Текст книги "Чёрный всадник"

7

Когда Арсен закончил свой рассказ, Тяпкин сбросил кожух, из-под которого не собирался вылезать до утра, вскочил с тахты и стал быстро ходить по комнате.

– Да ты понимаешь, казак, сколь ценно то, о чем ты сейчас поведал? – остановился он перед Арсеном и сам же ответил: – Нет, не уразумел ты пока всего!..

– Ежели я чего не соображаю, то пусть господин посол пояснит, – улыбнулся одними глазами Арсен, а сам подумал, что не пойми он сразу значение известий, услышанных от Ванды, то пропустил бы их мимо ушей и не передал бы здесь, в посольском стане.

Дьяк Зотов, вытянув тонкую сморщенную шею, почесал пятерней бороду и пристально уставился на Тяпкина.

– Что ты на все это скажешь, Василий?

– Теперь мы можем со спокойной совестью завтра же подписать договор о перемирии. Вот так-то.

– Это как прикажешь понимать? Разве подготовка Австрией и Яном Собеским похода против Турции каким-либо образом влияет на наши решения?

– Не сомневаюсь!

– Как именно?

Тяпкин потер руки, хитро прищурился.

– Давай поразмыслим… Выгодно ли нам сейчас, чтобы наш вчерашний противник ввязался в большую и, вероятнее всего, затяжную войну?

– Конечно, – ответил дьяк.

– Чем бы ни закончилась эта война – победой ли Порты, победой ли Европейской коалиции, мы будем иметь передышку в несколько лет, а это именно то, что нам нужно. После долгих войн с Польшей, Портой и Крымом казна опустела, народ устал, вся Украина разорена дотла, – рассуждал вслух Тяпкин. – Поэтому мы должны подписать перемирие, чтобы наша страна хоть немного оправилась, а османы увязли бы в войне на западе. Нельзя допустить, чтобы наша неуступчивость заставила хана и султана искать примирения с Веной и Варшавой и привела бы к третьему походу на Украину.

– Ты мыслишь правильно, пан посол, – вставил свое слово Ракович. – Безусловно, жаль отдавать туркам и татарам наши просторы между Ингулом, Тясмином и Днепром. Но сейчас эти земли пустуют… Ни турки, ни татары их заселить не смогут. Туда вернемся мы! Пройдет десяток, полтора десятка лет – и земли эти снова станут частью матери-отчизны.

Только теперь Арсен полностью осознал исключительное значение вестей, с которыми он вернулся с охоты. Конечно, он сразу, еще там, на яйле, понял, что польские купцы поведали Ванде очень важные новости. Но казак до сих пор никак не представлял, что сообщенные им сведения могли так повлиять на ход мирных переговоров и на судьбы самого Арсена и его товарищей, так ускорить возвращение посольства на родину, а значит, приблизить и поездку в Буджак на розыски Златки и Стехи…

– До чего же здорово получается! – воскликнул он. – Если завтра подпишем договор, послезавтра отправимся к себе. До чего обрыдло сидеть тут, на этой, провались она в тар-тарары, Альме!

– Не торопись, друже, – охладил пыл казака Тяпкин. – Завтра мы ничего еще не подпишем, на сие тоже понадобится время. Хотя бы несколько дней… Домой тронуться сможем только после того, как позволит хан, а это будет, должно, не раньше, чем на то получит согласие Стамбула…

– Ах, черт! – не удержался Арсен. – Так, значит, протянется неведомо сколько!

– А ты как думал?!

8

3 января 1681 года в ханский стан вблизи Бахчисарая съехались знатнейшие вельможи Крыма. На холме, где стоял золоченый шатер Мюрад-Гирея, вырос целый шатровый городок. В долине ржали у коновязей лошади, сновали в засаленных кожухах и овечьих шапках слуги. Повсюду горели костры, над которыми в закопченных казанах варилась баранина.

