Текст книги "Один на дороге"

III

– Все это весьма любопытно, – сказал Лидумс рассеянно. – Только не вижу, чем твоя информация нам поможет. Если бы у нее нашелся план минирования, хотя бы какие-нибудь наброски, а так… Что толку с того, что он писал картинки?

– Ты неправ, – возразил я горячась: мне все это, наоборот, казалось очень важным. – Надо поискать старых саперов – тех, кто прошел этими дорогами в войну. Кто, может быть, натыкался на этот знак. Мне вот самому пришлось однажды… Может быть, если потом все это суммировать, возникнет представление о его почерке.

– Да, – поддержала меня майор Иванова. Интерес к истории не позволял ей отстраниться от нашего дела раньше, чем будет найдена разгадка; а может быть, история была и ни при чем, просто хотелось вспомнить молодость. Какой бы она ни была, молодость, все равно порой бывает жалко ее до рези в глазах. – Это очень важно. Борешься ведь не с отвлеченной силой, не с набором силлогизмов, а с человеком. Разные люди в одинаковых ситуациях поступают каждый по-своему. И если высветить этого Шпигеля как следует… Жаль, что мне в те годы не пришлось с ним встретиться.

– Я не отрицаю, что какая-то польза от этого и могла быть, во всяком случае, теоретически, – произнес Лидумс таким тоном, словно читал лекцию зеленым мальчикам. – Но только теоретически. А практически у нас просто не будет времени. Наступают на пятки. Строители собираются накатать большую телегу и городские власти их поддерживают.

– Глупость какая, – сказал я.

– Их, видишь ли, заботит, что мы прекратили готовить немедленное уничтожение, – усмехнувшись, объяснил Лид уме. – Если бы мы подогнали к объекту полдюжины разных машин необычного вида и ежедневно устраивали бы там гром, свист, лязг, фейерверки, клубы зеленого дыма и прочее, они смолчали бы, потому что считали, что дело движется. А когда там тишина, потому что у нас сейчас совсем другой период работы – это им действует на нервы. Все-таки много несуразностей на гражданке… А ведь мы, – тут он помрачнел и взглянул на Иванову, – продвинулись, и даже в нескольких направлениях сразу. Вот, коллеги майора помогли…

– Да, – сказала Иванова. – Я шла от той же мысли: надо разобраться прежде всего в человеке. И вот, нашли кое-что. Даже не в наших архивах. А в архивах научных журналов. Немецких, конечно. Ваш Роттенштейнер оказался очень любопытным человеком.

– Что-то интересное?

– Много поводов для размышлений. Удалось в основном восстановить его биографию. И получается, что он, будучи по образованию действительно врачом, тем не менее всю жизнь занимался преимущественно бактериологией. Все учреждения, в которых он работал, – тут нам дали списочек, – были иногда косвенно, а чаще всего напрямую связаны с этим делом.

– Интересно, – сказал я.

– Еще не все. В архиве одного научного журнала нашли статейку, принадлежащую перу этого доктора. Во всяком случае, фамилия и инициалы те же. Посвящена она некоторым специальным вопросам технологии массового производства культур бактерий для использования в качестве оружия и защиты собственных войск при применении этого оружия не в глубоком тылу противника, а в его прифронтовых районах. Автор был аккуратен, и на рукописи имеется не только дата и подпись, но и место написания.

– Он написал это здесь?

– Он написал это здесь. Опубликована статья не была, разумеется: в ней нарушались многие правила секретности. Потому она и попала в архив того учреждения, которым все время занимались мы. Там на доктора завели досье, откуда мы сейчас и черпаем информацию.

– Можно взглянуть на статью?

