Текст книги "Вариант «И»"

10

До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать, препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не грозившие. Скорее напротив.

Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку; тут меня и остановили: выезд был перекрыт, надо было разворачиваться и съезжать на параллельную. Наталья чуть не заплакала в голос, я высказался – однако лишь мысленно: жизнь в Германии заставила меня уважительно относиться к полиции. Запрет относился, естественно, не ко мне лично; заворачивали всех. Я на миг вышел из машины: с высоты роста рассчитывал лучше разглядеть, в чем же суть, – и разглядел. Пришлось тут же выругать себя за рассеянность: я ведь знал, что ночью тут будет не проехать, но вот – за всеми волнениями вылетело из головы. Пока я занимался самокритикой, офицер из оцепления подошел ко мне, чтобы поторопить или, может быть, применить санкции за остановку в неположенном месте. Он начал на достаточно высокой ноте; пришлось предъявить документ – не журналистскую карточку, но и не самый убойный, для него хватило и этого. Он проглотил язык и отсалютовал, я кивнул ему, заглушил мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного, и прошел за оцепление. Я знал, что там находится, но знать – одно, а увидеть перед собой, и может быть, даже потрогать руками – во всяком случае, именно для меня и именно сейчас – было чем-то, очень близким к счастью.

Здесь стояли войска; на специальном тренировочном плацу проводилась одна из последних репетиций парада Столетия Победы.

Я всегда любил не только Флот, но и Армию, хотя уже давно не нахожусь в строю. Но последние двадцать с лишним лет практически не видел ее – разве что по TV, по российским глобальным или немецким программам. Но ящик не передает тепла и запаха разогретых боевых машин, солдатских комбинезонов и сигарет, кожи и смазки; микрофоны не улавливают того, что говорится не на публику, а между собой; объективы камер не заглядывают в упор в глаза. Именно всего этого мне и не хватало, и сейчас я спешил утолить свой голод по этой информации, хотя непосредственного оперативного значения для меня она и не имела.

Я ступал неторопливо, силой удерживаясь, чтобы не сорваться на бег. Шел и думал о том, как ухитрилась армия выжить в тяжелейшие для нее (и для других тоже) девяностые – нулевые годы, полураздетая, полуголодная, недовооруженная, разучившаяся побеждать, недоумевающая относительно своего будущего, запутавшаяся в реформах, до конца не понятных даже их авторам, потерявшая уважение в мире и – что куда важнее и горше – в собственном народе, когда только генеральские фуражки задирали свои тульи все выше – головы же, напротив, клонились долу. Что удержало ее? История, конечно: она часто выручает в роковые минуты. Но история не кормит, не снабжает, не горит в цилиндрах и турбинах моторов, она лишь помогает наилучшим образом использовать то, что у тебя в руках. Призвание людей, на чьих плечах армия тогда выстояла, чтобы вскоре начать уверенное движение вперед? Разумеется; но и одного желания, одной страстной любви, одних талантов недостало бы. Нужны были деньги; и когда они появились (мы знаем, откуда), золотые семена упали на хорошо, тщательно подготовленную почву. И пошло в рост…

Вот они наконец совсем рядом. Здесь стояли тяжелые машины, крейсеры полей, пушечно-ракетные подушечники на реактивной тяге, с тройной защитой и компьютерным перехватчиком чужих ракет, восхитительно страшные даже в неподвижном безмолвии. Вероятно, они пришли сюда незадолго до нас – только теперь я сообразил, почему на перекрестках и развязках этой ночью виднелось множество военных регулировщиков. Дальше можно было заметить боевые машины пехоты; не знаю, та ли это была модель, что я недавно видел куда южнее, далеко за пределами России, – или уже что-нибудь поновее. Пехота с них разминала ноги, тлели редкие сигареты, хотелось подойти к ним и потолковать, но не оставалось времени – да и не стали бы они разговаривать с гражданским на интересовавшие меня темы, а предъявлять каждому документы было тоже не след. Несколько военных обогнало меня, направляясь к площади, все в полевом камуфляже, звездочек было не различить; я почувствовал на себе их внимательные взгляды, но никто меня не остановил, и это было хорошим признаком: значит, крепкой была уверенность в том, что оцепление несет службу исправно. Там, где один пытается доделывать за другого, никогда не будет военного порядка. Они отдалялись от меня, шагая упруго и напористо, а я почему-то вдруг остановился. Не то чтобы расхотелось общаться, но я понял вдруг, что это радостное ощущение своей силы, духовной и материальной – их ощущение, а у меня пока не было права на такое. Через немногое время прозвучит над площадью: «К торжественному маршу! По-баталь-онно! На одного линейного дистанции!..», и все прочее, что полагается – и начнется праздник силы. Но чтобы он начался и завершился так, как нужно было для России, мне надо еще поработать…