Из посольского стана, что по-прежнему стоял на Альме, явилось московское посольство. Стольник Василий Тяпкин, в новом кафтане и черной собольей шапке, с подстриженной бородой, не доезжая шагов сто до ханского шатра, остановил коня, солидно, не торопясь, слез и медленно шествовал протоптанной в неглубоком снегу тропинкой наверх. Следом вышагивал голенастый и худой дьяк Никита Зотов. Позади него – Ракович, Звенигора и Воинов.

У ханского шатра толпилась крымская знать. Все молча смотрели на русских, которые с высоко поднятой головой проходили мимо них.

Возле входа в шатер дорогу посольству преградил Гази-бей. Приложив правую руку к груди, он поклонился и произнес:

– Великий хан Мюрад-Гирей ждет вас!

Два нукера подняли тяжелый полог, и русские вошли в шатер. За ними последовали – по старшинству – эмиры, аяны, мурзы.

Мюрад-Гирей сидел в глубине шатра и в ответ на поклоны послов и крымской знати только кивал.

Стояла полная тишина. Хан обвел взглядом напряженные лица присутствующих, сложил молитвенно руки.

– Волею Аллаха, волею наместника бога на земле, властителя трех материков, султана Магомета Четвертого оповещаем всех, что, придя к согласию, сегодня мы подпишем договор о перемирии между Османской империей и Крымским ханством, с одной стороны, и царем московским – с другой. Готовы ли урусские послы поставить свои подписи на грамоте?

– Готовы, – громко ответил Тяпкин, слегка поклонившись.

– Тогда, волею Аллаха, начнем… Кади[62]62
  Кади, кадий (араб.) – духовное лицо, исполняющее обязанности судьи.


[Закрыть], читай!

Вперед выступил старый, сухой татарин в большом белом тюрбане, в черном балахоне с широкими рукавами, встал слева от хана, развернул свиток пергамента. Откашлявшись, начал читать.

Ракович тихо переводил. Тяпкин и Зотов, хотя и знали каждую статью договора на память, внимательно слушали.

По договору, который вскоре войдет в историю под названием Бахчисарайского, между Россией и Портой с Крымом устанавливалось перемирие на двадцать лет.

Границей между державами от Триполья под Киевом до владений запорожских казаков становилась река Днепр.

Московский государь обязывался выплатить дань ханскому величеству за прошедшие три года, а потом присылать ежегодно по старым росписям.

Хан и султан обещали впредь не помогать казакам Хмельницкого.

Киев с монастырями и городами, местечками и селами – Васильковом, Стайками, Трипольем, Радомышлем и другими – признавался владением московского государя. И так далее… И так далее…

Кадий, закончив читать, положил грамоту на узкий длинный столик, стоящий посреди шатра, и рядом разложил грамоту на русском языке.

Первыми поставили свои подписи хан и калга.

Потом подошли стольник Тяпкин и дьяк Зотов. Перекрестились. Разбрызгивая чернила, подписались.

– Вот и конец войне, – сказал дьяк Зотов, отходя от стола. – Теперь, друзья, домой!.. Мы свое сделали!

Арсен Звенигора всматривался в суровые лица крымских вельмож, в хитро прищуренные глаза хана и, как бы отвечая на слова Зотова, подумал: «Конец ли? Ведь ни хан, ни султан не захотели заключить мир… Только перемирие… Не означает ли это, что стоит Порте расправиться с противниками на западе, она сразу же повернет свои орды на север, на Украину?…»

9

Лишь через два месяца после подписания перемирия Мюрад-Гирей дал согласие московскому посольству на отъезд.

4 марта в полдень хан с калгой, беями и мурзами прибыл в свой стан на поле вблизи Бахчисарая. Сюда были приглашены и русские послы. Тяпкин хотел заявить решительный протест, что их задерживают: то хану, дескать, стало приятно принимать послов Московской державы, то, мол, испортилась погода, степи замело снегом и трогаться в дальнюю дорогу опасно, то из-за других пустяковых причин, хотя всем было совершенно ясно: окончательно согласованные и подписанные статьи грамоты о перемирии хан послал в Стамбул и ждет ответа. Но не успел стольник Тяпкин поклониться, как Мюрад-Гирей поднялся со своего шелкового миндера, вышел на середину шатра, где остановилось посольство и, по гяурскому обычаю, пожал всем руки.

