Вон ведь о каком исключительном деле речь идет!

– Понимаю, – шумно вздохнул пан Мартын.

– Дорогу к нам ты, думаю, хорошо знаешь?

– Еще бы!

– Так вот, когда соскучишься нестерпимо, приезжай, друг! Двери моей хаты, если она у меня будет, всегда для тебя открыты. Сердце – тоже! – И Арсен трижды крест-накрест расцеловался со Спыхальским.

9

Полковник Яненченко шагнул через порог и, придерживая левой рукой саблю, чтоб не гремела, почтительно поклонился.

– Звали, ясновельможный пан гетман?

– Да, пан Ян, – ответил Яблоновский, пристально разглядывая статную, перетянутую в талии фигуру полковника. – Проходи, садись… У меня к тебе важный разговор.

Яненченко окинул взглядом просторную комнату. Рядом с темным резным столом гетмана сидели двое – Спыхальский и Новак. Что-то в выражении глаз этих шляхтичей не понравилось полковнику, но он не мог понять, что именно, и потому отмахнулся от тревожной мысли, которая не оставляла его со времени отъезда пани Вандзи.

– Слушаю, милостивый пан, – сказал он, садясь на табурет и ставя между коленей саблю.

Яблоновский молчал. Его худощавое надменное лицо было непроницаемым. Холодные голубые глаза сосредоточенно изучали каждую черточку физиономии полковника, и от этого Яненченко становилось все более не по себе. Зачем он понадобился гетману? Какое у того важное дело к нему?

– Как живется пану во Львове? – спросил наконец Яблоновский.

– Спасибо, хорошо.

– Никто не притесняет, не обижает здесь пана?

– Слава богу, никто.

– Так почему полковник за приют и щедрость его милости короля польского, а также за мою благосклонность платит черной неблагодарностью?

У Яненченко душа ушла в пятки.

– Как позволите понимать ваши слова, пан гетман?

Яблоновский стремительно встал, склонился над столом и ткнул чуть ли не под самый нос полковнику записку – его, Яненченко, тайное послание каменецкому паше.

– Пан узнает свою руку? – грозно спросил Яблоновский.

Яненченко побледнел. Во рту пересохло. Теперь ему стало ясно, почему гетман вызвал его к себе в такое неподходящее для аудиенции время и почему откровенно враждебные взгляды у Спыхальского и Новака. Но полковник и не подумал сразу сдаваться.

– Пан гетман шутит? – изобразил удивление Яненченко. – Ведь тут написано по-турецки!

– Это лишнее доказательство того, что полковник умный враг, который знает не только польский и русский языки, но и турецкий… Надеюсь, что пан полковник будет разумным до конца и не заставит нас прибегать к унизительным для шляхтича способам допроса.

– Ясновельможный пан, я не могу понять, в чем, наконец, вы меня обвиняете! – воскликнул Яненченко, поднимаясь с табурета.

– В предательстве, пан! – с ударением сказал гетман. – В том, что ты намеревался сдать Львов туркам!

– Неправда! Это чья-то злобная выдумка!

– Выдумка? – Яблоновский иронично ухмыльнулся. – Мне тоже очень хотелось бы поверить, что это лишь вымысел, ибо пригрел во Львове и взял на королевскую службу пана я. Однако доказательства таковы, что в их правдивости нет ни малейшего сомнения!

– Доказательства? Уверен, никто их представить не может!

– О! За этим далеко ходить не придется… Вот перед тобой, предатель, паны Спыхальский и Новак, они только что вернулись из Каменца, где видели пани Ванду Спыхальскую. Спасая свою жизнь, женщина рассказала, от кого получила это письмо.

– Я повторяю – это поклеп!

– Следствие выяснит все, и ты сможешь на суде доказывать свою невиновность. А сейчас позволь твою саблю!

Спыхальский и Новак встали вплотную рядом с полковником, который дрожащими руками отстегнул от пояса саблю и положил на стол перед гетманом.

– Отведите его в темницу, панове! Да приставьте надежных часовых!

Завещание Кошевого

1

Ни в то лето, ни зимой Кара-Мустафа на Киев так и не напал. Турция стала готовиться к большой войне с Австрией. Австрия, Венеция и немецкие княжества объявили крестовый поход против Османской империи. Папа Иннокентий XI принудил католическую Польшу присоединиться к этой коалиции, и хотя Речь Посполитая к тому времени была вконец истощена беспрерывными войнами и шляхетсткими междоусобицами, король Ян Собеский начал переговоры с Австрией о взаимопомощи и обязался в случае войны выставить сорокатысячное войско. Поэтому Кара-Мустафа не решился продолжать войну с Россией. Сыграло свою роль и то, что запорожцы опустошили Крым, а осенью до основания разрушили восстановленные янычарами крепости в устье Днепра, которые должны были стать опорными базами турок.

Обескровленные и разоренные многолетними войнами Россия и Левобережная Украина получили наконец некоторую передышку. Самойлович, власть которого распространялась только на Левобережье и Киев с небольшой территорией на запад и юг от него, ограниченной речками Ирпенем и Стугной, пополнял свои поредевшие полки и посылал тысячи грабарей на строительство оборонительных сооружений в Киеве. Из глубины России по Днепру и Десне сюда плыли ладьи с войском, боеприпасами, железом, плотогоны сплавляли строительный лес для моста через Днепр и для палисада вокруг города.

После неудачного похода на Левобережье Юрий Хмельницкий больше не высовывался из Немирова. Да и в самом Немирове он чувствовал себя как на вулкане. В течение лета и осени на Подолии повсюду вспыхивали восстания. Отряды запорожцев, посланные Серко, поднимали людей на борьбу против турецко-татарских завоевателей и ненавистного изменника Юрия Хмельницкого.

С наступлением зимы восстания стали затухать. Лютые морозы и глубокие снега заставили повстанцев свернуть боевые действия: запорожцы возвращались в Сечь, а крестьяне разбредались по селам и хуторам.

Арсен и Роман вместе с отрядом Палия совершали рейды по Надднестровью, Подолии, не раз наведывались тайно в Немиров к Младену и Ненко, приносили от них запорожцам ценные сведения о турках и ордынцах, об их планах, о Юрии Хмельницком, но нигде и ни от кого так и не смогли ничего услышать о Златке и Стехе. Девушки словно в воду канули. Их след терялся, как продолжали думать казаки, в Крыму, среди невольников салтана Газибея. Друзья рвались снова в Крым, но после разгрома запорожцами Крымского ханства и крепостей в устье Днепра все пути туда для них были отрезаны. Серко тоже ничего на ум не приходило такого, чтобы помочь казакам. Правда, весной он сообщил Арсену, что готовится русское посольство в Бахчисарай для мирных переговоров с ханом, и обещал посодействовать, чтобы Арсена включили в состав посольства, как толмача, а Романа – как джуру. Казаки жили теперь этой надеждой.