– Нет, – сказал Лидумс. – Я приказал срочно переслать ее специалистам. Нужно заключение бактериологов. Не о ее научной ценности, а о том, какую опасность могут представлять те вещи, с которыми он и его коллеги работали, сегодня. Может быть, все это давно уже утратило всякий смысл, стало совершенно безопасным. А может быть, наоборот. Во всяком случае, очень вероятно, что он работал в нашем подвальчике именно с теми культурами, что упоминаются в статье. Вещички, надо сказать, страшноватые. Судя хотя бы по его опусу. Теперь становится ясным, что здесь была за больничка…

Я представил, что могло бы случиться, если бы мы, недолго думая, подняли всю эту ведьмину кухню на воздух; мне сделалось не по себе.

– Теперь можно понять, – сказал я, – почему они придумали такую систему минирования.

– Там две системы, – поправил меня Лидумс. – Мне это представляется так. – Незаметно для себя он снова перешел на менторский тон. – Первая система, нижняя, создавалась одновременно с постройкой всего объекта и предназначалась для того, чтобы уничтожить его не только в случае опасности со стороны противника, – такая опасность казалась тогда весьма проблематичной, – но в первую очередь при какой-то катастрофе внутреннего характера: чтобы предотвратить проникновение бактерий в атмосферу. А вторая, верхняя система, возникла уже потом, когда стали понимать, что город им придется все же оставить. И если при срабатывании первой системы все осталось бы там, внутри, то теперь, при взрыве второй, все содержимое лаборатории, наоборот, должно быть выброшено на поверхность…

– Яснее некуда, – сказал я. – Только, мне кажется, дело может оказаться и не таким страшным. При той температуре, какая возникнет там в момент взрыва, вряд ли уцелеет что-то живое. Так что – в атмосферу будет выброшен пепел.

– Об этом тоже должны высказаться специалисты, – ответил Лидумс. – Имеет значение не только температура, но и фактор времени. Не забудь, что помещение, в котором произойдет взрыв, по нашим прикидкам, уже не будет замкнутым. Тебе предстоит подсчитать все, что касается времени и температуры, связаться с теми, кому мы передали статью, и сообщить данные им. В своем заключении они учтут это.

– Ясно. Но все-таки мне хотелось бы поискать еще и в направлении Шпигеля.

– Только не в ущерб главному. Ты сделай вот что: зайди к Семенычу…

– Был только вчера.

– Говорил?

– О чем?..

– Привет! Он в войну прошел все эти дороги со щупом и миноискателем.

– Он? Да ведь он всегда…

– Это уже при тебе он был замом по хозяйству. Но за войну он понаставил немало своих «Мин нет».

– Ясно, – еще раз сказал я. – Что у тебя еще нового?

– Да вот все пытаемся сообразить, что за хитрости могут там встретиться. Потому что психология психологией, но ведь вскоре придется перейти к технологии и пробиваться туда. Пока что выяснили: пробраться туда в принципе можно тремя путями. Первый ты знаешь: ворота. Наверняка самый опасный, потому что если они не удосужились подстраховать ворота, то были людьми крайне несерьезными.

– Нет, – сказал я. – Похоже, что Шпигель был как раз серьезным человеком.

– Хотя, – продолжал Лидумс, глядя на меня в упор своими чуть выкаченными глазами, – хотя, как мы ни старались что-то там найти, пока это не удалось. Мы совсем обнаглели. – Он усмехнулся и даже подмигнул. – Подтащили интроскоп по туннелю к самым воротам и просканировали. Потом рискнули еще больше и попробовали даже ультразвуком, направленным пучком – так, чтобы не задеть зарядов, заложенных в перекрытие.

– И что увидели?

– Понимаешь, впечатление такое, что там никаких хитростей нет. Никаких зарядов близ ворот. Ну, есть сами ворота; угадывается механизм, их открывающий, вручную такие створки не очень-то потолкаешь. Вот и все. – Он усмехнулся еще раз, лихо, совсем по-мальчишески. – В конце концов мне это надоело, я отослал всех и сделал вот что!