– Волею Аллаха мы сообща совершили хорошее дело, выгодное для обеих держав, – произнес он торжественно. – Сегодня вы можете отправляться на родину… В знак искреннего уважения к послам нашего брата, великого государя московского, я вручаю вам подарки – лучших аргамаков из моих табунов. С седлами и чепраками… Дарю вам не оружие, а верховых объезженных скакунов – в знак мира и доброго соседства!

Ханские вельможи закивали, зацокали языками. Под высоким шелковым сводом шатра прошелестело всеобщее восхищение.

Тяпкин, не проявляя удивления, сдержанно поблагодарил и пожал руку хану. Правда, ничего подобного он никак не ожидал, ибо крымские ханы издавна к чужеземным послам относились почти так же пренебрежительно, как к своим подданным. Необычное поведение хана можно было объяснить только тем, что завершенное им дело пришлось по душе султану.

– Спасибо, светлейший хан, за щедрый подарок. Я и мои товарищи очень довольны. Особенно нам радостно, что между нашими государствами установилось перемирие. Ибо, как говорили древние, лучше плохой мир, чем хорошая война. Надеемся, что почтенный хан будет придерживаться заключенных нами статей, а подвластные хану орды своими набегами не станут чинить обид нашему населению и не дадут повода для взаимной враждебности.

– Во всем воля Аллаха! – наклонил голову Мюрад-Гирей, и не понять было: одобряет он сказанное Тяпкиным или отрицает.

В тот же день московское посольство, сопровождаемое Гази-беем и его сейменами, выехало из ханского стана по направлению к Перекопу.

Все были в прекрасном настроении. К этому располагало, кроме удачно выполненного царского поручения, еще и то, что наступила ранняя весна. Снег растаял. Над крымской степью веяли теплые ветры, звенели жаворонки. С прозрачной высоты пригревало ласковое весеннее солнышко.

Арсену и Роману не терпелось. Они жаждали поскорее добраться домой, в Сечь, а оттуда немедля мчаться в Буджак, где изнывала в неволе Златка. Вызволив ее, надеялись узнать что-либо и о Стехе… Потому непрерывно подгоняли застоявшихся за зиму коней.

Степь лежала перед ними плоская и бесконечная. И дорога, едва заметная среди сухих прошлогодних бурьянов, тонула в синей дали, и казалось – не будет ей ни конца ни края…

Варвара-ханум

1

– Мама!

– Чора! Сынок мой! Вернулся!.. Исхудал-то как!

Красивая белолицая женщина легко, словно девушка, метнулась навстречу юноше, который неожиданно появился на пороге, и прижала его чернявую голову к своей груди. Потом взглянула ему в лицо, поцеловала в обе щеки и только после этого повела в глубь большой, богато убранной комнаты и усадила рядом с собой на покрытую пестрым ковром оттоманку.

Худая черная служанка внесла на широком деревянном блюде еду и миску с водой. Чора ополоснул руки, взял кусок жареной баранины с перцем и запустил в него свои крепкие зубы… Мать с любовью смотрела на сына и нежно гладила его твердое, острое колено. Когда он закончил есть и запивал все шербетом, спросила:

– Где отец? Он тоже вернулся? Ведь не был дома почти полгода!

Чора вдруг покраснел и опустил голову. Мать заметила перемену, произошедшую с сыном, подняла пальцами его подбородок, заглянула в глаза.

– Чора, вы, случаем, не поссорились?

– Да, – тихо ответил паренек и отвернулся.

– Из-за чего?

Чора еще ниже понурил голову и с усилием выдавил из себя:

– Не что, а кто – причина… Полонянка…

– Полонянка? Это та, которую ты привез из Немирова?

– Она.

– Так почему вы поссорились?

Чора припал щекой к плечу матери.