Я повернул назад и возвратился к машине. Стоявший на выходе отдал честь, я кивнул в ответ. Машина стояла на месте, Наталья спала, пристроившись боком на сиденье. Хрюкнул стартер. Мне пришло в голову, что стоило бы заодно заехать и в отель, посмотреть – что же там на самом деле произошло, а главное – забрать мои записи и все прочее, что было мне дорого; но жаль было женщину, и я направился прямо к уже ставшему немного и моим жилью.

11

У себя дома она быстро уснула, – наверное, нервная перегрузка сказалась, такие дозы были не по ней, их даже лошадиными не назовешь – дозы для динозавров. Даже для меня было многовато; однако у меня нет такого убежища от стресса, как сон, возникает, наоборот, бессонница. Конечно, от нее есть прекрасное лекарство, продается дозами по 0,5 и 0,7 литра, принимается в зависимости от привычки. Но сейчас я не мог позволить себе ничего подобного: до утра оставалось немного, и надо было сохранять форму. Потом, когда все завершится, может быть, и отведу душу.

Оставался один способ: расслабиться и думать о чем-то постороннем, интересном, увлекательном. Я поискал – и не нашел ничего более приемлемого, чем попытка окинуть единым взглядом всю ситуацию, в которой мы оказались перед решающим днем.

Вообще самым удивительным сегодня представлялось то, что весь мир, хорошо понимая смысл и значение происходящего и никак не желая такого развития событий, все же позволил нам сделать то, что мы сделали и собирались теперь завершить. Потому что ведь могли и не позволить. Соединенные Штаты оставались Соединенными Штатами, Тихоокеанский Блок вовсе не терял силу, но продолжал набирать ее, бывшие наши вассалы, внешние и внутренние (если иметь в виду западных и югозападных; никак не азиатских), как всегда, желали России всего самого худшего, что только можно было представить, и еще немножко сверх того, а Европу (я уже привычно не включал Россию в это понятие), все еще больную изнурительной демократией, которая не компенсировалась патриотизмом высокого давления, как это было в Америке, готовой на попрание (но обязательно с дружеской улыбкой на хорошо ухоженном лице) любой морали, если только где-то возникало хоть малейшее неприятие принципа «Что хорошо для Америки, хорошо для всего мира», – Европу уже привычно трясло от страха, ей мерещилось новое нашествие – на сей раз не со свастикой и не с серпом и молотом, но с полумесяцем на знаменах. То есть превращение России во всесторонне сильную, интенсивно богатеющую, возглавляющую в политическом и военном отношении весь исламский мир державу, саму все более прорастающую исламом (для которого в русской душе всегда найдется уголок, как и для чего угодно другого, поскольку она по первооснове своей всеприемлюща), должно было, казалось, заставить весь прочий мир вступить в коалицию, как сто с небольшим лет назад – против Гитлера. Почему же? Ведь для того, чтобы помешать, вовсе не пришлось бы начинать Третью войну: придушить развитие можно было и в самом начале, если взять за точку отсчета Банное совещание, поскольку Генеральское, видимо, так и осталось неизвестным даже для лучших разведок, – можно было затеять еще одну, две, три локальных войны, лучше – междоусобных, снова поднять хотя бы курдов, опять столкнуть турок с греками на Кипре, разжечь два-три-четыре костерка в неисчерпаемо темпераментной Африке, наконец, заново стравить Сирию – с Израилем, чтобы загрузить Исламиду ее внутренними проблемами и лишить ее времени и спокойствия, потребных для размышлений о перспективах русско-исламского взаимопритяжения. Тогда – в двадцатые и даже в первой половине тридцатых годов – все это было не только реальным, но и осуществимым без особого труда. То есть была цель и имелись средства для ее достижения; отчего же?..