Он сунул руку в карман и извлек аккуратно завернутую в бумажку ту самую гайку или заглушку, с шестью отверстиями для специального ключа.

– Вытащил?

– Вывинтил. Заранее сделал подходящий инструментик, и вот вам. И опять странность. Эта штука оказалась просто ввинченной в гнездо, специально для нее сделанное. Не сквозное отверстие в воротах, а примерно полутора сантиметров в глубину; да вот, размер заглушки точно соответствует и по длине. Высверленное и нарезанное отверстие, и видно, что оно не закрыто с той стороны чем-то, а просто досверлили до сих пор – и кончили. Зачем это понадобилось делать – ни малейшего представления.

– Слушай, – сказал я. – А о том, что могло произойти, у тебя хоть малейшее представление есть?

– А я очень осторожно, – сказал Лид уме. – И все время слушал. Тишина там, помнишь, какая? Я откручивал, и слушал через наушники, что там, в толще ворот, происходит. Понимаешь, если бы к этой гаечке был прилажен какой-нибудь поводок или еще что-то такое, он обязательно дал бы свой звучок. Тогда на гайке должно было быть, предположим, ушко, и он об это ушко хоть немного, да потерся бы. А отвинчивал я со скоростью пять миллиметров в час… И оказалось – никаких хитростей, никаких секретов.

– Слушай, прошу тебя: с воротами пока не экспериментируй, пожалуйста…

– Интересно: кто тут старший? Ладно, с воротами пока не буду. На, возьми – вижу, тебе хочется повертеть эту штуку в пальцах на досуге.

– Спасибо… Понимаешь, они надеялись вернуться. Значит, где-то должно быть устройство, отключающее взрыв. Снаружи. Хотя бы в туннеле. Может быть, телефонные провода? Подключить аппарат, набрать определенный номер…

– Слишком явно эти провода там торчат. Думаю, там был просто пост охраны – когда эта фабрика работала… Интересно другое. Если они рассчитывали вскорости вернуться, то вполне могли использовать электрический способ взрывания. От сетевого тока или своих источников: батарей, аккумуляторов… Согласен? Но тока в сети нет, и никакая батарея не станет тридцать пять лет держать заряд. Так что скорее всего сюрприз там есть, но он не работает. Слишком уж много прошло времени.

– А если не электрический?

– Любой проводок, тягу, идущую от ворот, мы все же заметили бы. И потом, не забудь, ворота открываются внутрь. Значит, на взрыватель натяжного действия рассчитывать нельзя.

– Мало что: взрыв все же должен быть связан с открыванием ворот. Ведь всякому ясно: стоит нам попасть вовнутрь – и там уже не будет принципиальных затруднений.

– Но ведь им самим пришлось бы возвращаться через ворота!

– Мы опять вернулись к тому же: значит, есть способ выключить взрывное устройство. Поставить на предохранитель.

– Снаружи? Нет такого способа. Я думаю, тут скорей другое. Может быть, вся система отключается при повороте ключа в замке?

– Там два замка и два ключа.

– Возможно, действовали они оба. Надо еще подумать: в каком порядке. Мало ли что – размыкается какой-то контакт, падает рычажок, освобождается тяга – и смело отворяй.

– Ключей у нас нет.

– Уже заказали. Тут было несложно: пастой сняли оттиски. Ключи, конечно, хитрые. Но в пределах сил и возможностей.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Все разумно, но нет ощущения, что это правильно. Не верю воротам. Скорей надо подумать: не оставили ли они для себя какого-то запасного выхода.

– Мы тут прикидывали. Можно попытаться проникнуть через вентиляцию. Сначала мне показалось, что это лучший способ. Но потом мы с дешифровальщика-ми еще поразглядывали их художества и кое-что поняли дополнительно. И в вентиляции, и в канализации у них стоят – другое придумать трудно – очистительные и обеззараживающие устройства. Потому что ни воздух, ни отходы из такой системы нельзя было выводить без самой тщательной очистки. А в этих устройствах, которых не миновать, могло остаться некоторое количество того самого, что разводил Роттенштейнер. Обстановка же там, в трубах, такая, что порвать любой спецкостюм можно в два счета.