– Мама, ты же знаешь, что я полюбил эту дивчину…

– Знаю… – покачала головою мать. – Хотя никак не думала, что дело дойдет до женитьбы… Ты еще молод. И та полонянка не скрывала, кажется, что любит какого-то казака, за которого собиралась выйти замуж…

– Да, она говорила…

– Вот видишь!

– Но теперь это не имеет значения! – с жаром воскликнул паренек. – Она – наша полонянка и с ним никогда не встретится!..

Мать с грустью посмотрела на сына и теплой ладонью провела по его жесткому черному чубу.

– А что сказал тебе отец?

Чора вздрогнул.

– Отец! Отец! – разволновался юноша. – На Киев мы с ним шли разными дорогами: я из дома, а он – из Немирова… Встретились на Роси, и на радостях я попросил у него позволения жениться на Стехе…

– Ну?

Чора сжался, чуть слышно прошептал:

– Мне стыдно тебе говорить, нэнэ…

Мать закусила губу. От внезапной догадки отхлынула кровь от лица. Щеки побледнели. Горький клубок, подступивший к горлу, перехватил дыхание. Она поняла все.

– Он отказал тебе, Чора?

– Ты угадала.

– И отругал тебя?

– Еще как!..

– Что же он сказал? Неужели, что сам женится на той полонянке?

– Да, мама… Прости, что я говорю тебе про это…

На какое-то время в комнате наступило молчание. Потом женщина гордо выпрямилась, сжала кулаки и, как будто ничего не произошло, внешне спокойно спросила:

– Где он сейчас? Снова поехал в Немиров?

– Нет, он здесь… Скоро придет… Мы вернулись не с пустыми руками, и он делит добычу – ясырь и гурты скота: воины хотят получить свою долю немедленно… Наш ясырь я отправил домой еще с дороги. Отец заранее отобрал и отделил то, что полагалось нам… Ты знаешь, как это делается.

– Боже мой! Как не знать… Разве можно забыть, как меня однажды пригнали сюда, на берег Днестра, и, как скотину, ощупывали и оглядывали чужие люди. И когда оно кончится! Каждый раз сердце кровью обливается… – с болью сказала мать.

Чора обнял ее:

– Мама, успокойся, дорогая! Не нужно вспоминать. Ведь я люблю тебя… Люблю и уважаю больше всех на свете! Ты у нас такая красивая, ласковая и умная, родная моя!

Женщина помолчала. Нахмуренное лицо постепенно стало проясняться, а в глазах засветились теплые огоньки.

– Спасибо тебе, сынок… Ты у меня добрый… Ну, так где вы побывали?

– На этот раз в самом Киеве. Потрепали окрестные села, ворвались в город… О аллах, какой он большой и великолепный! Наш Аккерман в сравнении с ним кажется мне теперь маленьким и грязным. Если бы не крепость да не дома мурз, то эти бестолково разбросанные глиняные халупы стыдно было бы называть нашей столицей!

– И это говоришь ты, сын мурзы? – удивилась мать.

– Мама, ты сама учила меня говорить правду!

– Но не презирать свой отчий дом, каким бы бедным и невзрачным он ни был…

– Спасибо, мама, за науку.

– Мне хотелось бы взглянуть на ясырь, Чора… И на ту… дивчину… Проводи меня!

Они вышли из дома, утопавшего в зелени сада и виноградников. От Днестра тянуло прохладой и запахами рыбы, водорослей.

Яркое южное солнце палило немилосердно… Пройдя широкий двор, где возле служб бродили невольники и татары-батраки, мать с сыном оказались в дальнем углу усадьбы, обнесенном высоким забором из ноздреватого ракушечника. Здесь, в мрачных низких помещениях, прилепившихся к высокой ограде, жили невольники.

– Вот они, – сказал Чора, показывая рукой на группу пленников и пленниц, которые, устало поникнув, сидели в тени под стеной.

Навстречу хозяйке торопился пожилой, но еще крепкий татарин-надсмотрщик.