Прежде всего по той причине, что – может быть, просто по стечению обстоятельств, а может быть, и не просто – каждый из подобного рода шагов находился еще на стадии проработки, когда возникала какая-то неприятность в собственном доме. В Северной Ирландии – за независимость, на Балканах – за справедливый передел, в Италии в очередной раз – за отделение Севера от Юга, в Бельгии – фламо-валлонские трения, в Германии и Франции – снова шумные и небескровные схватки с множившимися потомками иммигрантов, в Испании – с басками за независимую Басконию, серия Балтийских инцидентов по разграничению шельфа – вот лишь беглый перечень европейских дел; быстрая исламизация Юга в самих Штатах, неизбежные приливы и отливы в латиноамериканских отношениях, экономические проблемы в американо-дальневосточном или, как его стали называть, тихоокеанском противостоянии, позволили Штатам подготовить лишь несколько операций по смене декораций в одном-другом государстве Ближнего Востока – но ни одна не завершилась удачей, а потом стало и вовсе не до них. В свою очередь и Тихоокеанский блок тогда был увлечен собственной проблематикой: например, кто главнее – самый большой или самый богатый, а может быть, ни тот, ни другой, а все остальные, вместе взятые, от Сеула до Сингапура; у Китая временами сильно обострялись отношения с Индией, а когда они налаживались – возникали неприятности у Индии с ее западным соседом, и Китаю приходилось на этот раз выступать уже в роли гаранта неприкосновенности Индии – в качестве члена Совета Безопасности ООН, хотя и дышавшего на ладан, но формально еще авторитетного. Ну и так далее. Похоже, что в те – да и сейчас тоже – времена существовало два почти спокойных бастиона на всей планете: Австралия и Южно-Африканская Республика. Однако и та, и другая в этой игре как бы сказали «пас» и бросили карты на стол рубашкой вверх.

Вот такие были совпадения – или не совсем совпадения. Во всяком случае, где-где, но в секретных службах в те времена отпуска были, как говорится, отменены и введено казарменное положение.

В Исламиде дела тоже были далеки от полного мира и единомыслия. И если бы исход Варианта «И» зависел от них, то неизвестно еще, чем бы все это кончилось. Но тут действующим лицом была Россия. А ей, при всех недостатках, всегда было присуще умение ухватиться за одну проблему и тащить до победного конца, не обращая внимания на всякие сопутствующие неприятности: история приучила и к постоянным неприятностям, и к не менее постоянным великим замыслам. А и в этом деле самым трудным было, как всегда – стронуть телегу с места и раскрутить – «Эй, ухнем!» – а дальше и вправду сама пойдет.

И пошло.

Я стал рыться в памяти, чтобы восстановить кое-какую статистику, касавшуюся того, как дело раскручивалось и как оно шло. Вспоминались, правда, лишь какие-то обрывки – но и они были достаточно выразительными. По деценниям: строительство жилья в первом десятилетии, втором, третьем, четвертом и пятом соотносилось как 1,0–1,3 – 1,8–3,1 – 4,8; торговых судов всех классов: 1,0–1,1 – 1,5–2,7 – 5,2; деловых контор: 1,0–1,6 – 1,2–2,8 – 3,2; автомобилей легковых: 1,0–2,0 – 5,6–8,0 – 11,1; число военных кораблей и самолетов росло по экспоненте во втором, третьем и четвертом деценниях, когда наступило насыщение, последние годы оборонцы держали почти ровную площадку с отдельными пиками на потребу экспортерам; школы и университеты во втором деценнии были почти на нуле, потом полезли вверх чуть ли не вертикалью. Можно было бы назвать еще десяток вспомнившихся мне сейчас рубрик, но все они объединялись одним словом: деньги. В противовес концу прошлого и началу нашего века, когда российские финансы при мощном импорте работали на экономику Запада, сейчас те же западные деньги, уплаченные за нефть российскую и ближневосточную, а также прибыли американских фирм, принадлежавших арабам, возвращались в Россию и крутились на ее рынке, и прирост этих поступлений – кредитов, инвестиций, ценных бумаг – тоже хорошо ложился на экспоненту, рядом с которой можно было бы нарисовать и еще несколько, практически параллельных ей – тех, что выражали бы увеличение числа мечетей, количества россиян, склонившихся к учению Пророка, всякого рода обменов по линии культурной, научной, спортивной с Исламидой, и тому подобное. Олимпиада в Александрии, получившей это право не без организованного Россией давления, была, если говорить о внешних проявлениях, едва ли не самым ярким свидетельством крепости отношений России с Исламидой. Хотя, конечно, далеко, далеко не крупнейшим и значительнейшим. А вот то, что я только что видел на тренировочном плацу, станет для всех, кто – впервые за последние полвека – увидит прохождение не только академий, но и техники с ее профессиональным воинством, – станет весьма серьезным аргументом при решении старой проблемы: кто есть кто в этом мире.