– Понимаю. А больше никак?

– А больше не выходит. Значит, опять-таки – ворота.

– Сулейманыч, ну прошу – не лезь очертя голову к воротам. Там еще думать и думать.

– Я ведь уже обещал… Впрочем, остаются еще кое-какие возможности. Например, вырыть шахту, и из нее пробиваться в подземелье прямо через стену.

– Через полуметровый бетон? Взрывать нельзя, бурить тоже опасно: вибрация, сверлить – работы на год, да и вибрация все равно будет. Вея подземная коробка, по сути – монолит, капсюли могут не выдержать.

– Все верно, – сказал он. – А наверху? Там потолок потоньше. Вот я и подумал…

– Что-то не лежит у меня сердце, – сказал я.

– Отчего это ты нынче снова мрачен? – спросил Лидумс. – Что-нибудь случилось?

– Да нет, – сказал я. – Не выспался.

– В твои годы можно уже спать и поменьше.

– Ладно, – сказал я, – годы мои оставь в покое. Это мое личное дело.

– Не совсем, – ухмыльнулся он. – Что бы я делал без твоего опыта?

– Не смешно, – сказал я. – Не пытайся лучше, ты меня ничем развлечь не сможешь.

– Я-то не смогу, – сказал он. В голосе его и в шевелении усов была угроза. – Но, может, другим это удастся? Хотел я тебя избавить, но теперь вижу, что тебе это будет полезно.

– Что именно?

– Совещание в горкоме. Докладывать будет начальник гарнизона. А нам с тобой придется изображать хор. Надо и тебе нюхнуть немного реальной жизни, академик…

IV

В горкоме действительно собралось целое совещание, и мы оказались на нем именинниками. Генерал вполголоса называл, пока совещание еще не началось: заведующий строительным отделом обкома, председатель горисполкома, главный архитектор, начальник областного УВД, председатель КГБ, об остальных генерал сказал кратко, что это строительное и прочее начальство. Он едва успел закончить, как секретарь горкома пригласил: «Начнем, товарищи, время идет». Все привычно расселись – кто за длинным столом, кто на стулья у стен. Генерал стал докладывать; мне понравилось, что он не выбирал таких выражений, которые, не меняя сути, все же могли создать у присутствующих больший оптимизм, чем позволяли обстоятельствами подчеркивал он именно то, что следовало, не пытаясь тем самым незаметно переложить ответственность за все уточнения в худшую сторону ка нас. Но, конечно, он не умолчал о том, что более подробно и со знанием дела могут доложить эксперты, и представил нас не только по званиям, но и по должностям, причем мне показалось, что моя кандидатская степень произвела здесь более сильное впечатление, чем должность Лидумса, хотя он руководил целой отраслью в окружном масштабе, а я был всего лишь старшим научным сотрудником. Это мне не понравилось. Присутствовавшим, кажется, не понравилось совсем другое: по мере сообщений генерала они мрачнели, как если бы их пригласили на званый обед, перед которым они специально постились неделю, а потом сказали, что продукты не подвезены, дров нет и повара запили горькую. По лицам было видно, с каким трудом переваривают они новость об отмене уничтожения на месте и как все более ожесточаются внутренне. Все они были каким-то начальством, побольше или поменьше, а следовательно, привыкли выступать с претензиями, и я не сомневался, что это свое право они сегодня используют полностью – тем более, что по-своему они были правы. Сохранял спокойствие один только секретарь горкома – скорее всего потому, что он был полностью в курсе дела. Остальным же мы не имели права сказать ничего о том главном, что тормозило все дело и чего мы боялись.