– Салям, Варвара-ханум, – согнулся он в поклоне почти до земли. – Пришла взглянуть на ясырь?… Он чудесный! Очень хороший ясырь! Будешь довольна, ханум! Пусть Аллах продлит твои золотые годы!

– Я хочу, Селим, сначала увидеть дивчину по имени Стеха, – поморщилась женщина. – Покажи мне ее.

– Она здесь, ханум. – Надсмотрщик указал на узенькую дверь. – Ее кормят лучше других и на работу не гоняют. Так велел молодой мурза, да будут благословенны его дни… Я берегу ее пуще глаза, ханум, это дорогая пташка! – Он отпер дверь, крикнул: – Выходи! Тебя желает видеть хозяйка, Варвара-ханум.

Послышался шорох, и из двери вышла Стеха.

Не поклонившись, остановилась и пристально взглянула на Чору и миловидную женщину с тяжелой, отливавшей золотом косой. Несмотря на тоску, светившуюся во взоре, Стеха была свежа и прекрасна, как только что распустившийся пион.

– Как тебя звать? – спросила задетая за живое ее красотой Варвара.

Стеха не ответила, только чуть повела плечами.

– Тебе здесь хорошо? Никто не обижает?

Девушка и на этот раз ничего не сказала. Видя, как сжались ее губы и потемнели глаза, Варвара поняла, что не добьется от нее ни слова.

Чора тоже молчал, но мать заметила, как влюбленно он смотрит на прекрасную полонянку. И у Варвары в груди одновременно с чувством горькой скорби по собственной уходящей молодости росла гордость за сына, взрослого, возмужавшего, овеянного и обожженного степными ветрами, и тревога за его будущее счастье. Где оно? Неужели в этой дивчине?… Варвара окинула быстрым взглядом ладно скроенную фигурку, прелестное личико, тугой жгут русой косы, и в душе всплыли противоречивые чувства – жалости, приязни, как к возможной жене сына, и острой ненависти, как к своей сопернице.

– Ну почему ты не хочешь говорить с моей матерью, Стеха? – спросил Чора.

Полонянка медленно повернулась к нему, но тут из гурьбы невольников выскочил худенький человечек с перевязанной правой рукой и воскликнул:

– Стеха! Это ты, Стеха?

Девушка встрепенулась, побледнела и с криком метнулась к нему.

– Дядька Иваник! – Она упала мужчине на грудь, зарыдала. – И ты тут? Тоже в неволе!.. А где Арсен?

Невольники взволнованно гомонили. Варвара и Чора молча наблюдали такую неожиданную для них встречу.

Иваник здоровой рукой погладил Стеху по прижавшейся к нему голове.

– Бедненькая!.. Разыщет тебя, дивчина, Арсен, знаешь-понимаешь. В Немирове все перевернул – не нашел. Теперича в Крым поехал, подумал, что тебя и Златку туда завез людолов-салтан…

– О боже! Я тут… А Златка… Не знаю даже, где она…

– Да ты не тужи, найдет он вас! Вот те крест! – Иваник с трудом перекрестился, от всего сердца желая успокоить девушку. – Хоть весь свет ему пришлось бы обшарить – найдет! Вот пускай и Кузьма скажет, он хорошо знает твоего брата!..

Рожков поздоровался, с участием посмотрел на сестру Арсена.

– Не журись, девонька! Иваник правду говорит. Арсен вызволит иль выкупит тебя!

Вокруг них столпились невольники. Чужое горе на некоторое время оттеснило их собственное, посыпались советы и утешения. Но скоро люди притихли, вспомнив свое жуткое положение, обернулись к хозяйке.

– Здравствуйте, люди добрые! Здравствуйте, земляки и землячки! – поздоровалась Варвара-ханум.

– Добрый день, милостивая пани, – кто-то несмело ответил из толпы.

Невольники угрюмо рассматривали статную женщину в роскошной шелковой одежде и в расшитых бисером чириках. Кто она, почему так хорошо говорит на их языке?