В этих рассуждениях я все же уснул, незаметно для самого себя, в кресле, не раздеваясь. И проспав три часа, вскочил и принялся за утренние процедуры с приятным ощущением моей собственной боевой готовности.

Потому что наступающий день обещал стать днем решающим.

Хотя – недаром сказано в суре «Пчелы», в айяте семьдесят шестом: «Поистине, Аллах знает, а вы не знаете!»

Вот и узнаем завтра.

Глава одиннадцатая

1

Когда я, после кружки крепкого кофе и пары телефонных звонков, был уже готов к выходу, Наталья все еще спала. Я поколебался немного – поцеловать ее перед уходом или нет – и решил не беспокоить. Может быть, причина была и не только в этом.

В условленном месте меня уже ждали двое. С одним из них я давно не встречался, но обниматься мы не стали, только кивнули друг другу – он, я бы сказал, весьма уважительно, я – как всем; это и был Иванов. Второго я видел впервые. Дальше пошли пешком, пройти следовало два с лишним квартала. Было еще очень рано и пустынно, однако когда мы приблизились к нужному месту, то убедились, что все, кому надлежало тут быть, присутствовали – хотя заметить каждого из них можно было только, имея немалый опыт. Не доходя двух подъездов до нужного, мы приостановились; навстречу выступил человек. Сообщил:

– Все в порядке. Не выходил.

Мы переглянулись. Мой давний знакомый – он был сейчас старшим, я же присутствовал в качестве как бы консультанта – сказал:

– Ну что же – пошли.

Сразу же, неизвестно откуда взявшись, несколько человек перебежали проезд метрах в двадцати перед нами и скрылись в подъезде. Когда мы вошли, они ждали нас возле лифтов. Иванов спросил:

– Пожарный спуск?

– Под контролем, – ответил тот, что встретил нас у дома.

– Гаражи?

– Блокированы.

– Он дома?

– Вечером был; видимо, лег спать – свет погас. Никто с тех пор не выходил, не выезжал.

– Он один был?

– Других не замечено. Может быть, кто-то там уже был, когда мы прибыли; не знаю.

– Разве не прослушивали?

– Прослушивали. Временами звучал телевизор. Был шум воды. Ничего другого.

Ну это не очень убеждало.

– Чердак контролируется? – спросил я, исходя из своего опыта.

– Каждый выход.

– Крыша?

– Так точно. Нет, он там, не сомневайтесь.

– Берем, – сказал Иванов, но таким тоном, словно хотел дождаться еще чего-то. Моего согласия, наверное, хотя я тут не командовал. Мне же еще чего-то не хватало. Ага, вот:

– А внутри подъезда какие-то передвижения засекали?

– Специально – нет. Обращали внимание только на вход и выход.

– Ага, понятно, – сказал я.

Не наблюдали. Значит, нужный нам человек мог в любое время выйти из своей квартиры и войти в другую – в этом подъезде их было еще тридцать девять. Вот так-то. Войти – и остаться, и сейчас спокойно сидеть там? Почему бы и нет? Такая квартира могла быть заранее подготовлена, и живет там человек, ни в чем не замешанный, хорошо законсервированный, персонаж одноразового употребления именно для такой вот ситуации. Уж у кого, а у нынешних моих оппонентов времени и возможностей для подготовки к действиям было – хоть завались… Подумав о них, как об оппозиции, я внутренне усмехнулся: знал, что когда наша возьмет, они из противников превратятся в исправных служак; но для этого надо было еще победить.

Я сказал:

– Пусть кто-нибудь по возможности быстро установит всех квартировладельцев этого подъезда. И граничащих тоже – на всякий случай. Балконы-то соприкасаются… Ну что же – посмотрим, что у него там…

Поднимаясь, заняли оба лифта, одна группа побежала по лестнице. У нужной квартиры остановились. Иванов глянул на меня. Я предложил:

– Послушаем немного.