Вообще, я чувствовал себя нехорошо. Есть люди, на которых скопление начальства оказывает стимулирующее действие, мобилизует, заставляет использовать резервы энергии, сообразительности – одним словом, произвести наилучшее впечатление, предстать в оптимальном виде. Мне же всегда в таких случаях кажется, что хоть кто-то из начальства, которому приходится докладывать, наверняка полагает, что я сделал не так, как надо бы – медленнее, хуже, а то и вовсе наоборот, не так, как сделал бы он. Среди начальства бывают и такие, кто, кажется, постоянно подозревает, что окружающие позабыли, кто есть кто, к считает, что если он не будет ежеминутно напоминать об этом, то потрясутся основы и начнется анархия и кабак. Когда мне приходится докладывать в такой обстановке, я начинаю теряться, три раза повторяю то, чего можно вообще не говорить, и вовсе не упоминаю о том, что сказать было просто необходимо. Понимание этого приходит ко мне лишь задним числом, когда все уже кончилось и нельзя пойти и передоложить заново, и остается только переживать да стараться уснуть побыстрей. И по той же причине я бываю порой с начальством вызывающе нахален, почти груб, на грани нарушения воинской этики, а это в их глазах меня тоже не красит. Так что хотя участники совещания, может быть, и ждали, что объяснять им все с научной точки зрения буду именно я, я с удовольствием уступил эту честь Лидумсу: он был старше в звании, он здешний, окружной, и это его хозяйство, а мне полагалось лишь надувать щеки. Я знал издавна, что Лидумс с начальством любого ранга чувствует себя свободно, его внутренняя независимость позволяет ему ощущать себя равным и говорить на равных, не стараясь ни угодить, ни нагрубить. Это вовсе не значит, что ему никогда не вставляли фитиля; иногда он сам, ухмыляясь и топорща усы, признавался, что на сей раз ему вставили и еще пошевелили, однако это не мешало ему оставаться самим собой.

– Значит, решили не взрывать на месте? – спросил секретарь, невысокий и черноволосый, с живыми карими глазами, откидывая голову.

– Не совсем так, – ответил Лидумс. – Но найти планы пришлось изменить. Возможно, система минирования окажется настолько сложной, что целесообразнее будет все же взорвать на месте; но лишь после того, как мы там побываем и примем все необходимые меры предосторожности, – он выразительно, выкатив .глаза, посмотрел на секретаря, и тот кивнул, и председатель КГБ кивнул тоже – видимо, и он знал. Лидумс по-прежнему стоял у стола – очень корректно, по сути дела в строевой стойке, но это у него получалось очень свободно и непринужденно, без всякого внутреннего напряжения – такая способность присуща военным божьей милостью. – Так что, поскольку возможность уничтожения на месте не отпадает полностью, хотелось бы теперь же уточнить, на каком расстоянии от объекта располагаются сооружения, которые не должны пострадать. Мы изучали этот вопрос, но нужно сопоставить. – Как опытный дипломат, он уводил совещание в сторону от проблемы, осторожно и ненавязчиво, и это ему удалось. Один из строителей с готовностью расстелил на столе синьку, и все стали смотреть на нее так, словно видели этот участок впервые.

– Благодаря проведенной работе, – сказал Лидумс, – мы примерно определили количество взрывчатки, содержащейся в подземелье. Можно предполагать, что ее взрыв не создает зону разрушения радиусом больше двухсот метров.

Все одобрительно загудели.

– Однако, – продолжал Лидумс, – зона действия ударной воздушной волны окажется значительно большей, и нам надо убедиться, что в зоне слабых разрушений, в третьей и четвертой зоне безопасности не окажется сколько-нибудь важных объектов. Резонанс среди населения может оказаться, вы понимаете сами, еще куда большим, чем произойдет разрушений на самом деле…

Все задумались, всматриваясь в синьку, что-то прикидывая. Потом один из строителей сказал:

– Но ведь вы сами говорите, что это пока приблизительно. А мы хотим знать точно, что может пострадать, а что – нет. Потому что тут нельзя считать на десятки метров, тут нужно поточнее.