Варвара-ханум печально смотрела на них, и на глазах ее блестели слезы. Сколько раз уже встречала она таких же несчастных с тех пор, как сама попала сюда! Сколько тысяч их прошло перед ней, но привыкнуть к жестокому зрелищу она не смогла!..

– Боже мой, осталось хоть немного людей на Украине или там уже одна голая степь? – произнесла она с тоской. – Когда же кончится это лихолетье? Когда наша дорогая отчизна перестанет истекать кровью, от боли кричать, в нестерпимой неволе гибнуть?

Всех удивили странные в устах этой незнакомой женщины слова.

Вперед выступил Кузьма Рожков.

– Об этом, ханум, стоило бы спросить не нас, а ялы агасу[63]63
  Ялы агасы, или каймакан (тат.) – прибрежный ага, наместник крымского хана в Белгородской орде.


[Закрыть] да мурзу Кучука… Это они чаще других нападают со своей ордой на Правобережье! Это они вместе с крымчаками да янычарами так опустошают тот край, что там и вправду скоро не останется ни одной живой души… Так что вам, ханум, следует спрашивать у виновника, у своего мужа, кровавого людолова!

– Раб! – воскликнул возмущенный Чора и схватился за саблю. – Как ты посмел сказать такое?!

Но мать придержала его руку:

– Стой, Чора! Этот храбрец говорит то, что есть на самом деле. – И подняла взгляд на стрельца: – Как твое имя?

– Кузьма Рожков, ханум.

– Кузьма Рожков… Спасибо тебе за правду… Ты смелый человек.

– Мы все тут осмелели, дальше некуда, – пробурчал Иваник, – терять-то нам, кроме жизни, нечего. Чего стоит рабская жизнь, ты, ханум, сама знаешь-понимаешь…

– Не зовите меня так, – тихо сказала женщина. – Какая я ханум? Я тоже полонянка, как и вы…

– Федот, да не тот! – снова не сдержался Иваник.

– Судьба невольников, а особенно невольниц, складывается по-разному…

– Откуда сама? Не землячка, часом? – спросил Иваник.

– Из Борзны, если знаешь.

– Из Борзны? Как не знать… Даже хорошего знакомого имел оттуда… Близкий друг вот ее брата, – Иваник кивнул на Стеху.

Глаза Варвары-ханум вспыхнули.

– Знакомого? Если он моего возраста или старше, то я его, верно, знаю… Кто он? Как его зовут?

– Семен Палий…

– Не слыхала.

– Откуда тебе, знаешь-понимаешь… Он ведь недавно стал прозываться Палием. А раньше, пока не пришел на Сечь и не вступил в низовое товариство, звался Семеном Гурко.

– Что?! – Варвара-ханум побледнела и схватилась за сердце. – Как ты сказал? Семен Гурко?…

– Да, Семен Гурко.

– О боже!

У нее подкосились ноги. Она едва не упала. Чора поддержал ее.

– Мама, что с тобой?

– Семен… Братик мой дорогой! – прошептала женщина. – Значит, живой он, живой… А я-то думала, что из всего рода нашего никого и на свете нету, так давно я из дома… Что он говорил? Про кого из наших вспоминал? Расскажи мне, будь добр!

Все были поражены неожиданным открытием и еще теснее обступили женщину-землячку, которая оказалась их госпожой и от которой в большой мере зависела их судьба. Иваник и Стеха поведали то, что знали про ее брата, про его семью, рассказали, как он выглядит сейчас. Не было мелочи, которая бы не интересовала женщину. А когда Иваник с восторгом вспомнил о том, как Семен хорошо играет на кобзе и поет, женщина донельзя расчувствовалась и заплакала.

– Боже мой, это, конечно, он! Красавец на всю Борзну, не было ни кобзаря, ни певца, кто бы мог с ним сравниться… Ой, увижу ль я его когда-нибудь? – причитала она сквозь слезы.

И в конце концов так разволновалась, что не смогла говорить. Чора взял ее под руку и повел со двора.