Он передал мне наушники. Слышимость оказалась отличной. Явственно различались неторопливые шаги – два шага, пауза, четыре шага, звук отодвигаемого стула; обитатель негромко мурлыкал песенку. Засвистел и умолк чайник. Я сказал:

– Звоните.

Один из группы нажал на кнопку звонка. Хорошо слышно было, как он заиграл внутри. Через полсекунды из квартиры откликнулись:

– Минутку!..

И это тоже было слышно весьма отчетливо. Я сказал Иванову:

– Теперь вырубите у него ток.

Ниша со счетчиками и предохранителями была тут же, на лестничной клетке. Иванов сам распахнул дверцу, перебросил оба рычажка.

– Звоните снова, – сказал я.

На кнопку нажали. Звука не последовало: квартира была обесточена. Но через секунду снова послышалось:

– Сейчас, сейчас иду!

Все было ясно.

– У него магнитофоны на батарейках, – сказал я. – Но вот отклик он подключил к звонковой кнопке, а надо было бы к самому звонку. Это они прохлопали.

– Вы думаете?..

– Уверен. Ладно, открывайте, смотрите, что и как – потом доложите.

– А вы?

– Я уже и так опаздываю, – сказал я. – Скомандуйте там, пусть мне подгонят машину – у молодых ноги побыстрее…

– Где вас искать?

– На открытии съезда азороссов.

2

Значит, он сбежал – а может быть, его сегодня там и вообще не было, а вся программа была подготовлена заранее, – так думал я, направляясь в названное Иванову место.

Это бодрости не придавало: хоть на полшага, но он нас обошел. Однако, думал я далее, это вовсе не значит, что он ощутил на себе мое пристальное внимание. Совершенно не обязательно. Скорее всего то сработало лишь стремление лишний раз подстраховаться от всяких непредвиденных обстоятельств, досадных случайностей и прочего. Нет, конечно, квартиры пусть они прозвонят, но могу держать любое пари на то, что его там ночью и не было.

Искать его по всей Москве – дело пустое, но и не нужное. Он должен не позже определенного часа появиться на открытии съезда; опоздать он не может, следовательно – сделает все, чтобы оказаться там с запасом времени, все еще раз продумать на месте и, если нужно, внести поправки. Но театр охраняется, раньше времени туда никого не пустят, а появившись, он уже окажется у всех на глазах и никаких предосудительных действий осуществить просто не сможет.

Какими, кстати, могут быть эти действия?

Стрелять в упор или, с телескопом, из какого-то укрытия там, в театре, или на подходах к нему – с одной из ближних крыш?

Отпадает. Потому что все крыши уже с вечера обсажены нашими, а что касается помещения, то для того, чтобы пойти на это, надо быть камикадзе: понятно же, что после действия стрелок не проживет и нескольких секунд. Тут нужен человек истерического уровня убеждений, а тот, кого я сейчас искал, обладал, насколько я мог судить, характером совсем иного склада, чья формула – «Умри ты сегодня, а я – завтра». Нет, стрелять он не будет, и никого с собой провести не сможет: контроль нынче особый. Что остается?

Взрыв. Если ты, находясь в двух десятках метров от объекта, нажмешь кнопку в кармане – никто не заподозрит именно тебя. И ты получишь полную возможность высказать свой ужас, соболезнования и благородное негодование.

Но прежде чем нажать кнопку, надо еще заложить заряд. Учитывая, что проверка каждого помещения в театре проводится четырежды в день, – заряд можно поместить в нужное место не более чем за шесть часов до начала события.

А вывод? Вывод один: он должен был остаться в театре на ночь. Я не мог сейчас сказать, было ли это возможно, где и каким образом. Но, похоже, другого варианта просто не вырисовывалось.

Заночевать в театре; в своем ли облике либо в чужом – но быть там. Однако все ночные люди съездовской команды наперечет и большинство их знакомо друг с другом, а уж командиры обязаны знать всех своих подчиненных. Следовательно, чтобы не быть раскрытым, человеку нужно было прежде всего ликвидировать одного из ночных работников театра, а затем и того, кто мог бы обнаружить подмену.

Стоило, пожалуй, немедленно позвонить прямо в театр, чтобы узнать – не случилось ли там чего-то подобного. Но я уже был совсем рядом и проще было – все выяснить на месте самому.