– Как я уже говорил, – ответил Лидумс, – на это мы сможем дать сколько-нибудь точный ответ лишь после того, как побываем на месте, внутри. А туда надо еще проникнуть.

– Так и проникайте себе на здоровье, – сказал строитель. – Что же в этом сложного? Надо отпереть ворота, войти к посмотреть. Дадим вам хорошего слесаря… Если я правильно понял, вы ведь прошли по всему коридору, и с вами ничего не случилось?

– Вы же саперы! – с оттенком укоризны в голосе проговорил другой строитель, близкий к пенсионному возрасту. – И воевали, – продолжал он, скользнув взглядом по ярусам планок на груди Лидумса. – Как поступали в таких случаях на войне? Привязывали к двери веревку, отходили за угол…

Я слушал его и видел ухмыляющегося Шпигеля; не знаю, как он выглядел на самом деле, но я его видел. Прищурив в улыбке глаза, он ожидал, пока мы потянем за эту самую веревку.

– Веревка там не годится, – сказал Лидумс, – хотя бы потому, что ворота отворяются внутрь, и там стоят два замка банковского типа, и никакого слесаря к ним подпускать нельзя, потому что мы хотим взорвать все тогда, когда сочтем нужным мы, а не они.

– Кто они? – машинально спросил строитель.

– Те, кто готовил.

С минуту все молчали. Война закончилась давно, но от нее никуда было не уйти. Лишь строителя это не проняло; он покачал головой с таким видом, словно полагал, что если государство не жалеет для армии ничего, то армии этой под силу все на свете, и никаких затруднений для нее существовать не может.

– Мы все время отвлекаемся, товарищи, – сказал секретарь горкома. – Спорим о делах, в которых разбираемся в неодинаковой степени. Мы ведь собрались не за этим. Нам нужен ответ хотя бы на один вопрос: могут ли строители что-то делать там сейчас? Они считают, что могут.

– Хотя бы потихоньку, – сказал первый строитель. – Иначе все наши графики полетят к черту. Хотя бы разбирать соседние развалины, что ли…

Он обращался к генералу, и я посочувствовал начальнику гарнизона: самое сейчас простое – краткий категорический отказ – вовсе не обещал самого нормального и благоприятного развития отношений в дальнейшем.

– Давайте послушаем специалистов. Полковник Лидумс?

– Конечно, от работы бульдозеров может ничего и не произойти, хотя гарантии вам дать никто не в состоянии – и в соседних развалинах могут найтись сюрпризы, раз уж тут такое хитрое место. А вот любое рытье опасно; потом вы захотите забивать сваи, и тут уж я готов ручаться, что без взрыва не обойдется.

– Неужели, если мы загоним сваю на несколько метров, на двадцатиметровой глубине что-то взорвется? – усомнился еще один строитель.

– Вы же не ввинчиваете сваю. Вы ее вколачиваете. Колебания, как вы знаете, распространяются в глубину. А откуда мы знаем, что там лежит? Может быть, среди прочего в подземелье находится энное количество инициирующей взрывчатки – гремучей ртути, азида свинца или, допустим, тзн, и вот что-то падает на них – кусок штукатурки с потолка, доска от стеллажа, мало ли что; и пусть объект заминирован даже не гексогеном или тетрилом, но просто толом – все равно, будет такой фейерверк, на какой мы не согласны. Хочу, чтобы вы поняли раз и навсегда: взрыв может произойти лишь в ту секунду, которую назначим мы, и не секундой раньше.

– Так, – сказал областной заведующий строительством. – И когда же эта секунда настанет?

– Об этом мы еще будем думать, – ответил на этот раз генерал. Наступила пауза.

– Иван Прокофьевич, да нельзя же так! – вдруг вскочил один из сидевших у стены, явно не самый большой начальник здесь, но, как видно, один из самых заинтересованных. – Они же, наверное, даже не представляют себе, что это за стройка! Какого значения!

– А вы как считаете, товарищ подполковник? – спросил секретарь горкома.

– Какой бы ни была стройка, люди, я думаю, дороже (на это возразить не смог бы никто). И не каждая военная задача решается при помощи жертв… Да не год же мы у вас требуем (я намеренно сказал не «просим», а именно «требуем», пусть поймут, что торговаться здесь не приходится, не базар). То, о чем мы говорили, тщательная подготовка к проникновению внутрь – это необходимость, сколько бы на это ни ушло времени. Иначе нельзя. Таково мое мнение.

Но в глубине души я уже понял: давить все-таки будут. И сильно.

– Итак, товарищ генерал? – обратился секретарь.

Генерал встал. Наверное, ему непривычно было объявлять свое единоличное решение именно в этом кабинете: на заседаниях бюро, даже при обсуждении вопросов особой папки, решал все-таки не он. Но генерал недаром генерал: он знает, что в любой момент и в любой обстановке от него может потребоваться то, для чего он и существует: принять единоличное решение и нести за него всю ответственность, и обеспечить его выполнение. Конечно, сейчас противостояли ему не враги, а свои, но это порой требует куда большего гражданского мужества. И он произнес громко и четко, словно объявляя боевой приказ:

– Всякие работы запрещаю. Оцепление будет постоянным, и за его черту не будет допускаться никто, кроме выполняющих разминирование. Радиус оцепления – двести метров. Строительную технику отвести немедленно.

– Так, – сказал секретарь, пока в основном наблюдавший за говорившими и что-то временами черкавший на бумаге: делал заметки для памяти или, может быть, рисовал на нас шаржи – бывает и такое. – Есть предложение – принять к сведению. Это первое. Второе: вся ситуация разглашению не подлежит. – При этих словах он смотрел на строителей. – Третье: поскольку всем нам придется об этом докладывать, нужно установить определенный срок, которого в дальнейшем придерживаться.

Генерал откашлялся, прежде чем ответить. Но с таким же успехом срок мог назначить и сам секретарь горкома: объема работ ни тот, ни другой как следует не представляли. Тут счет шел не на кубометры, а на идеи, а идеи трудно планировать. Сейчас они назовут что-то, совершенно неприемлемое… И я, нарушая всякую субординацию, проговорил торопливо, но категорически:

– Никак не менее двух недель.

Секретарь глянул на меня и тут же перевел глаза на генерала, Начальник гарнизона кивнул с таким видом, словно именно это и хотел сказать.

– Две недели, – подтвердил он внушительно; ничего другого ему и не оставалось…

Штатские немного помолчали. Потом строитель снова развел руками и сказал: «Ну, Иван Прокофьевич, если так, ну, тогда я просто не знаю, когда мы это сможем закончить, мы ведь не одни строим, у нас же было согласовано… Предполагалось ведь к майскому празднику поставить корпуса…» Это мне снова не понравилось: как будто они у себя на строительствах не теряют куда больше времени из-за собственного разгильдяйства. Но на этот раз вмешиваться мне не хотелось, да и не нужно было.

– Это вина не ваша, – сказал секретарь. – И нагнать две недели мы вам поможем. Дадим людей. Но вот когда сдавали «Детский мир», помнится, никаких мин не было, так что же там произошло со сроками?

Это, видимо, была история, известная всем местным жителям, и по лицам промелькнули улыбки, а строитель осекся. Потом секретарь сказал: «Закончили, товарищи, совещание закрыто», и все потянулись к дверям, курильщики – рысью, некурящие – без спешки. Нас секретарь попросил на минуту задержаться. Он сказал:

– Сегодня я доложу Маврикию Федоровичу. Он просил информировать срочно. Две недели – это очень много, товарищи, хотя я понимаю, насколько дело серьезно. Согласимся на десяти днях – думаю, против этого он возражать не станет. Успеете раньше – устроим банкет и зацелуем. Но за каждый день сверх срока придется отчитываться не только вам и не только мне. – Теперь он обращался не ко мне, и даже не столько к генералу, сколько к Лидумсу, правильно угадав, кто здесь является главной пружиной, и понимая, что генерал-то приказать сможет, но выполнение будет зависеть от того же Лидумса. И от меня, конечно – но я был чужаком, а полковник – почти своим, и интересы города должны быть ему ближе, чем мне. – Стройка союзного значения, и она на контроле там, – он поднял палец к потолку. – Да вы и сами знаете. Так что надеюсь, вы отнесетесь к вопросу с полной серьезностью. Не могу вмешиваться в ваши дела, но прошу, просто прошу: поскорее, товарищи, приложите все силы. Если у вас существуют некоторые несовпадения точек зрения (мы об этом не говорили; то ли генерал его предварительно проинформировал, а может быть, секретарь почуял это точным чутьем опытного руководителя), если это действительно так – не спорьте зря, разрабатывайте каждый свои предположения, лавры все равно будут пополам, обещаю. – Он бегло улыбнулся и завершил снова на серьезной ноте: – Какие у вас еще вопросы, пожелания?

– Все ясно, Иван Прокофьевич, – сказал генерал. – Армия не подведет. – Он взглянул на часы. – Пора докладывать командующему.

– Тогда до свидания и желаю удачи. Постоянно держите меня в курсе, – сказал секретарь, провожая нас до двери кабинета.

Генерал пригласил нас в машину, мы поблагодарили и попросили разрешения идти пешком: нужно было поговорить по дороге.

– Они правы, – сказал Лидумс. – Надо торопиться. Дело надо делать.

– Надо думать, – сказал я.

– Делать; а мысли придут в работе.

– Сначала обдумать. Потом начинать.

Лидумс вздохнул.

– Знаешь, – сказал он, – лучше нам сейчас не мешать друг другу.

Я кивнул. У людей, работающих в паре, бывают минуты, когда необходимо быть вдвоем, опровергать или дополнять друг друга – и наоборот, случаются дни, когда надо посидеть порознь, чтобы возникли те самые мысли, которые потом будут дополняться или опровергаться… Квартала два мы прошли молча. Потом Лидумс сказал:

– Тогда не стану задерживать.

– Распорядись, чтобы меня подбросили к самолету.

– Знаешь, – сказал он, – так нам с тобой и поругаться недолго. Сделаем вот как… – Он вытащил из кармана связку ключей, снял один с кольца и протянул мне. – Держи.

– Это что?

– От моей дачи. Адрес не забыл? Когда сделаешь все дела, поезжай туда и жди меня.

– Зачем же мне ждать тебя там?

– Потому что у меня удобнее, чем в твоем гранд-отеле. Я приеду, скорее всего, завтра, а может статься, и нынче вечером, если не возникнет ничего срочного. Так или иначе, что-нибудь уже придумается – обсудим, просто посидим, наконец, поболтаем, а то все не получается, смешно даже.

– Ладно, – сказал я после краткого раздумья и сунул ключ в карман. – Только прошу тебя: не спеши. Тут не надо вперед с криком «Ура!». Тут надо именно думать… Что-то понять.

– Может, ты знаешь, что именно?

– Пока не знаю.

– За десять дней этого можно и не узнать. Ладно, теперь мой черед просить: не поддавайся ты гипнозу этого Шпигеля. Вряд ли был он таким уж гением. Я почти уверен: сделано там все добротно, надежно, умело, но без особой фантазии. И не забудь сразу же выяснить, что следует, у химиков и этих…

– Будет сделано, – сказал я. – Приезжай.

– Непременно.